Текст книги "Приключения наследницы"
Автор книги: Лариса Кондрашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Но кажется, Аксинья все равно вернулась бы ни с чем, потому что прямо в дверях оружейной комнаты он сам лежал на полу без признаков жизни. Я остановилась на пороге, не решаясь войти и хотя бы пощупать у Зимина пульс.
– На помощь! – закричала я хриплым от испуга голосом и, прокашлявшись, крикнула погромче: – Помогите!
В то же самое мгновение из оружейной что-то вылетело – то ли платок, то какая-то деталь одежды – и погасило в подсвечнике свечу. Я невольно прислонилась к стене в ожидании удара или холодных пальцев на своей шее. Я даже закрыла глаза, чтобы не видеть собственной смерти. Но мимо меня что-то метнулось, скользнуло по коридору – послышались легкие быстрые шаги, как если бы бежали босиком, и все стихло.
Но почти сразу открылась дверь напротив и выглянул исправник Мамонов со свечой в руке. А потом открылась еще одна дверь, на пороге которой показался Джим Веллингтон.
– Что такое? Кто кричал? – спросил он.
Быстрее всех опомнился Иван Георгиевич.
– Княжна, с вами ничего не случилось?
Я с трудом приходила в себя, соображая, что меня больше всего напугало? Некто, выскочивший из оружейной, помчался не в сторону входной двери, а, по сути дела, в тупик, где была одна дверь в комнату и дверца напротив, в каморку слуги Кирилла, Ореста.
Мамонов подошел ко мне, странно неуклюжий в длинном халате и ночном колпаке. Последней выскочила из нашей общей комнаты Аксинья и первым делом подбежала ко мне со стаканом воды, настойчиво упрашивая:
– Выпейте, барышня, выпейте!
Я залпом выпила воду, и судорога в горле наконец отпустила меня, позволив говорить:
– Со мной-то ничего не случилось, а вот с поручиком Зиминым...
Я опять посмотрела в открытую оружейную комнату – поручик был по-прежнему неподвижен.
Мамонов осторожно отодвинул меня – я и не ожидала, что страх совсем обездвижит меня. На что у меня только и хватило сил, так это еще больше навалиться на стену, чтобы не упасть.
– Жив поручик, – возвестил Иван Георгиевич и обратился к Аксинье: – Принесите-ка, голубушка, холодной воды и полотенце. Кто-то довольно крепко стукнул его по голове...
Мамонов коснулся чего-то, лежащего в коридоре.
– А это что валяется?
Он поднял вещь и осветил ее свечой.
– Мой сюртук, – удивленно проговорил Джим. – Кто его здесь обронил?
– Человек, который бросил сюртук на подсвечник, погасив таким образом свечу, – деловито пояснил Иван Георгиевич.
– Вы его видели? – спросил Джим.
– Увы... – протянула я. – Я вообще ничего не успела понять. Этот сюртук погасил мою свечу, и я уже ничего не видела. Мимо меня кто-то пробежал.
– Но мой сюртук, – продолжал бормотать Джим, – для чего он кому-то понадобился?
Но никто на его бормотание внимания не обратил, или все сделали вид, что не обратили.
Мамонов поставил свечу на пол и склонился над лежащим поручиком. Я последовала его примеру, беря Зимина за запястье. Пульс прощупывать я не умела, но так всегда делал наш домашний доктор.
– Владимир Андреевич, – позвала я тихонько.
Подоспевшая Аксинья протянула мне полотенце, смоченное в холодной воде. Я положила голову Зимина к себе на колени и, нащупав на затылке шишку, приложила к ней полотенце.
Поручик открыл глаза.
– Ваше сиятельство, – прошептал он, с усилием улыбаясь, – чтобы ощутить вашу заботу, я готов опять получить по голове...
– Вы все шутите, поручик, – с упреком заметила я, поднимаясь с колен.
Я вовсе не собиралась давать ему повод думать, будто меня привели к нему какие-то иные чувства, кроме обычного человеческого сострадания.
– Как вы оказались здесь, Владимир Андреевич? – между тем спрашивал его Мамонов, помогая подняться.
Джим подскочил, чтобы тоже поддержать Зимина.
Поручик обвел взглядом наши встревоженные лица.
– Послушайте, – вдруг вскричал он, – а где же Ромодановский?
– Не знаю, – сказала я, точно отсутствие Кирилла можно было поставить мне в вину.
– А вдруг и с ним что-то случилось? – сказал Зимин, и я поняла, что у него появился подозреваемый – Кирилл Ромодановский.
В самом деле, неужели он мог не слышать шума, который подняли мы, даже если он не услышал моих криков?
Мы всей гурьбой отправились в комнату Кирилла.
Теперь у каждого из нас в руках были свечи, и нам хватало света, чтобы все разглядеть: Кирилл лежал в постели как ни в чем не бывало, на правом боку, накрытый до подбородка одеялом. Окно в его комнате было распахнуто настежь, несмотря на холод, царящий снаружи.
– Кто-то через него выпрыгнул, – заметил Джим.
Первым опомнился Мамонов. Он отодвинул нас в сторону, подошел к кровати и откинул одеяло. Я услышала его короткий вскрик, а затем он слегка отодвинулся, чтобы и все остальные могли видеть: Ромодановский лежал на боку и в спине его торчал кинжал! На белой ночной рубахе расплылось кровавое пятно.
– Погодите, – решительно сказал Веллингтон и подошел поближе. – Кажется, он жив. Минуточку, я схожу за своим саквояжем. Ничего не трогайте.
Он быстро вернулся и опять, как в случае с Сашкой, попытался от меня избавиться.
– Прошу вас, Анна, это зрелище не для женских глаз. Аксинья, уведите госпожу.
Еще чего! Хватит командовать в моем доме!
– Не обращайте на меня внимания, Джим, – проговорила я спокойно. – Занимайтесь своим делом.
Аксинья, отступившая было в сторону, чтобы пропустить меня к двери и следовать за мной, опять придвинулась.
– Хозяин! Хозяин!
Мимо нас протиснулся Орест, но Мамонов строго сказал ему:
– Отойди! С ним занимается врач!
Орест присел у двери на корточки и стал раскачиваться из стороны в сторону, что-то бормоча.
К сожалению, мужчины так плотно обступили Кирилла, что мне почти ничего не было видно. Я только заметила, что Джим достал какой-то пузырек, капнул из него жидкость на белую тряпицу и осторожно вынул кинжал.
– Слава Господу, ничего серьезного, – услышала я и почувствовала, как к горлу у меня подкатывает тошнота.
Пожалуй, лучше мне и в самом деле уйти. Положенное время я выдержала, Джима не послушалась, настояла на своем, а теперь смогу и удалиться.
Бормотания Ореста, когда я стала осторожно протискиваться мимо него, делались все громче. Так что он едва ли не рыдал.
– Уведите его отсюда! – прикрикнул Джим, не отрываясь от своего дела.
– Пойдем, голубчик, – мягко сказала я, тронутая этим непритворным выражением горя, – твой хозяин ранен, но, говорят, легко. Сейчас господин Веллингтон его перевяжет, и ты сможешь вернуться к нему.
Странный у него все-таки слуга! Я посмотрела на темное, почти черное лицо – в полумраке как-то зловеще посверкивали белки его глаз.
Потом я обратилась к Аксинье:
– Отведи Ореста в кухню. Напои молоком, что ли. Мне тоже принеси молока с медом, – сказала я Аксинье, – а то, пожалуй, теперь и не засну.
Орест стоял рядом и ничего не говорил.
– Егоровна у нас травница, – заметила как бы между прочим служанка, скорее для него. – Она любые раны лечит так, что и следа почти не остается. Пойдем, миленький, дам тебе молока.
Так же молча тот отправился за Аксиньей.
– Ну, сегодня пусть проявит себя Джим, – пробормотала я сама себе, – он ведь считает себя врачом, а завтра посмотрим на самочувствие Кирилла... Однако кто же это покушался на его жизнь?
– Какой-то этот Орест страшный, – поделилась впечатлением вернувшаяся с молоком Аксинья. – Я к нему по-хорошему, а он только глазами сверкает! Хоть бы спасибо сказал!
Уже присев на кровать, я встрепенулась:
– Надо посмотреть, закрыты ли двери дома на засов?
Если мне приходила в голову какая-то мысль, я тут же спешила ее проверить, хотя могла бы и послать Аксинью. Впрочем, она поспешила следом за мной, и в коридоре почти тотчас же мы столкнулись нос к носу с Мамоновым.
– Что это, ваше сиятельство, нынешней ночью вам не спится?
– Да вот подумала, закрыли нынче входные двери на засов или нет? – смущаясь, призналась я. Мне вовсе не хотелось, чтобы исправник заподозрил меня в неправедных поступках.
– Ага, значит, и вам это пришло в голову, – оживился он. – Так вот, двери закрыты на засов, а это значит, что...
– Убийца до сих пор находится в доме! – выпалила я. – Постойте, но кто-то же выпрыгнул в окно!
– Никто не выпрыгнул. Кто-то лишь сделал вид, а снег под окном даже не примят.
– Но тогда как он проскользнул мимо нас?
– Сие есть тайна, каковую утренний свет непременно осветит, – философски заметил Мамонов.
Мне оставалось лишь вернуться к себе. Причем Иван Георгиевич сопровождал меня до самой комнаты.
– Спокойной ночи, ваше сиятельство, – ласково сказал он. – Надеюсь, ваш сон больше ничто не потревожит.
– А как там мой кузен? – спросила я.
– Рана оказалась неглубокой. Он скорее всего потерял сознание от страха.
– От страха? – не поняла я.
– Да, верно, всякий на его месте испугался бы. Проснуться посреди ночи от того, что кто-то пытается тебя убить...
– То есть вы думаете, что Кирилл сопротивлялся?
– Сопротивлялся. Убийца вроде на пороге обо что-то споткнулся.
– А Кирилл, выходит, свою свечу загасил?
– Загасил. Я, говорит, при свете спать не могу.
– А что рассказывает его слуга?
– Услышал ваши крики – он ведь спит в кладовке, а двери там, как нарочно, пригнаны плотно. Оресту показалось, что он услышал крик, а потом прислушался – тихо. Вот он и подумал, что ему приснилось. Они ведь договорились, ежели что, хозяин стукнет в стенку. А стука не было.
– Да уж, хозяину оказалось не до стука... Но кому, кому понадобилось его убивать?
– Искренне надеюсь, Анна Михайловна, что мы скоро все узнаем, – задумчиво пробормотал Мамонов. – Меня не оставляет вера в то, что ко всякой тайне рано или поздно находится ключ... А вы все-таки поспите, ваше сиятельство. Недосып, говорят, очень старит женские лица.
Я, не выдержав, прыснула. Старит! Я еще только помолодела. Но все же с мнением Мамонова согласилась: пора спать.
– А Кирилл... Наверное, Оресту нужно теперь подле него сидеть.
– Англичанин ваш вызвался побыть сиделкой.
– Вы имеете в виду Джима?
– А здесь есть еще какой иностранец? – подразнил он меня.
– Но разве вы не подозреваете Веллингтона в том...
Я прикусила язык, но Иван Георгиевич тронул меня за руку.
– Ну же, Анна Михайловна, что вы замолчали? В чем, по-вашему, я должен подозревать вашего гостя?
– Как же, ведь, кроме него, получается, больше некому...
– Совершать эти все злодеяния? – покивал Мамонов.
– Хотя я и не могу себе этого представить.
– Понятное дело, такое тяжкое обвинение... Вы и в самом деле думаете, что, кроме Веллингтона, некому?
Я заколебалась. Говорить, не говорить? Отчего-то мне казалось, что Мамонов долго в имении не пробудет. Посмотрит, что да как, найдет убийцу – и дело с концом. Но он, похоже, никуда уезжать не собирался.
Глядя на мои нравственные муки, Иван Георгиевич сжалился и перестал смотреть на меня с ожиданием во взоре, как бы поторапливая: мол, давай, не тяни кота за хвост!
– Недаром в народе говорят: утро вечера мудренее. Думаю, Анна Михайловна, все-таки вам следует хорошо выспаться и поутру на свежую голову решить, что вы хотели бы рассказать вашему покорному слуге. Понимаю: перед вами стоит непростая задача, но кто знает, может, вы окажетесь проницательнее бедного исправника и найдете объяснения некоторым вещам, кои непосвященному человеку кажутся непонятными.
Я благодарно протянула ему руку, каковую Мамонов поцеловал.
– Спокойной ночи, ваше сиятельство. Это пожелание в нынешних обстоятельствах кажется мне весьма своевременным.
Глава шестнадцатая
Я пошла к себе в спальню – Аксинья молчаливой тенью следовала за мной.
Она ничего не говорила, но по глазам я видела, что девушка не прочь обсудить со мной ночные события. Моя мама, княгиня Лидия Филипповна, не терпела никакого проявления вольнодумства или самовольства у слуг.
– Спросят – скажи! – требовала она от прислуги.
Аксинья достаточно была вышколена ею, чтобы сказать что-то без разрешения. Вряд ли мне когда-нибудь удастся держать слуг такой жесткой рукой...
– Ну и как ты думаешь, мог такой человек, как Джим Веллингтон, убить двух женщин и попытаться зарезать Кирилла Ромодановского?
– Господин Джим – человек благородный, – ответила Аксинья. – Он не станет бить ножом спящего человека.
Я, откровенно говоря, удивилась ответу моей горничной. Благородный, надо же!
– А уж душить женщин – тем более?
Аксинья уловила насмешку в моем голосе, поэтому только согласно кивнула и все.
– А поручик Зимин стал бы бить ножом спящего человека? – продолжала допытываться я.
Она замялась.
– Господин поручик – человек военный. Он должен слушаться своего командира.
– То есть, если бы ему приказали, мог бы и ударить, и задушить?
Аксинья промолчала, опасливо косясь на меня. Наверное, подумала, что я, подобно моей матушке, могу накричать на нее: мол, ишь воли взяла, позволяет себе обсуждать господ!
– А господин Ромодановский? – все никак не могла угомониться я. – Если бы его не ударили ножом.
– Господин Ромодановский мог бы.
– Вот это да! – искренне удивилась я. – Ты откуда это знаешь? Он с нами всего-то два дня.
Может, покойная матушка была права и не стоит вести беседы со слугами? Как она воспряла духом! Еще бы, крепостной позволили обсуждать знатных людей...
– А Кирилл, значит, человек не благородный?
Аксинья притихла, видимо, в надежде, что я от нее отстану.
– Нет, ты говори, раз начала.
– Грех, барышня, на человека напраслину возводить, а только мнится мне – он лишь притворяется добрым... И с Хелен этой, покойной, при всех говорил ласково да весело, а когда я мимо пробегала, случайно слышала...
– Подслушивала? – уточнила я.
– Госпожа Хелен вскрикнула, вот я и остановилась, думала, мало ли, может, ей плохо сделалось. Из-за двери тихонечко выглянула, а господин Кирилл схватил ее за горло и говорит так зло, с угрозой: «Только посмей рот открыть! Ты знаешь, что может быть...»
– Ты ничего не перепутала?
Я даже невольно понизила голос, как будто раненный ножом Кирилл мог встать с постели, чтобы нарочно подслушать мой разговор со служанкой.
– Как можно, барышня. Я сама так перепугалась. На цыпочках отошла к двери да как побежала, еле на крыльце опомнилась...
– Ну хорошо, допустим, злодей – это Кирилл, – продолжала я рассуждать вслух, – тогда кто пытался убить его?.. А что, если это сделал Исидор?
– Исидор? – изумленно переспросила Аксинья. – Да зачем ему это делать?
– Ну, не знаю, может, они знакомы, – неуверенно предположила я. – Почему обязательно подозревать господ? Разве не могут быть злодеи среди слуг?
– Могут быть, – согласилась моя горничная. – Вот Осип, к примеру, в разбойники подался.
– А ты слышала, он убил кого-нибудь?
– Я в имении недолго жила, – пожала плечами Аксинья, помогая мне снять шлафрок и лечь в постель, заботливо подтыкая одеяло, – но крепостные говорили, что он не душегуб, а такой, что завсегда пыжился... Из тех, что в брюхе солома, а шапка с заломом... Исидор другой... Он ведь давно мог уйти. Семью завести. Делом каким заняться. Но он как бы при Эмилии. Изабель покойная, сказывают, ему завещала за девчонкой приглядывать. Вот он и глядит. Не шибко так на глазах, а вроде издалека следит, чтобы не обидел кто...
Она замолчала, и я поняла, что у нее есть еще что сказать, но горничная не знала, как я это восприму.
– Ладно, говори, чего ты там придумала.
– Я не придумала, – торопливо зачастила Аксинья. – Но когда была жива ваша матушка, Исидор к ней приходил. И вроде какую-то дорогую вещь предлагал, только бы она дала вольную Эмилии. Он клялся, что тотчас увезет ее во Францию и княгиня ее больше никогда не увидит. Лидия Филипповна драгоценность взяла и обещала подумать. А тут война началась. Когда французы-то к Москве подошли, князь все добро решил припрятать. И драгоценность эту тоже, хоть матушка ваша ее отдавать не хотела...
Вот драгоценность и объявилась! Уж не знаю, откуда она оказалась у Изабель, а потом у Исидора. Может, в самом деле в жилах Эмилии течет королевская кровь? Если это так, подобная вещь могла перейти к ней от кого-нибудь из предков...
Как, однако, причудливо судьба плетет свои кружева! С какого верха человек может упасть на самый низ! Разве думал отец, приглашая в Россию Изабель, что не только не сможет как следует обеспечить ее жизнь, но и рожденную от нее дочь, по сути дела, отдаст в рабство?
Но я тоже хороша! Не подумала, как сделать так, чтобы с моей помощью восторжествовала справедливость, а старалась обходить стороной бедную девочку, и смотрела на нее свысока, и не хотела слышать о том, что крепостная может быть моей сестрой...
Что подумает отец, глядя на меня сверху? Я была уверена, что он в раю, несмотря на этот свой грех прелюбодеяния. Защитники родины все должны попадать в рай, даже если они допустили когда-то роковую ошибку...
И разве я не могу исправить свершившуюся несправедливость, признав Эмилию своей сестрой?
Но легко было так думать. Стоило мне представить себе, как я призову Эмилию к себе, как стану с ней говорить, у меня заранее язык примерзал к нёбу.
Аксинья давным-давно спала, а я все ворочалась с боку на бок, все думала, думала и наконец решила: я непременно исправлю несправедливость, учиненную моей семьей над этой девушкой. Может, такое случится не сразу. По крайней мере не завтра. Но она долго этого ждала, сможет подождать и еще немного.
Утром я смотрела на сообщенную мне новость уже несколько другими глазами. Ведь покойная матушка, по сути дела, обманула Исидора и опекаемую им девочку. Он не только лишился драгоценности, которая, судя по всему, могла бы обеспечить ему достойное существование, но и никак не изменил судьбу Эмилии. Не смог вытащить ее из рабства. Это может вывести из себя любого. И разве такая история не может послужить причиной обиды на весь свет?
Надо бы рассказать эту историю Мамонову, чтобы он зачислил в подозреваемые и Исидора. Но что-то мешало мне так поступить. Я вспоминала достоинство, с которым шел по жизни этот уже немолодой человек, его стойкость и терпение. Не дело по одному подозрению ставить его в неловкое положение, заставлять оправдываться только потому, что он столько лет верен обещанию, данному женщине, которой уже давно нет на свете.
Нужно было бы с кем-то посоветоваться, но я не могла решить с кем, потому пока в отношении Исидора определила для себя: ничего не предпринимать.
А первым делом, поднявшись с постели, я навестила нашего раненого.
Кирилл лежал в кровати бледный, но с блеском в глазах. Словно он придумал что-то интереснее ножевой раны и готов был хоть сейчас соскочить с кровати, чтобы идти исполнять задуманное предприятие.
Возле его кровати сидел Орест и посматривал на меня с некоторым осуждением. Он что же, считал, будто его хозяина и проведывать не нужно? Впрочем, чего это я? Мне ли интересоваться мнением слуги и есть ли дело до его недовольства?!
– Как вы себя чувствуете, кузен?
Я теперь всегда обращалась к нему так, когда хотела доставить удовольствие.
– Гораздо лучше, чем кое-кому хотелось бы, – ответил он, на мой взгляд, самодовольной фразой. Не думает же он, что это я напала на него с ножом! Или просто намекает, что в моем доме его хотели убить, но он назло всем выжил? – Джим сказал, что мне надо полежать. А знаете, кузина, из него вышел бы превосходный врач. Он умеет сочувствовать... Вы, говорят, еще не завтракали?
– Только что проснулась, – призналась я. – Долго не могла уснуть, переживала. Как-то неприятно сознавать, что у тебя под боком живет убийца...
– Вас беспокоило только это?
– Только! – ворчливо отозвалась я. – А разве этого мало? Кроме того, неизвестный что-то искал в оружейной. Интересно, это все один и тот же человек?
– Может, ваш неизвестный приходил за каким-то оружием?
– Нет, именно искал. Это, хоть и осторожное, постукивание услышал даже Зимин, а он расположился за моей комнатой... Ему тоже досталось. Мы нашли его без сознания все в той же оружейной.
– А не мог он притвориться?
– И самому себе набить шишку? – не поверила я.
– А что здесь трудного? Стукнись как следует о стену, вот тебе и шишка.
– Но зачем ему это?
– Как зачем? Отвести от себя подозрение. Ведь его поймали на горячем?
– На горячем?
– Так говорят воры. Мне об этом поведал мой крестный отец. Наверное, вы не знаете, он городовой.
– Городовой? Впервые слышу.
Глядя на мое равнодушное лицо, на котором он ожидал прочесть, может, восхищение, Кирилл зачастил:
– У него очень интересная служба. Он мне столько рассказывал...
– Я с удовольствием послушаю эти рассказы, когда вы окончательно поправитесь, – сказала я, опять-таки отчетливо чувствуя недовольство Ореста. До чего тяжелый, наверное, человек. – Но теперь господин Веллингтон вряд ли разрешил бы вам много говорить. Выздоравливайте поскорее, Кирилл, а мне пора. Вас, кстати, покормили?
– Еду мне принесла некая Эмилия. Если вы почему-либо будете ею недовольны, продайте мне. Эта девчушка, между прочим, прекрасно готовит... Есть в ней что-то этакое. Может, покойный князь обратил внимание на хорошенькую крепостную? Готов биться об заклад, что капля-другая благородной крови в ней отыщется!
Что он себе позволяет: обсуждать моего покойного отца! Намекает, что Эмилия – бастард? Или к особам женского пола применяется какое-то другое слово?
Но вовсе не обязательно было посвящать Ромодановского в подробности происхождения Эмилии и мои планы относительно нее. Может, как раз после завтрака пригласить ее на откровенный разговор?..
Но нет, в моем имении пока слишком неспокойно. Я уже не могу быть уверена в том, что в какое-нибудь следующее мгновение кто-то не придет и не заявит, что где-нибудь обнаружен очередной труп.
– Аксинья, можешь сегодня позавтракать на кухне, у меня с гостями будет приватный разговор.
Я вошла в гостиную, где стол уже был накрыт; мимо меня, здороваясь, проскользнула Егоровна с пустым подносом. За столом сидели Мамонов, Джим и Зимин со странными мокрыми и всклокоченными волосами.
– Здравствуйте, господа, – сказала я и отдельно обратилась к поручику: – Что это с вами, Владимир Андреевич?
– Пытался приложить к голове холод, – смущенно улыбнулся он.
– Поручик просто лег спиной на снег, утверждая, что так у него не болит голова.
– Может быть, послать кого-нибудь из слуг за врачом? – предложила я.
– Ну, это не такая уж страшная рана, – отозвался за него Веллингтон. – Кстати, и у вашего кузена тоже.
– Похоже, у нашего злоумышленника стала дрожать рука или он просто решил больше никого не убивать. Если у него, конечно, не зуб на женщин вообще, – усмехнулся Зимин. – Как почивать изволили, Анна Михайловна?
– Прескверно, – отозвалась я, отпивая из чашки превосходный молочный кисель, – все какие-то мысли в голову лезли, все я прислушивалась: не скрипнет ли где половица, не попробует ли наш человеконенавистник обрушить свой гнев и на меня. Между прочим, я выяснила одну вещь: в нашем доме имеется некая драгоценность, которую может искать преступник... Да вы ешьте, ешьте, господа, а то я совсем заговорила вас. В крайнем случае побеседуем обо всем после завтрака. Хотела сказать об этом одному Ивану Георгиевичу, но потом подумала, что и вы тоже имеете право знать. Эта драгоценность не фамильное достояние, но, видимо, она достаточно дорогая, чтобы ради нее можно было убить человека.
– И вы точно не знаете, что это – бриллиант, изумруд? – спросил Мамонов.
– Не знаю. Об этом мне сказала моя горничная Аксинья, а она, как вы догадываетесь, вряд ли разбирается в драгоценных камнях.
– Вы знаете, где находится эта драгоценность? – продолжал интересоваться он.
– Думаю, что знаю. Если бы не случились эти ужасные события, поручик Зимин помог бы мне отыскать фамильное серебро и драгоценности покойной матушки; может, самое ценное мы бы отвезли с ним в банк, на том все и кончилось...
– Я так понимаю, что Владимир Андреевич тоже имеет в этих розысках некую корысть? – предположил Мамонов.
Я взглянула на Зимина – он мне согласно кивнул.
– Есть у него корысть. Отыскать некий важный документ, который, как подозревают его товарищи, мог остаться в имении, в бумагах моего покойного батюшки.
– Но это вовсе не аксиома, что он найдется, – уточнил Мамонов.
– Помилуйте, какая аксиома. Скорее всего гипотеза. Но обстоятельства сложились так, что мы не можем пренебрегать даже такой малой надеждой.
– Тогда лучший выход – покончить с этим делом немедленно, – сказал Иван Георгиевич, от нетерпения уже приподнимаясь из-за стола.
– Но доесть-то я могу? – поинтересовалась я, удивляясь про себя, что такой воспитанный человек, как наш исправник, может, пусть и ненадолго, выйти из себя, забыв про всяческий этикет.
Зимин и Веллингтон при этом дружно хохотнули.
Я потому не торопилась выйти из-за стола, что в голове моей бродили самые противоречивые мысли. Причем ныне, при солнечном свете, они куда легче вылепливались в образы отчетливые, реальные, чем те – ночные, смутные и непонятные.
Я украдкой оглядывала сидящих за столом мужчин. Джим аккуратно ел блин, макая его в густую сметану. Зимин нехотя помешивал ложечкой чай. Явно смущенный Мамонов перебирал пальцами лежавшую подле тарелки салфетку.
Зимин никакого нетерпения не выказывал – выглядел спокойным. Джим вовсе казался равнодушным, как если бы его происходящее нисколько не волновало. Что же тогда так заторопился Мамонов? Неужели он думает, что случившиеся в имении убийства и покушения впрямую связаны с тем, что мы сейчас собирались откопать?
Наконец я встала из-за стола, и мужчины тоже с явным облегчением последовали моему примеру.
Как нельзя кстати появился Исидор, и я приказала ему выделить двух крепких парней, чтобы помогли нам откапывать зарытые вещи.
Заслышав наши голоса, из кухни выглянула Аксинья с намерением последовать за нами следом.
– Помоги пока Егоровне, – сказала я. – Займитесь с ней хотя бы вестибюлем – там по-прежнему ни стула, ни кресла.
Аксинья с видимым неудовольствием оставила меня. Кажется, ей стало нравиться, что в доме постоянно что-то происходит. Ей хотелось быть участницей этих событий. Глупая девчонка просто не понимала, что порой это может быть опасно.
Мужчины все оказались вооруженными. На мой вопросительный взгляд поручик пояснил:
– Это я предложил. Кто его знает, сообщат вашему слуге-разбойнику, он со своими ватажниками нагрянет... опять врасплох застанут. Негоже давать такой шанс беглому крепостному.
Впрочем, я и не спорила с его доводами, хотя сама при этом отчего-то не испытывала никакого беспокойства.
Против ожидания мы сразу нашли нужные приметы: и яблоню, и куст красной смородины, то есть торчащие из неглубокого пока снега голые веточки.
Скрепя сердце – как хотелось эту процедуру проделывать самой! – я отдала самодельную карту Амвросия поручику Зимину. Тот шагал взад-вперед по заснеженной земле, бубнил про себя цифры шагов и командовал приставленным ему крепостным:
– Отметьте здесь!
Потом сам взял в руки лопату и прочертил на снегу квадрат.
– Копайте!
Против ожидания – я все же думала, что возникнут какие-то трудности или место окажется не тем, – прошло все гладко, без препятствий.
Рогожа, в которую были завернуты вещи, оказалась нисколько не подпорченной – скорее всего потому, что прошло слишком мало времени.
Странно, что ничто во мне не дрогнуло. Словно случился самый обычный акт: откопали и откопали, ничего особенного. В конце концов, мы же выкапывали не чьи-то чужие вещи, а временно спрятанные свои...
Исидор, приведший слуг, подходить ближе не стал – остановился поодаль и стоял, как бы ожидая нового приказания.
Я подошла к нему.
– Исидор, у нас с вами есть один очень важный разговор.
Он поднял на меня глаза. Я впервые обратилась к нему на вы. В глазах его зажглась надежда как бы со знаком вопроса: неужели?
– Я все знаю, – кивнула я его вопросительному взгляду. – Найдите меня после обеда.
Он согласно кивнул и пошел прочь, расправив плечи. До этого он ходил словно скособочившись.
Слуги вытащили огромный узел и под предводительством поручика понесли его в дом, расположив посреди все еще пустого вестибюля.
Света, струящегося из окон, оказалось достаточно, чтобы все рассмотреть. Я стояла рядом с Веллингтоном, а Мамонов и Зимин перебирали вещи.
Мне передали больших размеров шкатулку, кажется, запертую на ключ, а себе Зимин под моим одобрительным взглядом взял какой-то плоский сверток в вощеной бумаге, перевязанный и даже скрепленный сургучной печатью.
По-моему, поручик едва не подпрыгивал от нетерпения.
Появившимся Егоровне и Аксинье я сказала:
– Посмотрите, сколько здесь серебра. Пересчитайте и доложите.
– Непременно, матушка! – бодро откликнулась Егоровна, присаживаясь над узлом.
Я едва не рассмеялась. Хотя слуги нет-нет да и называли меня «матушкой», привыкнуть к такому обращению было трудновато.
– Теперь все довольны? – сказала я, нарочно не торопясь открывать шкатулку.
Мне хотелось убедиться в том, что Джим Веллингтон вовсе не был заинтересован в моей находке. Ведь иначе просто невозможно было объяснить ни его приезд сюда, ни поведение во время всех произошедших в имении событий. Он казался слишком уж спокойным, слишком всегда рядом. Словно он выслеживал дичь и ждал, когда она подойдет к нему на расстояние выстрела.
Конечно, я ничего не дождалась. В смысле никакого неверного шага. Нетерпение проявил Мамонов:
– Ну же, княжна, не томите. Покажите нам, что там за драгоценность такая?
– Пойдемте в гостиную. Там мы сможем все спокойно рассмотреть, сидя за столом.
Я пошла впереди, а мужчины за мной. На ходу я спросила Зимина:
– А вы, поручик, свои сокровища все еще не осмотрели?
– Хотелось бы, как и вам, присесть где-нибудь и не спеша, в спокойной обстановке... Если позволите, я пройду в кабинет вашего покойного отца.
– Пожалуйста, идите. – Я не смогла скрыть разочарования. Неужели Зимина нисколько не интересует выдающаяся драгоценность? – Но если вы помните, там все равно нет стола.
– Ничего, я заметил – возле стеллажа с книгами имеется небольшая конторка. Я вполне смогу поработать и за ней.
