Текст книги "Тайна трех подруг"
Автор книги: Лариса Королева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– А по мне, хоть бы и бросить. Чем мы ей обязаны, этой Ирине? Мы честно провезли ее вещи, а если она испарилась, то кто ей виноват? Но лучше всего сдать эту подозрительную сумочку в милицию.
– Ага, с ними только свяжись! Сейчас начнется: чего да как, затаскают. Давай сначала заглянем, что там внутри.
– Труп там внутри расчлененный! – вспылила Евгения. – И будешь объяснять потом, что доставила его в Магадан по доброте душевной, чтобы похоронить на родине – в вечной мерзлоте!
– Это же ты предлагала обратиться в милицию, а не я! А вечная мерзлота – это не здесь, а на Чукотке. Знаешь что, давай-ка сдадим пока это добро в камеру хранения. Объявится Ирина, вручим ей квитанцию, пусть сама получает.
– Как она нас, интересно, разыщет?
– Это ее проблемы. В любом случае, не потащим же мы этот груз в гостиницу. Я вообще не хочу больше иметь ничего общего с этим делом.
– Раньше надо было думать, – снова укорила Евгения и поволокла сумку к камере хранения.
Аэропорт оказался расположенным довольно далеко от города. Смирновы больше часа добирались до центра на экспрессе, потом селились в гостиницу и, наконец, вышли прогуляться по Магадану, собираясь полюбоваться местными достопримечательностями и заодно разведать что-либо о месторасположении детских домов. Бродили по центральным улицам, озираясь вокруг в надежде увидеть нечто специфичное, присущее только легендарному Магадану. Пришли к выводу, что город как город, по крайней мере, золотые слитки на тротуарах не валяются, и зэки кандалами не гремят.
Поспрашивали у прохожих, нет ли где поблизости детского дома, не особо надеясь на положительный ответ, поскольку догадывались, что такого рода заведения в районе городской администрации и областного Театра драмы не строят, а обыватели обычно не в курсе, как добраться до ближайшего приюта брошенных детей. Но им неожиданно повезло. Миловидная блондинка лет сорока, к которой они обратились с вопросом, оказалась работницей отдела по общественным связям администрации области и рассказала, что детдом у них всего один, недавно отмечали шестидесятилетие со дня его основания. Правда, это за городом, сама она обычно ездит туда на служебной машине и как добраться общественным транспортом, не подскажет.
На машине, так на машине, решили сестры, сочтя, что могут себе это позволить, как и ужин в баре гостиницы. А после ужина Евгения уселась смотреть местные новости и прогноз погоды на завтра, в то время как Светка, периодически на нее поглядывая, что-то черкала карандашом в блокноте, а потом подошла и гордо выложила на журнальный столик вырванный белый лист.
– Кто это? – спросила Женя.
– Наш отец.
– С чего ты взяла, что он выглядит именно так?
– Ну, я же художник и могу себе представить его облик. Если у меня и мамы волосы светлые и прямые, а у тебя – темные и волнистые, значит, ты пошла в него. И так далее. Вот у нас и получается: высокий лоб, слегка волнистые каштановые волосы, карие глаза, прямой нос (почти греческий), ярко очерченная линия рта, волевой подбородок с ямочкой…
– Надеюсь, ты не собираешься показать этот фоторобот по телевизору?.. Слушай, а почему у нашего папочки такие большие уши?
– Это чтобы тебя лучше слышать, доченька!
– А почему у него такая скорбная складка у рта?
– Это потому, что он опечален разлукой с тобой, доченька!
– Этот гражданин, похоже, начал уже лысеть. Это потому, что он очень умный или – гуляет? – не унималась сестра, но Светка уже каталась по кровати, корчась от смеха, и последний вопрос не получил достойного ответа.
Перед тем как заснуть, Евгения вдруг спросила:
– А что мама рассказывала об отце? Ты же чаще болтала с ней на эти темы.
– Ты и сама знаешь эту печальную песню.
– Расскажи, – настойчиво попросила Женя.
– Познакомились они в Ростове, и сразу же начался бурный роман, – неохотно начала Светлана, словно в сотый раз пересказывала содержание всем известного фильма. – Дмитрий тогда вернулся из армии, а Татьяна окончила второй курс университета. А потом он уехал в Москву, поступил в МГУ, а она узнала, что беременна. Отец приезжал только на каникулы, и виделись они нечасто, но тем не менее мама все же решилась сохранить и второго ребенка. А когда родилась я, она окончательно поняла, что ее возлюбленный не создан для семейной жизни: он так на ней и не женился и не помогал материально. Татьяна устала жить в условиях «ни кола ни двора», заподозрила, что у Дмитрия кто-то есть в Москве, и приняла решение начать жизнь сначала, для чего и отправилась в Екатеринбург, не оставив ему своих координат… Но что смысла об этом говорить? Теперь-то мы знаем, что все было совсем не так. Никакого Ростова, университета и так далее. Просто красивая легенда, придуманная для нас с тобой, наивных дурочек.
– А тебя никогда не посещала мысль, что у нас вообще могут быть разные отцы?
– Посещала, – вздохнула Светлана, заворачиваясь в одеяло, – но я не хочу об этом думать, потому что тогда выходит, что мы с тобой не родные. Не хочу, чтобы было так… Жень! А если мы когда-нибудь узнаем, что у нас разные отцы, ты все равно будешь считать меня родной сестрой?
– Конечно, – уверенно ответила Евгения. – Как же может быть иначе. Спи, зайчонок!
Глава 11. Колыма, детдом и Ната
– На Колыме, где тундра и тайга кругом, – напевала Светлана, заправляя утром постель в номере.
– Ты даже такое знаешь? – изумилась Евгения. – Я думала, ты слушаешь только свою «кислоту».
– Кислота уже отошла, – небрежно кинула школьница, – а эту песенку баба Клава пела. Она любит блатату, и потом, она ведь шесть лет прожила в Магадане. Да-да, они с мужем по молодости колымили. Ты не знала?
– Я же с ней почти не общаюсь. Это ты все бабушкину внучку изображаешь… Кстати, опять мы ее не предупредили, что уезжаем.
– Не обязаны. В конце концов, она – чужой нам человек.
– Как ее пироги уплетать – так не чужой? – усмехнулась Евгения.
Но Светка не стала отвечать, просто потрясла перед носом сестры ключом от двери номера и направилась к выходу. Они наняли такси и поехали в детский дом, промолчав всю дорогу, чтобы не посвящать постороннего человека в свои дела.
На территорию удалось проникнуть с большим трудом. Ворчливый сторож никак не мог взять толк, что им надо, угрюмо повторял, что директриса в отпуске, я отказывался открыть ворота, пока над юными посетительницами не сжалилась проходившая по двору женщина в белом халате. Она велела сторожу пропустить девочек внутрь и провела их по административному этажу, где в одном из кабинетов сестры с ужасом узнали, что среди воспитанниц детского дома Смирнова Татьяна Александровна никогда не значилась, по крайней мере, за последние тридцать лет.
Растерянные и подавленные, они собирались повернуться и уйти, но Светлана все же попросила свести их с какой-нибудь воспитательницей, которая давно здесь работает. Она сама не знала, на что надеется, но сдаваться не хотелось. Разговаривавшая с ними сотрудница приюта посматривала на девчонок подозрительно, она привыкла к тому, что обычно обитатели детского дома ищут оставивших их родителей, а не наоборот. Женщина вяло и неохотно рассуждала вслух, кто бы мог помнить выпускниц восьмидесятых годов, и явно не собиралась отвлекать от работы сотрудников.
– А вы поезжайте к Нате, – посоветовала им девушка, выполнявшая, по-видимому, обязанности секретаря пребывающей в отпуске директрисы.
– Кто это? – хмуро спросила Светлана, понимая, что от них хотят поскорее отделаться. Хотя имя показалось ей смутно знакомым. Что-то искрой промелькнуло в сознании и тут же погасло, залитое холодной струей очередного разочарования.
– Ната – это наша история, – гордо улыбнулась девушка. – Она пятьдесят лет здесь проработала, только в прошлом году ушла на пенсию. Я запишу вам ее домашний адрес, поезжайте, поговорите. Она всех своих воспитанников помнит, просто уникальный человек. Память – как у компьютера.
Евгения вручила ожидавшему их таксисту листок с адресом, и он повез их обратно в город. Когда остановились у трехэтажной «сталинки» и таксист назвал сумму, Светка присвистнула. Они заранее не договорились о цене, и теперь пришлось заплатить чуть ли не половину стоимости билета на самолет до Магадана.
Не решаясь сразу войти в подъезд, сестры присели на металлический остов поломанной детской качалки. Евгения закурила и жестко сказала:
– Выходит, паспорт, как и диплом, липовый.
– Не спеши делать выводы, давай разберемся. Она ведь могла просто сменить фамилию, когда его получала. Наверное, у детдомовцев это возможно. Если мама действительно росла в этом детдоме, Ната ее обязательно вспомнит.
– А какое у нее отчество? Наталья…
– Не знаю, – растерялась Светка. – Нам его, по-моему, не назвали. А на листочке не записано?
– Листочек-то остался у таксиста! – Женя затоптала недокуренную сигарету. – Ладно, пошли, нечего тянуть.
Они поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру номер четырнадцать. Тяжелая дубовая дверь мигом отворилась, будто их ждали. Из полумрака прихожей на них смотрела совершенно седая интеллигентного вида старушка в спортивном костюме и узких очках.
– Вам кого, девочки?
– Бабу Нату, – нашлась Света, мысленно ругая себя за невнимательность: надо же было умудриться прийти к человеку, не удосужившись выяснить, как его зовут.
Старушка отступила в сторону, давая возможность гостям пройти, и тут же выставила перед ними две пары ярко-голубых домашних тапочек.
– Что-то я нас не узнаю. Вы чьи будете?
– Сами хотели бы узнать, – ответила Евгения.
– Ой, что-то вы, девчата, изъясняетесь загадками.
– Нам очень нужно с вами поговорить, – вступила в разговор Светлана. Возможно, наша мама воспитывалась в магаданском детском доме, а нам сказали, что вы помните всех детей.
– Ну, всех – не всех, а многих помню, – подтвердила хозяйка. – Особенно тех, кто долго жил. Когда ребенка чуть ли не с пеленок и до семнадцати лет растишь да времени проводишь с ним больше, чем со своим собственным сыном, уж точно не забудешь.
Смирновы прошли в просторный зал с непривычно высокими для жителей современных квартир потолками и присели на диван. Ната устроилась напротив девочек, отодвинув для себя от обеденного стола стул с мягким сиденьем.
– Вы ведь работали в детском доме лет тридцать назад? – спросила Света.
– И тридцать лет назад, и сорок, – улыбнулась Ната, – в прошлом году как раз отметила пятидесятилетие трудовой деятельности и решила: хватит. Устала, выработала весь свой ресурс. Детдому шестьдесят лет, мне семьдесят. Мы в Магадан вскоре после войны переехали, с Украины. Отец привез сюда мать, меня да моего молодого супруга. Я тогда только-только педучилище окончила, здесь уже сына родила и сразу на работу. Так вот пятьдесят лет как один день и промелькнули. Но вас ведь не моя история волнует, а ваша. Что вы хотели узнать? Спрашивайте.
Светлана протянула Нате паспорт, раскрыв его на странице, где была вклеена фотография семнадцатилетней матери.
– Вы не помните эту девочку? Ее звали Татьяной.
Ната поправила очки на носу и, склонив голову набок, уставилась на снимок наивно смотрящей в объектив школьницы, чьи светлые волосы тонкими прядями касались худеньких плеч. Потом перевернула страницу, прочла текст, снова взглянула на фото и подняла глаза на сестер:
– Нет, девочки, такой Танечки я не знаю. У меня Тани все больше темненькие были. Одна Татьяна даже узбечка была. Эта, правда, не долго пробыла. Родственники нашлись, приехали за ней и забрали.
– Возможно, ее не Татьяной звали. Нам главное, чтобы вы вспомнили, была ли эта девочка вообще в детдоме?
– Как же не Татьяной, когда в паспорте записано «Татьяна»? Что-то странная у вас история, девчата. Вы уж расскажите, раз пришли, вместе подумаем.
И Евгении вдруг так захотелось поделиться с взрослым человеком, приоткрыть завесу тайны и попросить совета, что перехватило дыхание и защипало в носу. Она больше не могла нести на себе груз противоречивой информации о прошлом матери, которое навалилось на них с сестрой, сильно испугав и окончательно запутав. Восемнадцатилетняя студентка вдруг почувствовала, что именно этой женщине, хранившей тысячи детских секретов, можно довериться: она поймет, не выдаст и подскажет. И, поддавшись внезапному порыву, Женька рассказала о внезапной смерти той, которая звалась Татьяной, о деньгах в сейфе и странном платье в чемодане, о неизвестном отце и взорванной подруге, о липовом дипломе и подозрительном паспорте…
Ната сидела на стуле, держа спину до неестественности прямо, как воспитанница института благородных девиц. Слушала, слегка склонив голову набок, поглядывала на девочек искоса и не перебивала, чтобы не нарушить ход повествования, которое и без того было обрывочным и странным, а когда оно иссякло, уточнила:
– Стало быть, вы прилетели из Екатеринбурга? Это Урал? В гостинице живете? А завтракали утром?
Залетные гостьи четно признались, что нет.
– Это непорядок, – сказала Ната, поднимаясь. – Детям непременно надо завтракать рано утром, не то малокровие разовьется… Тем, кто встанет спозаранку, бог подарит по баранке. Кто проснется на рассвете, те получат по конфете…
– А поднялся раньше всех – полагается орех!!! – Это Светка, сидевшая тихо, как мышонок, в уголке дивана, вдруг подскочила, продолжив незатейливый стишок. – Я вспомнила! Мама вас знала. Она часто произносила эти строчки, а однажды сказала, что у них была в детдоме мама Ната, которая по утрам будила малышню стихами.
– Будем есть яичницу и бутерброды с сыром, – объявила Ната, не придав значения Светкиному заявлению. И пошла на кухню, оставив девочек одних.
– Это я такая красивая, – задорно улыбнулась хозяйка, вернувшись через некоторое время с пластмассовым подносом в руках. Реплика относилась к висящему на стене портрету, который внимательно рассматривали девочки. – В молодости внешность яркая была, Наталка-Полтавка меня звали, а потом стала мама Ната и баба Ната… Вообще-то я Наталья Борисовна. Вижу, мнетесь, не знаете, как обратиться. Идите к столу.
Старушка расставила на покрытом белой скатертью столе тарелки с яичницей, нарезанным треугольниками голландским сыром и серым хлебом, принесла чайник и, разливая по чашкам кипяток, сказала:
– Стараюсь вспомнить вашу маму, да что-то никак не соображу, какая из моих девчонок могла такое натворить.
– Это был конец семидесятых – начало восьмидесятых, – подсказала Светлана.
– У меня все годы в один слились. Сначала родители умерли, потом – муж. Позже сын мои с женой и внуками уехали, это когда мода пошла возвращаться на материк. И вот одна теперь квартиру сторожу. Зачем три комнаты одной? Коммунальных платежей одних плачу полпенсии… Восьмидесятый – это начало очередной пятилетки и Олимпиада в Москве, восемьдесят пятый – перестройка и ускорение, в девяностом не стало мыла и крупы… А человеческая память избирательна и непредсказуема. Бывает, годами помнишь парня или девчонку такими, как они от нас уходили, а потом увидишь его взрослым – и застрянет в памяти уже совсем иной образ.
– А бывшие воспитанники приходят к вам?
– И приходят, и письма пишут, и фотографии шлют. Случается, жизнь сама столкнет. Один мой шаловливый мальчик стал большим человеком, владельцем крупной фирмы, на юбилей детдома целый компьютерный класс нам подарил. А милая девочка из моих любимиц свою новорожденную дочурку нам сдала: дескать, меня вырастили и ее поднимите… Такие вот дела.
– Наверно, было трудно скрывать, кто у вас ходит в любимчиках? – задала Светка еще один отвлеченный вопрос в надежде, что разговор все же вернется к основному.
– Труднее скрывать – кто в «нелюбимчиках». Дети, они ведь всякие бывают: и лживые, и злобные, и подлые. Наследуют пороки своих родителей, расплачиваются за их грехи. Мы-то в каждого малыша пытались заронить зерна добра, справедливости, а жизнь – штука сложная. К семье и к воле наши пташки не приспособлены. Многие попадают в беду. Ваша мама попала в беду. Но я не знаю, чем вам помочь. Решительно не могу припомнить, кем бы она могла быть. А врать не хочу. Не в моих правилах обманывать людей и подавать напрасные надежды.
– А имена малышам вы давали сами?
– Нет, не давали. К нам из Дома малютки все попадали уже зарегистрированными. А чаще всего это сироты при живых родителях, дети улицы. Ужас, что за порождения! Они грязно ругаются и демонстративно сплевывают на пол, воруют и дерутся, издеваются над слабыми и при этом невинно смотрят тебе в глаза… И все равно для меня они были кто Сашок, кто Вовчик, кто Маргаритка…
– А где они получают паспорта?
– У нас и получают в торжественной обстановке пред выпуском. Так что откуда этот странный паспорт взялся, ума не приложу… Девочка со снимка из паспорта похожа только на одну мою выпускницу. Ее зовут Рината. Но она никак не может являться вашей матерью. Судя по Женечкиному рассказу, вы все время жили с мамой. А эта бедная девочка последние пятнадцать лет провела в тюрьме и деток родить не успела. Кроме того, женщина на второй фотографии из того же паспорта уже ничуть на Ринату не похожа.
Света вздохнула:
– А был у вас кто-нибудь, кто мечтал бы уехать к южному морю?
– Они все мечтали.
– Мама рассказывала, что, когда была маленькой, все время видела во сне море и представляла, что, как только вырастет, обязательно уедет на юг, – продолжила Света развитие темы, пытаясь нащупать зарубку в памяти пожилой собеседницы. – А потом села в Магадане на поезд и проехала всю страну, только до Сочи не добралась, сошла в Ростове. Но теперь-то мы знаем, что она отправилась именно к Черному морю.
– Так прямо и сказала, что села на поезд? – переспросила Наталья Борисовна. – Большая придумщица была ваша Танечка.
– Почему?
– По жизни. Вы такую песенку слышали? Говорила бабка деду: «Я в Америку уеду». – «Ах ты, старая карга, туда не ходят поезда». Извините, неблагозвучно звучит, конечно, зато верно суть отображает. Вы плохо учили в школе географию. Магадан, конечно, расположен не на острове, но на поезде оттуда не уедешь. Вот что, девчата. Я думаю, вашей мамы в нашем детдоме не было. Но она была знакома с кем-то из воспитанников и по рассказам создала подходящую легенду. А вообще прошлое ворошить – дело неблагодарное. Может статься, что лучше вам его и не знать.
…Смирновы шли по городу, зябко кутаясь в предусмотрительно надетые шерстяные свитера. К вечеру заметно похолодало. День принял свинцовый оттенок надвигающейся непогоды. Короткое колымское лето закончилось, не успев начаться, словно молнией сверкнуло, осветив, но не согрев. И сердца тревожно замирали в предвкушении неизбежности дождя, холодного и мрачного, как состояние неопределенности, в котором они пребывали.
– Вот это здание очень напоминает по стилю вокзал. Если бы в Магадане был вокзал, – сказала Женя.
– Если бы был вокзал, – эхом отозвалась Светлана, поднимая глаза на угловую «сталинку» серо-голубого цвета с характерным шпилем и часами, напоминающими вокзальные. – А ведь мама говорила, что до смерти боится самолетов и ни за что никогда не полетит! И мы четверо суток на поезде пилили в Иркутск, когда собрались отдохнуть на Байкале!
– Ну что же, либо мама действительно никогда не была в Магадане, либо просто боялась предъявлять на контроле свой липовый паспорт. Обычно по жизни она обходилась служебным удостоверением.
– Кстати, у нас есть возможность выяснить, липовый ли паспорт. Пойдем в местное УВД да спросим, выдавался ли документ такой-то серии и номера. А что мы теряем? – Светка вытянула из заднего кармана джинсов паспорт и прочла вслух. – Выдан пятого июля 1981 года УВД Октябрьского района города Магадана.
– Подскажите, пожалуйста, где находится Октябрьский райотдел? – обратилась она к мужчине средних лет, только что купившему в киоске «Советский спорт».
Мужчина оторвался от газеты, которую принялся было читать прямо на ходу, и переспросил:
– Октябрьский? Не знаю. У нас город не делится на районы.
– А раньше – делился? Вот у вас паспорт все еще старого образца? Что там написано? Кем он выдан?
Мужчина полез во внутренний карман пиджака, вытащил книжицу в белой обложке с полуистертым российским гербом и прочел:
– УВД города Магадана. Я сорок лет живу в этом городе и не помню, чтобы было административное районное деление. А что вы хотели?
– Провалиться сквозь землю или уехать в Америку на поезде, – сказала Света.
И мужчина недоуменно пожал плечами, убирая паспорт в карман. А она галантно взяла Женю под руку и подвела итог уходящего дня.
– Итак, сестра моя Евгения, мы с тобой Никто, и звать нас Никак.
В это время Наталья Борисовна в своей слишком большой для одинокого человека квартире заваривала настойку из крупных плодов шиповника, машинально выговаривала вслух слова детской латвийской песенки и думала: как все-таки могло случиться, что в чей-то паспорт непостижимым образом оказалась вклеенной фотография Ринаты. Да полно, она ли на этом снимке? Нага поймала себя на том, что почти забыла, как выглядела ее бедовая воспитанница в свои семнадцать лет. Перед глазами стояло блеклое лицо совсем другой Ринаты – избитой жизнью женщины под сорок лет, только что освобожденной из колонии строгого режима.
