Текст книги "Немного зло и горько о любви"

Автор книги: Лара Галль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 9

ВЛАД

…И теперь я вынужден осуществлять авторский надзор над своим «проектом».

Я идиот, конечно, что решился поместить Леру в свой дом, но я был не в себе, старался удержать Машу.

Четыре дня сухой голодовки – и понял, что умирать не хочу, а вот выиграть – вернуть Машу – хочу. И было все равно, как и чем играть. Кем играть.

Удачно, что Лера оказалась такой… необычной.

Добрая и – как сейчас модно говорить – светлая женщина, надо же… Редкий шанс.

Нормальная практика аутсорсинга – разместить часть работы по проекту на стороне, в этом смысле ход с Лерой оказался выигрышным.

Но пригляд нужен, потому пусть пока тут поживет.

Но что-то она еще во мне цепляет, торкает… И, да, я сопротивляюсь этому, как могу. Расслабляться ни к чему.

Разумеется, я сказал, чтобы люди, звонившие по этому чумовому объявлению, на которое в свое время повелась Маша, шли лесом.

За неделю, что Лера здесь, звонили пятеро. Если бы разрешил, то каждый просидел бы часа по три-четыре. И потребовался бы чай-кофе-бутерброды, да и вообще – чужие нищеброды в доме…

Ну и какая мне с этого маржа, спрашивается. Нет, исключено.

Общается с ними по телефону, вот и правильно. Пусть звонят ей на мобильный, если так прижало, что рассказать некому, кроме как больной девушке, лузеры убогие.

Вчера пришел в палату – а я проплатил хорошее размещение, чтобы не жаловалась, – а ее нет – увезли на томограф. Мобильник на кровати брошен, ноут открыт – какой-то вордовский файл.

Имя файла «Влад», хм, интересное кино… Слив? Компромат? Конкуренты под прикрытием больной прекрасной незнакомки?

Подвинул к себе ноут, читаю:

НОВЕЛЛА НОМЕР ТРИ «ВЛАД»

Должно быть, он простой статист русского бизнеса.

Из тех, у кого есть способность просчитывать ситуацию до мелочей, с учетом меняющейся бизнес-панорамы вокруг…

На сбор компромата не похоже, читаю дальше:

Вероятно, он умеет взаимодействовать с людьми недалекими и извлекать из них максимум, так что они потом даже гордятся собой, не подозревая, что это он нашел им удачное применение.

Уверена, он умеет ладить с людьми амбициозными, нервными, сносить их капризы, не давая прорваться своей гордости.

Должно быть, у него есть синдром «ответственности Атланта» – это когда держишь свой «небесный свод» и знаешь, что переложить ношу не на кого, а значит, ты обречен недосыпать, недоживать яркие кадры молодого веселья, потому что надо работать, работать, работать…

Что это, черт возьми, за… откуда она знает это обо мне?! Ну-ка, ну-ка, что там еще…

Вот его основная мысль, наверное: «Надо работать для себя, для родителей, для ребенка».

Из-за чего приходится забывать о себе, о родителях, о том же ребенке, потому что невозможно разделить себя так, чтобы хватало на все.

«Невозможно работать меньше, – вероятно, считает он, – потому что тогда затянет пылью и паутиной, никто и не вспомнит, что был ты такой».

И он держится в этом изматывающем режиме, пока хватает сил, и держится, когда сил не хватает, и когда их нет совсем.

Держится, потому что успех сводится к его терпению, умению, соображению и времени.

О, конечно же, его приводят в раздраженное недоумение люди неуспешные, мало зарабатывающие, жалующиеся на жизнь.

Наверное, он думает так: «Работай они, как я, имели бы все то же».

Ну конечно, приводят в раздражение! Кто им мешает пахать и зарабатывать? Но она-то какова – все разложила по полочкам. И… она хорошо обо мне думает. Я использовал ее – использовал человека, хуже, больную женщину, а она – пишет обо мне так, словно я – герой какой-то…

Мне кажется, такие вот трудяги двигают ни больше ни меньше чем прогресс – прогресс в небольшом пространстве вокруг себя.

И если бы каждый делал то же, то мир менялся бы к лучшему. Наверное…

Интересно, его близкие понимают, какой ценой дается преуспевание?

Ни фига они не понимают. Маша, может, и понимает, потому что сама ту же упряжь тянет, а родственнички – те только косятся и вздыхают завистливо. Лика одна нормальная, да и то…

Точно можно сказать, что они видят лишь то, что приносит преуспевание: умножение возможностей, смену уровней свободы.

Я пишу, и мне почему-то ощущается, как у таких трудоголиков, как он, не могут расслабиться нервы в первую неделю отпуска, каким бы фешенебельным ни был отель…

Ни сочные краски чистенькой богатой страны, ни вышколенность обслуги, ни новое вино, ни роскошная еда не снимают напряжение.

Оно не отпускает мозг, жесткие ритмы рынка несутся вдогонку, стучатся в сознание еще несколько дней.

Только потом нисходит блаженное расслабление, но дня через три приходит понимание: скоро на работу, возвращение неизбежно, и эта мысль, как смог, висит надо всем, ее дыхание повсюду…

А ведь права! И тут права! И откуда ты только знаешь…

Как он шел к своему успеху?

Если попробовать представить, то, наверное, так: истово стремился, работал, рвался, словно был в плену и добывал себе свободу. Словно на охоте, выжидал в тишине, прокручивая в уме комбинации и варианты. Давал уйти хорошему зверю, чтобы дождаться лучшего и тут уж сделать все возможное.

Такая игра увлекательна и изнурительна одновременно.

Это риск, всегда риск. Сбой может произойти в любом звене цепи, и, конечно, происходит иногда, как без этого…

Конечно, риск, и серьезный. Все ты правильно понимаешь, Лера.

И вот он уже несколько лет живет и действует в этой системе, уже адреналин не сильно тревожит его радостью и лихорадкой.

Уже он знает, что выход есть из любой ситуации, что некоторые ситуации рассасываются сами собой, из-за непредсказуемой текучести жизни.

Он становится спокойнее и отстраненнее, медленно, но все же становится.

Уже купил машину, которую хотел. Именно хотел, потому что к моменту покупки вдруг понимает, что не испытывает восторга от исполнения мечты. Все как-то буднично – пришел покупать и купил, и все.

Он уже знает, что, достигая желаемого, человек отстраняется от достигнутого, а может, выталкивается этим достигнутым на новый уровень, неважно.

Понимает, что нет внешней компенсации истраченным внутренним силам души и ума – в разных измерениях лежат эти вещи, их не свести, не пересечь, как параллельные прямые.

Ну, тут я не знаю… внешняя компенсация есть, и мне она нужна, это мои знаки, мои знамена, если на то пошло.

И вот, каждый день он понемногу преобразовывает реальность, прочерчивая новые связи между людьми и структурами, и ему хочется, чтобы его «домашняя Вселенная» находилась в совершенном порядке, ибо вот именно эта бытовая незыблемость действует умиротворяюще на его нервы…

ВЛАД

Ну вот, оборвалось. Не дописала еще. Но допишет же, раз открыла документ.

За день до больницы я заглянул к ней в комнату:

– Погуляешь на балконе?

– А ты со мной посидишь?

– А ты со мной выпьешь?

– Арманьяк? – улыбнулась, хорошо так, озорно.

– Ну, пусть будет арманьяк, если хочешь, но я хотел предложить вино – сладкое, десертное, похожее на ликер. Кипрская «Командария».

– Буду вино! – с радостной готовностью тряхнула головой.

– Расскажи мне что-нибудь о себе, – попросил ее, когда уже усадил в ротанговое кресло, укутав двумя пледами, – «гулять» означало именно это.

– Вкусное вино, – глотнула, оценила.

– Когда улетаешь с Кипра, то можно увезти с собой лишь две бутылки «Командарии», не больше. Национальное достояние. Расскажи что-нибудь о себе, – я повторил.

– Я могу быть ужасной болтушкой, знаешь? Останови меня, когда надоест, ага?

– Ага.

– Я вот вспомнила вдруг, как часто лежала в больнице, и там встречались такие женщины… страдающие, но при этом благополучные материально, понимаешь? Если честно, то я им завидовала.

И это была единственная категория людей, которым я вполне осознанно завидовала: страдающие и благополучные одновременно.

Помню, я думала, что если все равно суждено страдать, то пусть это будет хотя бы не безобразно, пусть хотя бы вид стен, мебели, отражения в зеркале не добавляют к чистомустраданию лишней мути.

Среди соседок по палате встречались такие ухоженные женщины, одетые с некоторой изысканностью даже в больнице.

У них были другие мыльницы и другое мыло в них, полотенца были мягкие такие и нежно затканы розовым и салатным. Какие-то маленькие аксессуары лежали на тумбочках, мелькали в светлых пальцах: пилочка для ногтей с перламутровой ручкой, «ключница» мягкой шоколадной кожи, стеклянная баночка с кремом, особо тонкие носовые платки… даже тапочки у них были на танкетке, а то и вовсе мягкие туфли.

И хотя им приходилось терпеть болезненные процедуры и плакать от диагнозов, я им завидовала… им… и никогда мне в голову не приходило завидовать здоровым, радостным, успешным людям. Никогда… только страдающим и благополучным… словно я всегда знала, что страдание – моя константа, мое неотделимое, и хотелось лишь просто осветлить фон для него. «Пусть хотя бы фон будет светлым», – так уговаривала я Бога.

Лера помолчала.

– Я тут у тебя превратилась в такую женщину, представляешь?

Ты меня окружил-украсил столькими вещицами, я теперь словно актриса, загримированная для роли богатой дамы, – улыбнулась.

Я внимательно смотрел на нее, ничего не отвечая. Благодарить меня – это в ее положении несколько притянуто за уши, впрочем, пусть. Лучше так.

– Какое пьяное это вино – я болтаю без остановки, – смутилась.

– Ты пишешь что-нибудь в свой дневник?

– Да, много.

– А вот о людях, что звонят по объявлению, – ты слушаешь и пишешь о них рассказы?

– Ну, не совсем рассказы… так… портреты-фантазии…

– Не удаляй ничего, хорошо?

– Да зачем мне удалять…

– Хочешь, устроим на выходных шопинг?

– Да мне ничего пока не нужно, ты в прошлый раз столько всего накупил – я еще даже не все пакеты раскрыла.

– Да-а? Нет настроения?

– Нет, не в этом дело… как бы тебе объяснить… мне почему-то нравится вид этих лаковых бумажных пакетов с шнурами ручек. Он такой… избыточный и… праздничный.

Я снова внимательно смотрел на нее, потом наклонился, поцеловал в щеку и сказал:

– Спасибо, что позволяешь что-то делать для тебя.

Опять смутилась.

Не знаю, почему я так сказал. Это не мои коммуникативные формулы. Расслабился, видно. Нельзя. Надо сконцентрироваться и притянуть Машу назад. Для этого нужна твердость, а не сентиментальность.

Что до пакетов, то их было всего три: один с носками-гольфами из «Calzedonia», другой с домашним трикотажным костюмом из «Women's secret» и третий со всякими прибамбасами для душа из «LUSH». И что там, спрашивается, открывать? Странная, но милая девушка. Такие становятся дауншифтерами, даже если вполне здоровы и полны сил.

…Дождался, когда она уснет, и позвонил Лике.

– Что нужно для того, чтобы ее рассказы издали?

– Чьи? – не поняла Лика.

– Я о Лере.

– О… прости, что-то я туплю.

– Так что нужно? Кроме денег – они не вопрос.

– Нет, за спонсорские деньги издаваться – последнее дело, – возразила Лика, – надо предложить издателю какому-нибудь вначале. Рассказы у нее могут выйти дивные, я читала наброски к этим портретам ее, ммм… клиентов, возможно, кто-то возьмется напечатать. Ей будет приятно. А тебе это зачем?

– Мне хочется придать ей веры в ценность своего существования. Повысить ее котировки. И, если честно, я не представляю, что ее однажды не станет в моей квартире.

– Какими ты женщинами обзаводишься… летучими, – пошутила Лика, – вначале Маша выпорхнула, теперь вот этот эльф может улететь.

– Ликвидность этой затеи меня занимает, разумеется, но их нельзя сравнивать. Маша – это моя жена. А Лера – она… ангел.

Пустоту от ухода Маши она не заполнила, нет. Но что-то… проклюнулось во мне с ее появлением. Что-то недолговечное, но хорошее, чего раньше не было. Я инстинктивно борюсь с этим, разумеется, мне эти незащищенные места ни к чему. И в то же время боюсь, что с ее, ммм… уходом я утрачу это. Поэтому хочу, чтобы была книжка с ее рассказами.

– У нее ведь немного рассказов. Хотя… одна эта история с Сергеем чего стоит, а она ее записала, очень сильная эмоционально вещь, просто очень, протокол боли какой-то…

– Если рассказов мало, значит, будет небольшая книжка, неважно. Уникальный контент, все такое.

– Рассказы почти не издают.

– Найди кого-нибудь. Я уговорю. Заинтересую. Предоставь это мне. Просто найди человека.

– Хорошо. Я пришлю тебе пару имен и номеров телефонов. Но… ты бы разрешил людям по объявлению приходить к ней, а? И рассказов больше будет. Господибожемой, Влад, ты сорвал человека с места, держишь чуть ли не в заложниках…

– Я в курсе. Спасибо. Пока.

Нажал отбой. Никаких людей здесь не будет. В случае, если Маша не вернется, а Леру придется отпустить, у меня останется ноут с ее дневником и книга. Это же купленный на мои деньги ноут, в конце концов. И будет оплаченная мной книга. Вот и все мои дивиденды за то, что она живет тут. Просчитать затраты и выгоды проекта впервые не получается – и чуть ли не впервые мне хочется инвестировать во что-то без всяких гарантий на прибыль.

…Мысль о том, что Машу нужно вернуть любой ценой, меня не оставляла, нет. Я слишком много в нее вложил, чтобы это кому-то досталось. Порой ярость накрывала волной, и мне хотелось заманить Машу сюда под каким-нибудь предлогом, избить, изнасиловать, а потом мучить и заставлять говорить «я люблю тебя», и требовать: «Еще раз! Громче!», и смотреть, как она корчится от унижения.

Но. Что интересно: раньше в такие моменты приходилось накачиваться коньяком до отключки. Еще помогала скоростная езда.

С тех пор как Лера появилась в квартире, появился иной выход из приступов злобной ревности.

Если спазм ярости заставал дома, то я просто заходил к ней в комнату, становился у окна и, как теплому свету, подставлял себя ее тихому присутствию за спиной. Это чего-нибудь да стоит, верно? Пусть не в денежном эквиваленте. Маша – тоже не денежный эквивалент, но это Маша. Больше ни в кого я не вкладывал таким образом. До сих пор.

…Слушал, как сухо и мягко шелестят клавиши ноутбука, если Лера работала. Или впитывал ее голос, обращенный к коту. Или просто стоял и смотрел на нее, если она спала.

Она же по какому-то наитию понимала, что не надо вскидывать в вопросительной улыбке голову, когда захожу в комнату, что мне нужно просто побыть в ее «поле», а потом я уйду.

Иногда кот спрыгивал с ее колен, находил меня в одной из комнат и усаживался рядом. Реакция у меня на это была всегда одинаковой: брал кота на руки, относил Лере. «Он меня смущает», – говорил серьезно.

Вчера листал настольную Библию, подаренную еще бабушкой, и набрел на историю о том, как древний царь Саул страдал от приступов черной ярости. Тогда он посылал слуг за неким Давидом, тот приходил, играл какую-то музыку, и злой дух отступал от царя.

«Она – мой ангел, отгоняющий злого духа от меня», – понял я о Лере.

Своим присутствием она словно вносила в жизнь еще одно измерение, образуя некий дополнительный ресурс, куда я порой соскальзывал. Такое,вероятно, покупают у психотерапевтов, но я ненавижу их всех скопом. Мне остается только надеяться, что, когда она уйдет, я уже справлюсь с собой или найду способ заставить Машу вернуться.

Сейчас надо поговорить с доктором. Она должна быть здоровой. Хотя бы для того, чтобы дописать этот рассказ обо мне. Обо мне никто никогда не писал рассказов. А о ком писали? Ни о ком из моих знакомых не писали. Интересно, о ком тут еще есть? О Маше, например? О Лике? Нет, смотреть нельзя, просто скажу, чтобы показала. Попрошу, то есть.

Сейчас главное – поговорить с доктором.

…Доктор оказался коротышкой, стареньким, востроносым, в круглых очочках. Седые кудри – мягкие, почти белые, такие тонкие на розовой коже черепа. На впалых щечках просвечивали бордовые тонкие ниточки – пьет, наверное, все эти медики халявный спирт расходуют внутрь. Особенно поразился виду докторских ботинок: обувь такого размера обычно носят миниатюрные женщины и дети.

Кроме того, ботинки были фиолетовые и лакированные.

И, судя по качеству кожи, крою и еще всяким нюансам, стоили не меньше, чем мои «Baldinini».

– Сейчас я вам попробую описать ситуацию так, как она представляется мне, голубчик, – проговорил доктор, встречая меня у двери и указывая на диван в кабинете.

Почему-то не сел за стол, как-то ловко оказавшись на диване рядом.

Я вновь уставился на докторские ботиночки, покачивающиеся в воздухе, – ноги не доставали до пола.

– Немного коньяку, профессор? – заглянула в дверь секретарша.

– Да, пожалуй что… и банкеточку, – он указал на кожаный пуфик, – придвиньте ко мне, я ноги поставлю. Да, позволю себе напомнить свое имя – Викентий Теофильевич, не настаиваю на обращении по имени-отчеству, но мне было бы приятно.

Старичок явно рулил в нашей «паре», но я это принял спокойно. Я нащупал в кармане диктофон и включил. В медицине я мало что понимаю и могу все не запомнить, так что пусть запишется все, что скажет профессор.

– Так вот, голубчик… Никакого рассеянного склероза у девушки нет.

– Так она здорова?!

– Мммм, сказать так не представляется мне возможным. Видите ли… У вас есть время?

– Немного. Скажем, у меня есть час – довольно?

– Вполне, вполне… Видите ли… эта девушка – заметьте, я не спрашиваю, кто она вам, потому что знаю, что такие никогда никому никем не приходятся и одновременно приходятся… как бы это выразить… впрочем, неважно. Так вот.

Нестабильность – обычное состояние этой девушки.

Вернее, нестабильность как такая «мерцательная аритмия» непрерывного становления, того самого – угаданного гением одной из античных школ.

– Я не силен в античных школах, Викентий… доктор. Объясняйте проще.

– Проще, говорите? Вряд ли… впрочем, извольте. Скажем так: эта девушка – я имею в виду ее личность – может существовать как некое вещество в пробирке лишь при соблюдении заданного извне режима. Режима с четкими параметрами давления, температуры, влажности, ионизации etc. Стоит не соблюсти одно из условий алхимического этого процесса, как уникальное вещество ее души улетучится, и она перестанет быть собой.

– То есть, если бы она не была больна, то была бы другая? Как все?

– Ну, можно сказать и так. Только она не больна. Она просто помещена в такие условия.

– Казуистика какая-то… почему-то меня дико раздражает то, что вы говорите, доктор.

– Понимаю, голубчик… Хотя… можно сказать, что режим она задает себе сама. М-да… Скажем, мера страдания, смирения, терпения поддерживается в постоянной пропорции ее судьбой, но она могла и не принимать разные обстоятельства жизни, а стряхнуть, сбежать, уклониться, взять желаемое и тем самым сбить настройки судьбы.

– Так почему она этого не сделала? Почему не делает это сейчас?

– Как принцессам крови необходимо соблюдать неисчислимо большее количество запретов, чем простолюдинкам, так и принцессам духа недоступна совместимость с макроудовольствиями, сулящими простую незатейливую радость бытия. То есть протянуть руку и взять, конечно, можно, но летучее чудо красоты духа тут же испарится, оставив в воздухе росчерк усталой всепонимающей грусти…

– Это что-то вы очень красивое сейчас сказали, профессор, – я уже устал от всей этой лекции и демагогии, – но мне, извините, это кажется фигней, еще раз извините. Девушка не может ходить – так слаба, быстро утомляется даже сидя, а вы мне рассказываете о красоте духа! Я, черт возьми, сам знаю, что она – прекрасный человек. Я хочу ей помочь, а не…

– Да-да, голубчик, разумеется, да-да… Вы тоже прекрасный человек, ммм… во всех отношениях очень качественный экземпляр, но перейдем к делу. Ей нужны щедрые вливания радости.

Но имейте в виду, такие, как она, никогда не протягивают руки, чтобы взять. Чтобы внести в ее жизнь что-то, желающий должен раскрыть ее ладонь и вложить туда приношение.

– Хорошо, я понял. А вы могли бы как-то облегчить ее состояние, доктор, ведь эта постоянная слабость – она так изматывает?

– Попробовать можно, – профессор пожевал губами, – отчего бы не попробовать, но… как бы вам объяснить… она враждебно относится к своему телу. Она с ним не в ладах. Разумеется, я рекомендую общий массаж, прохладные тонизирующие ванны по утрам и релаксирующие на ночь, – продолжал между тем доктор, – мое присутствие вряд ли потребуется, но я нанесу пациентке еще один визит. Это бесплатно, – тут он строго взглянул на меня.

– Да как бы не вопрос, – пробормотал я. – А вот скажите, ей потребуется постоянная сиделка?

– Не думаю, голубчик. Обычно такие девушки покидают нас раньше, чем им потребуется сиделка. И еще. Посмотрите мне в глаза.

Я неприятно поразился перемене тона, но заставил себя смолчать и спокойно взглянуть на доктора.

– Упаси вас Бог вообразить себя принцем. Вы меня понимаете? Это другая сказка, вам такие в детстве не читали и никому не читали.

– Вы меня принимаете за кого-то другого, – сухо заметил я.

– Ну вот и славно, – доктор поставил пустой бокал на столик, – вот и славно.

– Викентий…

– …Теофильевич, – чуть поклонился старичок.

– Да, так вот, прошу вас, объясните мне еще раз, чтобы я понял: что с Лерой? Просто скажите другими словами. Мне не хватает какого-то штришка, чтобы ухватить суть.

– Замечательно! – воскликнул доктор, и его голубенькие глазки засверкали. – Как я рад, голубчик, что вы выразились именно так. Сейчас-сейчас, непременно! – Он вдруг наклонил голову к правому плечу и уставился на меня чуть лукаво.

– Согласитесь ли вы со мной, голубчик, – заговорил наконец доктор, – если я скажу, что любовь – это всегда некий аванс? Вы его даете, когда любите, вам – когда любят вас. Вы посылаете тому, кого любите, часть своей жизненной силы, вы экстрагируете лучшее из себя в любовь к другому. И этот «аванс» не всегда возвращается, понимаете?

– Ну, думаю, понимаю, – я сосредоточил внимание до предела.

– Эта девушка много любила. Я не имею в виду только мужчин, я говорю о любви как о способности души… назовем это «радиировать». Лера от рождения такая. И редко какой из ее «авансов» был возвращен. Она истощена.

– А если…

– Нет. Я не случайно вас предупредил, сказав, что вы – не принц.

– Да. Вы правы. И… я далек от мысли, что вы – шарлатан, но… кто вы, доктор? Что за отрасль медицины ведает такими болезнями? Вы ведь не эндокринолог, это очевидно. Может быть, психиатр?

– Ну что вы, голубчик, что вы… психиатрии тут делать нечего… – Доктор задумчиво пожевал вялыми губами. – Позвольте проводить вас. Кстати! – остановился он на полпути к двери. – Устройте для нее возможность иногда готовить.

– Готовить?

– Да-да, еду готовить. Она – из тех, кто умеет договориться с землей.

Такая вот беседа была.

Леру заберу к себе. Послезавтра уже можно будет. Уход организую, готовить – кухня оборудована, и вообще какое, к черту, готовить – пусть пишет рассказы, напечатаем книжку в типографии, проплачу, сколько надо, – будет радость ей. Сколько потребуется радости, столько и будет – я «прекрасный человек» или где? В кармане запикал Лерин мобильник – я прихватил с собой, когда к доктору шел, мало ли, бросила на кровати, ищи потом. «Мама» на дисплее.

– Здравствуйте, Лера сейчас не может подойти.

– А вы, вероятно, тот самый тип на черной иномарке? – Высокий женский голос просто вонял неприязнью.

– Куда мне подъехать, чтобы обговорить цену вопроса? – невозмутимо так.

– Туда же, откуда забрал мою дочку! – Неприязни в голосе убавилось, а претензий, похоже, прибавилось.

– Через час буду.

Нажал «отбой», повертел в руке старенькую «Nokia» – заодно по дороге куплю нормальную трубку своей «жизнеопи-сательнице».

Я вдруг улыбнулся, впервые за много дней ощутив подобие радости.

Да что там, мне реально было хорошо.

Пока не встретился с Лериной мамашей. Мадам ни за какие деньги не пожелала расстаться с дочерью даже на пару недель.