Текст книги "Игра на жизнь (СИ)"

Автор книги: Лана Земницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

========== Часть 1 ==========

В большой детской был чуть притушен свет.

Мать бережно поглаживала сына по голове, пыталась успокоить, утешить – но мальчика не отпускали ночные кошмары. И может, ей и стоило бы уйти, оставив его с ними наедине, чтобы он смог победить их, но как любая мать, она была не готова к этому. Не сегодня.

– Я могу рассказать тебе сказку, – сказала она. – И ты скорее уснёшь. Хочешь?

Мальчик закивал.

– О милостивом короле?

– Да.

И рассказ начался. Почти такой же, как на другом конце города, в другом доме, для другого мальчика – того, что был старше всего на год.

– С чего начинается хорошая история? – одновременно прозвучал вопрос.

– С крепкой дружбы, маленького чуда и смешной шутки, – отозвался первый мальчик, приглаживая свои длинные светлые волосы.

– С глупого шута, падения силы и счастливых рабов, – отвечал другой.

И оба, что удивительно, были по-своему правы. Надо объединить обе истории, чтобы стало ясно – почему. И пожалуй, с этого мы и начнём.

Пятьсот лет назад жил на свете принц. Молодой наследник престола, который умел… слушать. Просто слушать.

С раннего детства он слушал сказки королевы, слушал интересные истории придворных, слуг, слушал своё сердце и разум, слушал шутки своего лучшего друга… На нём, пожалуй, стоит остановиться.

Обычно лучшими друзьями королей становятся приближённые. Всякие титулованные особы, с которыми приятно пить чай часами и которые могут посоветовать, как обложить крестьян налогами, но наш будущий король был не из тех людей, которым интересны чаи и деньги. Он был влюблён в мысль об одной только жизни – их жизни, что была так удивительна и прекрасна.

Но не у всех – и, что странно, несчастливы обычно были лишь избранные. Будто бы несчастье – что-то такое, чего нужно заслужить. Ты не можешь быть несчастлив просто так, ты должен родиться несчастливым.

А что оно есть, это счастье? Счастье – это метка на левом плече. Это стрелочка, ведущая тебя к своей судьбе, или указывающая имя этой самой Судьбы – твоего Соулмейта. Или часы, отсчитывающие время до какой-то важной для вас обоих минуты.

Вот и этот друг был несчастлив с рождения – у него не было метки. Нигде – ни на плече, ни на груди, ни на ногах. Потому мальчика, которого нарекли Фетрони – ведь у слуги не может быть фамилии, – поднесли во дворец в качестве живого подарка, когда кормить его семье стало невмоготу. Его продали королевской семье в том возрасте, когда неграмотный человек себя ещё и не помнит – маленький шут очаровал короля и его родного сына.

Потому Фетрони, наверное, в жизни и повезло: совсем скоро он сошёлся с принцем. Они вместе росли, вместе учились, но шута почти не заботила скучная учёба. Эдифайеры – так называли учителей, вскоре бросили такое неблагодарное дело: пытаться учить дурака, который дразнил их «леди файер*». А дурак, выучившись читать, полюбил библиотеку, где заправляли те, для кого тоже нашлось семейное дело. Лайсы были летописцами, писарями, прочими учёными людьми – чего они только не знали, о чём только не могли рассказать.

Шут полюбил долгие вечера в худой избе старой-старой бабки-ведуньи, полюбил всё живое и в особенности считал прекрасным тело. Любое тело: своё ли, чужое, человека, животного, рыбы, птицы – для него не было разницы. Полюбил он, как брата, и принца, с которым его свела тяжёлая судьба.

То было время огромных перемен. Король, что приютил мальчишку, приглашал всё новых и новых учёных людей, которые могли бы озарить светом это тёмное государство. С Востока прибыло две большие-большие семьи: Саду и Чоу. С ними же прибыл и раб – парень, не похожий ни на кого, будто загорелый, со странным именем – Магпай.

Из его уст звучали слова на великом множестве языков. Он быстро переводил каждому то, что было сказано сразу всеми, он был смышлёным и шустрым, он, как оказалось, даже был меченым – однажды Магпай так торопился доложить королю нечто важное от учёных, Саду, что споткнулся о ступеньку и упал, вытянувшись во весь рост. И тогда только все и увидели на его пятке странно выделяющееся потемневшее и будто налившееся кровью пятно.

Именно так и стало известно, что метки порой становятся ярче в тот момент, когда человек близок к своему Соулмейту. Именно так и начался род Магпай – с того дня, как бывший раб, ставший полноправным членом общества, женился на обычной кухарке.

Сыпались научные открытия от Саду. Сыпались кулинарные изыски от Чоу – предприимчивые иностранцы, которым полюбилась страна, даже предложили создать лавки и для бедняков, чтобы и там можно было продавать пищу. Одного королевского дворца им казалось мало.

А Фетрони доказывал день за днём, что для него жизнь – не пустая забава и не глупая страсть. Этим Фетрони и положил начало крепкой дружбы: кто знает, как долго погибал бы от шальной стрелы любимый щенок принца Рика, если б ловкий шут не промыл и не сшил бы рану колдовскими – а на деле, просто суровыми, – нитками. Тем он и доказал: для него жизнь – то, что важнее всего остального, важнее даже отсутствия метки и золотых монет в его колпаке, которыми он, по своей наивности, долго ещё пытался делиться с принцем.

И с другими своими друзьями – большой, дружной семьёй, что тоже жила в стенах замка.

– Ты тоже бракованный? – спросил однажды Фетрони, который едва выучил это слово, у старика, что смывал клоунский грим в маленькой комнатушке. Старик лишь усмехнулся и повернулся к нему, светя широкой улыбкой:

– Я, брат, не совсем такой. Я, брат, любимую держу у сердца, – и он оттянул ворот своей драной рубашки. Метка и правда была – у самой-самой души, как любил говорить шут. И в их роду нельзя было разобраться, нельзя было понять, как столько звёздочек собрались в одной общей крови. Каждым третьим, что являлся творцом, при дворе был Шрайк. Каждым вторым «почти-бракованным» – тоже Шрайк.

Каждым первым счастливым – именно он. Именно Шрайк. Никто и никогда не мог отрицать того, что без забавных сказов и красивых мелодий, без пленительных голосов певцов и чарующих своей красотой скульптур, картин, – что без них жизнь в замке, как и в целом городе, была бы полна.

Время шло. Мальчики превратились в парней, шут всё также ловко копировал чужие повадки, смеша и своего принца, и его невесту – ту, что избрал для него отец, подобрав девушку по метке.

Ту, чьё имя было выбито на руке будущего правителя. Но точно не ту, которую он любил всей душой.

А та самая, которая засела в настоящей метке принца, в его сердце, была брошена много лет назад своим же отцом. Её мать умерла родами, а отец, высокопоставленный, знатный военный, бросил девочку на произвол судьбы – буквально отшвырнул её от себя, едва увидел, что на ручке у младенца нет ничего. Девочка, Лерия, родилась немеченой – и потому она осталась жить и учиться при дворе.

Никто не знал о том, что на её руке нет метки. О том позаботились Шрайки, что растили малышку. Скоро она научилась работать, привыкла к платьям с длинными рукавами, а когда их запретили носить – стала брать у своих названных родителей особую краску, которой научилась выводить чьё-то придуманное имя. Оно не пульсировало, не умело чесаться или дрожать своими линиями, выражая чувства владельца, но Лерии этого и не нужно было. Лишь бы над ней не издевались. Лишь бы не опозорить своего отца.

Не любили её только в семействе кузнецов, к которым девушку часто отправляли по разным поручениям. Её допрашивали на предмет странного поведения будущего короля, который перед самой свадьбой метался и бросал на неё странные взгляды – а она лишь отводила глаза.

На неё косо смотрели, когда она однажды попала под дождь, пока бежала в их дом – лишь позже девушка поняла, что на её плече наверняка растаяла надпись краской, и наверняка эта краска была видна сквозь мокрую ткань.

В семействе Найтсмитов никогда не было спокойно – и их пристрастие к железу не ограничивалось оградами и столами. Быть может, оттого их так не любили военные, где в высших чинах преобладали мужчины семейства Барнс, что рисковали собой, пока кузнецы лишь занимались продвижением особой идеологии, что принадлежала ордену, на который они работали.

Найтсмиты ковали оружие для ордена Охотников – тех людей, что следили за свободными немечеными. Главной задачей ордена было вечное напоминание немеченым о том, кем они на самом деле являются. Они обязаны были забирать детей у матерей, обязаны были отдавать немеченых в рабство – но скоро им это наскучило. Проводились жестокие игры, бега, охота – беглых рабов убивали, новых охотников всё чаще учили не беседовать с людьми, а стрелять из лука и сражаться мечом. И Найтсмиты, Господь тому свидетель, всецело поддерживали этот орден. Мальчики бредили мечтой о вступлении туда, и порой король даже позволял им отправиться навстречу своей мечте.

Придворные немеченые были в безопасности, но Лерии от того легче не становилось – она лишь знала, что ей больше не стоит так часто появляться в доме этой семьи.

В пятнадцать лет Рик стал королём. Стал и женатым человеком. В девятнадцать он должен был стать отцом. И может, стал бы, не покарай его небеса за истинные чувства.

Это был первый раз, когда Фетрони, который почти что умел оживлять мёртвых, не смог помочь. Он просто не сумел ухватить тонкую нить жизни королевы своими грубыми пальцами, и удержать её. Не сумел удержать и вторую жизнь – крошечную, едва начатую. В одну ночь король потерял и свою жену, и свою дочь.

И тогда он уже второй раз написал письмо тем людям, которым никогда и ни за что бы не пожелал писать – семейству Коффенов. Долговязым людям с серой кожей, с глубокими, как могилы, глазами – и это говорило само за себя. Их мрачные мужчины взялись за изготовление гроба – большого и маленького. Их хмурые женщины взялись за пудры и духи, которые создавали для каждой покойницы – свои. Королева должна уходить прекрасной – такой же, какой вошла в свою последнюю, в свою королевскую жизнь.

Быть может, они привлекут Фласков, что познают самую странную науку – химию. Быть может, позовут и Брэйнов – тех, что творили искры из ничего, тех, что бредили странной мыслью о непонятном слове «электричество», тех, что считали, что молнии – то, что может питать их сложные машины.

«Впрочем, Саду вряд ли их отпустят», – думал молодой король, судорожно сжимая в руках чернильную ручку и ставя много-много клякс на дорогой бумаге.

Снова и снова. Множество писем. Словно ему мало было смерти своих родителей.

Снова письма семье Тэйлор, что готовы были пошить для усопшей королевы лучшее платье – быть может, они продали души дьяволу, но все закрывали глаза на немеченых их рода, которые одевали и крестьян, которые умели с одной старой нитки сшить чудесное бальное платье для служанки, что обошлось бы ей в одну монету.

Письма страже – сыновьям Грегсонов, Барнсов – их военной мощи, которая за историю страны ни разу не были подняты и ни разу не шли в настоящий бой, потому что для мира, где почти каждый человек предназначен другому, убийства или война – худшее, что может быть. Им нужно устроить шествие с гробом.

Письма Реднекам, что заведовали казной – ведь нужно оплачивать каждый труд – и те оградки, что сделают Найтсмиты…

Письма Орбисам, что творили чудеса на королевских грядках, письма Чоу, что творили чудеса уже на королевской кухне.

Письма Скиннерам – так звали каждого королевского извозчика, да и каждого извозчика вообще. И кого волновало, что это была фамилия целой семьи?

Никого, как сейчас не волновало и короля Рика. Провезти по улицам тело юной, сразившейся со смертью королевы – это его долг. Каждый человек, каждый последний немеченый должен увидеть её в последний раз – её и её дитя, которое до самого погребения останется с ней. Его собственная частичка теперь тоже мертва – и король даже бросил взгляд на стопку писем, кусая губы. Не переписать ли ему письмо Коффенам? Не попросить ли сделать один просторный высокий гроб, чтобы малышке было не так одиноко, чтоб она была с матерью?

Наверное, внутренняя боль уничтожила бы в мечущемся Рике все чувства, если бы на одно его плечо не опустилась бы рука Фетрони, а на другое – Лерии. Только тогда он сумел переступить через всё, вцепиться в эти тонкие запястья, потянуться к жизни, сокрытой в этих людях.

Тогда, наверное, и случился рассвет в этом крошечном мире. В тот день, когда шут, на чьём теле не было метки, на коленях попросил благословления своего короля для него и его будущей жены, что уже была беременна. В тот день, когда Лерия, застенчиво и испуганно опуская глаза, попросила у короля защиты и помощи, – а он, благословив шута и отпустив его к невесте, молча взял девушку за руку и сказал ей то, о чём долго думал. Мучительно долго, до боли, до страха – в любой день, любой час он мог её потерять. И он теперь это понимал.

И что бы там ни говорила его метка, он точно знал, с кем будет теперь счастлив. Несмотря на то, что чувства к усопшей королеве… будто когда-то были.

– Пройдёт срок траура, и ты узнаешь, что такое счастье, – сказал он, поливая остатками чернил собственную метку – девушка стыдливо отвернулась, боясь смотреть на чужое имя, написанное на теле Рика. Но теперь-то он знал, что это глупое пятно в форме понятных символов – просто пятно, которое может и ошибаться.

Шли годы. Фетрони стал счастливым отцом – у них родилось трое детей. И лишь один мальчик оказался немеченым – вот тогда-то и рухнул первый каменный титан, что держал огромный валун-миф. Рик, что ещё носил чёрные одежды, гордо показывал младенцев с балкона, а по толпе лишь проходил стон облегчения, когда и бывший шут, и его жена гордо демонстрировали пустые плечи.

И вот тогда, после рождения своих детей, они по королевской милости начали собственное дело. Жена Фетрони оказалась немеченой дочерью одного из крестьян, которую в детстве привезли в замок. Они работали вместе, не покладая рук: бывший шут лечил людей, поднимая их буквально из могилы, а Нелли собирала первые приборы, что могли им помочь в этом деле. Скоро имя первого мужчины в этом роду решили сделать фамилией, которая теперь должна была принадлежать каждому её потомку – отсюда и взял своё начало род Фетрони.

Вышло время траура. И тогда король с гордостью явил миру свою невесту, что стыдливо прикрывала собственный живот и опускала глаза в пол, когда шла к алтарю под открытым небом. Быть может, природа сама решила изменить ход истории, но едва искрящиеся счастьем глаза влюблённых встретились, едва король и будущая королева слились в поцелуе, полились первые капли дождя – и немедленно смыли краску с плеча невесты.

И вновь по морю простолюдинов прошла волна вздохов. Брак был законным. И молния, как грозили легенды, не пронзила нарушивших закон любовников. Немедленно вспомнилось, как немеченые в сёлах жили целыми семьями, как они оставались рядом друг с другом на всю жизнь – и люди, затаив дыхание, молились о том, чтобы этот брак стал подтверждением тому, что мир не кончится и не остановится на мысли о рабстве.

С того времени и начались изменения. Дети Рика родились мечеными.

Тогда-то, силой невозможной любви, и сдвинулся этот мир.

Мудрый король вводил свои идеи, свои законы постепенно. Сначала немеченые получили право ходить в одни и те же больницы с обычными людьми: он привёл доказательства того, что их тела ничем не отличались от тел меченых – разумеется, об этом позаботился Фетрони.

Аристократы оказались даже довольны – теперь их слуг не нужно было лечить на собственные деньги.

Ещё через пару лет были введены удостоверения личности, была проведена перепись – аристократы вновь оказались довольны. Так было лишь легче следить за своими рабами.

И вот так, постепенно, мир пришёл к тому моменту, когда король Рик Милосердный, в чьих тёмных волосах уже играла седина, поднялся на высокий пьедестал, поднял вверх руки Фетрони и своей собственной жены, и громко объявил:

– Отныне все равны. Отныне существует орден Немеченых. Отныне ордену Охотников пришёл конец!

И вот тогда стон перешёл в рыдания, а потом – в крики и счастливый смех. Возможно, ничего лучше в своей жизни два мальчика, что росли вместе, никогда не слышали.

– Силой королевской власти, – продолжил Рик. – Я даю вам всем равные права. Вы все братья, – он чувствовал, как бьётся рядом сердце Фетрони. – И вы можете любить друг друга, несмотря ни на что.

В тот день мир не мог перестать звучать мелодией благодарности.

И для всех была загадка, на что был создан орден, ведь из королевской казны не пропало ни единой монеты.

***

История никогда не стояла на месте.

Переживали порой не лучшие времена практически все – включая и Фетрони. Спустя полторы сотни лет после мирной смерти короля Рика, страна была охвачена странной, неизведанной болезнью. И никто, совершенно никто не мог найти от неё лекарства.

Саду и Фласки опускали руки, каждый хоронил кого-то близкого, и быть может, тогда бы от Фетрони и отвернулись бы практически все – но с ними остались старинные друзья. Шрайки.

Шутками, грустными книгами, прекрасными картинами и песнями они пытались заставить людей и своих друзей поверить в то, что всё преодолимо. Они надавили и на Лайсов, чтобы люди поверили в то, что исчезнувший вдруг сам по себе вирус – это заслуга именно рода Фетрони. Наверное, семейная дружба – это слишком серьёзно, чтобы просто так исчезнуть спустя века.

Коффены едва не погибли в своё время. Точнее, чуть не погибло их дело – но их спасло буквально чудо. У них было много фирм-конкурентов, но в какой-то момент – вероятно, в то самое время, когда по государству гулял этот самый страшный вирус, – практически все они погорели. И вот тогда-то зазевавшиеся Коффены, не успевшие поднять цены, оказались на вершине. Они «очнулись» уже богатыми, и оттого решили, что больше никогда не повторят ошибок «погибших врагов».

Где-то спустя ещё сотню лет после жуткой эпидемии молодой король женился на одной из приближенных, девушке из рода Лоу – того самого, что сопровождал королей на протяжении многих и многих веков. А потом он сделал невероятное – отказался от власти в её пользу. Так семейство Лоу встало во главе государства на многие века. И вот тогда началась новая история. Практически ничего не изменилось, лишь мир шагал вперёд.

Возможности Фетрони росли и увеличивались, «под ними» оказались Коффены, чья косметика должна была тестироваться в лабораториях потомков шута. Найтсмиты увлеклись производством оружия, которое никогда не могло оказаться лишним для страны. Шрайки продолжали потешать и заставлять что-то чувствовать. Скиннеры всё также занимались перевозками.

Тэйлор, что объеденились со своими немеченными сразу после создания ордена, и Чоу, захватившие пищевой рынок, чьи компании находились рядом, одевали и кормили целую страну. Грегсоны из стражи переквалифицировались в полицию, Реднеки – в банкиров, а Лайсы – в журналистов, что продвигали основную и официальную идеологию. Только Барнсы, как и прежде, занимались военным делом, которое стало практически отдельной серьёзной отраслью.

Саду, Брэйны и Фласки устроились в одном огромном научном центре. Впрочем, если первые не отвлекались от своей цели – науки ради науки, то остальные занимались и производством. Брэйны-таки добрались до своей мечты и начали производство электроники, а у Фласков была монополия на химический «рынок».

Не пропали Магпайи и Эдифайеры – рода переводчиков и учителей. Не пропали даже Орбисы – однако теперь они занимались защитой экологии. Они совершили невероятное, вырвавшись из долгов у Реднеков, когда создали первый экологически безопасный автомобиль – и потому теперь были свободны, как ветер.

Технологии, индустрии – ничто не стояло на месте. Пусть это было и глупо, но Коффены вместе со Шрайками даже выпускали краску, которой пять сотен лет назад рисовала себе метку королева Лерия. Рисунки наносили немеченые в день свадьбы или в какие-то свои особые праздники, скоро придумали даже татуировки в этом же духе – и чем дороже она стоила, тем сложнее было отличить её от настоящей. Бизнес примирил практически всех.

– Но так ли было это? – едва не вырвалось у обеих матерей. Но если одна отвела взгляд, пряча растерянность от своего маленького сына, то другая лишь усмехнулась.

– Мама, – сонно пробормотал один из мальчиков.

– Спи, родной, – женщина погладила его по голове. Спи, Лайонел, – она погасила свет. Мальчик приоткрыл глаза, глядя в убаюкивающую тьму перед собой, и бормотал своё имя:

– Лайонел… Лай-о-нел… Лайонел Фетрони…

– Лайонел Роберт Фетрони, – донеслось из темноты. – Доброй ночи.

И неизвестно, был ли это голос его матери, или же всего лишь разыгравшееся воображение.

У немеченых оно всегда было богатым.

– Спи, мой маленький охотник, Мерфи, – улыбнулась другая мать в другом доме, поглаживая уже дремлющего сына по голове. – Тебя ждут великие дела. Киллиан Мерф Найтсмит… – и свет в комнате потух.

Женщина услышала чьи-то шаги под входной дверью, когда шла на кухню, чтоб налить себе ко сну воды. Придерживаясь за живот – после тяжёлой беременности и рождения сына её часто мучили такие боли, – она подошла к двери и выглянула через глазок – никого не было.

Тогда миссис Найтсмит рискнула приоткрыть дверь. На пороге лежал младенец – девочка с огромными яркими глазами, которая отчаянно размахивала оголёнными руками. Оглядев ребёнка, женщина ничего не нашла – и лишь потом она обратила внимание на метку в виде стрелочки.

С замиранием сердца она взяла малышку на руки и вошла в дом. Стрелочка упрямо показывала направление. Все знали, как это работает – стрелка показывает туда, где находится Соулмейт.

Как же громко забилось сердце, когда бесплодная мать получила новое дитя, чьим Соулом оказался её собственный сын – потому что никак иначе нельзя объяснить то, как ярко пульсировала стрелочка возле постели спящего Мерфа, указывая на него, когда женщина с ребёнком подошла совсем близко.

Комментарий к

* – «lady fire» – Леди Огонь, т.е. «огонь баба, как же она на меня орала».

__________________

Название рабочее. Но пока не выйдет следующая глава, думаю, предлагать варианты бессмысленно.

Жду отзывы, ибо комменты-глава.

Если есть вопросы по фамилиям/их произношению – милости прошу.

========== Часть 2 ==========

Утром мальчику показали малышку, которая загадочным образом оказалась под дверью дома. Шестилетний Мерф завороженно смотрел на девочку и на то, как её стрелочка постоянно указывала на него. Метка у крохи была чуть ниже, чем обычно – на равном расстоянии от плеча и локтя.

Он никогда не думал, что Судьба найдёт его в таком юном возрасте.

Время шло. Девочку назвали Карлой – это имя было на плече у Мерфа. И она никогда не чувствовала себя лишней – только любимой, только важным членом семьи, только чьей-то дочерью и чьей-то сестрой. Девочка росла весёлой, шумной, любящей бегать и прыгать, влюблённой в акробатику – этому занятию она и посвятила себя с четырёх лет.

Способный темноволосый ангелочек – или, может быть, демонёнок? – успевал везде и всюду, интересовался всем, чем мог – и старался всё в себя впитать. Что удивительно, у неё получалось: девочка умела стрелять и из лука, и из новейшего автомата, что спроектировал её приёмный отец, одинаково хорошо, – этому её учили, отдавая дань традициям рода. Она умела кататься на лошади и отлично плавала, но вот только одно её, как ни странно, не интересовало – создание самого оружия.

Как бы ей ни прививали идеи, что веками складывались в семье, девочку они не интересовали. И тогда Найтсмиты решили, что на том жизнь не кончается – в конце концов, Карла была приёмной, и вовсе не была их дочерью – несмотря на то, что её любили, как родную. Она должна была когда-нибудь стать невестой Мерфа, стать матерью его детей, но не той, кто продолжил бы дело их семьи в этом плане.

Семейство было огромным – неужели, стоило мучить ребёнка тем, к чему у него не лежала душа?

Так всё началось. Всё: счастье, спокойная, мирная жизнь.

Да, несмотря ни на что, Карла была счастлива: с раннего детства она знала, что это не её семья, что Мерф ей не брат, и что мать никогда не носила её под сердцем; что её, когда ей было не больше года, кто-то просто пронес по городу, следуя за стрелкой на маленькой ручке.

Но в то же время, она была любима, согрета, и жила так, как ей хотелось. Занималась тем, к чему её тянуло; болтала с Мерфом до поздней ночи, училась, знакомилась с новыми людьми, которые были ей интересны – а интересны ей были практически все. Конечно, её детский восторг от жизни скоро утих, и Карла стала более сдержанной, но её яркие глаза не угасали будто бы даже на те часы, что она спала – даже рано утром, даже если ей предстоял насыщенный день, юная наследница рода Найтсмит была бодра. Может быть, таким «шрамом» в её сердце осталась прежняя жизнь.

А может, ей просто было легче от того, что второго имени, как того требовали традиции многих родов, ей не дали. Решили – выберет сама, когда повзрослеет. Может, к тому времени объявятся её настоящие родители – или же они, перетряхивая тысячный раз те пелёнки, в которых девочку подкинули к крыльцу, вдруг найдут особый знак, указывающий на её имя. Настоящее второе имя.

Но когда-нибудь всему должен прийти конец: и спокойствию, и вере в лучшее, и уюту. Когда-нибудь по мировоззрению должна пройти трещина от удара тяжёлым молотом реальности, и хуже всего – если этот молот возьмут в руки сами близкие. Коллективный замах – нет, не молотом, а топором, – и общий удар. Тяжёлый, отсекающий голову – но не совсем. И не сразу.

Где-то на небе, если там существует такая особая контора, отвечающая за этот мир, шептали большие начальники, влюблённые в свет глаз этой девчушки, что носила необыкновенно тяжёлую для своих плеч фамилию: «пускай насладится своей возможностью, пускай, вдруг другого шанса не будет», – а потом они стыдливо затихали, пряча глаза, как некогда это делала королева Лерия.

***

Солнечные лучи не хотели будить Карлу. Они лениво скользили по подушке, но в этой лени угадывалась растерянность и некоторое… напряжение. Словно лучи были живыми и умели переживать за человека, чей сон собирались потревожить, и чьи видения собирались нарушить.

Но утро вступало в свои права, и на смену робким лучикам пришли сильные, яркие лучи – и вот они-то и ударили со всей силы в глаза спящей девочки, находящейся в том самом возрасте, когда к ней всё чаще начинают обращаться иначе – «девушка».

Шестнадцатилетняя Карла Найтсмит приподняла веки и сонно улыбнулась, глядя в потолок. Она находилась в этом самом приятном утреннем состоянии спора с солнцем – чья сегодня очередь светить. Когда она была младше, то даже рассказала об этой своей фантазии брату – тот рассмеялся, и с тех пор каждый раз спрашивал, когда Карла просыпалась: кто же победил сегодня, солнце или она?

Улыбка Карлы стала шире при воспоминании о том, как серьёзно она говорила в пасмурные дни о том, что солнце слишком устало и отлынивает от работы, а потому светить придётся именно ей.

Она сползала с кровати, продолжая слушать собственные мысли. Ей нравилось то, как звучал голос – будто бы кого-то баюкал, но стоило ей встрепенуться, встретить человека, заговорить – и оказывалось, что голос просто наполнял её бодростью. Её душа как будто умела засыпать в какие-то моменты, создавая тот самый баланс между ровным горением свечи счастья и восстановлением собственных сил.

Утро было любимым временем дня для Карлы. Она любила вставать, заправлять свою уютную кровать, ступать по мягкому ковру в душ, слушая то убаюкивающие, то будоражащие воображение мысли. Любила спускаться после душа вниз, в столовую, и встречать там тех людей, благодаря которым узнала, что такое семья.

Быть может, это было неправильно, не так, как должно было бы быть, но слова «мама» и «папа» вошли в лексикон Карлы также просто, как мысль о том, что Мерф – её брат, была принята сердцем. Все истории с метками девочку пока не волновали – она была счастлива жить нынешним днём, и если мысли о будущем всё же посещали её, Карла делала простой и гениальный вывод: когда-нибудь что-то изменится.

Хотя бы и завтра. Но надо уметь жить в том моменте, который дарит тебе очередной удар сердца и новый вдох. Иначе так можно и с ума сойти, думая сразу обо всём и мучаясь сотнями проблем, что подобны вампирам – тем, что однажды почувствуют твою беззащитность, поймут, что существует слово «вседозволенность», и отныне вряд ли отпустят тебя. Они закусают. Забьют. Выпьют до дна.

Не кормить же их, верно? Нет смысла помогать тому, кто пытается уничтожить тебя изнутри, уверяя, что находится снаружи. А проблемы и проблемки – это те ещё кровососы. Душа – или что там, вместо неё? – она ведь тоже имеет какую-то оболочку. Какой-то ресурс, из которого состоит – назовём это моральной кровью. И если твоя моральная кровь кончится, может случиться что-то очень и очень плохое. А этого допускать нельзя.

Быть может, этот её взгляд на жизнь был идеальной точкой зрения в том мире, где жила Карла. Недаром для человечества самым главным на свете стал сам человек: его душа, мечты, порывы, желания. Недаром детей часто и ненавязчиво проверяли на предмет склонностей и наличия психических отклонений.

И если таковые находились – никогда и нигде общество их не отвергало. Дети, что страдали от страхов, отправлялись на домашнее обучение, если это было нужно, и получали своевременную мягкую и такую необходимую помощь. Идея сохранения чистоты души – вот, что зачаровывало Карлу в этом обществе, в этих людях. Она и сама мечтала заниматься практически тем же, но до сих пор не знала, куда направить все свои силы – и пускай.

У неё всё ещё было время.

Она знала, что Мерф улыбается, слушая, как её быстрые ноги несут её по деревянным ступенькам, как нервные пальцы быстро перебирают перила. Знала, что он вновь поздравит её с «мягкой посадкой на ветку», когда она вбежит в столовую, свежая и готовая к новому дню, новым чувствам и людям, и заберётся на свой любимый высокий барный стул. На тот самый, куда он сажал её, едва она научилась ходить.

Так и случилось: стул внушал некоторое спокойствие – будто бы он охранял её жизнь. Какой-то набор деревяшек и гвоздей, но в то же время – что-то такое нерушимое и утешающее.

– Сегодня мне нужно сходить в институт и выяснить, что у нас со списками новичков, – улыбнулся ей брат, когда сел напротив. Будто бы ей, а будто бы и всей семье.

– Мы ведь хотели выбрать подарок Ларе на День рождения, – вопросительно приподняла брови Карла. Мать с отцом что-то обсуждали, мягко «съехав» с общего диалога, когда они разговорились.

– Поедем завтра. Обещаю, – и он отхлебнул кофе. Неспешно, растягивая удовольствие – пусть Карла и не любила этот напиток, она любила пристрастие к нему Мерфа. После любой крошечной ссоры, или глупой, неуместной шутки, она могла принести ему ароматный бумажный стаканчик – обжигаясь, неумело, но от всей души виновато улыбаясь. И вот так просто и искренне происходили их примирения.