Текст книги "История одной любви"

Автор книги: Лана Невская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

14. И пошел год 1949-й…

2 января 1949 года

Инночка!

Ну, вот я и опять беру лист бумаги и начинаю писать тебе.

Ты сейчас собираешься в кино. А мне так скучно сидеть здесь одному и думать, что еще сегодня утром мы были здесь вдвоем, и нам было так хорошо, несмотря на наши измученные бессонницей головы!

Инночка!

Наша последняя встреча сблизила нас значительно больше, чем все предыдущие. Мы, молча, высказали друг другу много нового, глубокого и большого. И как приятно было, молча, думать о том, что каждому из нас в сердце очень хотелось о многом сказать и многое выразить друг другу.

Мы не говорили, но понимали, и от этого нам было вполне хорошо.

Мы успели навестить некоторые из наших любимых мест и этим еще больше вспомнить обо всем, что между нами было в предыдущем г од у.

Сейчас мы опять, каждый по-своему, начинаем наш новый, 1949 год. Нам опять хочется верить, что он принесет нам обоим много-много радостных встреч, а может – и нечто большее.

Твои утвердительные «да, можем» дают мне право верить, что ты будешь не меньше меня стремиться ко всему, что нужно для нашего общего благополучия. Мне лично они прибавляют силы и увеличивают запас того топлива, которое нужно для продолжительного согревания моей любимой куклы, чтобы она не пищала.

Ты по телефону только сейчас сказала, что постараешься сохранить свое тепло и не зажигать им все постороннее и маловажное.

Буду ждать, надеяться и верить, что ты не пожалеешь его, когда нужно будет все тепло отдать одному, тому, кто тебя всегда согревает своим?

Мне приятно знать, что тебе бывает тепло от мыслей обо мне, и еще приятнее и радостнее ощущать на себе теплоту моих собственных мыслей о тебе и о нас обоих.

Как скучно сейчас мне одному в моей комнатке, каким безжалостно тоскливым стал этот, еще недавно бывший таким веселым, мирок. Но мне хорошо при мысли, что многие вещи и предметы трогала ты, и они вместе со мной будут помнить об этом.

Заканчивается второй день нового, 1949 года. Завтра начинается первый обычный, серый, рабочий день. А сейчас на улице пошел дождь. Он почти всегда идет, когда мы расстаемся. По-видимому, только водой нас и приходится разъединять друг от друга.

Ты скажешь – суеверие? Ну и пусть! Только знай, что во мне больше реальной веры в лучшее, а не суеверия в него…

… Желаю тебе плодотворных успехов в твоем труде, благополучия, здоровья и настоящего счастья.

С неизменным уважением и сердечным приветом. Борис.

* * *

3 января 1949 года

Боренька, здравствуй!

Прошло два дня, как я уехала от тебя, а кажется – два года. Да! Пишу тебе первое письмо в новом году. Сейчас сидела и перечитывала твой альбом, который мне очень нравится. И вообще все твои подарки для меня очень дороги. В них чувствуется твоя забота и стремление доставить мне приятное.

Спасибо тебе за все, за прием, за заботу и внимание. Извини, что я своим приездом доставила тебе много хлопот и, возможно, даже оторвала тебя от работы, заставила четыре ночи не спать…

…Боренька! А почему ты решил, что ты являешься причиной моей неудачной поездки в твой город 16 декабря 1948 года? Напрасно ты принимаешь вину на себя. Если я и была недовольна этой поездкой, то только потому, что мне мало пришлось быть с тобой. И это было не по твоей вине, и не по моей.

Я знаю, что ты в этот день сделал невозможное, не пойдя в поликлинику. Хоть ты и говоришь, что ничего невозможного не бывает, но в этом случае было именно невозможно. Мы с тобой виделись даже больше, чем я предполагала. Но для меня этого было недостаточно, и поэтому, может быть, у меня и было плохое настроение, когда я приехала домой.

Зато теперь я удовлетворена поездкой вполне. Были бы они чаще, было бы еще лучше. Знаешь, а я еще не выспалась после поездки. Сегодня опять уже 23.30, а я пишу тебе письмо. Все, глаза слипаются, больше я писать не могу.

Еще раз спасибо за все-все!

С искренним уважением и сердечным приветом. Инна

* * *

4 января 1949 года

– Между нами чужие края,

Как у нас в серо-сизом тумане.

Вспоминаешь ли ты там меня

Этим утром спокойным и ранним? –

Здравствуй, Инночка!

Ты сейчас еще только едешь домой, а я уже пишу тебе это письмо. Я сейчас спокойно пришел сюда, так как мы долго говорили с тобой по телефону, и почти все знаем друг о друге за прошедшие после праздника дни.

Кукла! Ну, почему ты говоришь, что тебе особенно вспоминаются четыре последних часа, которые мы провели после вечера. Ты их и не помнишь, потому что мы оба были как в бреду и, как измученные дети во сне, вспоминали, что нам еще рано спать и нужно еще успеть что-то сделать.

Почему ты думаешь, что было что-то лишнее в этом и нехорошее? Помни, что я отвечаю за свои слова. Ты всегда верила мне и не боялась пойти со мной в любое место и в любое время.

Можешь и впредь знать, что я прекрасно знаю и всегда сумею удержать себя в нужных рамках, в каких бы условиях мы не находились.

Мне хотелось бы спросить тебя об одном, самом большом и очень важном для меня. Но я сказал, что это будет нужно мне тогда, когда я буду знать о тебе и твоих намерениях все-все, и тогда останется уже только последнее.

Признаюсь, мне очень хочется, чтобы на этот вопрос ты могла ответить утвердительно…

… Не называя самого вопроса, я хочу спросить тебя, можешь ли ты мне сказать, что я имею основания ни в чем не сомневаться по отношению тебя, считая тебя своей настоящей и лучшей подругой?

… Я не имею причин сомневаться в этом, хотя и не собираюсь решать преждевременно и выводить свои заключения.

Сейчас буду готовиться к завтрашнему занятию, а когда лягу спать, буду думать и вспоминать о тебе.

Позволь мне пожелать тебе спокойной ночи, крепко обнять тебя перед сном и передать самый теплый сердечный привет.

Самые хорошие пожелания Агнии Владимировне и Георгию Георгиевичу. (Примечание: Это – родители мамы, мои дедушка и бабушка)

Ну, до свидания, кукла! Спи спокойно и вставай бодрой, жизнерадостной и сильной.

Борис.

15. Опять что-то не так…

Вот очередное письмо. Одно из многих. Но я обратила на него внимание потому, что несмотря на полувековое «распластанное» состояние, ясно видно, что листы были безжалостно смяты, а потом кем-то бережно разглажены и положены в общую стопку писем. Судя по содержанию – после того, как письмо было написано и мысли выплеснуты на бумагу, автор засомневался, стоит ли отправлять это письмо. Может, лучше все обсудить при личной встрече? Но потом все-таки письмо было отправлено или просто передано адресату, потому и сохранилось.

Именно потому, что кроме писем были еще ежедневные разговоры по телефону и личные встречи, иногда трудно понять, какая проблема возникла и почему такая реакция. Приходится только догадываться. Нюансов мы уже не узнаем, но общий смысл, в принципе, понятен. И я благодарна родителям, что они все-таки не уничтожили эти свидетельства становления их отношений, какими бы горькими они им тогда не казались.

10 января 1949 года

Инночка!

Сегодня вечером ты должна была бы быть здесь, и я должен был устно высказать все, о чем здесь пишу. Но так как тебя нет, я не могу и не хочу ложиться спать, не высказав всего, что думаю, то я пишу тебе с тем, чтобы ты знала о моих сегодняшних мыслях.

Мне хочется задать тебе все тот же вопрос:

– До каких пор мы будем мучить друг друга такими разговорами по телефону?

Я согласен, что иногда и мучения бывают прекрасны. Но не нужно пользоваться ими для украшения жизни, ибо ее «украшает» многие другие мучения, которые отнюдь не облегчают, а затрудняют решение всех жизненных задач.

Зачем, зачем причинять друг другу столько беспричинных мучений?

Зачем отравлять наши светлые мысли необоснованным ядом поддельного недоверия?

Зачем ослаблять друг другу силы для борьбы, причинять и делать бессонными и так слишком много занятые друг другом ночи?

Зачем чувства взаимного и обоим понятного уважения заключать в такие недостойные и внешне противоположные, совершенно не соответствующие своему содержанию формы?

Зачем, наконец, превращать в вынужденную игру то, что составляет саму жизнь и с чем так же опасно шутить, как и с самой жизнью?

Мне очень хочется посмотреть в твои глаза долго и внимательно, и еще раз, повторив все свои вопросы, спросить: – Зачем все это?

Я не хочу оправдывать своих поступков. Но почему ты, даже ты не обрываешь, а намеренно разжигаешь их, развиваешь со своей стороны, и тем вдвойне усиливаешь мучения?

Разве так неглубоки корни наших взаимоотношений, неужели так непрочна наша дружба и так близоруки наши взгляды на ее будущее, что тебе, оказывается, так просто сказать, что лучше прервать ее сейчас, чем позднее?

И не слишком ли поздно ты подумала и сказала об этом. И не слишком ли трудно для нас обоих будет выполнить это твое предложение?

Не будет ли глупым и для самой дружбы такое странное ее разрешение?

Я знаю, что ты положительно ответишь на большинство этих моих вопросов, но еще раз скажи, зачем нужно было добиваться, чтобы нам пришлось их задавать и отвечать на них друг другу?

Ты не знаешь, что в эти дни я больше, чем когда-либо искал в тебе помощи и морального сочувствия. Мне было, может быть, труднее, чем обычно. Но ты отозвалась на это так неестественно, и твое сочувствие было таким странным, что мне было не легче, а еще труднее преодолевать свои трудности.

Инна! Разве для этого мы нужны на всю жизнь друг другу? Думаю, что нет.

Я задал тебе много вопросов. Но мне хочется, чтобы ты поняла, что никогда не нужно больше повторять того, что сделало наши последние дни такими глупыми. Да-да! Может быть это грубо, но именно глупыми!

Еще, о чем бы мне хотелось тебе напомнить как другу, состоит в том, чтобы ты могла понимать разницу условий, в которых находится каждый из нас. Бесспорно, что настоящая дружба выше этих простых различий, но, тем не менее, она не стирает их, а делает понятными, а потому и превращает их как бы в одни, общие для обоих.

Короче, мне хочется заметить, что ты находишься среди своих родителей, которые тебе всегда заменят меня и облегчат все твои трудности.

Но ведь у меня родителей нет. Не только рядом, их нет вообще. Поэтому я хочу иметь в тебе сочетание всего, что я не могу найти в людях, которых у меня сейчас нет.

Помнила ли ты, когда говорила мне в таком тоне, что я не могу уйти к маме или папе и в их кругу забыть обо всем плохом?

Помнишь ли ты, что мне одному придется все это душить в себе?

Знала ли ты, наконец, что только ты могла мне помочь в эти минуты?

По-моему – нет! Не помнила, не думала, не знала.

Я ни в чем не обвиняю тебя. Ты действительно не знаешь меня настолько, чтобы читать переносный смысл каждого моего, даже переносного слова.

А как мне хотелось бы, чтобы ты все это знала! Нам в тысячу раз было бы проще и лучше обоим!

Вот я пришел с занятий и пишу тебе это письмо. Но насколько больше я думаю и больше хочу сказать тебе, чем здесь написано!

А ты ведь, кукла, ничего не думаешь и не чувствуешь, и наверное, еще обижаешься, что я тебе не позвонил.

Завтра ты будешь здесь. Не знаю, сколько времени мы сможем быть

вместе. Очень хочется, чтобы ты смогла быть здесь в субботу и воскресенье.

А сейчас я бы пожелал тебе спокойной ночи, но зная, что письмо это я отдам тебе, когда ты поедешь домой, то желаю счастливого, благополучного пути.

Хочется нежно обнять тебя на прощание и крепко пожать твои руки.

С уважением и сердечным приветом.

Борис.

А вот нашелся и мамин ответ на этот «крик души». Это первое письмо, в котором, пусть хоть в эпиграфе, прозвучало слово «люблю».

За более чем полгода их знакомства ни он, ни она ни разу не произнесли его, по крайней мере – в письмах!

* * *

14 января 1949 года

– Ради сердца и ради разума

Я пишу тебе. Ты прочти!

Я люблю тебя! Этим сказано –

Этим сказано все почти…

Боренька, здравствуй!

Сейчас ты, наверное, уже прочитал мое письмо, которое я послала тебе с папой. Кроме того, ты получил мое письмо от 4января, а теперь уже и еще больше. Но, даже находясь на расстоянии, я чувствую, что мои письма не удовлетворяют тебя.

Я знаю, что ты бы хотел читать в них совсем не то, что я пишу, а то, о чем в каждом письме спрашиваешь ты у меня. Я и сама чувствую, что пишу не так, как надо, и не все то, что думаю, а думаю я гораздо больше и о большем, чем пишу.

Ты, конечно, сам должен знать об этом, да я думаю, что уже знаешь.

Напрасно ты обиделся на меня тогда вечером и смял свое письмо. Ты меня тогда совсем, совсем не понял.

Почему ты решил, что я легко и просто отношусь к твоим словам, вопросам, замечаниям?

Я очень не хотела, чтобы ты порвал это письмо, потому что мне хотелось еще раз подумать над вопросами, которые ты мне задал Трудно ответить на твои первые вопросы, где ты спрашиваешь – зачем? А трудно потому, что каждый из нас знает, что действительно не нужно было делать и говорить по телефону того, что говорили мы.

Но когда мы говорили об этом, ни один из нас не хотел уступить другому из-за того, что небольшая обида породила упрямство, и никто не хотел признать себя виновным.

Да, я тогда многого не помнила, не думала и не знала. Я не знала, что в тебе так больно отразиться мое замечание о родителях. Мне казалось, что ты нисколько не нуждаешься в них, а порой забываешь, что они у тебя были.

И мне казалось, что мое замечание не принесет тебе никакой боли.

Теперь же я вижу, что глубоко ошибалась. Я не сознавала твоего одиночества и не думала, что своим сочувствием могла помочь тебе тогда, поэтому я и не выразила его так, как хотела. И может быть, поэтому оно и получилось таким неестественным. Я боялась показать свою слабость, над которой ты мог потом шутить.

Я все понимала совсем не так, как это было на самом деле у тебя. А ты, не понимая меня, не понимал, как тяжело было мне в те дни, как волновалась я за исход твоих неприятностей, и как тщательно старалась я скрыть свое волнение.

Не думай, что все написанное здесь исчерпывает мои мысли. Это только поверхностные наброски частичных мыслей. Хочется еще много написать, но к чему эти лишние слова, когда ты теперь и так понимаешь все, или, во всяком случае, – должен понимать.

Вспомни те вопросы, которые написаны в смятом письме, и подумай о моих ответах на них. И когда ты хорошо все продумаешь, то надеюсь, – у нас никогда не повторятся «глупые дни» Да?

Ну вот, хоть и не полностью, но ответила на твое большое письмо, а ты хотел порвать его. Зачем?

На твое письмо от 4 января я тебе ответила, когда была у тебя, и хорошо, что я не сделала этого раньше, т. к. я поняла твой основной вопрос совсем не так, как надо. И как бы непонятен был тебе мой ответ на него, если бы я написала совсем не то, о чем спрашивал ты.

Боренька! Мне очень не хотелось вчера, чтобы ты ушел со своим товарищем, но так или иначе, а нас все равно разъединили. Когда они уже перестанут это делать? Когда мы будем иметь возможность говорить столько, сколько хотим? Может быть, ты сумеешь вырваться на денек сюда?

Вот видишь, какое «огромадное» письмо получилось!

Но мне хочется не писать, а говорить с тобой, а пока этой возможности не предвидится. Будем надеяться на лучшее будущее. До свидания. Чаще звони! Жду твоих писем. С горячим сердечным приветом.

Инна.

16. «Мумия»

13 января 1949 года

– Хорошо думать о том, что

доставляет радость не только

содержанием мыслей, но и

возможностью осуществлять

воплощение этих мыслей в жизнь! –

Инночка! Здравствуй!

Знаю, что ты обиделась на меня за мой быстрый уход с «квадрата». Ты, конечно, будешь расценивать это и думать, что разговор с тобой я предпочел своему товарищу и ушел с ним.

Но я же просил тебя не обижаться и не выдумывать всевозможных ненужных мыслей. Да, по-моему, и сама ты не сторонница того, чтобы нарушать свои обещания, кому бы они ни были даны.

Сейчас он уже ушел от меня, и я сел написать тебе это первое после вчерашнего твоего отъезда письмо.

Мне вспоминается наша последняя встреча. Она была продолжением нашей новогодней. Я уже очень привык встречать тебя, и когда ты уезжаешь, мне всегда хочется думать, что ты уезжаешь совсем ненадолго, и что скоро мы опять будем вместе. Ведь на самом деле бывает как раз напротив.

Инна! Раньше я никогда не видел тебя в простой домашней обстановке, и не знал, какой ты можешь быть. Сейчас я знаю об этом, и можешь радоваться, что ты ничего не теряешь из того, что я успел узнать о тебе.

Твой ответ на мой самый большой и самый важный вопрос дополняет мое счастье, и от этого лично сама ты еще и еще раз во многом выигрываешь.

После этого ты уже не можешь говорить мне, что ты такая же, как и все другие.

Помнишь нашу беседу на скамеечке нашего маленького парка и твое «наоборот», о котором мы почему-то тогда заговорили. Я напомнил тебе, что был бы рад, если это «наоборот» было таким в самом важном вопросе по сравнению со всеми другими.

Теперь мне ясно, что и это мое желание оказалось реальностью, и тем доставило мне ту желаемую радость, о которой я говорил тогда.

Ты спросила меня в последний раз, что сделал бы я, если бы ты не смогла положительно ответить на мой вопрос. Я ответил, и еще раз хочу сказать тебе, что, во-первых, я был бы до глубины души оскорблен. А ты прекрасно понимаешь, что нельзя любить, когда оскорблено самолюбие.

Поэтому не хочу утверждать, что мне было бы легко исправить свою ошибку, но я не смог бы оставить ее в таком состоянии, потому что она всегда напоминала бы мне об ошибке в жизни. И разве не всплывает сейчас, после этого вопроса, еще ярче мое утверждение, что «Дружба любит равенство», и разве не есть самое большое равенство в том, что мы можем одинаково утвердительно ответить на такой для обоих важный вопрос?

Мне хочется, чтобы ты знала, что после всего этого я смотрю на тебя более проницательными глазами, а мои мысли о тебе становятся еще более радостными и оптимистическими.

Знай, что наша дружба с тобой доставляет мне не только счастье, но и дает право гордиться тобой и с самым большим уважением носить всегда в сердце твое имя с гордостью и достоинством.

Мне легче с этим именем побеждать трудности, преодолевать плохое, думать о хорошем – побеждать, бороться и творить! – Я доволен тем, что и ты не поддавалась мыслям других обо мне, не шла за плохими и не следовала слепо за хорошими; что ты упорно, медленно, но настойчиво сама изучала меня, и я рад, что ты знаешь меня значительно больше, чем раньше.

Ты спрашивала, а всегда ли будет так, что мы будем стремиться друг к другу? Хочу сказать, что у нас есть время проверить на себе наши чувства и мысли, и наше счастье в том, что у нас есть даже условия, чтобы провести эту проверку.

Важно и нужно, чтобы не только наши мысли друг о друге, но сама жизнь дала положительный ответ на этот вопрос, и тогда мы можем идти смело и бесповоротно. Нужно помнить, что ничто не делает дружбу такой прочной, как проверенное жизнью взаимное согласие в основных вопросах и готовность решать их в любых условиях, при любых трудностях, в самой тяжелой борьбе.

Чувство долга друг перед другом должно быть выше любых будничных жизненных требований, и сохранение этого долга, прежде всего, должно быть главным всегда и во всем без всяких исключений.

Инночка! Прости, я опять увлекся в глубокие рассуждения. Я всегда делаю это, когда остаюсь один, и если бы ты слышала и знала их все, сколько у меня их в мыслях, ты никогда не задавала бы мне вопросов, о чем я думаю.

Я так привык один в тишине думать о жизни, что часто, находясь даже с тобой, погружаюсь по привычке в эти свои мысли, и мне от этого становится вполне хорошо. А ты считаешь меня молчуном, а твои советчики тем хуже – «мумией».

Конечно, кое о чем можно разговаривать с каждой, но потому, что с тобой мне не хочется говорить «кое о чем», а хочется – о самом большом и глубоком, поэтому я часто замолкаю, и тебе, обычно, это не нравится.

Привыкни же, наконец, к этому, пока я не привыкну свои мысли в твоем присутствии излагать вслух. И, надеюсь, ты поймешь тогда, что я далеко не тот, с которым не о чем поговорить девушке.

Еще раз прости. Вот ты уже спишь, моя хорошая кукла! Ну и спи. Спокойной ночи. Будь счастлива. Желаю успехов и здоровья всей вашей семье. С искренним уважением и горячим приветом.

Борис.

* * *

19 января 1949 года

Боренька, здравствуй!

Если бы ты знал, как я возмущена сегодняшним поведением нашего коммутатора! Ведь надо же быть настолько низкими, говорить, что мой номер занят, а сами держали меня на линии, а я не имела возможности набрать номер другой станции, так как звонили вы ко мне. Я сидела и скрипела зубами от раздражения! Целый час я держала трубку около уха, чтобы услышать, когда он разъединит меня и, не теряя ни минуты позвонить тебе, но я получила эту возможность только через час (а он знал, что ты не можешь час сидеть у телефона). Но даже и тогда мне не удалось сразу дозвониться, т. к. Берлин был занят, а через другие станции ничего не было слышно.

Я не знаю, чего они думают этим добиться? И сколько это будет продолжаться? Но только я могу с уверенностью сказать, что напрасны эти попытки. Ведь не телефонные провода связывают нас! Но не могу отрицать того, что когда говоришь по телефону, даже о самых несущественных мелочах, то я чувствую себя ближе, и мне так хочется долго-долго говорить с тобой, чтобы чувствовать эту близость всегда.

Я не знаю почему, но когда я не слышу тебя, мне кажется, что я что-то потеряла, и нахожу тогда когда слышу твой голос, правда – не совсем, но хоть временно, пока говорю. Вот сегодня так хотелось поговорить – и пожалуйста! Если бы ты видел меня сейчас – ты бы рассмеялся. Ну и пусть! Я считаю свое возмущение вполне законным.

Боря, родной, прости за такое письмо! Я чувствую, что оно больше похоже на бред сумасшедшего, чем на мысли нормального человека, но я не могу! Обида душит меня! Ведь это – не единичный случай, а продолжается все время. Говоришь и каждую минуту ждешь, что тебя сейчас разъединят. Никакого терпенья уже не хватает!

Уж и так это расстояние в 250 км давит как стопудовый камень. А тут еще добавляют со всех сторон: то письма пропадают, то разъединяют, то еще что-нибудь!

Прости, но ничего путного я сегодня уже написать не смогу. Мысли сошлись в одной точке. Поэтому – до свидания (надеюсь – до скорого!)

Не сердись за скучное письмо. С уважением и горячим приветом.

Инна.