Текст книги "Альхаор (СИ)"
Автор книги: Лада Максимова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
2.
Пришло лето. Майя Кондратьевна ушла в отпуск. Мне до отпуска оставалось еще несколько недель и командировка в летний лагерь. Ребята согласились поехать и даже перестали торчать в коридорах рядом с библиотекой. У них начинались экзамены.
Я узнала их имена в тот день, когда они пришли, чтобы сказать, что согласны ехать и выбрали среди друг друга «самых достойных». Темненького звали Костя, поэта Пашей, а третьего – скуластого и золотисто-русого – Денис. Еще двое стояли в проходе, делая вид, что рассматривают стеллажи детских детективов, а потом спросили, где я училась.
– В Петербургском институте культуры, – ответила я. Меня удивил их интерес.
– На библиотечно-информационном? – спросил Денис. Мальчишки переглянулись. Что-то они определенно замышляли. В любом случае, меня это мало волновало, только повеселило немножко. Поэтому я просто улыбнулась и велела им прийти за инструктажем через несколько дней.
Они добросовестно пришли, а потом стали заходить в библиотеку с прежней частотой, просиживали долгие вечера после официального закрытия библиотеки, читая огромное количество справочников и учебников. Для меня стало почти привычно – выходить из здания школы после того, как солнце сядет.
В конце мая, начале июня солнце садилось к девяти. Сторож недовольно ворчал по началу. Потом он привык и даже заходил к нам, предусмотрительно закрыв перед этим школу на ключ. Мальчишки, кажется, всерьез занимались подготовкой к экзаменам. Впрочем, я не заглядывала к ним в их бумаги, считая их достаточно взрослыми, чтобы решать собственные задачи. Время от времени они просили у меня ту или иную книгу. Я рассказала им принцип расстановки книг в библиотеке и научила пользоваться каталогом. Они схватывали знания на лету, а я старалась не проводить параллелей со своим прошлым.
Я сидела у окна, укутавшись в шаль, и просматривала списанные каталоги, изредка наталкиваясь на книги 20-х и 30-х годов печати, расстроенно покачивала головой. Хотя по большей части это были пропагандистские брошюрки, и информационной ценности они не имели.
Так начался июнь.
Я не знала, какие экзамены сдают библиотечные мальчики, не знала, куда собираются поступать, не думала о том, что их ждет. Я иногда поднимала на них глаза и ловила случайный задумчивый взгляд.
Однажды они пригласили меня на свой выпускной. Я призадумалась, вспоминая, есть ли у меня вечернее платье, а потом согласилась, решив пойти туда, как на свой – в джинсах и застиранной рубашке, обязательно воткнув в волосы белую лилию.
Мы устраивали совместные обеды и ужины. Они приносили еду в контейнерах, или мы просто отправлялись в школьную столовую. А вечером, после занятий, они расходились по домам: поэт молча шел позади меня, мы прощались на лестничной площадке и уходили, сказав за день не больше двадцати слов друг другу.
Июнь теплыми лапами прошелся по городку, как мурчащий кот, он иногда рычал грозами и вылизывал его теплым дождем. Одиннадцатиклассники теряли своё лучшее лето в стенах школы. Наплевав на правила, я распахивала окна, пропуская июньское тепло в библиотеку. Ветер надувал паруса воздушных штор, разметывал исписанные листы. Мальчишки спешно бросались собирать их и прятали между книгами. Я смеялась, смотря, как они, сдержанно ругаясь, мечутся по читальному залу. Залетали мухи, назойливо жужжали. Приходил сторож и сердито ворчал на открытые окна, а мне хотелось лета.
Так шли дни. Июнь перетек за середину…
Приближался июль. До моего отпуска оставалось полторы недели, не считая командировки в лагерь. Хотя почему командировки? Я успокаивала себя, что это может быть еще одним видом отпуска – вот уже три года я не выезжала из городка.
Как-то заглянул биолог. Мы посмеялись над мистифицируемой информацией и псевдо-рейтингах. Не помню с чего точно начался разговор, но кажется, это что-то было связано со Стругацкими. Он задержался, мы разговорились. Не знаю, как это получилось, но биолог провожал меня домой в этот вечер. Мы долго спорили о существовании Атлантиды. Глупо, как студенты, переходили с «ты» на «вы» и, наконец, биолог пригласил меня на чай в соседнее кафе. Мне стало смешно. Я отказалась и отправилась домой переодеваться в белое винтажное платье.
Холодеющий воздух поднимался от сырых кочек болота. Скрипел под ногами песок. Я разулась и босиком пошла по хранящему дневное тепло дереву. Зыбкая, почти пляжная земля струилась между пальцев. Свободно дышалось, усталость мягко отдавалась в стопах.
Я медленно прошла по мосту, перешла на другую сторону болота и отправилась по грунтовой дороге в сторону городка. Надо мной смыкались черные ветви тополей. Уже давно стемнело. Глубокое звездное небо мерцало бесконечностью.
Я остановилась и легла на землю. Мягкая пыль прилипала к обнаженным локтям и ляжкам. Я вздохнула о своём больше не белом платье и медленно погрузила взгляд в переливающиеся искры безлюдной дали. Они сияли, набухая и тая от горячих лучей друг друга. Время текло, и вскоре я стала различать тихое журчание небольшого ручейка, питающего болото прохладной влагой. Под землей и полотном болотных трав струились крохотные потоки воды, протекали между корней худеньких сосенок и исчезали под июньским северным солнцем, чтобы ночью снова проснуться… Глаза закрывались – меня одолевал сон. Пару раз я встряхивалась, но всякий раз тут же снова погружалась в дрему, убаюканная тихим пением ночных птиц.
– Пойдемте, – тихо сказал биолог, приподнимая меня с земли.
– Я, кажется, заснула, – пробормотала я.
Туман прохладой обнял плечи, мурашки пробежали по коже. Биолог накинул на меня кофту. Едва слышно шелестели ветви над головой… Небо посерело и обесцветилось. Кажется, приближался рассвет. Улицы городка были пусты. Мы добрели до моего дома, я благодарно ткнулась ему в плечо, стянула кофту, возвращая её. Он осторожно взял её в руки. Я опустила ладонь в карман. Сон пропал. Быстро и испуганно я шарила по карманам, пытаясь найти ключи от дверей. Биолог, было развернувшийся, остановился и смотрел на меня.
– Я могу предложить вам чай? – спросил он. Я сердито бросила взгляд на учителя как-его-там.
– Если только чай с лимоном. – ответила я. – И имбирем. И тремя ложками сахара. Столовыми ложками. И вам придется найти мои ключи.
Я серьезно посмотрела на него. Он задумчиво покачал головой и кивнул на мою сумочку, которая, забытая, висела на боку.
– Тогда, может быть, вам стоит заглянуть туда.
Я открыла единственное отделение. На дне, поблескивая, лежали ключи.
– Доброй ночи, – сказал биолог. Я кивнула и потопала домой.
89-32-198
Мы живем в благословенные дни. Над нами сияет прекрасное око мира. Мы сияем вместе с ним. Наш блеск влечет чужое сознание. Мы ощущаем, как просыпаются другие. Мы предвидим, как наши сердца станут для них вместилищем их душ. Мы знаем, однажды они облекутся в нас и станут нами, а мы ими. Их рассудок наполнен тенями и призраками, они не видят и не чувствуют, но осязают и от этого их сны наполнены нами. Мы говорим с ними ежеминутно и, кажется, скоро они смогут соединиться с нами.
Они отличны от нас. Наши ладони стремятся к солнцу и вместе с ним засыпают. Их ладони хрупки и тверды одновременно. Их ладони способны уничтожать нас. Их ладони уродливо-прекрасны, разрезанные на пять отростков. Этими тончайшими сенсорами они познают нас, а мы гладим их своими ладонями. Они хрипят, но не как дикие звери. Их хрип иногда мелодичнее ветра. Они собирают наши кости и извлекают из них прекрасное. Но нам для этого не нужны кости.
Они уходят от нас. Они иные. Они не способны пить солнце. Они питаются нашими братьями и своими. Удивительные и ужасные сознания. Они отдают своё семя земле. Из него, я чувствую, начинаем расти новые мы. И новые мы будем прекраснее, чем солнце, и сложнее, чем бескрайнее небо над нами.
3.
Я пришла к мальчишкам на выпускной, и они подарили мне и Майе Кондратьевне букеты. Не знаю, откуда они узнали о моём пристрастии к лилиям, но было очень приятно и неловко. Получив цветы, я втихую сбежала из зала, на прощанье махнув мальчишкам рукой. Неделю лилии радовали меня своим нежными изгибами, наполняя стены небольшой квартирки сладковато-резким ароматом, а потом Мурка уронила вазу с ними.
Четвертого июля перед закрытием библиотеки позвонила директор и напомнила, что поезд отходит в половину десятого и нужно бы быть там заранее.
– Так что выполните все дела сегодня, чтобы завтра не волноваться, хорошо?
Я представила, как поезд медленно уезжает, а я смотрю ему вслед и думаю: «Зато мусор успела выбросить». Мне иногда казалось, что Надежда Петровна воспринимает меня как школьницу, а не как высоко квалифицированного работника.
Мы стояли на перроне. Мне не хотелось заходить в стандартный зал ожидания, который, конечно, попытались украсить высокими пальмами и папоротником, но белые стены и железные кресла были удручающе стандартными.
Поезд должен был подойти к платформе через пару минут. Мальчишки обособленно стояли в стороне, «залипая» в смартфоны. Хмельницкий листал какую-то толстую книгу. Мне захотелось лечь на прогретый асфальт и, закрыв глаза, заснуть.
Ехать нужно было на северо-восток четыре часа. Директор выдала рекламные брошюрки этого лагеря. На фотографии белело свежеоштукатуренное высокое здание. Я бы отнесла его к середине девятнадцатого века. Белый цвет ему не шёл, скорее всего, раньше оно было красного кирпича. Фотография была плохая: неудачный ракурс и слишком яркое освещение придавало лагерю вид запущенной конюшни.
Подошёл поезд, мы сели в нужный вагон. Поезд тронулся. От мерного раскачивания поезда и однотипной местности за окном меня укачивало, и вскоре я задремала. Меня разбудило аккуратное прикосновение к плечу.
– Мы приехали, – сказал Хмельницкий.
Нас ждал микроавтобус. Мы, подпрыгивая в газели по кочкам, еще сорок минут тряслись к спрятанному в лесах лагерю. Я изо всех сил боролась с дурной, отчаянной тошнотой, удерживаясь лишь представлениями испуганных зеленых лиц соседей по машине. Я булькающе смеялась, зажимала себе ладонями рот и мечтала о твердой земле. Наконец, я вывалилась на остро пахнущую траву и постанывая поползла в сторону лесной тени.
Вблизи здание лагеря выглядело совсем иначе. Я поняла, что это старое поместье, которое когда-то было заброшено, но слишком добротно построено, чтобы его сносить или не использовать. Помимо штукатурки я заметила новую шиферную крышу и крупный кирпич забора. Здание было высоким с тремя круглыми широкими башнями и несколькими высокими арками. По стенам вились веточки дикого винограда. Оно очень походило на замок, но было построено с мотивами средне-русского классицизма.
Я не успела оглядеть территорию, выхватила взглядом цветы и дурацких жестяных гномов (по ночам они наверняка выбираются из земли и бродят по детскому лагерю, выискивая лазейку, куда можно пробраться и начать есть детей) нас завели в здание. Густо пахло сиренью, хотя её нигде не было видно. Нам навстречу вышла полноватая пожилая дама с усталыми глазами за очками и в желтой футболке с принтом лагеря.
– Здрааавствуйте, – улыбнулась она и радушно заключилась всех в объятия. Кажется, сопровождающий нас водитель только благодаря удаче увернулся от её рук. – Кирилл Евгеньевич! Светлана Владимировна! Мальчики! Рады вас видеть! Меня зовут Маргарита Васильевна, я – директор лагеря «Дружные жеребята». – она сделала жест рукой и из-за её спины появилась девушка с синей прядью. Я узнала психолога Аню. Господи, как же те-сен этот мир. – Кирилл Евгеньевич, – директор качнула головой, произнося его имя с придыханием. – Вас проводят в вашу комнату, а мальчикам покажут их блок. Вы уже должно быть знакомы, – женщина грудным голосом отдавала приказания, удерживая меня у себя под мышкой. Катя улыбнулась мне и приветливо помахала рукой ребятам. – А вы, Светлана Владимировна, мне понадобитесь сейчас.
Я почувствовала, что меня ждет три недели глубокого рабства.
Женщина кому-то кивнула. Снова откуда-то сзади вынырнула девушка. Синих прядей у неё не было, но была голливудская улыбка. Меня опять затошнило.
– Маргарита Васильна, – я попыталась высвободиться из её слишком крепких объятий. – Я с радостью вам помогу, но мне нужно знать, что делать.
Женщина отпустила меня и я, наконец, глубоко вздохнула. Она тут же подхватила меня под руку и потащила в какой-то коридор.
– Наш лагерь находится на территории бывшего поместья. Мы его отреставрировали, оно в замечательном состоянии. Пока шёл ремонт, мы наткнулись на обширную систему подвалов. В подвалах книги. И бумаги. Целая туча пожелтевших бумажек! – она хихикнула. – Это, как у вас, информационных работников говорится – огромный архив. Я думаю, это может быть очень полезно для истории и чего-нибудь еще. Они очень хорошо сохранились. Поэтому мы и попросили нашу дорогую Надежду Петровну прислать нам её лучшего работника...
Я тихо хмыкнула про себя. Мы шли по узкому коридору, который уходил вниз. Он мягко изгибался в полукруге, и я поняла, что путь проходил по внешнему полому пространству башенки. В полу появились ступени. Директор остановилась и опустила руку в карман, выуживая фонарик.
– Мы пока что тут не провели электричество, – сказала она, поворачиваясь ко мне на ходу. Тоненький луч фонарика скакал по красным стенам и каменной лестнице. – Но внизу оно есть. Там удобно поставили щитки, правда, пришлось пробивать пол, чтобы их спустить туда. Но так все хорошо. – Маргарита Васильевна непрерывно улыбалась и меня это начало пугать. – Чуть позже должны прибыть еще насколько специалистов. Они, как вы, имеют красные дипломы в информационном деле…
Мы встали на площадку перед тяжелой деревянной дверью. Женщина щелкнула кнопкой – затхлая темнота охватила нас. Тяжело заскрипело ржавое железо.
– А какого-нибудь другого входа нет? – я представила, как мне ежедневно придется спускать по темноте, изо всех сил тянуть за ручку тяжеленой двери в полной тишине и одиночестве, а потом пытаться пролезть сквозь узкий проход, который мне удалось открыть. В щель пробился теплый уютный свет настольной лампы. Едва различимая в темноте директор отошла в сторону, пропуская меня внутрь.
– Пока что нет, мы работаем над этим, – ответила она.
Я вошла. Горел торшер. Темное, передо мной раскинулось подвальное помещение. Оно утопало в густой черноте – лампа освещала письменный стол и совсем небольшой участок места вокруг себя.
– На потолке установлены лампы, которые включаются… – женщина, облокотилась на стену, ощупывая её. Наконец, она нашла выключатель. – Вот здесь, – закончила она и дернула крючок вверх. Загудело электричество. Неровно загорелись лампы тусклым сероватым светом. Я задохнулась.
Стеллажи, заполненные разрозненными бумагами, свитками и книгами, тянулись далеко вглубь помещения. Если честно, я даже не смогла сразу понять, как далеко уходят ровными рядами шкафы.
– Я могу отказаться от этой работы? – спросила я, оборачиваясь к директору. Женщина стала серьезной, и я снова увидела, какие у неё грустные глаза.
– Можете, конечно, но вы нужны нам, – женщина покачала головой. – Мне вас рекомендовали. И скоро приедут еще…
Все её слащавость и псевдоглупость стали мне совершенно понятны – она не представляла, как себя вести со мной. Я усмехнулась про себя, прикидывая на сколько времени эта работа.
– Сколько здесь шкафов?
– Две тысячи восемнадцать.
Я опустила голову, задумавшись о том, что не увижу солнечного света еще несколько лет даже с опытной командой информатиков-аналитиков.
– Сколько у меня времени?
– Самое большее – год.
Наши взгляды встретились. Она серьезно смотрела на меня, ожидая, наверно, что я сейчас сбегу отсюда с криками и больше не вернусь.
– Зачем это?
– Не спрашивайте.
Я улыбнулась.
– Детский лагерь «Дружные жеребята»?
– Вам, наверно, лучше вообще не задавать вопросов по этой теме.
Я кивнула.
– Что со мной будет потом?
Женщина мягко улыбнулась.
– Не бойтесь. Вы поедете домой, в свой маленький городок, будете работать в школь-ной библиотеке и никогда больше не будете отказывать себе в булочках.
– Насколько никогда?
– Двадцать пять лет с окладом в семь раз превышающим ваш сегодняшний.
Это прозвучало почти смешно. Те, кто знает, сколько зарабатывает школьный библиотекарь, посмеялись бы вместе со мной. И что же, они думают, я больше двадцати пяти лет не проживу?
– Я полагаю, из своего городка я никогда не выеду, а вся моя личная переписка будет тщательно проверяться?
– Да.
Что ж, это не так плохо. Я даже смогу позволить себе стать толстой, чтобы потом провести пару операций липосакции. Выглядело немного глупо и сюрреалистично все происходящее. Я знала, почему выбрали именно меня. Непонятно было только кто. Да и просто это было немного бессмысленно. Тут ведь помимо работников с информацией нужны были как минимум химики, чтобы следить за сохранностью бумаг, кто знает, сколько им лет. Непонятно было, как лампы оказались над всей этой территорией и не повредили шкафам, если это такое секретное дело, кто их вешал? И, наконец, дезинфекция! Никто не ручается, что среди листов нет какой-нибудь проказы позапрошлого века. Хотя помимо этого было множество других проблем, например, освещение. Ведь с подобными лампами не работают. К тому же, я до конца не поняла, чего именно они хотят? Для составления архива мне необходимо будет ознакомиться со всеми документами и… о, боже!.. Я с тоской подумала о зеленой траве и тени леса.
– У меня будет официальный контракт?
Женщина кивнула и облегченно вздохнула. Кажется, она до конца не верила, что я соглашусь.
– Я принесу его вам после обеда завтра.
Она аккуратно щелкнула выключателем. Серый тусклый свет погас. Механически я шла за ней по каменным ступеням. Значит, у меня день отдыха, а затем я окажусь в прямом смысле под землей. Интересно, о чем подумают мальчишки и биолог, когда я просто исчезну из лагеря и буду видеться с ними только на приемах пищи. И какой по часам будет теперь мой рабочий день? Мы вышли в светлый просторный вестибюль. Над широкими расходящимися лестницами нависала громоздкая стеклянная люстра. Её бы в бальные залы, а не над детьми в мятых футболках.
43-74-213
Мы устали. Мы говорим с ними. Они расцветают из семян иных. Такие легкокрылые и беззащитные. Они очаровывают тех. Мы смеемся над их плясками и сами танцуем с ними. Но они не те, кого мы ждали. Иногда сны других проясняются, и мы видим прекрасные миры, которые мы могли бы подарить им, если бы они только понимали нас. Мы даем им сигналы, посылаем им знаки, разговариваем с ними. Они не глухи, но не слышат. Их зрение не такое, как наше, они не понимают, что мы хотим им показать.
Но мы верим, что однажды они поймут. И тогда мы станем тем, чем должны быть – единым целым. На западе другие поселения рассказывают, как иные смогли понять их, как они стали помогать им. Мы верим. Мы ждем.
4.
После обеда мне показали лагерь. Он состоял из двух частей: дом с садом и небольшая спортивная территория. Место было как следует оборудовано для детей и подростков: по всем правилам техники безопасности, особняк был поделен пополам – женская и мужская половины, на первом этаже находила небольшая библиотека и светлая столовая с высокими потолками. В глубине сада прятались кухня и ванный домик, работавший в строгие часы для мальчиков и для девочек. Сад почти сливался с лесом, который начинался сразу за кирпичной кладкой забора. Они отличались только аккуратно посыпанными песком дорожками – в лесу этого не было.
К вечеру людей стало значительно больше. Приезжали еще ребята. Своих я не видела, как и биолога, хотя, на самом деле, и не искала. У них своя программа пребывания здесь, у меня своя.
После того, что я увидела, мне сложно было на чем-нибудь еще сосредоточиться. Теперь меня могло спасти только белое винтажное платьице и долгая прогулка по холодному простору. А еще чай с имбирем, лимоном и тремя столовыми ложками сахара. Я ходила по песочным дорожкам сада, смотрела, как солнечное небо играет листьями деревьев, как даже трава поддается вздохам ветра и дышала с миром в унисон. Было удивительно тепло, но изредка откуда-то из глубины моего беспокойного нутра поднимался мороз, и я вздрагивала, словно от прикосновения льда. Хотелось плакать.
Помимо этой работы было еще кое-что, что тревожило меня. Моё прошлое. Я думала, что хорошо скрылась от него.
Всем было по девятнадцать, кроме одной. Нас было четверо. Катя, Вера, Лена и я. Лене было к тому времени двадцать пять, это было её второе высшее. Мы нашли друг друга в потоке первокурсников и потом не расставались. Почти влюбленные друг в друга и в собственный ум, мы безрассудно бросились вперед. Нас увлекла и заинтриговала наша деятельность. Мы чувствовали себя повелителя информации. Найти что-нибудь и тут же преобразовать, использовать не было для нас проблемой. Курсовые работы мы сдавали досрочно и, находясь на втором только курсе, спокойно выполняли работу старшекурсников, дальше выше. Конференции? Не проблема. Исследования? Не проблема! Статьи? Препятствий нет! Мы черпали силы друг у друга.
Что случилось потом – трудно сказать. Нас допустили в закрытые фонды РНБ. Архивы, за архивами архивы… Умение понимать, чувствовать, узнавать истину в огромных массивах сыграло с нами злую шутку. Одна из статей оказалась особенно удачной. Исследование ушло слишком глубоко. Двадцатитысячный тираж журнала пропал неизвестно куда. Обязательные экземпляры не дошли до РНБ.
Меня пригласили в одну из крупных компаний по разработке каких-то программ референтом. Лена вдруг стала библиотекарем в РНБ. Катю взяли секретарем при каком-то министре. Вера стала аналитиком при энергетическом гиганте. В один день мы оказались в совершенно разных местах. Почти фантастично для третьекурсников. Но мы спали по пять часов в сутки или вообще не спали. Нас разъединили, но мы все равно находили время работать. И когда в издательство пришла наша завершенная монография, у главного редактора открылась язва и он скончался. Нашу работу в суете или потеряли, или уничтожили. Мы умели анализировать, это было важнейшим нашим умением. Невозможно было не соединить два и два и не получить четыре. Но мы верили в свободу слова. И отправили работу в другое издательство, с которым заключали чуть раньше договора. Несколько недель ожидали ответа, потом решили напомнить о себе письмом. Нам сказали, что ничего не приходило.
А потом заболела Катя. Она приехала из Уфы и безумно не любила Петербург, как я, в противоположность, не могла жить без него. Она заболела тяжело. Кашель и насморк легкой простуды перешли в острую тяжелую форму бронхита и гайморита. Её родители спешно перевели её в Уфу на дошкольного педагога. Она уехала, а через полгода мы перестали получать от неё вести. С сильным запозданием пришла бумажная открытка, в которой говорилось, что Катя вышла замуж, и вместе с мужем они теперь живут почти в горах, где нет связи.
Не прошло и месяца после Катиного уезда, когда Лена спешно уехала домой к умирающей матери. И тоже пропала. Мы с Верой ждали от неё хоть чего-нибудь. Мы надеялись хотя бы на бумажную открытку…
Вера выбросила ноутбук с нашей работой из окна и уехала из города. В год моего выпуска из университета она позвонила мне и сказала, что у неё двое сыновей и она бы хотела увидеть меня у себя в гостях в Греции.
Я осталась одна и у меня было еще полгода обучения в институте. Я давно уже уволилась и жила на те средства, что успела заработать за полгода работы в фирме. Я больше не печаталась и еще реже появлялась на публичных собраниях, хотя меня по старой памяти еще пытались вытянуть куда-то. Однажды от старого работодателя пришла поздравительная открытка и два билета в театр, о котором я как-то обмолвилась между делом. Мой муж с удивлением посмотрел и сказал, что стоило бы их вернуть, слишком неожиданно и странно было это поздравление. Но я настояла на том, чтобы пойти. Мне захотелось принять этот вызов. Рядом с метро на нас напали…
Я закончила институт. Мне дали красный диплом. Домой я уехала одна. Два года вечерами я гуляла по городку, уходила за его пределы, убеждая себя, что ничего и не было. Не могла я… Обо мне забыли. И я забыла.
Золотая рыбка во мне довольно помахивала хвостиком в водорослях. Водоросли разрастались и превращались в высокие одичавшие яблоньки и кусты отцветшей сирени. Песчаная дорожка тянулась вдоль выбеленного кирпичного забора. Издалека раздался хрустальный звон колокола. Ужин. Я вздохнула, развернулась и пошла обратно.
В столовой, светлой и уютной, я заметила мальчишек и биолога за угловым столиком. Они помахали мне, приглашая подсесть к ним. Я радостно потопала, лавируя между рассаживающимися людьми, в угол. Костя отодвинул мне стул, и я облегченно плюхнулась в него так, что ножки заскрипели по полу. Биолог улыбнулся. На столе стояла салфетница и баночки со специями.
– Что у нас сегодня на ужин? – спросила я.
Денис протянул руку и вытащил из-под солонки меню. А я даже и не заметила его.
– Эм…– он бегло оглядел лист. – Не густо. Салат цезарь, куриный гуляш и макароны. А я думал, в элитном лагере дают элитный хавчик.
– Что, там даже бренди нет? – спросил Паша, облокачиваясь на стол. – Но я ведь только ради него и поехал.
– Может быть, у них бренди в гуляше? – Денис задумчиво опустил лист на стол и подтолкнул его к Паше. Костя улыбнулся.
– На этот случай нужно всегда возить с собой свой элитный бренди.
– О чем вы говорите? – засмеялся биолог.
– А вам не хочется стаканчик бренди перед сном? – спросил Паша.
– Мне вообще бренди не хочется, – ответил Хмельницкий.
– А вот по вашей фамилии и не скажешь, – сказал Костя.
– Да вы даже не знаете, какого рода слово «бренди» …
Денис хитро поглядывал на меня. Всё это было сделано для меня, поэтому я немножко посмеялась над ними. Мальчишки довольно переглянулись. Хорошие они ребята.
Подошла официантка и поставила на стол пять тарелок.
– А бренди? – спросил ворчливо Паша. Полноватая девушка со слишком синими веками захихикала и ушла обратно с подносом.
– Ну, вот, – вздохнул Денис и взялся за вилку.
Через несколько минут девушка снова подошла, неся на подносе кружки. Она аккуратно поставила их на стол и наклонилась к Паше.
– В твоей немножко бренди от меня, – прошептала она.
Мальчишки переглянулись, но девушка уже отошла. Денис засмеялся.
– Не пей, – серьезно сказал Костя. – Она туда плюнула.
– Не могла она туда плюнуть! – ревниво возразил Паша. Завязался шумный веселый спор. Денис втихаря поменял свою и Пашину кружки местами и глотнул. Он скривился и выплюнул обратно.
– Там не бренди, – сказал он.
Паша возмущенно смотрел, как Денис вытирает рот салфеткой.
Я смеялась все время. Не могла не смеяться, смотря как они между собой спорят и наигранный спор превращается в шутливую драку.
– Ребят, тут вокруг люди, которые вряд ли любят подобные шутки, – заметила я, поймав удивленный и сердитый взгляд соседей по углу.
Мы выходили из столовой все еще посмеиваясь. Мальчишки быстро смешались с толпой подростков и, кажется, направились в сторону сидящих обособленно девочек в очках. Я вышла на крыльцо, намереваясь еще погулять по саду. За мной шел Хмельницкий.
Мы медленно брели по песку. Я разулась, с радостью чувствуя, как песок застревает между пальцев, а мелкие камушки покалывают стопу.
– А я не помнил, где я вас видел… – прошептал он.
– Что?
– Помните, мы как-то говорили с вами об Атлантиде. Я вспомнил одно хорошее ста-рое стихотворение, – он улыбнулся. Я тоже, смутно чувствуя какую-то подставу во всем этом.
– Расскажите?
– А я не помнил, где я Вас видел,
Но Вы сказали про Атлантиду.
Упомянули Вы Атлантиду,
И я вдруг вспомнил иной рассвет.
Шумели волны, сияли зори,
Волшебной розой светилось море,
И реял парус в его просторе…
И что нам эти сто тысяч лет?
Белели храмы на прочных скалах,
И солнце нежно Ваш лик ласкало,
И на тунике у Вас сияло,
И обещало так много нам.
Курился древний вулкан немного,
Бежала вокруг холмов дорога,
И я спешил, восхваляя Бога,
И улыбался навстречу Вам…
Эх зря, зря я попросила его рассказать это стихотворение. Пусть бы оно так и вспоминалось ему, а я бы лучше подумала о своей кошке, которую должна была покормить соседка. Покормила ли?..
– Что скажете? – спросил он.
– Думаю, нужно позвонить Оле и спросить, что ела Мурка на ужин, – ответила я. Он улыбнулся.
Небо наливалось нежностью. Звенела мошкара. Густые ветви сада образовывали плотный шатер над головой, не давая пробиться вечернему солнцу к дорожкам. Биолог, правда, был очень обаятельным, но вот мне никак не хотелось замечать это. Меня больше волновало медленное пробуждение тумана. Становилось сумрачно и тихо. Солнце еще не село, было слишком рано, около восьми вечера, но из-за густых древесных зарослей казалось, что темнеет.
Я остановилась и посмотрела в глаза остановившемуся рядом мужчине.
– Кирилл Евгеньевич…
Он положил ладонь мне на плечо и покачал головой.
– Ну могу я время от времени звать вас на чай и читать старые прекрасные стихи?
– Вы даже можете будить меня, если я вдруг усну по дороге, – я улыбнулась. – Но давайте это не уйдет дальше этого?
Он приобнял меня за плечи, и мы пошли к корпусу.
