Текст книги "Цена его обмана"

Автор книги: Л. Романовская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Л. Романовская
Цена его обмана

1

– Ты у меня вот здесь, сестренка… – полушутливо постучав ребром кулака по сердцу, произносит Валерка, прижимая меня своей огромной ручищей к широкой груди.

Уткнувшись в бледно-голубую футболку с терпким запахом мною же и подаренной туалетной воды, с наслаждением вдыхаю приятную свежесть лайма… Говорят, что создателей этого аромата вдохновили средиземноморские курорты, и я, зная сумасшедшую любовь брата к морю, на прошлый его день рождения потратила все деньги, что скопила за полгода. А учитывая, что о работе я тогда пока только слышала, так как только-только окончила универ, то сумма для меня была вполне внушительная.

– Ты ведь скоро вернешься? – еле-еле отлипаю от родной и такой безопасной груди, капризно вытягиваю губы трубочкой и морщу лоб.

– Не морщись, котенок…тебе не идет.

Валера всегда называет меня котёнком (производное от моего имени – Катя) именно тогда, когда не хочет отвечать на вопрос. А отвечать он почти всегда не хочет, вечно что-то от меня скрывает. Правда я давно привыкла, и в нашем с ним мире это стало почти нормой. Я всегда знаю, когда он назовет меня котенком и порой сама будто специально напрашиваюсь на это.

За окном темнеет рано. Вот-вот наступит зима, на дворе вовсю хозяйничает промозглый ноябрь и уже покрыт белыми хлопьями пустой вечерний двор. На дороге снежный ковер хрустит под ногами, пока мы идем к машине. Я держусь за Валеркину руку, будто он мой парень, а не брат. И сердце ноет и слезы застилают глаза, и я тихо всхлипываю, что в сумрачной тишине конечно же не остаётся незамеченным. Родители смотрят с укором, а нам все равно.

Мы останавливаемся, пока отец заводит машину, а мама донимает его разговорами. Стоим прямо посреди двора. Валерка вытирает слезы с моего лица и смотрит так серьезно, будто уезжает не на пару-тройку месяцев, а навсегда. Смотрю на него, и ничего не могу с собой поделать, продолжаю реветь, растирая горячие слезы пушистой белоснежной варежкой.

– Не плачь, малыш, – едва слышно шепчет он и, быстро наклоняясь, целует в холодную щеку, чуть мазнув по губам.

На самом деле он мне не брат. Это я его таковым считаю, так как росла под его покровительством долгие годы и только недавно узнала, что он сын какой-то тетки отца по материнской линии. В общем седьмая вода на киселе. И все же…

Родители приняли решение взять парня к себе, когда я была еще совсем малышкой. Мне было что-то около четырёх лет, а Валерке девять, когда в автокатастрофе погибла его мама. Отец парня не смог справиться с горем и отдался на волю зеленому змию, отчего вскоре и помер. Точнее не совсем от водки, но от её последствий. Пьяная драка, кома, вороны на кладбище и вот уже Валерка живёт с нами.

Я навсегда запомнила тот день, хотя была такой маленькой, что никто до сих в это не верит.

Был поздний вечер, когда отец поехал за братом. Привез его ближе к ночи, в квартире слышалась непривычная суматоха, я только-только заснула с любимым мишкой в руках. Поднялась и на цыпочках прошла к двери, тихонько выглянула и чуть не закричала. Мишка выпал из рук. Прямо на меня с той стороны смотрел какой-то взъерошенный мальчишка, я отпрянула назад, а он наклонился, поднял мою игрушку с пола, протянул мне и прошептал «привет».

Мишку я тогда выхватила и тут же закрыла дверь, забравшись поскорее под одеяло, и трясясь как осиновый лист. Вскоре пришла мама проверить сплю ли я, но я тогда ничего ей так и не сказала, подумав, что мне все равно никто не поверит. Снова скажут, что я выдумываю себе воображаемых друзей, но я-то никого не выдумывала…

Этот поцелуй заставляет застыть на мгновение и даже сердце больше не стучит как будто.

И все же, я считаю его братом. Самым лучшим, идеальным из всех в мире мужчин, но братом.

Валера смотрит на меня, потом в сторону, вдруг наклоняется и собирает снег в ладонь.

– Давай как в детстве? – и не давая мне опомнится, бросает в меня снежок.

Секунду я думаю, точнее пытаюсь до конца прийти в себя после той неловкости с поцелуем, все еще находясь под большим впечатлением, но вскоре уже несусь за братом, зная, что все равно промажу. Я всегда мажу, то ли Валерка слишком верткий, то ли я вечная мазила.

Хохот сотрясает полусонный двор, и мама шикает на нас, чтобы вели себя потише.

– Опоздаешь, – сурово зовет Валерку отец и так же сурово и серьезно смотрит на меня. Прячу смешливые чертики в глазах, опуская взгляд вниз, на белый, искрящийся и такой хрустящий снег.

И вот мы уже едем на вокзал, с которого скорый поезд вот-вот увезет брата в другой город.

– Почему ты не можешь остаться здесь? – в который раз задаю вопрос, на который брат неизменно отвечает одно и тоже:

– Так надо, котенок.

То ли у него нет ответа на вопрос, то ли еще черт знает что. Мама что-то объясняет про хорошую работу, отец просто хмурится, и все больше молчит, стараясь не смотреть на нее. У них какие-то проблемы, но меня сейчас это мало волнует. Мне интересно только одно, почему Валерка бросает меня здесь и уезжает в другой город один.

Перрон. Гудок. Последний вдох перед прощанием. Вновь смазанный поцелуй и сердце замирает как будто навсегда.

Рука в окне, улыбка, будто гримаса боли, и плавный ход поезда, уносящего брата вдаль.

***

– Как ты? – месяц, как брат уехал от нас, а я все никак не привыкну, что его нет рядом.

Впрочем, когда он уходил в армию, я точно так же почти полгода не могла осознать, что он далеко, а потом еще полгода привыкала, когда Валера вернулся.

– Нормально. Нашла работу. Вроде бы.

– Вроде бы? – Валера усмехается, и я слышу, как он шумно затягивается. Мгновенно представляю, как морщится сейчас его лицо и глубокая складка, появившаяся в армии, пролегает между густых, красивых бровей. Наверняка черные ресницы слегка опущены и взгляд скользит по оконному стеклу. Он, как и я любит наблюдать жизнь сквозь стеклопакет. Серый дым струится вверх, завиваясь в тугие кольца и распадается у самого потолка, растворяясь словно мираж. Ненавижу, когда он курит в квартире. И когда вообще курит, хотя даже это у него выходит завораживающе.

– Я еще не решила, подходят ли они мне… – мой голос серьёзен, но брата так просто не проведёшь.

– Или ты им… – смеется он, но сквозь смех слышу напряжение, будто его что-то гложет.

– Или я.

Молчим. Чем старше мы становимся, тем меньше находится слов, что мы можем сказать друг другу. Его взгляды порой красноречивее слов, но я стараюсь гнать от себя такие мысли. Он мой брат, и не более того.

– Так почему ты не остался? Мне так грустно без тебя… – вновь стараюсь, чтобы голос звучал веселее, но выходит плохо. Очень плохо. Глупо казаться веселой и беззаботной, когда говоришь о грусти.

Валера вновь затягивается и спустя секунду с шумом выпускает воздух. Молчит мгновение и тихо отвечает:

– Потерпи… скоро я тебя заберу, сестренка. И мы будем вместе.

Сердце останавливается. Мне кажется, я не дышу, не верю тому, что он говорит. Мы всего лишь брат и сестра, пусть и не кровные. Так не должно быть. Я люблю его как брата. И уверена, что он меня тоже. Что он себе придумывает…

– И уедем далеко-далеко, туда, где нас никто не знает.

Громко выдыхаю, не в силах больше сдерживать дыхание. Это не взаправду.

– Я люблю тебя, сестренка.

Молча нажимаю отбой. Не могу больше слышать его голос, потому что тяжело дышать и даже физически больно. Считаю до двадцати и набираю его номер вновь.

– Ты пропала, – с усмешкой произносит он, как будто прекрасно все понимая. Да что там… Валера всегда все понимает.

Где-то там, далеко, в другом далёком городе, забравшем у меня брата, и спасшем меня от него же, словно сквозь вату слышу веселый женский голос. И тут же короткое Валеркино:

– Я перезвоню…

Валера сбрасывает звонок, а я так и стою возле окна и не сразу понимаю, что плачу.

Вот у кого голос по-настоящему веселый, не то что у меня.

Вновь звонит он лишь спустя неделю. Как всегда расслабленный голос, будто и не чувствует вины, что я так долго ждала звонка.

Я не понимаю его. И никогда не понимала. Валера не тот человек, которого можно понять, раскусить на раз два. Порой мне кажется, что он и сам себя не понимает и не знает. Хотя скорее всего мне просто так кажется.

– Привет, сестрёнка… – как ни в чем не бывало слышу голос сквозь дым, словно сквозь туман, через прерывистое и шумное дыхание. – Как ты?

Молча соплю в трубку, все еще обиженная на брата за обман.

Обещал перезвонить и вот… неделя – это слишком много для меня.

– Да ладно, мелкая, не дуйся. Я же для нас стараюсь. Вот заработаю много-много денег, и мы с тобой свалим в неведомые дали, навстречу розовым пони из твоих снов.

Смеюсь. Не выдерживаю и смеюсь в голос. Знает ведь как меня расслабить.

– Ты главное там особо романов не крути. Оставь немного мне.

Горло перехватывает от его слов. Словно пощечиной каждый звук бьет наотмашь. Грубо. Грубо и жестоко.

– Зачем ты так? – шепчу в трубку, глотая от обиды буквы.

– Ой, да ну… я же пошутил, чего ты?

Он и правда не понимает, что обижает меня такими словами, обращением. Я не понимаю его и никогда не понимала.

***

Я честно стараюсь не крутить романов, слушая старшего брата, как самого важного в мире человека. Я быстро забываю его злые, ужасные слова, потому что люблю его. Он мой брат и никогда не сделает ничего плохого, ничего такого, чего нельзя делать. Я это точно знаю.

Я звоню ему почти каждый день, но разговариваем мы не чаще раза в месяц. Потому что Валера всегда сбрасывает мой звонок. Но я все равно звоню, пытаясь доказать ему свою преданность.

Я точно знаю, что таких как он больше нет на всем белом свете и, если я когда-нибудь выйду замуж, так только за человека, который идеально похож на моего старшего брата.

Хотя вряд ли такое вообще возможно. Таких как он больше нет. Но зачем он все время сбрасывает вызов?..

– Ты там уже нашла себе учителя? – он сегодня расслаблен и вновь позволяет себе шутить над вещами, которые звучат обидно из его уст.

– Прекрати… ты же знаешь, что мне не угодишь. Я не слишком влюбчива, – я уже знаю, как отвечать ему так, чтобы он не слышал в моем голосе обиды.

– Да? Ну-ну…

– Что ну-ну?! – сердито переспрашиваю я.

– Да так, ничего. Послушай, – его голос вдруг становится серьезен как никогда, – Запомни, чтобы не случилось, я никогда тебя не брошу. Слышишь? Все, что я когда-либо делал и делаю – только ради тебя, котенок…

Женский смех обрывает его речь, я же просто молчу, не зная, что сказать или может спросить.

Я не знаю, как я отношусь к брату. В голове все перемешалось в такую жидкую кашу, что можно ложкой вычерпывать.

– Перезвоню, – бросает он, уже привычно прерывая связь.

Что ж, кто бы она ни была, думаю, что Валера не мог ошибиться с выбором. Только вот почему так ноет сердце?

***

Сегодня уже полгода, как Валера уехал за лучшей жизнью. Полгода, похожие на вечность.

Стою у окна, пью утренний кофе и смотрю на зеленую листву старого дуба, чьи ветки так настойчиво стучат в кухонное стекло моей новой квартиры. Я не слышу звонок мобильного телефона, потому что его звук заглушает бормотание телевизора, а когда слышу, то удивленно нажимаю прием вызова. Обычно мама не звонит так рано, она любит подольше поспать.

Прислоняю трубку к уху и весело отвечаю «Привет» …

– Валера погиб, – сквозь беспощадное бормотание слышу осипший мамин голос и не сразу понимаю, что она говорит.

– Что мам? Что ты говоришь? – зачем-то переспрашиваю я, хотя смысл слов уже доходит до сознания, повращая мысли в густой кисель.

– Валера… погиб… – сквозь вату повторяет мама и больше я уже ничего не слышу.

2

Вы когда-нибудь видели, чтобы мир в одно мгновение изменял свои очертания, превращая все белое в черное, а все черное делая еще чернее? Чтобы люди вокруг переставали существовать как вид, а небо менялось с землёю местами? Чтобы мысли застывали на одном моменте и мотали его туда-сюда, словно зажеванную пленку в магнитофоне? Чтобы даже невозможно было вспомнить, а что вообще такое этот магнитофон?..

Что такое жизнь вообще, и зачем она нужна, если ее так легко лишиться?

И что делать, если ты и сам не можешь дальше жить, потому что просто не хватает дыхания?! Как с этим бороться и нужно ли? И как жить, если ты все же решил бороться?

Ни у кого нет ответов на эти вопросы. Советы есть, а ответов ноль.

Валерка погиб где-то там, в далеком большом городе, и все, что мы смогли похоронить, так это обгоревший ботинок с правой ноги, несколько зубов и нательный крестик, некогда серебряный, а теперь почерневший, но все еще узнаваемый. Это крестик подарила ему я три года назад, когда он пришел из армии, и это все, что отдали отцу после долгой процедуры опознания. Впрочем нет, крестик я втайне от родителей оставила себе, поменяв его на другой.

Брат взорвался в чужой машине. Он и еще какой-то парень. В глухом лесу нашли дотла выгоревший автомобиль и то, что осталось от двух молодых мужчин. Следователь, что вел дело, ничего толком пояснить не мог, причин возбуждать уголовное дело у него не оказалось, и нас отпустили спустя неделю домой, пообещав, что за останками мы сможем приехать позже.

Как ни странно, до похорон я держусь довольно стойко, и родители даже думают, нет, уверены, что я что-то принимаю. Даже втайне приглашают ко мне врача. Иначе они никак не могут понять, почему я такая спокойная. А меня будто вакуумом накрыло, как колпаком и так до самых похорон.

Хорошо, что доктор понимающий и знает, как им всё объяснить, потому что сама я не могу.

Папа заказал обычный гроб, будто бы мы хороним самое настоящее тело, а не ботинок и крестик. Так легче. Правда гроб закрытый, но все же так легче. Стандартнее что ли…

Все происходит, словно в кино, где я безмолвный зритель. Вот в наш дом идут и идут какие-то люди, знакомые Валерки по школе, институту, так им и не оконченному, сослуживцы отца и матери. Друзья, непостоянные подруги, всевозможные соседи и просто неравнодушные. Они что-то говорят, кто-то гладит меня по голове, будто я совсем малышка… утешают, просят держаться. А я стою с каменным лицом, вызывая недоумение и тихое перешептывание за спиной. Осуждают. Осуждают за спокойствие… я бы, наверное, тоже осудила, мысленно поставив клеймо на груди «равнодушный».

Отрывки, словно штрихи, важные и не очень детали.

Вот стол, какие-то речи, тряска в машине до церкви, отпевание. Вот ворота, где бабушки с цветами привычно сидят на своих местах.

Могильщики удивляются, почему гроб такой легкий, а я молча смотрю на небо, такое неприлично голубое и весеннее, что хочется орать. Но я не ору, вакуум же. Даже воронье куда-то подевалось, будто вокруг и не кладбище вовсе, а санаторий.

Если поднять голову к небу, задрать высоко-высоко, мимо надгробий, то кажется, что ты на море, только почему-то не слышен плеск волн.

Валера любит море, голубое небо…и тишину.

– Здесь как ты любишь, тихо… – шепчу я, когда гроб опускают в землю.

Последний комок земли и вот уже смерти будто нет. Жизнь вновь бьёт ключом, беря верх над вечным сном, и винтики продолжают крутиться в шестерёнках, будто и не было никакой поломки в часах несправедливой, но всё-таки жизни.

***

Стою у окна новой квартиры и больше всего на свете мне хочется потянуться за этой мерзкой веткой старого дуба, что так навязчиво и шумно бьет в мое стекло, но я сдерживаюсь. Пусть живет. Она как напоминание о прошлом. Нет, не так. Она между прошлым и настоящим, возможным будущим. Вот был Валерка и ветка была. А сейчас осталась только ветка, как памятник.

С портрета, обтянутого черной лентой, с лукавым прищуром голубых глаз смотрит Валера, а я все еще чувствую тот прощальный поцелуй перед его отъездом.

Черт! Все не так. Все в жизни не так и это страшно бесит. Хочется выть и громить эту новую квартиру, но родители не поймут. Хоть что-то останавливает.

Все в жизни теперь не так, знаю, что должно быть по-другому. Было же когда-то?

Только вот как должно быть теперь не знаю.

Кофе не лезет в глотку, но я упорно его пью. Закусываю бутербродом и не чувствую вкуса. Совсем. Но все равно усердно пихаю и его в рот. Надо есть. Еда – это жизнь, а я не люблю смерть. Уж что-что, а ей я точно не рада, пусть катится к чертям собачьим!

А еще иногда мне кажется, что мои мысли похожи на бред интеллигентного художника из соседнего подъезда. Старик каждый вечер тащится на разбитую древнюю набережную в Старом городе, где всегда нет ни души, и что-то там самозабвенно пишет и пишет, бормоча под нос одному Богу известно что.

Художник старый, но не слишком, чтобы сойти с ума от самого факта старости. Я точно знаю, что когда-то давно вся его семья погибла в автокатастрофе и с тех пор он свихнулся. Интересно, я выгляжу так же, когда возвращаюсь с работы домой?

Когда я устраиваюсь санитаркой в больницу, мама плачет. Отец как всегда сурово сдвинув брови, спокойно спрашивает:

– Катерина, ты сошла с ума?

Я молча киваю и даже не пытаюсь объяснить зачем мне это надо. Я просто чувствую, что надо и все тут. А как, зачем…

– Ты же училась… ты же на фортепьяно, на скрипке… ты же картины пишешь… какая больница, Катенька?

Мама беспомощно смотрит на отца, но тот только кривится при виде ее взглядов.

– Пусть работает. Чего уж теперь…

Через неделю после того разговора родители разводятся.

***

Год. Проходит почти год со дня смерти брата, и я заново учусь жить без него, и вроде бы у меня это неплохо получается.

Все проходит и даже смерть отходит на второй план под натиском жизни.

Все меняется, забывается дурное, как обычный страшный сон. Ну было. Ну больно, страшно, обидно. Но ведь было же. Не будет. Когда тебе двадцать четыре – все, что хотят твои разум и тело – это жить. Я же не художник из соседнего подъезда, даже и сравнивать нечего. Мне пока еще есть что терять в этом мире.

Эгоистично, конечно, но… Так должно быть, чтобы мир и дальше крутил свои шестерёнки.

Впрочем, я вновь себе лукавлю. Не так уж мы и близки с братом. Были. В последнее время. Я давно научилась жить без него, хотя не проходит и дня, чтобы я о нем не вспоминала. Но, наверное, и это пройдет когда-нибудь, потому что горечь потери все больше сменяется тихой и светлой грустью и это не может не радовать.

Папа нашел себе женщину вдвое моложе мамы, и мама теперь ужасно переживает это предательство. Двадцать лет вместо – не шутка, особенно когда дело касается молодой и красивой секретарши.

Я жалею обоих. Маму за отцовский подвыверт в сложные для семьи времена. Даже не за сам факт измены. К счастью или сожалению я прекрасно понимаю, что люди не принадлежат друг другу, и имеют право делать выбор по велению своего сердца. Главное делать это не за спиной. Папу мне жаль за мамины истерики и невозможность быть самим собой в такие моменты. Иногда я злюсь на него за то, что вообще увидела мамины унижения и перестаю общаться с обоими на неделю или две.

Вправлять обоим мозги за собой морального права я не вижу, я хоть и взрослая, но все же их ребёнок, и поэтому просто дистанцируюсь на время.

Родители два года назад купили мне евродвушку в новостройке спального района города, впрочем, все районы в нашем городе спальные просто по факту.

Удивительно, что кто-то вообще стал строить что-то новое в этом богом забытом городе. Порой я понимаю брата, почему он уехал отсюда – наш городок настолько мал, что объехать его на маршрутке можно за час-полтора вдоль и поперек. Одним словом – дыра…

Конечно, Валерка хотел другой жизни, тем более что по слухам там, куда он уехал, проживают его родственники с отцовской стороны. В подробности меня никто не посвящал по каким-то причинам, а я и не лезу с расспросами. Впрочем, какая теперь разница?

Уехал, пожил чуть лучше и умер. Что с того?..

3

Летнее солнце ярко светит в окно, то самое, куда уже пару лет стучит ветка старого дуба, и сейчас уже я ей рада.

Тянусь в жаркой, душной постели и чувствую чужую руку на груди. Улыбка тут же сползает с лица, когда я понимаю, чья это рука. Медленно поворачиваюсь, готовая вот-вот взорваться.

Рядом спит Георгий Викторович, он же Гоша, он же участковый нашего района, он же бывший одноклассник и он же бывший в принципе.

– Ах ты, – в злости стаскиваю с него покрывало и выдергиваю из-под головы подушку.

Гоша морщится и тянет все на себя, пока я не оказываюсь слишком близко. Тут же рывком кладет меня на лопатки и беззастенчиво наваливается сверху.

– Не смей! – я рычу, извиваясь под ним всем телом, и ненавидя его всей душой в этот момент.

Я не знаю, как и почему он здесь. Правда. Ну не могла же я сама ему позвонить после вчерашней вечеринки у Лики. Или могла?

Боги, нельзя же столько пить, чтобы совсем ничего не помнить!

С Гошей мы расстались пару недель назвал, когда я уличила его в измене. И не одной, а целой серии измен. Прощать такое непотребство естественно не в моих правилах, и мы со взаимными оскорблениями и претензиями благополучно разбежались.

Были конечно и слезы. Как не быть? Они и сейчас еще нет-нет да проскальзывают, иначе разве бы я ему вчера позвонила? И уж совершенно точно не оказалась бы с этим мерзким типом в одной постели. Да-да, я уверена.

Но эти самые слезы скорее касались поруганной чести и пошатнувшейся после измен самооценки, чем моей неземной любви. Когда-то мы встретились с Гошей на улице, разговорились, это случилось уже после смерти Валеры. Потом еще и еще раз встречались и однажды начали жить вместе.

Сейчас-то я понимаю, что не было никакой особенной любви, симпатия – не больше. И раньше я бы вряд ли стала крутить роман с одноклассником, но тогда…Тогда я готова была влезть в любую авантюру, лишь бы что-то изменить в своей жизни, так что, как говорится, сама дура виновата!

И вот эта моя холодность, моя нелюбовь, кстати, вот это вот все было главным его аргументом, почему он, видите ли, изменять пошел. Не теплая я, видите ли, холодная значит. Любви он моей не чувствовал, гад!

– Погоди, – шепчет Гоша, покрывая мою шею поцелуями, – Не сбегай так сразу.

– Пусти!

Он держит крепко и даже не собирается прекращать. А меня тошнит так, будто сейчас вырвет. То ли от выпитого накануне, то ли от Гоши.

– Ты сама позвонила. Я и приехал…

– Да пусти же ты, придурок!

– Ты же хочешь меня, я знаю. Любишь…

Чувствую его напряжение и все нарастающее желание, в живот упирается что-то твёрдое и я понимаю, что меня сейчас натурально вырвет. Его голос становится все более хриплым, неразборчивым, тело сотрясает мелкая дрожь и в момент, когда он рыча припадает к моей груди, бью в запрещенное место.

Гоша хватает губами воздух, а я быстро скидываю его и, вне себя от злости, скатываюсь с кровати и несусь в туалет.

Спустя минут десять вхожу в комнату и молча указываю бывшему на дверь.

Он злится, но видно, что пыл его явно поутих.

– Какая же ты стерва, Полухина!

– А ты придурок, Георгий Викторович!

– Как знал, что не стоит ехать, но тянет же идиота. Ну что за баба…

Киваю, в бессилии опускаясь в кресло, и молча тупо наблюдаю за его сборами.

– Еще позвонишь! – кричит он в коридоре и через мгновение хлопает входная дверь.

Я вновь остаюсь одна.

***

Когда ты думаешь, что жизнь кончена, не сомневайся, так оно и есть. Ровно, потому что ты так думаешь. Как только ты мыслишь иными критериями, все меняется словно по мановению волшебной палочки.

Мама мирится с папой и где-то плачет в одиночестве секретарша.

Георгий Викторович покидает наш участок, и усердно строит из себя Карлсона, обещая еще вернуться.

Рядом со мной селится симпатичный сосед по имени Толя, а Лика, верная институтская подруга, пьет чай с лимоном на моей кухне и мечтает о принце.

Жизнь в принципе не такая уж и плохая штука, если внимательно присмотреться.

– Где взять идеального мужчину? – с придыханием Лика рассматривает фотографии моего отца в молодости, когда он был еще красивее чем сейчас и не так суров.

– Родить, – отрезаю кусок докторской колбасы, которая со вкусным шмяком падает на хрустящий, еще горячий багет.

Лика основательно подготовилась к приходу ко мне в гости. Булочная по соседству не оставляет и шанса на стройность фигуры, а потому я давно махнула рукой на попытки договориться с совестью и раз в неделю позволяю себе если не все, то многое.

По воскресеньям Лика всегда у меня уже с утра. Ровно в одиннадцать стоит в дверях с сумкой, в которой остывает хрустящий багет белого, пара пирожных эклеров и батон колбасы. Иногда она берет багет с сыром и чесноком, но это совсем уже редко – по праздникам. Я ставлю белый в красный горох чайник, и к ее приходу он уже почти закипает.

Пока Лика моет руки, разливаю «черный, байховый» по кружкам. Белым, в красный горох, таким немодным, что мне это даже нравится. Это чайный набор моей бабушки и вот уже много лет я пью только из него. И только чай.

Когда садимся за стол, слюни практически нависают над блюдцами.

Черный чай, докторская колбаса, хрустящий горячий хлеб…

Это вкусно, потому что не часто и еще, потому что ритуал. Возведи что-либо в ритуальное действо, и оно будет казаться совсем уж необыкновенным и чудесным.

– Родить тоже от кого-то надо! – Лика наставительно поднимает указательный палец вверх и с наслаждением во взоре впивается в покрытый белым шоколадом эклер.

– Ну с идеальными нынче туго… – развожу руками и вновь ставлю чайник на плиту, – Попробуй хотя бы нормального.

– Не… с нормальными тоже туго.

Вздыхаю, припоминая Гошу и папу.

– Бывший в кубе звонит? – она конечно же имеет в виду Георгия, бывшего человека в моей жизни по всем фронтам.

– Слава Богу нет. После того случая как в воду канул.

– Может ты перестаралась с ударом? – Прихлебывает чай и я морщусь. Терпеть не могу этот звук.

– Не думаю. Я не от сердца же. Из потребности вывернуть наизнанку душу. – хихикаю, вспоминая, как задел Гошу мой побег в туалет.

– И то верно. Ну и славно. Потому что нечего наше племя бабское обижать!

Киваю и вновь наполняю кружки, вскипевшей только что водой.

– А с работой что? Ты же не будешь до конца своих дней санитаркой…

Она замечает мой взгляд и качает головой.

– Или будешь? Ну Полухина, это несерьёзно. Будет тебе. Без тебя что ли не управятся?

– Нет. Там рук не хватает, а если еще и я уйду…

– А… – злится Лика, – Ну да. Без тебя-то прям никак. Прям самая главная рабочая единица.

– Может и не самая главная, но обойтись и правда трудно. Врач что ли судно больного вынесет, а?

Лика молчит, как всегда, проигрывая в этом споре. А нечего начинать.

Дуется и дует на кипяток.

Иду на примирение из чувства сострадания к ее тонкой душевной организации.

– Да ладно тебе. Вот найдут мне замену, сразу же и уйду. А пока некому работать не могу я, понимаешь?

Кивает. Конечно понимает, это же Лика. Для нее день, прожитый без нравоучений, прожит зря.

– Ладно уж, работай пока. Но вообще, конечно, Катерина…

Закатывает глаза и с силой впихивает в себя уже невпихуемое пирожное.

– Остановись, – давясь от смеха, тащу хвостик эклера назад, всерьез опасаясь, что подруга сейчас же лопнет.

Лика сдается сразу и разваливается на диване, как сытый ленивый кот.

– Слушай, я тут мужичка одного отхватила, – начинает она, но я тут же грозно перебиваю.

– В смысле отхватила? Их где-то раздают? И почем? Почему ты мне не позвонила?

– Да ладно тебе… это ж фигуральное выражение. Знаешь такое слово?

– Ты мне зубы не заговаривай, рассказывай про своего альфа-самца.

– Да какой там. С виду мачо, в постели кляча.

– И? В чем тогда смысл?

– Пф… у мужика денег куры не клюют. Между прочим нефтяник, а не какой-нибудь там менеджер среднего звена! А то, что конь не ездовой, так что ж теперь, придется медленно везти. Ну не скакун он, не скакун. Тем более у меня сейчас Вадик есть…

– Ох, допрыгаешься ты, Лика! Кто-нибудь тебе уши-то поотрывает, и мне, конечно, будет жалко неразумную подругу. Но знай, виновата будешь сама!

– Не каркай, а?..

Лика обиженно тянется за остатками эклера, но я и тут на чеку.

– Хватит! На вот, огурец съешь.

Протягиваю ей овощ, но Лика с тоской возвращает его обратно.

– Ничего ты, Полухина не понимаешь. Я может принца ищу, принца. Я же не виновата, что одни самозванцы попадаются. А так бы я дома осела, детей бы рожала раз в два года и горя не знала. Понимаешь?

Закатываю глаза и иду мыть посуду. Умом подругу не понять. Кто ж так любовь-то ищет? Но я не продолжаю этот бессмысленный разговор. Девочка она взрослая, ни к чему нам отношения портить. После Валерки она мне самый близкий друг и соратник. Да и кто я такая, чтобы всерьез кого-то судить? Со своими проблемами бы разобраться…