Текст книги "Библиотека современной фантастики. Том 12"

Автор книги: Курт Воннегут-мл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Она все еще продолжала обороняться и, по-видимому, не уловила смысла приведенной им параллели. И тут же перешла в наступление.

– Что ж, Шеферд наверняка представляет собой более привлекательного мужчину, чем Катарина – женщину.

– Я не спорю относительно этого, – в отчаянии сказал Пол. – И вовсе не собираюсь спорить на эту тему. Между мною и Катариной ничего нет, точно так же, как между тобой и Шефердом. Я просто хотел сказать, насколько бессмысленно было бы для каждого из нас подозревать в чем-либо другого.

– Ты считаешь меня неинтересной?

– Я считаю, что ты страшно интересна. И ты это знаешь. Говорил он теперь громко и, выглянув на улицу, увидел, что за ними – за людьми, которые собирались быть наблюдателями, наблюдают посторонние. Бумажный кораблик мчался по быстринам, не привлекая ничьего внимания. – Мы приехали сюда не затем, чтобы обвинять друг друга в неверности, – понизил он голос до хриплого шепота.

– А зачем мы сюда приехали?

– Я уже сказал тебе: чтобы нам обоим легче было увидеть мир таким, каков он есть, а не таким, каким он выглядит с нашего берега реки. Чтобы увидеть, что наш образ жизни принес остальным.

Теперь, после того как Анита успешно атаковала и смутила Пола, а также, удостоверившись наконец, что ее не ругают и не подвергают наказанию, она почувствовала себя хозяйкой положения.

– В моем представлении все они тут выглядят довольно сытыми.

– Но ведь люди, подобные моему отцу, подобные Кронеру, Бэйеру или Шеферду, подобные нам с тобой, лишили их духовных ценностей.

– Видно, не слишком-то много было у них этих ценностей, иначе они не оказались бы здесь.

Это окончательно взбесило Пола. Тонкий механизм, который удерживал его от того, чтобы причинить ей боль, отказал.

– Но ведь если бы не случайность, тут именно и было бы твое место.

– Пол! – Она разразилась слезами. – Это нечестно, – сказала она совершенно убито. – Это совсем нечестно. Не знаю, зачем тебе это понадобилось.

– Плакать тоже нечестно.

– Жестокий ты, вот ты какой – просто жестокий. Если ты хотел причинить мне боль, то можешь себя поздравить – тебе это прекрасно удалось, – она шмыгнула носом. – Должно же было быть во мне нечто такое, чего не было у этих людей, иначе бы ты не женился на мне.

– Олигомеоррея, – сказал он.

Она недоуменно заморгала.

– Это что такое?

– Олигомеоррея – это то, что было у тебя и чего у других не было. А означает это – задержка менструаций.

– И как это ты умудрился заучить такое слово?

– Я нашел его в словаре через месяц после нашей женитьбы, и оно как-то запало мне в голову.

– О! – Анита густо покраснела. – Ты сказал уже достаточно, вполне достаточно, – с горечью произнесла она. – Если ты не повезешь меня домой, я пойду пешком.

Пол пустил машину на всю катушку, с каким-то дикарским наслаждением вслушиваясь в скрежет шестерен коробки скоростей, и повел ее обратно через мост на северный берег реки.

Когда они достигли середины моста, он все еще был разгорячен и взволнован стычкой с Анитой. Когда же они добрались до охраняемого автоматами пространства подле Айлиумских Заводов, разум и угрызения совести взяли в нем верх.

Это его столкновение с Анитой было совершенно неожиданным. И никогда они не вкладывали в свои распри столько желчи. И что самое удивительное, Пол на этот раз был нападающей стороной, а Анита чуть ли не жертвой. Смущенно пытался он восстановить в памяти ход событий, которые привели к этой стычке. Но не смог.

И до чего же бесполезной и ненужной была эта борьба! Под горячую руку, под влиянием момента он наговорил ей таких вещей, которые, несомненно, должны были причинить ей боль, а это, в свою очередь, могло заставить ее возненавидеть его. А ему вовсе этого не хотелось. Ей-богу, он совсем не хотел этого. И надо же было, чтобы он довел ее до такого состояния именно в тот момент, когда намеревался посвятить ее в свои планы.

Сейчас они проезжали мимо дорожки для гольфа. Через несколько минут они будут дома.

– Анита…

Вместо ответа она включила радио и нетерпеливо вертела тумблер, ожидая музыки, по-видимому, для того, чтобы заглушить его слова. Радиоприемник не работал уже многие годы.

– Анита, послушай. Я люблю тебя больше всех на свете. Ей-богу, я страшно сожалею о том, что мы наговорили друг другу.

– Я не сказала ничего похожего на то, что ты сказал мне.

– Из-за этого я готов просто вырезать себе язык.

– Только не пользуйся нашими чистыми кухонными ножами.

– Получилось все очень глупо.

– Ну что ж, наверно, я глупа. Ты проехал наши ворота.

– Я знаю. У меня есть для тебя сюрприз. Ты увидишь, как сильно я тебя люблю и насколько глупой была эта наша с тобой стычка.

– Спасибо, на сегодня с меня уже довольно сюрпризов. Поверни, пожалуйста, машину. Я совершенно измоталась.

– Этот сюрприз стоит восемь тысяч, Анита. Ты все еще настаиваешь на том, чтобы я повернул?

– Ты думаешь, что меня можно купить? – сердито проговорила она, однако выражение ее лица смягчилось в ответ на вопросы, которые она сама задавала себе: «Что же это может быть? Неужели? Целых восемь тысяч долларов».

Пол немного успокоился и, откинувшись на сиденье, наслаждался ездой.

– Твое место не в Усадьбе, милая.

– А черт его знает – может, именно там.

– Нет, нет. В тебе есть что-то, чего никакие проверки и никакие машины обнаружить не в состоянии: у тебя художественная натура. И это одна из трагедий нашего времени – то, что машины не могут определить именно это качество, понять его, развить его и проявить к нему сочувствие.

– Это именно так, – грустно сказала Анита. – Это так, так.

– Я люблю тебя, Анита.

– Я люблю тебя, Пол.

– Погляди! Олень! – Пол включил дальний свет фар, чтобы осветить животное, и разглядел капитана Команды Зеленых, все еще трусившего рысцой, однако теперь уже окончательно выбившегося из сил. Ноги Шеферда передвигались слабо и нерегулярно, а тапочки мокро хлюпали по мостовой. В глазах его не отразилось ничего: он их не узнал и бессмысленно продолжал плестись вперед.

– С каждым шагом он забивает гвоздь в крышку моего гроба, проговорил Пол, прикуривая новую сигарету от предыдущей.

Через десять минут он остановил машину и, обойдя вокруг, открыл дверцу Аниты и нежно предложил ей руку.

– Язычок щеколды на месте, дорогая, и открывает нам новую и более счастливую жизнь.

– Что это означает?

– Увидишь. – Он подвел ее по темной дорожке, как по тоннель, стены и свод которого составляли кусты сирени, к двери низкого маленького дома. Он взял руку Аниты и положил ее на язычок щеколды. – Нажми.

Она, забавляясь, нажала. Щеколда за дверью подскочила, и дверь распахнулась.

– О! Ох, Пол!

– Это наше. Это принадлежит Полу и Аните.

Она медленно вошла, голова ее поникла, а ноздри расширились.

– Это настолько великолепно, что я просто готова заплакать.

Пол торопливо осмотрел, все ли приготовлено как надо для чудесных часов, которые им предстояло тут провести, и обрадовался. Мистер Хэйкокс, по-видимому, в приступе самоуничтожения отдраил все. Исчезли пыль и грязь, остался только чистый мягкий налет времени на всем: на оловянной посуде над камином, на ящике вишневого цвета старинных часов, на черном кованом железе очага, на ореховом дереве и серебряной инкрустации приклада длинного ружья, висящего на стене, на жести керосиновых ламп, на теплом вытертом кленовом дереве стульев. А на столе, в центре комнаты, были приготовлены два стакана, кувшин, бутылка джина, бутылка вермута и ваза со льдом – все это в мягком освещении комнаты выглядело тоже довольно архаично. А помимо всего этого, были еще два стакана цельного свежего молока с фермы, свежие крутые яйца с фермы и свежая жареная курица тоже с фермы.

Пол готовил коктейли, а Анита тем временем кружила по комнате, вздыхая от счастья и с любовью прикасаясь ко всем вещам.

– Неужели это и вправду наше?

– Со вчерашнего дня. Я вчера подписал все бумаги. Тебе здесь в самом деле нравится?

Она опустилась в кресло перед камином и взяла стакан, который он ей подал.

– Неужели ты сам не видишь? Чувства мои буквально рвутся наружу. – Она тихонько рассмеялась. – Он хочет знать, нравится ли мне здесь? Этому цены нет, мой самый бриллиантовый, и ты получил все это за восемь тысяч долларов! Ну и хитер же ты!

– За нашу счастливую годовщину, Анита!

– Мне хотелось бы более сильного слова, чем «счастливая».

– За нашу великолепную годовщину, Анита!

– За нашу великолепную годовщину, Пол! Я люблю тебя. Боже, как я тебя люблю!

– Я люблю тебя.

Никогда не любил он ее так сильно.

– Да понимаешь ли ты, дорогой, что одни только эти прадедовские часы стоят почти тысячу долларов?

Пол чувствовал себя страшно умным. Просто невероятно, до чего же здорово все сейчас складывалось. Радость Аниты по поводу покупки фермы была подлинной, а сам процесс перевода ее из одного дома в другой, от одного образа жизни к другому почти завершился в эти волшебные несколько минут.

– Ведь это именно то окружение, которое подходит тебе, правда?

– Ты ведь знаешь, что это именно так.

– А ты знаешь, в этих часах механизм сделан из дерева? Подумать только! Каждая часть выточена из дерева.

– Не волнуйся. Это легко исправить.

– Хмм?…

– Мы сможем добыть электромеханизм и вставить его в корпус.

– Но ведь тогда все очарование…

Однако сейчас ею завладел дух созидания, и она уже не слушала его.

– Понимаешь, если мы избавимся от маятника, тогда в нижней части корпуса часов можно будет установить электростатический пылеуловитель.

– Ох!

– А знаешь, куда я их поставлю?

Он оглядел комнату, но так и не смог подыскать часам более подходящего места.

– Я полагаю, что эта ниша просто идеально для них подходит, сказал Пол.

– В прихожую! Неужто ты не видишь, что они прямо туда просятся.

– Да здесь нет прихожей, – с удивлением проговорил он. Дверь с улицы вела прямо в комнату.

– В нашу прихожую, глупенький.

– Но, Анита…

– А эта полочка для специй на стене – представляешь, как великолепна она будет, если ящички выдвинуть и посадить в них филодендроны? Я уже знаю одно местечко для нее в гостиной.

– Да, шикарно.

– А эти потолочные перекрытия, да ведь им цены нет, Пол. Это значит, что мы и в комнатах сможем сделать грубо отесанные потолки. Не только на кухне, но и в комнатах. И я готова съесть твой классификационный билет, если в этом умывальнике не уместится наш телевизор.

– Я и сам собирался изжевать его в недалеком будущем, – тихо проговорил Пол.

– А эти полы с их широченными досками – ты представляешь себе, как здорово они будут выглядеть в нашем баре.

– А что мне до нашего бара? – мрачно сказал Пол.

– Что ты сказал?

– Я сказал: «А что мне до нашего бара?»

– А, понимаю. – Она рассеянно усмехнулась, ее сияющие глаза продолжали осматривать комнату в поисках новой жертвы.

– Анита…

– Да? О! Какой великолепный абажур.

– Послушай же меня хотя бы минуту.

– Конечно, дорогой.

– Я купил этот дом для нас, чтобы жить в нем.

– Ты хочешь сказать, чтобы мы жили в нем, в таком, какой он есть?

– Вот именно. Его нельзя изменять.

– Ты хочешь сказать, что мы ничего не можем отсюда вывезти?

– Да, не можем. Но мы можем сами перебраться сюда.

– Это еще одна из твоих шуток. Не дразни меня, милый. Я ведь так радуюсь.

– Я и не дразню тебя. Вот она, жизнь, какой мне хочется. И это дом, в котором мне хотелось бы жить.

– Здесь так темно, я даже не могу понять по твоему лицу, серьезно ты говоришь или шутишь. Включи свет.

– Здесь нечего включать.

– Нет электричества?

– Только то, что у тебя в волосах. Здесь нет электроотопления.

– А камин?

– Топится дровами. И холодильником здесь служит простой ледник.

– Как здорово ты умеешь разыгрывать!

– Я говорю совершенно серьезно, Анита. Я хочу здесь жить.

– Мы умерли бы здесь через шесть месяцев.

– Род Хэйкоксов жил здесь несколько поколений.

– Ты сегодня шутливо настроен, правда? С таким серьезным лицом и со всеми этими разговорами ты только делаешь шутку более правдоподобной. Иди сюда и поцелуй меня, мой милый клоун.

– Мы проведем здесь ночь и завтрашний день, а завтра я займусь работой по дому. Давай попробуем в любом случае.

– И я превращусь в старую добрую толстую фермерскую мамашу и буду готовить тебе на дровах завтрак – кофе, яйца домашней продукции и сливки, домашние бисквиты, залитые тут же взбитым маслом и джемом.

– Будешь?

– Уж лучше я сама сначала утоплюсь в масле и джеме.

– Ты научишься любить такую жизнь.

– Нет, никогда не научусь, и ты это знаешь.

Настроение его опять стало портиться. Это было горькое разочарование, повторялось все то, что произошло всего час назад в Усадьбе. И снова он подыскивал нечто такое, что можно было бы швырнуть ей в лицо, унизить ее. Фраза, которую он произнес, уже давно вертелась у него на языке. Но он произнес ее сейчас не потому, что она была ко времени, она просто невольно вырвалась.

– Неважно, что ты думаешь по этому поводу, – сказал он спокойно. – Я решил уйти с работы и жить здесь. Ты понимаешь? Я собираюсь уходить с работы.

Она охватила руками плечи, как бы сжавшись от холода, и несколько секунд раскачивалась так в молчании.

– Я предполагала, что это произойдет, – сказала она наконец. Я думала уже, что именно к этому ты и стремишься. И надеялась, что все же это не так, Пол. Я молила бога, чтобы это было не так. Но вот дело дошло до этого, и ты сам об этом заговорил. Она зажгла сигарету и сделала несколько резких коротких затяжек, выпуская дым через нос. – Шеферд говорил, что ты это сделаешь.

– Он говорил тебе, что я собираюсь уходить с работы?

– Нет. Он сказал, что ты один из тех, кто способен это сделать. – Она тяжело вздохнула. – По-видимому, он знает тебя лучше, чем я.

– Ей-богу, мне было бы совсем нетрудно приспосабливаться к требованиям системы и продолжать продвигаться по служебной лестнице. Вот вырваться из нее – действительно трудно.

– Но зачем же тогда уходить, если так легко держаться ее?

– Неужели ты не слышала ничего из того, что я говорил тебе в Усадьбе? Ведь именно для того, чтобы ты прочувствовала, как обстоят дела, я и повез тебя туда.

– Вся эта дурацкая история с Катариной Финч и Шефердом?

– Нет, господи, конечно, нет. Чтобы ты поняла: люди, подобные нам, лишили чувства самоуважения всех остальных.

– Ты сказал, что ты чувствуешь себя как лошадиная задница. Вот это я помню.

– А ты никогда себя так не чувствуешь?

– С чего бы это вдруг!

– Твоя совесть, черт возьми, неужели она никогда не мучает тебя?

– А с чего это она должна меня мучить? Я никогда не делала ничего неприличного.

– Давай я попытаюсь это объяснить тебе иначе: ты согласна с тем, что дела обстоят паршиво?

– У нас с тобой?

– Всюду! Во всем мире. (Она умела быть удивительно близорукой. Если только это возможно, она всегда пыталась свести все общие проблемы к себе и к тем людям, которых она лично знала). Например, в Усадьбе.

– А что мы можем дать людям?

– Вот в том-то и дело! Ты сейчас льешь воду на мою мельницу. Вот ты спрашиваешь, что мы можем дать им, как будто все в мире принадлежит нам и только нам дано решать – дать это другим или нет.

– Но кто-то же должен взять на себя ответственность, так всегда и получается, когда кто-то берет на себя ответственность.

– Вот то-то и оно: ведь не всегда было такое положение вещей. Это и есть новшества, и именно такие люди, как мы, их ввели. Господи, ведь у каждого имелись личные способности или стремление к труду, который можно было обменять на то, что людям нужно. А сейчас, когда машины взяли все это в свои руки, появляется некто, кто может предлагать другим все, что угодно. И все, что останется в удел почти всем людям, – это надеяться на то, что им что-нибудь дадут.

– Если у кого-то имеются мозги, – твердо сказала Анита, – он все равно может взобраться на самую вершину. Это очень по-американски, Пол, и этого не изменить. – Она оценивающе поглядела на него. – Ум и нервы, Пол.

– И еще шоры в придачу. – Сила выветрилась из его голоса, и он почувствовал себя сонным и вялым, какая-то сонливость наваливалась на него из-за того, что выпил он больше, чем следовало, из-за взлетов и падений нервного напряжения, а также из-за полного крушения надежд.

Анита ухватилась за борта его куртки и потянула к себе для поцелуя. Пол вяло поддался.

– Оххх… – проворчала она, – ты иногда бываешь таким мальчишкой! – Она опять притянула его и теперь уже не отпускала, пока он не поцеловал ее в губы. – И перестань волноваться, сейчас же перестань, слышишь? – прошептала она ему на ухо.

«Спуск в Мальстром», – устало подумал он и закрыл глаза, отдаваясь единственному течению событий, которое никогда еще не подвело его и всегда обеспечивало начало, середину и приятный конец.

– Я люблю тебя, Пол, – пробормотала она. – Я не хочу, чтобы мой маленький мальчик волновался. Ты никуда не уйдешь с работы, милый. Просто ты сейчас страшно устал.

– Ммм…

– Обещаешь никогда больше не думать об этом?

– Ммм…

– И мы с тобой поедем в Питсбург, правда?

– Ммм…

– И какая команда выиграет на Лужке?

– Ммм…

– Пол…

– Хмм?…

– Какая команда выиграет?

– Синие, – сонно прошептал он. – Синие, клянусь богом, синие.

– То-то, мой мальчик. Твой отец был бы страшно горд тобой.

– Да.

Он отнес ее по широким доскам пола в обшитую сосновыми досками спальню и положил на лоскутное одеяло кленовой кровати. На ней, как сказал ему мистер Хэйкокс, умерло шесть и родилось четырнадцать независимых граждан.

XIX

Удар, нанесенный доктору Полу Протеусу, был недостаточно силен для того, чтобы вышибить его из привычной колеи, уготованной ему его происхождением и образованием, и Пол кое-как дожил до того дня, когда людям, чье развитие еще не было завершено, предстояло отправиться на Лужок.

Пол знал, что приближается момент, когда ему придется либо уйти с работы, либо сделаться осведомителем, однако все это казалось ему нереальным, и, поскольку у Пола не было сколько-нибудь определенных планов на этот случай, он насильно заставлял себя соблюдать спокойствие – без прежней, однако, уверенности в том, что все в конце концов как-нибудь утрясется.

Большой пассажирский самолет после часового пребывания в воздухе развернулся над берегом у устья реки Святого Лаврентия, где сосны подступали к самому морю. Самолет снизился, и уже можно было различить посадочную полосу, а за нею множество охотничьих домиков, со столовой, площадками для тенниса, площадками для бадминтона, площадками для игры в травяной хоккей, каталками и горками для детей и прочими павильонами Материка женского и детского лагеря. А на реке виднелась длинная пристань с тремя яхтами белого цвета, порт отправления мужчин, направляющихся на остров по имени Лужок.

– Ну вот, пора прощаться, – сказал Пол Аните, когда самолет остановился.

– Ты выглядишь великолепно, – сказала Анита, поправляя его синюю капитанскую рубашку. – Итак, какая же команда собирается выиграть?

– Синяя, – сказал Пол. – Готт мит унс.

– Вот, а я здесь тем временем займусь Мамой, пока…

«Дам прошу пожаловать сюда! – проревел репродуктор службы распределения гостей. – Мужчины собираются на пристани. Оставьте свой багаж там, где он находится. Он будет в ваших комнатах к моменту прибытия на места».

– До свидания, милый, – сказала Анита.

– До свидания, Анита.

– Я люблю тебя, Пол.

– Я люблю тебя, Анита.

– Пошли, – сказал Шеферд, который прилетел сюда этим же самолетом. – Пора, наконец, двигаться. Очень мне хочется посмотреть, так ли уж сильна эта Команда Синих.

– Команда Синих, да? – вмешался Бэйер. – Тебя беспокоит Команда Синих, да? А? Белые! Белые, мой мальчик, единственная команда, на которую стоит поглядеть. – Он растянул свою белую рубашку, приглашая их всех полюбоваться. – Видите? Видите? Только за такой рубашкой и следует следить! Понятно? Ага, ага…

– А где доктор Кронер? – спросил Шеферд.

– Он уехал еще вчера, – сказал Пол. – Он включен в состав официального комитета по встрече и находится уже на острове.

Пол еще раз помахал Аните, которая по гравиевой дорожке спускалась к Материку в компании женщин, среди которых были Катарина Финч и Мама Кронер, а также горсточка детей. Целый день самолеты будут доставлять такие же партии.

Упрятанные в девственном лесу громкоговорители разразились песней:

Для вас, прекрасная леди, я подымаю глаза;

Мое сердце, прекрасная леди, для вздохов вашего сердца.

Придите, придите, прекрасная леди, в рай…

Мелодия песни затерялась в щелканье громкоговорителя, раздался кашель, а затем команда:

«Мужчинам с классификационным номером от нуля и до ста предлагается подняться на борт «Королевы Лужка»; тех, у кого номера от ста до двухсот пятидесяти, должны подняться на борт «Жаворонка Лужка»; те же, у кого номер выше двухсот пятидесяти, отправятся на «Духе Лужка».

Пол, Шеферд, Бэйер и остальные служащие района Албани-Троя-Скенектеди-Айлиум поднялись на палубу, где их поджидали прибывшие ранее. Все надели темные очки, которые они теперь будут носить на протяжении двух последующих недель, чтобы защищать глаза от невыносимого блеска реки, от летнего солнца, отраженного в воде, блеска выбеленных домов, блеска белых гравиевых дорожек, белого песка пляжей и белых цементных кортов Лужка.

– Зеленые победят! – выкрикнул Шеферд.

– Правильно, капитан!

Все орали и пели, пароходные машины бурлили и ревели, а три яхты двинулись к острову, выстроившись углом вперед.

Морщась от солнечных лучей, Пол искоса поглядывал на все приближающийся и приближающийся Лужок – горячий, выбеленный и стерильный. Белая змея, как бы опоясывающая весь остров, теперь превратилась в ряд белых кубиков, изолированных построек, из бетонных блоков, которые на жаргоне Лужка, сохранившегося с прежних, менее комфортабельных времен, назывались «палатками». Амфитеатр на севере острова выглядел как глубокая тарелка, а спортивные площадки вокруг него складывались в самые разнообразные геометрические фигуры. Выбеленные камни повсюду очерчивали дорожки и насаждения…

Воздух содрогнулся от резкого, звенящего, грохота. Потом прозвучал еще один. И еще. «Блам!»

Ракеты, запущенные с острова, взрывались прямо над головой. Спустя еще минуту все три яхты уже покачивались у своих причалов, а оркестр заиграл «Звездно-полосатый флаг».

И красное зарево ракет,

И свист бомб в воздухе.

Капельдинер поднял палочку, и оркестранты многозначительно замерли.

«Взззззз! – взвилась ракета. – Трах-та-ра-рах!»

Давали доказательство в ночном мраке,

Что флаг наш все еще там…

Вслед за гимном последовал пестрый калейдоскоп более веселых мелодий: «Запакуй свои беды», «Я в поисках девушки», «Возьми меня на бал, на танцы», «Когда я был железнодорожником».

Вновь прибывшие попали в давку на палубах, пытаясь пожать руки, протянутые им с причала шеренгой пожилых людей, в большинстве своем толстых, седых и лысеющих. Это были Великие Старики – управляющие районами, управляющие провинциями, генеральные вице-президенты и заместители генеральных вице-президентов, а также вице-президенты Восточных и Средне-Западных промышленных районов.

«Приветствуем, вас на борту! – Этим возгласом встречали их сейчас, а именно это приветствие было во все времена. Приветствуем вас на борту!»

Пол понял, что Кронер сохраняет специально для него свое рукопожатие и приветственные слова, и расталкивал народ до тех пор, пока ему не удалось добраться до этой большой руки, пожать ее и спрыгнуть на пристань.

– Очень рад видеть тебя на борту, Пол!

– Благодарю вас, сэр. Это очень здорово – быть на борту. Многие пожилые люди на мгновение умолкли, чтобы с дружеским чувством поглядеть на блестящего юного отпрыска их ныне покойного вождя военного времени.

«Явитесь в здание администрации для регистрации, а затем загляните в свои палатки и проверьте, там ли ваш багаж, прозвучал голос диктора. – Познакомьтесь с вашими соседями по палатке, а затем отправляйтесь на ленч».

Предшествуемые оркестром вновь прибывшие двинулись по усыпанной гравием дорожке к Административному Зданию.

Поперек его входной двери висел транспарант со словами:

«Команда Синих приветствует вас на Лужке».

Раздались выкрики добродушной ярости, и тут же начали строиться живые пирамиды, чтобы сорвать с двери эту вызывающую надпись.

Кто– то из молодых членов Команды Синих хлопнул Пола по спине.

– Отличная идея, капитан! – проревел он. – Этот парень сразу же дает понять им всем, кто здесь главный. И мы им еще не то покажем, увидишь.

– Это уж точно, – сказал Пол. – Таков наш дух.

По– видимому, этот юнец был впервые на Лужке. Вот поэтому-то он никак не мог уразуметь, что флаг этот – дело рук специального комитета, единственной задачей которого было вызывать и подогревать соперничество между командами. Подобные штучки будут теперь встречаться на каждом шагу.

Сразу же за дверью висел зеленый плакат:

«Оставь надежду всяк, не носящий зеленой рубашки!»

Шеферд радостно взвыл и принялся размахивать плакатом, но в следующую же секунду был сбит на пол волной Синих, Белых и Красных.

«Никакого буйства внутри зданий! – строго предупредил репродуктор. – Правила вам известны. Никакого буйства в помещениях. Поберегите свой запал для спортивных площадок. После регистрации явитесь в свои палатки, познакомьтесь с вашими дружками и возвращайтесь к ленчу через пятнадцать минут».

В отведенную ему палатку Пол прибыл раньше своего пока еще незнакомого дружка. Между ними двумя, если верить предисловию «Песенника», возникнет освященное обычаем братство в результате того, что они совместно испытают столько радостей, повидают столько прекрасного и переживут столь глубокое волнение.

Прохлада комнаты с кондиционированным воздухом вызвала у Пола легкое головокружение. Преодолев его, он глянул на табличку величиной с тарелку, прикрепленную к подушке его койки. «Д-р Пол Протеус, упр. Зав. Айлиум. Н-Й», – гласила она. А пониже: «Зови меня просто Пол или гони 5 долларов». Эта вторая часть надписи красовалась буквально на всех таких табличках.

Единственный человек на Лужке, которого нельзя было называть просто по имени, был сам Старик, наследник отца Пола, доктор Фрэнсис Элдгрин Гелхорн. Только его, национального директора Промышленности, Коммерции, Связи, Продовольственных товаров и Ресурсов, куда бы он ни отправлялся, надлежало величать доктором Гелхорном и сэром в любое время дня и ночи.

Потом только Пол разглядел табличку на подушке своего дружка: «Д-р Фредерик Гарт, упр. Зав. Буффало. Н-Й. Зови меня просто Фред или гони 5 долларов».

Пол присел на краешек кровати и попытался побороть странное чувство неловкости или смущения, в которое его ввергнул вид таблички Гарта. Он знал много людей, взять хотя бы Шеферда, которые постоянно во всем видели предзнаменования и вечно беспокоились по их поводу – в рукопожатии начальства, в ошибке, допущенной в их имени в официальном документе, в распределении мест на банкете, в том, что вышестоящий попросил сигарету, в тоне… Карьера Пола до самых последних недель была настолько благополучной и легкой, что размышления над смыслом подобных предзнаменований он считал занятием глупым и бесполезным. Для него все предзнаменования были добрыми или по крайней мере бывали такими до настоящего времени. Однако теперь он уже начал понимать, что могут быть и зловещие знамения, проявляющиеся косвенным образом.

Было ли случайностью, небрежностью или каким-то тонким заговором то обстоятельство, что его поместили в одну комнату с Гартом, вторым кандидатом на должность в Питсбурге? И почему Шеферд был назначен капитаном, когда подобную честь оказывали только тем, кому действительно предстояло подыматься высоко вверх? И почему…

Пол мужественно переключил свои мысли на другое, по крайней мере внешне, и ему удалось рассмеяться, как человеку, которому теперь абсолютно наплевать на систему.

Вошел его дружок, с сединой на висках, усталый, бледный и любезный. Фред Гарт отчаянно старался нравиться всем и каждому, не слишком задевая кого-либо из окружающих, и благодаря этому превратился в полное ничтожество. И продвинулся он по службе именно благодаря этому качеству, а никак не вопреки ему. Ведь время от времени влиятельные личности, поддерживаемые мощными фракциями, добивались одного и того же назначения. А высокое начальство, опасаясь раскола, возможного в том случае, если они отдадут предпочтение кандидату одной клики перед кандидатом другой, называли безобидного для обеих сторон Гарта в качестве компромисса. Считалось – а поскольку это мнение было общепринятым, то, по-видимому, для этого были основания, – что все эти крупные назначения, которые он получал в результате политики компромиссов, приносили ему только одно беспокойство. Теперь, несмотря на свои всего лишь пятьдесят с небольшим лет, он выглядел очень старым – добрый и благожелательный, но слишком слабый и задерганный человек.

– Доктор Пол Протеус! Я хотел сказать – Пол! – И Гарт, покачивая головой, точно он совершает что-то забавное, протянул Полу пятидолларовую бумажку.

– Забудьте об этом, доктор Гарт, – сказал Пол и протянул банкнот обратно. – Я хотел сказать – Фред. Как поживаете?

– Отлично, отлично. Не могу пожаловаться. А как ваша жена и детки?

– Тоже все отлично, благодарю вас.

Доктор Гарт вспыхнул от смущения.

– Ох, боже мой, простите, пожалуйста.

– За что?

– Это было страшно глупо с моей стороны – спрашивать вас о детях, когда их у вас нет.

– Что вы, это с моей стороны было глупо не завести их.

– Возможно, возможно. Хотя это тяжкое испытание – смотреть, как твои ребятишки подрастают, и думать обо всем, что необходимо им теперь, видеть, как они буквально убивают себя, готовясь к Генеральным классификационным испытаниям, а затем дожидаться показателей… – эту фразу Гарт закончил глубоким вздохом. – Мне пришлось перенести сейчас всю эту волынку с ГКИ со старшеньким моим, с Брудом, а ведь мне еще предстоит дважды переживать весь этот кошмар с Алисой и с маленьким Юингом.

– Ну и как Бруд – выкарабкался?

– Хм? О, вы спрашиваете, выкарабкался ли он? У него сердце настоящего мужчины. Он хотел, чтобы все было хорошо, и он так зубрил предметы для этих экзаменов, как ни один другой парнишка в округе. Он сделал все, что было в его силах.

– О, понимаю.

– Ну вот, а теперь ему придется снова сдавать эти экзамены только на этот раз по другим билетам. Он был немножко нездоров, когда сдавал их в первый раз, – последствия какого-то вирусного заболевания. Он совсем немного не добрал очков, и апелляционное бюро в отношении его сделало специальную оговорку. Эту вторую попытку он предпримет завтра, и примерно к обеду аттестат будет у него в кармане.

– На этот раз он, конечно, сдаст, – сказал Пол.

Гарт покачал головой.

– Вы полагаете, что они все же пойдут ему навстречу, не так ли? Господи, видели бы вы, как этот малыш корпел над книжками.