Текст книги "Страсть Исава. Гастрософский дневник"

Автор книги: Курт Брахарц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

5. Белый чай из «Фуджи-сан», [55]55
  «Фуджи-сан»– знаменитый японский чайный домик, построенный Хонъами Коэцу в начале XVII столетия (авт.).


[Закрыть]вермут из сточной канавы, или 9 странных положений

Теплые волны

Я лежу в тине на берегу теплого моря, в мой рот вплывают мелкие твари; волна отхлынула, и они остались во рту, пойманные вершей моих зубов.

Металлические доли

У меня стальное тело, приводимое в движение батареями, состоящее из блоков, состыкованных из следующих друг за другом шайб из различных закаленных материалов.

Ледяные вершины

Житель гор предлагает кубики из бараньего жира, способные обогатить энергией мою духовную жизнь, – однако мало-помалу червь сомнения угрызает меня, и я в конце концов проигрываю спор своему личному бесу-профанатору.

Влага хобота

Сквозь левую ноздрю я вдыхаю из воздушного моря прану, [56]56
  Прано– в буддизме и индуизме: жизненная энергия, протекающая сквозь мировой атман (авт.).


[Закрыть]сквозь правую ноздрю – выдыхаю продукт обмена веществ; моя жизнь вся духовна и происходит выше талии.

Дивное благоразумие

Вкушение необходимо!

Божественная идея

Универсальная опорожняемость – как самоцель, без какого-либо принятия пищи.

Закаменевшие мозги

Я не должен воспринимать свое тело как единую слитную массу без пустот и полостей, но все же – я запутан и неуязвим; если меня взрезать, из меня ничего не потечет (быть может, я – пирог?).

Замкнутый контур

Все трубы замыкаются в себя, все излияния заканчивают свой путь в сосуде, их извергшем, ничто не покинет поверхности, мировая пустыня с солнцем в средоточье, вечное возвращение подобия, немедленное самоубийство.

Больные почки

Превращение сока растений в тексты.

* * *

В теперешнем отношении к материнскому молоку коренится древняя параноидальная идея о яде матери-действительности. Посредством отчетливого, глубоко укорененного в психике представления о молоке как о прототипе подарка этот пример как никогда ясно демонстрирует, насколько далеко продвинулось хроническое отравление нашего тела.

Заметки из Каринтии

Отель «Музиль» в Клагенфурте (по поводу которого «Голь-Миллау» [57]57
  Кулинарный путеводитель по Германии (авторы Голь – Миллау).


[Закрыть]провозглашает: «добрая старая кухня») упражняется в остроумии на своих счетах: «Мы ко всем нашим гостям относимся как к друзьям. Друзьям обычно счетов не выставляют. К сожалению, нынешние тяжелые времена вынуждают нас к неприятным для нас мерам. Мы надеемся, вы отнесетесь к этому с пониманием». Ха-ха-ха! Однако.

Недавно у них прошла неделя «императорской и королевской» кухни. Фазан, кстати, был весьма неплох.

В Клагенфурте я купил экземпляр Dionaea mus-cipula, или венериной мухоловки. За мухами она, однако, явно не поспевает.

Любопытно было бы проследить историю кухонной эволюции, причем начать можно было бы, подобно биологии, – с прасупа. Основой классификации стало бы разделение не между животными и растениями, а между жидким и твердым (или, может, между сырым и вареным?). Эта идея пришла ко мне, когда я сидел в «Музиле» над спагетти с сыром и попытался представить причудливую родословную пельменей. Эх, где же ты, высшая гастрософия, которую следовало бы изучать в высшей школе, по которой можно было бы защищать диссертации, которая стала бы работой жизни?

«Мертвый пес», род псевдопаэльи, без курицы или колбасы, но с японскими водорослями хицики. Я дал этому творению такое имя, потому что страшно воняющие йодом водоросли воскресили в моей памяти сентябрь 1978-го в Йесоло. Там на морском берегу вместе с разными моллюсками и рыбами гнил собачий труп, и никто не думал убирать его оттуда. Народ из кемпинга рядом с ним пускал фрисби. Правда, труп уже едва вонял, он к тому времени изрядно высох, однако именно он в моих глазах стал точкой над «i», закончившей картину запахов и вкусов «итальянского побережья в межсезонье» – картину, вызванную из моей памяти водорослями в обеде.

Заметки из Вены

Музей Класа Ольденбурга выставляет рядом с секс-протезами и китчем большое число всякого рода пластиковых продуктов, что лично я считал преимущественно английским фирменным зрелищем. Молоко в Вене лучше, чем здесь. Однажды заехал к приятелю А., мяснику, в Нижнюю Австрию. Когда я заметил, что он завтракает, обедает и ужинает мясом и колбасой, он рассказал, что ест мясо 364 дня в году, а на 365-й, на Страстную пятницу, мяса почему-то всякий раз не хватает.

Вполне достойное упоминания, можно сказать, почти идеальное среднее между неудержимой идиотической болтовней обычного пишущего о еде газетчика и веселой, но пустой сатирой «Калибана» на Берлинском ТВ (критик с «гамбургерофобией») – вот, по-моему, место для нашего австрийского юмора по тому же поводу. Наши «Беседы на придворной пивоварне» с Самуэлем Шнепфом по ТВ 17/81 нисколько не уступают «У Фабрицио» Вуди Аллена и «Босиком через кухню» Алена Дени. [58]58
  Среди ведущих упоминаемых немецкой, австрийской, американской и французской кулинарных телепередач особо стоит отметить Вуди Аллена (р. 1935), знаменитого американского сценариста, 13 раз выдвигавшегося на «Оскар» в категории «лучший сценарий» и дважды его получившего, актера почти всех своих фильмов и полудюжины чужих, невероятно плодовитого режиссера (тоже оскаровладельца), комедианта-сумасброда, фантастического семьянина и унылого плейбоя-очкарика, попавшего в список 100 сексуальнейших персон всех времен и народов.


[Закрыть]

Заметки из Германии

В Кёльне и окрестностях можно отъесться вволю, и с немалым удовольствием. Однако для этого требуется немалая сообразительность, поскольку, например, за прелестным названием «Небеса и Ад» прячутся горы кровяной колбасы с картошкой, а за «Бравым петухом» вовсе не птица, а сыр. И вообще, чтобы там нормально прочитать меню, нужно знать кёльнский диалект. Кельнера там зовут не как-нибудь, а свинарем, и пиво он разносит, как это называется по-кёльнски, «на жестянке».

В Дюссельдорфе, в старом городе, я напрасно искал местный недорогой «Шперрис». В телефонной книге он был, а из жизни уже исчез. На его месте оказалась какая-то мерзкая забегаловка.

В Дуйсбургском зоопарке поймал себя на том, что, приближаясь к клетке, тут же начинаю размышлять про съедобность содержащегося в ней зверя. Сдерживать себя едва удавалось. Между прочим, в забегаловках немецкого «быстропита» ни с того ни с сего стали готовить «чили кон карне» (тушенное с перцем мясо с бобами).

В Мюнхене я кушал селезеночную колбасу. Кушал потому, что Самуэль Шнепф в «Калибане» сказал, что потерял бы к ней аппетит, пожалуй, только в том случае, если бы задождило дерьмом.

Очень хорошо я покушал, как обычно, во Фрайбурге. Там никому не приходит в голову называть кровяную колбасу «кёльнской икрой». Для такого этот город слишком зануден.

Последнюю неделю я хотел провести в разгульно-гастрономическом путешествии по провинциям Больцано, Венето и Беллуно, однако, как это часто случается, запланированное оказалось не по силам, и пришлось ограничиться парой дней в Каорле и Кортине-д'Ампеццо. В моем представлении, по-настоящему разгульное путешествие – это когда кушаешь самозабвенно, без всякой задней мысли, несмотря на калории и возможный ущерб для желудка. В первых рядах отведанного мною были разнообразнейшие дары моря: деликатнейший «морской чертик», «чикале» или «каноче» [59]59
  Чикале (um.)– креветки-богомолы; каноче (um.).– морские цикады.


[Закрыть]– это такие креветки, разиньки, мидии, «морские гребешки» и моллюски поменьше, называемые «гарузи», сардины с луком – местное фирменное блюдо, и всякие прочие изысканности. Что касается местного вина, жутковатого «Мерло», оно оставляло желать много лучшего. От «морских пауков» я отказался из-за непомерной цены. У них такой панцирь, что платишь, по сути, исключительно за него, а мяса самой запрятавшейся под ним твари – самая малость. Мы как-то в Берлине захотели скушать одного. Купили его в «Ка-Де-Ве», [60]60
  «Ка-Де-Ве»(Kaufhaus des Westens) (нем.)– западноберлинский супермаркет (авт.).


[Закрыть]начали вскрывать при помощи штуковины, похоже только что вынесенной с проходной автозавода (почти все нынешние кухонные приспособления напоминают такие), и, когда мы наконец пробились сквозь броню этой твари, оттуда на скатерть хлынул поток зловоннейшей жижи.

У ресторанов Каорле весьма обширные меню, но в наличии далеко не всё. Блудословие протестующих против массового туризма мне кажется смехотворным: море достаточно велико, чтобы всем хватило места, а что касается гигиены, обеспечения всем необходимым, информации о желательном и нежелательном в местах массового туризма – организованных туристов куда проще обеспечить качественной информацией и обслуживанием, чем независимых отпускников, вынужденных все проблемы подобного рода решать самостоятельно.

В Кортине были на удивление дешевые комнаты, а еда оказалась поразительно дорогой, причем преобладала дичь. В тамошнем магазине я обнаружил весьма похожий на лондонский набор поддельной еды, однако здесь это было преимущественно из воска и пригодно для использования в качестве свечей. Я взял с собой лимон, початок кукурузы, апельсины и – самая лучшая имитация – огрызок яблока. Имелись там и уголки сыра, винные бутылки, тыквы, бананы, целые яблоки, орехи и прочая фальшивая продуктовость.

Досадное происшествие по дороге домой: полдничали мы где-то в Пустертале, и ради улучшения пищеварения решили прогуляться по дорожке, выводящей наверх, на обрыв. Буквально на каждом метре нам попадались желтые грибы, большей частью очень свежие, превосходные экземпляры.

Ингрид захотела прихватить с собой несколько, но я воспротивился, говоря, что – ведь в определении этих грибов мы не слишком преуспели, – вполне возможно, они вовсе не съедобные и, может даже, очень ядовитые. В общем, грибов мы не собрали, а определение труда не составило, как только мы глянули в книгу: козлушки (Albatellus ovinus), согласно книге, вполне даже съедобные и превосходные на вкус. Мы б легко могли набрать килограмм. Плохо оказываться идиотом.

Обширный ангар, земля, покрытая пластиковым ковром, имитирующим дерн, сквозь который пробивается, петляя, искусственный ручей. Ложе ручья так заботливо усеяно камнями, что даже острейший глаз не заметит под ними бетон желоба. Вода делит пространство на две приблизительно равные части, а дальнейшее беспорядочное их деление полувнятно намечено символически исполненными живыми изгородями, цветочными клумбами, лесочком из крошечных елок. Естественно, все пластмассовое, однако исполненное с большой тщательностью. Присутствует всякая мелочь, подделку можно обнаружить, лишь присматриваясь, – лишь когда, удивившись сходству, специально начинаешь искать признаки подделки. Технически совершенные устройства «хай-фай» воспроизводят сквозь искусно скрытые динамики природные шумы: журчание ручья, птичий щебет, далекий перезвон колокольчика. Тихо пахнет свежескошенной травой (налево от ручья) или сохнущим сеном (направо). У главного входа гость находит за кустом буфет в человеческий рост, где предлагаются покрывало и корзинка для пикника. В буфете можно выбрать себе из богатого меню всяческую снедь, от фазаньей грудки до гамбургера, есть и вездесущие непрошеные гости пикника, а именно муравьи, саранча и осы, однако все в зажаренном, приправленном и пригодном для употребления виде. Наполнившие свои корзинки посетители сами ищут себе место где-нибудь на лужайке и расстилают там покрывало. Число мест ограничено (каждому гостю нужно изрядно пространства, чтобы чувствовать себя свободно на природе, а каждой паре, как учит этология, нужно вдвое больше) ввиду необходимости установки телефонного сообщения с буфетом. Ресторан называется «Муравьи! Муравьи!» и не работает в июле и августе.

Касательно чревоугоднической итальянской недели с ее «нечистой» пищей (см. ниже), я устроил себе также неделю постного (то бишь «чистого»), во-первых, чтобы похудеть, во-вторых, чтобы наказать себя за излишества. Это вполне по-католически: страдать не более того времени, что отдал греховной сладострастной разнузданности.

По этому поводу у меня возникли кое-какие мысли о гастрономической мифологии, а именно: существуют кушанья женские и бесполые, но мужских кушаний нет! Женственны аморфные кушанья, по преимуществу супы (заполняющие пустой желудок мягкой теплотой) и лапша (в качестве второго блюда, как гарнир она теряет свою бесполость).

Промежуточную форму с тенденцией к женственности образуют вагинальные кушанья, как, например, моллюски (отнюдь не из-за их формы! Я ассоциирую их скорее с салатом из бычьих языков, который пола не имеет). В нейтральную, бесполую категорию попадают улитки, водоросли, крабы и жирная рыба. Во всех прочих блюдах нет ничего сексуального. Подразделять кушанья можно также на очищающие, функционально жизнеподдерживающие (питающие) и загрязняющие. Принадлежащие к первой категории проникают в тело, прочищая все его пути от рта до пор. К этой категории относятся прежде всего всевозможные луковые: лук-резанец, медвежий лук, головки чеснока. Очищает также вода, при определенных обстоятельствах пиво, а также редька, редиска и сельдерей.

Среди загрязняющего первенствует колбаса – напиханная в кишку (причем, кажется мне, скорее пластиковую, чем натуральную) смесь черт знает чего. Мне кажется, тут самая смелая фантазия не окажется слишком далека от реальности. С другой стороны, гамбургер, пища тоже весьма сомнительная, для меня тем не менее не есть пример загрязняющего. Поедание колбасы есть копрофагия, особенно поедание сортов с грубой, крупночастичной начинкой. Копченая колбаса представляет собой облагороженный вариант продукта, однако суть остается та же самая. Насекомые также «нечисты», потому что слишком малы для различения того, что же у них во внутренностях. Особую категорию образуют грибы (см. раздел «Млекомашина»).

К питающим кушаньям относятся женские блюда, бесполый хлеб и простейшие, незаменимые продукты.

Не попадают в классификацию акульи плавники и водоросли. И то и другое съедобно, но не обладает никаким свойственным прочей еде признаком – не обладает ни вкусом, ни цветом, ни запахом. Это полный ноль.

Мое любимейшее блюдо – спагетти с моллюсками. [61]61
  Блюдо итальянской кухни, спагетти с моллюсками (разиньками, мидиями, устрицами и т. д.) и разнообразной зеленью.


[Закрыть]Это женское кушанье, сочетающее в себе вагинальное и очищающее и не содержащее ничего загрязняющего.

Попытка совместить потребление пищи с выделением текстов представилась мне неким циклом, внутри которого одно переходит в другое. Я даже вообразил себя текстовой машиной, куда с одной стороны поступает совокупность впечатлений, а с другой выходят фразы. Это более чувственно и естественно, хотя, в принципе, то же самое. И когда я вторичным продуктом процесса оплачиваю свою еду, я фактически питаюсь собою же. Будучи автором знаменитых книг о еде, я их все фактически одну за одной загрузил обратно в себя!

Гастрософия и порнография: и то и другое существует вследствие правил и запретов. Рецепты начинаются приказом: «Возьмите то или это»; бабушка требует: «Тарелки любят чистоту!»; мама угрожает: «Будешь есть то, что на столе!»; дети вторят им, агитируя: «Скушай-ка бутербродик с червячками, а то я так тебе задам!»

Все выходные страдал от отравления скверными испанскими устрицами. По радио сказали, что от этого пострадали уже около тысячи человек. После испанских скандалов с подменой оливкового масла машинным и после сообщений о том, как и каким они там торгуют мясом, удивляться нечему.

С другой стороны, эти устрицы далеко не так плохи, как их расписывает молва: мы едим их в очень больших количествах и довольно редко от этого страдаем.

К., трижды в неделю кушающему заготовленные собственными руками грибы, пришла в голову мысль, что все чаще в последнее время ощущаемые вялость и недомогание, вполне возможно, объясняются регулярным потреблением тяжелых металлов и, как следствием этого, накоплением их в организме.

«Уже безвозвратно ушли волнующие мгновения охоты: напряжение, азарт выслеживания добычи, сосредоточенное ожидание в засаде, жаркие споры и составление плана, и кульминация, высочайшая точка охоты, смерть, и риск, и сомнения, и чисто мужское братство охотников». Почему миновали? Эти ощущения сейчас в полной мере можно испытать при ловле магазинного воришки и последующем взывании к его моральным нормам. Это наполовину охота, наполовину коллекционирование (где же тут ужасный полицейский участок? А добыча охотника – воришка, мелкая дичь позднего капитализма). С другой стороны, это проявление материнского комплекса.

Цитата позаимствована из Десмонда Морриса. [62]62
  Десмонд Моррис(р. 1928) – известный английский зоолог, художник и писатель, автор множества популярных книг по психологии, зоологии и этологии.


[Закрыть]В его книге «Человек, с которым мы живем» о еде написаны почти только одни глупости и банальности вроде утверждения, что для пищи синий цвет не годится, поскольку вызывает неприятие, и потому не используется, «несмотря на наличие возможности окрашивать пищу в этот цвет». То бишь если вообразить себе добавочную порцию небесного цвета спагетти с ультрамариновым соусом, то единственной надписью, подходящей для этой картины, будет: «Внезапное отвращение». Что ж, именно это я испытал, взявшись за оную книгу. Я уж лучше предпочту Канетти: [63]63
  Элиас Канетти(1905–1994) – австрийский писатель, лауреат Нобелевской премии 1981 года, автор романа «Ослепление» и научно-публицистического исследования «Масса и власть».


[Закрыть]«Постоянное давление, под которым добыча, превратившаяся в пищу, находится внутри нас, продвигается сквозь теснины нашего чрева, теряя структуру, меняя свойства, обесформливаясь, разлагаясь целиком и полностью, утрачивая все то, что составляет живое и отличает его, теряя самую свою суть, ассимилируется, поглощается, побеждается нами, – вот это и есть наиглавнейшее и лучшее, в этом суть и корень скрытого порождения в нас жизненной силы. Этот процесс столь естественен и самоочевиден, столь независим от нас, так скрыт от нашего внимания и наблюдения, что его легко можно недооценить. Мы склонны отождествлять таящуюся в нас силу с видимой игрой наших мышц, нашими движениями – но это всего лишь крошечная толика ее. Почти вся она в непрестанном усилии, прилагаемом нашими телами для разложения и усвоения. Все чужеродное, попадающее в нас, захватывается, измельчается, поглощается, всасывается нашими внутренностями, и лишь одним этим процессом мы и живы» («Масса и власть»). Когда позже Канетти в этом тексте пишет о вожде, чье главенство принимается мужской группой, мне в этом видится намек на демократический характер сала: откуда кусок ни отрежь, все сало и сало, так и любой избираемый толпой вождь будет плотью от ее плоти, салом от ее сала, и толпа, избравшая его, в бесформенности своей вполне адекватна салу, – до того сало демократично, если не сказать, анархично. Что бы ни есть: черную икру и омаров, трюфеля и устрицы, вальдшнепов и жирных овсянок либо одну лишь картошку со свининой, – единственным зримым и явным свидетельством изощрений и роскоши в еде, утяжеления и крепчания будут возникающие жировые складки – факт, немало раздражающий совершающих подвиги за обеденным столом.

Эта сила обманчива, это тень, призрак, который «представляет собой последнее, крайнее, в общем-то наиболее опасное, зыбкое помещение наших надежд: наше тело» (Ларс Густафсон [64]64
  Ларс Густафсон(р. 1936) – живущий в США шведский писатель, поэт и философ.


[Закрыть]).

Далее к той же теме: у Канетти я нашел, что легкая атмосфера торжественности при всяком коллективном принятии пищи проистекает от взаимной настороженности, слежения затем, чтобы никто никого не съел. Оскаливаются зубы, в руках – опасные инструменты, готовые, того и гляди, вонзиться в плоть соседа. Праздничность за столом происходит только оттого, что от постоянно нависающей угрозы голодной смерти люди избавились лишь несколько столетий тому назад и лишь в очень малой части мира. Надо думать, в коллективном подсознательном эти несколько столетий оставили не слишком сильный отпечаток. В этом и коренится всеобщее и единогласное убеждение, что только больные не радуются хорошей трапезе. Потому и существует нынешний культ застолий: это единственное, что может превратить рыхлое людское сообщество в единое целое. На любой вечеринке после завершения обеда начинается общественный распад.

6

Дядюшка Курт – единственный гость в ресторанном зале. Ему неловко, он смущен, не смеет встать, подавленный пустотой огромного зала.

Над головой его сверкающая люстра, большая, сложная конструкция из стекла и металла, созданная ради увеселения посетителей, – неужели она не будит в нем радости? Увы, это так. Старое рубиново-красное вино в покрытых пылью бутылях в погребке, – разве он не закажет его, не погрузится в ритуал дегустации, наивно подражая знатокам? Разве старший официант, сидящий, заложив ногу за ногу, в ожидании заказа, не прочтет на его лице порицание за пренебрежение своим долгом? Камчатые скатерти, полные, совершенные, сияющие столовые приборы, бокалы, пустые стулья – все вещи, в отсутствие способных ими воспользоваться живущие особой, тайной, самодовольной жизнью покоя, – ужели этому покою не быть нарушенным? Разве эта вилка не вонзится в мясо, этот нож не рассечет плотный мускул? И этот бокал, – он не станет врагом жажды, опаляющей губы, насыщающей солью кровь? Одинокий гость отрывает руки от скатерти, страшась оставить на ней пятна пота, опускает руки по швам, враждебная, мертвая жизнь вещей давит на него, теснит его все сильнее, гостю неловко и страшно, и потому он решает воззвать о помощи к человеку: «Официант! Еще пива!» Движение нарушает покой, тревожит мертвую жизнь вещей, но движение кратко, потревоженные вещи вновь погружаются во всегдашнюю летаргию. Пиво легко льется вниз, в глотку, в место, самой природой для него предназначенное. «Может, все не так уж и плохо, – думает дядюшка Курт, – может быть, у меня сегодня просто плохой день и все пойдет по-другому, когда я встану и выйду наружу, под теплое солнышко».

Однако стул прочно удерживает его, нависший в трех метрах над головой потолок давит на него, свет люстры припечатывает его к месту. Ничто не держит его, но это «ничто» сегодня вязко, как студень, Курт завяз в нем, как крошечный кусочек мяса в гигантском заливном.

Не следовало бы ему так пить. Опустевший бокал поднят, но из него уже ничего не течет. Дядюшка Курт приходит в волнение. Что же будет?

В дядюшкином теле выделяются секреты, пробуждается тайная, скрытая порослью железа, прячущая в себе мужество, горячий пот выделяется под мышками, бежит, охлаждаясь и становясь ощутимым, по женственно-тучным бедрам, нос испускает жижу, слюна собирается во рту в таком количестве, что Курт едва поспевает сглатывать, глаза источают слезы. Единственный гость, он сопит и трясется. Его пенис выстреливает прозрачный, как вода, секрет и белое семя и обмякает, но вместо нервной разрядки в дядюшкином теле распространяется межвнутренностная пустота, она устремляется вглубь и достигает центра дядюшкиного естества. Медленно содрогнувшись вялыми плечами, дядюшка сползает со стула на пол. Когда кельнер подбегает к лежачему, тот уже мертв, он вещь, находящаяся в образцовом согласии со всеми прочими вещами мира, – хотя его ногти и борода еще продолжают расти.

(Это из «Каприччио для Катерины»)

После обеда в Санкт-Галлене. Прогуливался по парку у городского театра. Хотя здание это выглядит как непомерная зоосадовская горка для павианьего упражнения, однако его окружают и заслоняют высокие деревья и бетон не раздражает глаз. Слегка отклонившись от маршрута, обнаружил неприметное дешевенькое местечко, где в меню значилось: «Печенка молодого оленя в масле, энгадинская оленья колбаса, жареные колбаски из косули и олений гамбургер». Как типичный гастроидиот, польстившийся на экзотику, перед таким я не смог устоять, выменял в отеле пригоршню франков и отправился на поиски гастрономических приключений.

Официанточка предложила мне загадочное вино, чье название она, запинаясь, выговорила примерно как «Готтироль», когда же вино явилось предо мной, оказалось, что это «Кот дю Рон». Далее урок швейцарского наречия мне преподали трое аборигенов: они, особо не утруждая себя вопросами, уселись за мой столик, а когда мне принесли еду, хором прокричали: «Приятного аппетита!» Первым был пожилой швейцарец, куривший вонючие сигары, второй – упитанная, но еще привлекательная итальянского вида фрау, третьим – юный пунцово-блондинистый выпивоха, слюняво выпевавший мягкие, округлые словечки. Потом он отлучился в туалет и не смог найти дорогу назад, к столу. Он забрел в самый темный угол ресторана и оттуда принялся взывать о помощи.

Пожилой швейцарец проявил себя остряком. Когда официантка предложила ему «Гамперец», он тут же изрек, обращаясь к ней: «Карашо, ну не есть ли чудесно, когда карашо погамперчено», на что его фрау изрекла, явно имея в виду его ярко-синий, неряшливо повязанный галстук: «Карашо, ну не есть ли чудесно, когда еще и на шею наверчено». После чего она велела швейцарцу заткнуться.

Оленью печень мне подали с мелкой лапшой – было превосходно. Ресторанчик назывался «Беседка».

После я помочился в парке. Несомненно, это значило, что я здорово набрался, – в Швейцарии можно смело идти к психиатру, если вдруг возникнет желание бросать бумажки от жвачки на улице (по крайней мере мне так показалось). А еще швейцарцы в ночных телепрограммах показывают «Маппет-шоу».

Как-то притащил я с прогулки свинушку (Paxillus atrotomentosus) и дождевики (Lycoperdon pyriforme). По поводу свинушки книги о грибах были едины в том, что проку в ней никакого, отзывы были от «съедобного, но без всякого отчетливого вкуса» до «в пищу негодны». Мой гриб оказался кислым и слегка горчил.

По поводу дождевиков один автор заметил, что они «довольно вкусны», второй – что «ничего особенного», четверо ограничились лаконичным «съедобны», один заметил, что вкус у них «деликатный». Результат моей пробы: превосходно! Правда, я пробовал только молодые экземпляры.

Обо всем этом я пишу потому, что и я, и мой знакомый Б. почти одинаково отозвались о приятном на вкус рыжике (Lactarius semisanguifluus), который во множестве книг о грибах упомянут как чрезвычайно интересный с гастрономической точки зрения гриб. Мне кажется, что авторы просто переписывают друг у друга и тем передают и закрепляют предрассудок. Ведь вкус гриба меняется от места, где он растет, от погоды и многих прочих факторов.

Стояли погожие осенние деньки. Я выбрался пораньше в Лангенегг и отправился вместе с С. за грибами. Если сравнивать добычу последней недели с сегодняшней, то нынешний мой урожай оказался довольно-таки скудным: несколько рыжиков, половину из которых можно было выбросить, и в качестве поощрительного приза – целая куча вороночников [65]65
  Cratereilus cornu-copioides (лат.)– вороночник рожковидный.


[Закрыть]да еще парочка убогих дождевиков, подозрительные сыроежки и еще один непонятный трубчатый гриб. В общем, на обед у меня было грибное ассорти. Смешно, но когда ищешь грибы для обеда, находишь просто невероятное количество несъедобных и негодных.

(Начало октября 1961 г.)

С сухим треском вдруг сломались сразу все мои зубы, их бело-голубой фасад выскочил из моего рта, как монета из игрального автомата, – и я, ощутив внезапный ужас, увидел в зеркале на их месте страшные коричневые руины. Но этим не ограничилось: содрогнувшись, я вдруг понял, что катастрофа такого масштаба превосходит реальность, а значит, может случиться только во сне. Придя к такому выводу, я и в самом деле проснулся.

Сну этому было уже с неделю, когда за едой у меня действительно отделилась от дырявой натуральности и вывалилась передняя стенка зубного протеза, и я с ужасом воззрился на сплавленные комки амальгамы, прикрывавшие кладбище в моем рту. Объяснение Артемидора, [66]66
  Артемидор Эфесский –греческий писатель II в. до н. э., автор пространной книги «Толкование сновидений».


[Закрыть]что выпадение зубов предвещает затраты и потерю имущества, скорее всего относится не к некой абстрактной предсказательной силе сна, а к тому, сколько зубные врачи имеют обыкновение заламывать за свои услуги.

– Дорогой мой Кёстебек, – сказал Дамус, увидев наконец содержимое тарелок, – вы уверены, что это можно есть?

– Ну а почему нет? Это можно разжевать, это неплохо наполняет желудок и это не ядовито! Только попробуйте!

– Однако оно же движется!

– Рефлексы – элементарные проявления электрической активности. Угорь шевелится на сковородке и после того, как его разрежут на части.

– Однако, когда угря разложат по тарелкам, он уже больше не шевелится!

Кёстебек схватил вилку и шутливо погрозил ею:

– Я подозреваю, вы просто закоренелый консерватор или вообще ничего не понимаете в изысканном.

– Ну а с волосами-то как?

– Уверяю вас, они совсем не щекочут в глотке. Подумайте о лапше, о том, какой мягкой и приятной она становится, набухая горячей влагой! Следуйте моему примеру, смело отрежьте себе кусочек!

С этими словами Кёстебек действительно отрезал кусочек от содержимого своей тарелки. И Дамус отрезал от своего следом за ним.

– Вы не слышали сейчас никакого шороха? Что-то вроде легкого вздоха?

– Пневматическое явление. Электрическое ли, пневматическое ли, не все ли равно, как, что и почему там движется. Противопоставьте этому механическое! Зачем, по-вашему, природа дала нам челюсти? Хватит разговоров! Вгрызайтесь!

Дамус приставил нож к своей еде – та задвигалась сильнее.

– Оно сопротивляется!

– Режьте быстрее! Вначале всегда требуется некоторая жестокость!

– Жестокость? Жестокость по отношению к чему? К тому, что является просто электрическим и пневматическим феноменом? Это же противоречие!

Кёстебек ответил с набитым ртом, в котором пережевываемая пища, казалось, двигалась независимо от движения его челюстей.

– Мы же говорим совсем о разном. Ну зачем вы так! Вы меня начинаете доводить. Я-то думал, вы искренне обрадовались, когда я заказал вам здешнее фирменное блюдо!

Нервничая, Дамус прибегает к американскому способу еды: быстро режет на мелкие кусочки все, что на тарелке, и смотрит в ужасе на результат. На его лбу выступают крупные капли пота. Мелкие кусочки на тарелке судорожно извиваются.

– Давайте же, давайте хватайте быстрее, а то эта штука потеряет весь вкус!

Дамус втыкает вилку в один из кусков, вытаскивает из шевелящейся массы и запихивает в рот. Это не вкус – это движение на нёбе и языке, сперва жесткость, ребристость, потом покалывание, отдаленно напоминающее шампанское… и вот он начинает опустошать тарелку со все большей скоростью.

Кёстебек от души рассмеялся:

– Ну вот видите, видите, вы уже и сами убедились! – Он нанизал на вилку особенно волосатый кусочек и мазнул им кругообразно по тарелке, подбирая остатки.

Покалывание достигло желудка Дамуса и перешло в приятное, теплое ощущение полноты внутри.

– Китайское название этого блюда означает что-то вроде «Средоточия солнечного сплетения», – сказал Кёстебек, откинувшись назад и закуривая «Гавану».

– Нет, кофе не нужен, – сказал Дамус.

Когда я открыл баночку с приправой для салата и потряс, из ее решетчатого рыльца ничего не выпало. Я отвернул крышечку – и нашел прямо с обратной стороны решетки кокон маленькой гусеницы. Наверное, она еще яичком попала в эту посудину, а вылупившаяся гусеница выжила, питаясь сухой приправой. Этот случай наполняет меня оптимизмом: природа настолько превосходит выдуманную человеком технику, что всего лишь маленькая гусеница может выжить и развиться среди механического, искусственного, иссушенного.

Сезон кончается. Сегодня мы решили последний в этом году раз пойти по грибы. Собрали достаточно для обеда на четверых: по пригоршне рыжиков, лисичек (Cantarellus cibarius), волнушек (Cantarellus ta-baeformis), кучу вороночников и несколько трудноопределимых губчатых грибов – все вместе могло бы стать неплохой трапезой. Однако мы добавили туда целую кучу фиолетовых краснорядовок (Lepista nuda), типичных для этого времени года грибов, которые якобы способствуют снижению кровяного давления. Мне они показались безвкусными до тошнотворности.

Б. и С. завели нового толстого кота. Б. унес его от санкт-галленского хозяина и спас от прискорбной, но обычной для здешних упитанных котов судьбы: старый швейцарский крестьянин, хозяин кота, откармливал его, чтобы было из чего сварить рождественскую похлебку.