Текст книги "Чародей и сын"

Автор книги: Кристофер Зухер Сташеф (Сташефф)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Редкое? – Эстер непонимающе наморщила лоб. – Почему?

– Школы для простого народа мало где встретишь, – объяснил Магнус.

– Везет же кому-то! – вздохнула Эстер. – Хотела бы я родиться в такой деревне.

Неожиданно она одарила Магнуса такой улыбкой, от которой лед бы растаял.

– Почему? – с нескрываемым интересом спросил Магнус – и этот интерес был не совсем познавательного характера. – Разве от полученных знаний жизнь не становится богаче?

– Ой… Наверное, становится, – вздохнула Эстер. – Монахини говорят нам, что Слово Божье обогащает наши души и повышает наши возможности в Царстве Небесном.

– Странная формулировка… – пробормотал Магнус. – Но хотя бы становится понятно, зачем у вас есть школа. А ты хочешь попасть в Царство Небесное?

– Ну… хочу, – снова вздохнула Эстер. – Но только потому, что там нет этих противных костров и жутких мук ада, про который нам тоже рассказывают добрые сестры.

Магнус склонил голову к плечу.

– И тебе не хочется вечного блаженства?

– То блаженство, которого мне хочется, – оно здесь и сейчас. Вернее, могло бы быть… – Эстер посмотрела на Магнуса в упор широко раскрытыми глазами. – А Рай на небесах – это так скучно, если судить по тому, как о нем говорят… Отдыхать на облаках, играть на арфах да распевать псалмы. Тот Рай, которого я хочу, очень похож на этот мир.

Магнус с трудом выдерживал ее взгляд. Интерес и отвращение смешались в его душе.

– Тот Рай, о котором ты говоришь как о земном, очень похож на тот, который, по моим представлениям, настанет потом – но только он будет длиться вечно, а не какие-то жалкие минуты.

Девушка вздрогнула и отвернулась.

– Ты богохульствуешь!

– Вовсе нет. Святые испытывают большее блаженство, нежели грешник, предающийся пороку.

Эстер опасливо посмотрела на него.

– Монахини нам говорят, что блаженство – это только для душ.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – отозвался Магнус. – Но могу тебе сказать из своего опыта: радость плоти – это только ожидание чуда, только наслаждение минутным трепетом, и этот трепет оказывается совсем не таким прекрасным, как ожидаешь. Вот почему развратники вечно в поиске новых завоеваний – они постоянно ищут того, что могут иметь одни лишь влюбленные. Я не могу говорить о полном экстазе, испытываемом истинно любящими друг друга людьми, но судя по тому, что я слышал, этот восторг превосходит простую похоть так, как океан превосходит озеро.

Эстер устремила на него изумленный и зачарованный взгляд.

– Да ты грешник!

– Увы, к моей большой печали. Я печалюсь о моей земной юдоли, а не только о том, что будет в загробном мире. В самой добродетели скрыта величайшая добродетель, да и в целомудрии тоже – хотя, быть может, все обстоит не совсем так, как вам говорят ваши учителя.

– То, о чем ты говоришь, уж точно не из их учения.

– Благодарю. И все же вам повезло, что у вас есть хоть какая-то школа.

– А я бы с превеликой радостью отказалась от такого везения, лишь бы стать свободной! – страстно воскликнула девушка.

Магнус сразу насторожился. Вот он, скрытый мотив.

– Свободной? Ну и что бы тебе это дало?

– Как – «что»? Свободу! – Эстер уставилась на него, раскрыв рот. – Чтобы делать все так, как я хочу, чтобы от меня отвязались родители и учителя, чтобы они не твердили мне то и дело: «Делай так, а вот так не делай!» Хочу танцевать, хочу песни петь, а не псалмы, хочу отведать всех радостей мира!

Все это она говорила, неотрывно глядя Магнусу в глаза.

У Магнуса неприятно засосало под ложечкой, но он постарался взять себя в руки.

– Мы все жаждем такой свободы, – согласился он. – Она приходит с возрастом.

– Нет. Она приходит, когда замуж выйдешь. А потом надо будет мужа слушаться.

– Или жену, – поддакнул Магнус, вспомнив о мужьях, томящихся под каблуком у жен. – Пожалуй, в этом я наивен, Эстер. И все же я мечтаю о таком союзе, в котором муж и жена так радуются друг другу, что живут дружно, им бесконечно приятно быть рядом, и поэтому необходимость сдерживать себя и подстраивать свои желания под желания другого не кажется такой уж тяжелой?

– Я тоже о таком мечтаю, – проговорила девушка, широко раскрыв глаза. – И доводилось тебе встречать таких супругов?

– Да, но их счастье не было вечным. Когда они состарились, у них начались ссоры.

– Старики часто бывают несносны, – согласилась Эстер. – Знаю таких.

– А люди, склонные к злобе, с годами становятся все более и более вспыльчивыми, – со вздохом добавил Магнус. – И все же они как-то живут вместе – в надежде, что сумеют притереться.

– Пока не иссякла любовь, – печально проговорила Эстер и отвернулась, явно расстроенная. – Стало быть, свободы не бывает совсем?

– Нет такой свободы, которую можно получить раз и навсегда – по крайней мере так я слышал. Свободу надо завоевывать снова и снова.

– Как и любовь? – прошептала Эстер.

Магнус кивнул.

– Если судить по тому, что мне довелось услыхать и повидать в жизни, брачный союз – это вовсе не волшебные чары, как многим кажется. Ни благословение священника, ни обмен обручальными кольцами не превратят в одно мгновение неприрученного дикаря в добропорядочного супруга, а вертлявую девицу – в смиренную и верную жену. И уж конечно, если люди не подходят друг другу, супружество не подарит им любви.

Эстер прищурилась. «Что у нее на уме?» – подумал Магнус и продолжал:

– И все же, я так думаю, свобода существует, только муж и жена должны заслужить ее верностью, готовностью всегда прийти на выручку друг другу. – Он нахмурился. – Я понятно говорю?

– Нет.

– Слава Богу. А то я уж испугался, что у меня проповедь получается. В общем, я бы предпочел другие свободы – поскромнее, но повернее.

Эстер озадаченно глянула на него.

– Это какие же?

– Одна из первейших – это свобода мысли. Тогда для тебя хотя бы открыт мир книг – если, конечно, повезет и книг окажется много.

– Мир книг? Да как же в него попасть-то, в такой мир?

– Очень просто. Надо научиться читать и писать.

– Нас такому сроду не учили! При чем же в школе чтение?

Настала очередь Магнусу вытаращить глаза от изумления. Что же это была за школа, в которой не учили ни читать, ни писать?

Он был готов это выяснить. Они с Эстер подошли к церкви. Девушка пробормотала:

– Спасибо, что проводили.

Она поспешила догнать стайку детей и подростков. Магнус усмехнулся. Видимо, он мог вызвать в общине подозрения. Неужели только из-за того, что был приезжим?

Школа представляла собой небольшой деревянный домик рядом с церковью. Но погода стояла теплая, и потому уроки было решено провести на свежем воздухе. Две женщины в черных балахонах вышли из дома, встали перед учащимися и хлопнули в ладоши. Дети тут же притихли и построились ровными шеренгами. Монахини кивнули и с нарочитой благочестивостью опустились на колени. Дети последовали их примеру. Монахини стали произносить «Отче наш». Магнус нахмурился. Слова молитвы несколько отличались от тех, что были знакомы ему. Вероятно, это было связано с тем, что много лет молитва передавалась из уст в уста. Однако некоторые акценты были чудовищно смещены. Вместо «Да приидет Царствие Твое» было спето «Пришло Царствие Твое», а уж последняя фраза была явно не из канонической версии молитвы. Она звучала так: «И соделай нас послушными воле тех священников, которых поставил над нами». Кстати говоря, и у протестантов ничего подобного в этой молитве не было. К тому же монахини произносили слова с каким-то скрипом, что ли… Казалось, у них самих молитва не вызывает восторга. Но они дочитали «Отче наш» до конца и приступили к «Богородице Дево, радуйся». И эта молитва тоже оказалась не такой, к какой привык Магнус. Ему и в голову никогда не приходило, что Христос может получать приказы от Богоматери – по крайней мере с тех пор, как Он вырос. В итоге Магнус решил, как только вернется домой, внимательно перечитать Евангелие – эпизод о свадьбе в Кане Галилейской.

– Томас и Эстер, – сказала та из монахинь, что была старше, – принесите доску.

Томас довольно ухмыльнулся, Эстер постаралась сохранить равнодушное выражение лица. Они вместе отправились к домику школы. Томас сразу же попытался завести тихий разговор с Эстер. Та отвечала ему односложно. Монахини не могли этого не заметить, но все же сделали вид, будто ничего не видят.

– Сегодня мы поговорим о Святой Троице, – сказала монахиня помоложе, встав прямо напротив детей. – О Боге, Отце нашем, Об Иисусе, Его Сыне, и о Духе Божьем, который воспламеняет наши сердца любовью. Итак, если мы живем в Боге, мы должны любить друг друга, никогда не должны произносить гневные речи, не должны бить друг друга, пытаться смеяться над другими, делать им больно.

Она говорила – и ее лицо светилось, а взгляд устремился к небесам.

Но вдруг она резко развернулась, выхватила из складок своего широченного балахона березовую розгу и хлестнула ею какого-то юношу под колени. С губ юноши сорвался короткий вскрик, но он тут же прикусил губу.

– Ты, Нейл Агинсон! – прокричала монахиня. – Думаешь, я не видела, с какой ненавистью ты глядишь в спину Томасу? И не пялься на меня так, а улыбайся, а не то я тебя знаешь как отколочу?

Юноша продолжал смотреть на нее, мстительно прищурившись.

Монахиня постарше встала рядом с напарницей.

– Подумай о своем отце, Нейл Агинсон. Подумай о том, что он должен платить церкви десятину, а также о том, что ему, быть может, придется платить вдвое больше. Итак, пусть любовь наполнит твое сердце. Улыбнись.

Юноша густо покраснел и не без труда растянул губы в деланной улыбке.

– Думай о любви и старайся улыбаться лучше, – сказала монахиня помоложе, глядя на парня с холодной враждебностью. – Ну да ладно.

Она отвернулась, и как раз в это мгновение изнутри школы донесся странный звук – не то треск, не то шлепок. Обе монахини обернулись и, прищурившись, воззрились на дверь. Из школы вышел Томас. Он придерживал край раскладной школьной доски. На щеке у него полыхала алая отметина – след пощечины. За ним следом вышла Эстер. Она держала доску за другой край и шла, высоко подняв голову и отведя плечи назад, – но и не думала улыбаться.

Монахини придирчиво осмотрели парочку, и та, что была старше, гаркнула:

– Эстер! Не будь такой гордячкой! Помни о том, что смирение – это добродетель, которая украшает каждого из нас.

Эстер опустила глаза.

– Хорошо, сестра, – проговорила она, отвернулась и села на свое место на траве.

Вторая монахиня снова обрушилась на Нейла.

– Изгони ненависть из своего сердца, Нейл Агинсон! Знаю, знаю, что у тебя на уме, но говорю тебе: если ты не сумеешь смириться и наполнить сердце любовью, если не изгонишь из него ненависть, то будешь вечно жариться у сатаны на сковородке!

Нейл потупился, понуро опустил плечи. Казалось, правда, что он просто притворяется послушным.

– Бойся похоти, – строго проговорила старшая монахиня. – Бойся искушений плоти. Я знаю, что у тебя на душе. Я видела, как ты таращишься на Эстер.

Эстер покраснела. Она сидела, наклонив голову над грифельной доской, напряженная, испуганная.

– Очистись от нечестивых помыслов! – продолжала разглагольствовать монахиня, обвиняюще подняв руку – а может, и угрожающе. – Изгони из своего сердца даже следы похотливости, чтобы пламя желаний не ввергло тебя в геенну огненную, где Бог выжигает всю нечистоту из душ смертных – выжигает вечно!

Магнус обратил внимание на то, что чем чаще монахини говорят о вечности, тем больше это слово теряет для него значение. Еще он удивлялся тому, почему ни одна из монахинь ничего не сказала насчет похоти Томасу – или они обе думали, что Эстер влепила парню пощечину за разговорчики?

– Прочти «Богородице Дево, радуйся!» десять раз!

Рука монахини опустилась, будто хлыст. Она грозно наставила на Нейла указательный палец.

Нейл, едва сдерживающий возмущение, склонил голову и зашевелил губами. Монахиня одарила его ледяным взглядом и отвернулась.

Она нарисовала на доске два больших круга и обернулась к ученикам.

– Что это такое? – вопросила она.

Ученики ответили сдавленным хихиканьем.

– Молчать! – Монахиня свирепо уставилась на детей. Она побагровела, возмущенно выпучила глаза. – Что вы себе вообразили? Такие маленькие, а уже такие развращенные! Гарольд! Что я нарисовала?

– Ну… Ну… Два кружка, сестра, – промямлил мальчишка лет восьми.

– Лжешь, мерзавец! – взвизгнула монахиня и с чувством стукнула указкой по грифельной доске, которую держал на коленях малыш. Он успел отдернуть пальцы в последнее мгновение. Монахиня взвыла: – Ах вот как? Вот как? Хочешь избежать наказания, назначенного тебе Богом? Нет, ты не сможешь отвернуться от Божьего наказания, а если будешь пытаться, оно вернется к тебе вдесятеро более суровым! Томас, держи его за руки!

Парень с готовность подскочил к малышу. В уголках его губ пряталась довольная ухмылка, но он сдерживался, хотя глаза выдавали его радость. Монахиня десять раз ударила по пальцам малыша указкой, не обращая внимания на его слезы, и отвернулась.

– Пусть ответит тот, кто вчера внимательно слушал урок. Авила!

– Вче… Вчера, – забормотала девочка, – вы говорили вчера про круги, сестра.

Указка взметнулась и ударила девочку по щеке.

– А о Боге я не говорила, Авила? Я не говорила, что Бог – это нечто целое, самодостаточное? А круг разве не целое – сам по себе? – Она развернулась к доске и ткнула указкой в большой круг. – Это Бог!

Кто-то из учеников приглушенно хохотнул, но перед пристально наблюдавшей за детьми старшей монахиней были серьезные, без тени улыбки лица. Только у некоторых ребят подрагивали плечи.

Вторая монахиня предприняла еще одну попытку.

– Зачем Бог создал нас?

– Для… того, – залепетал какой-то мальчик, – ч-чтобы у него были игрушки и чтобы Он играл в них.

– Что?! Ты думаешь, что Бог-ребенок? Нет, нет! У Него нет времени на игры – и ни за что бы Он не осквернил Небеса смехом и криком. В тебе сидит бес, Рори! Ты будешь исповедоваться и получишь наказание, пока другие будут обедать! Нет, Бог создал нас, чтобы мы любили его и служили ему, чтобы Ему было кого любить – ибо если ты не будешь любить Его, он швырнет тебя в самую глубь геенны огненной! Теобальд!

Десятилетний мальчик испуганно уставился на монахиню.

– Ч‑что, сестра?

– Ты шептался с Харлем!

– Нет, сестра! Я только поглядел на него!

– А он – на тебя, и еще вы долго гримасничали и кривлялись. Это так же гадко, как шептаться, и даже хуже, потому что вы хотите рассмешить других и отвлечь от Слова Божьего! Вы останетесь, когда все пойдут домой, и будете скрести пол в школе! – Она развернулась к доске. Похоже, пыталась успокоиться. – А теперь… Теперь давайте поговорим о милости Божьей. – Она взяла указку и ткнула ею в большой круг. – Это будет Бог Отец. – Затем она нарисовала лучи, исходящие от большого круга. В итоге получилось нечто похожее на солнце. – А это – Святой Дух, проявление любви Бога к нам.

Вдруг она резко обернулась.

– Теобальд! Что это ты насупился?

Озадаченный взгляд тут же сменился затравленным.

– Но… Но, сестра… Разве Святой Дух – не отдельно от Бога?

– Нет, тупица! Как же Святой Дух может быть отдельно от Бога? Святой Дух для Бога – это как моя любовь к тебе, а твоя – ко мне!

Мальчик не смог до конца совладать со своим лицом. Было видно, что монахиня его не убедила, но все же он постарался изо всех сил, чтобы не выказать этого. Монахиня оценила его старания и отвернулась к доске.

Магнус глубокомысленно кивнул. Верования этих людей согласовывались с их церковной службой. К каким бы христианам они себя ни причисляли, католиками они не были. Адепты римского католичества верили, что Святая Троица – это Бог, единый в трех лицах, и эти три лица существуют отдельно друг от друга, как листочки трилистника клевера, но при этом более едины, чем все растение целиком. А эта монахиня фактически утверждала, что Святого Духа не существует. Дальнейшие объяснения только утвердили Магнуса в этой мысли.

– Этот Святой Дух, в знак желания Бога иметь сына, окутал Деву Марию и затеплил в ней чадо. Это чадо появилось на свет в Рождество и было наречено Иисусом Христом. Поэтому он стал сыном Бога – но только не ошибайтесь и не считайте Христа Богом! Он был человеком, только человеком – святым, и даже более чем святым. Он был совершенным человеком – и все же лишь человеком.

Дети сидели смирно и слушали, казалось бы, внимательно. Но некоторые все же со скукой глазели по сторонам. Они явно слышали об этом раньше.

И Магнус тоже. Это называлось Ариановой ересью.

– И Бог наполнил Марию Своей Любовью, которую мы называем Святым Духом, – принялась подводить итог монахиня. – И Христос родился… Герман! Не распускай руки! – Она наклонилась над беднягой-мальчишкой, чья рука потянулась к «конским хвостикам» девочки, сидевшей впереди. Указка пребольно ударила мальчика по пальцам. Он взвизгнул, а монахиня со вздохом обратилась к своей старшей напарнице: – Да что такое сегодня творится с этими детьми? Неужто мы ослабили нашу бдительность? Уж не прокрался ли дьявол между ними, покуда мы учили их? Зачем он явился? И как?

– Не дьявол, – возразила старшая монахиня и устремила взгляд на Магнуса поверх голов учеников. – Но там стоит какой-то незнакомец и давно следит за нами. Это из-за вас, молодой человек, эти дети так распустились!

Магнус подумал и решил, что монахиня, пожалуй, права – вот только причину плохого поведения детей она определила неверно.

– Я должна попросить вас удалиться, – заявила старшая монахиня и направилась к Магнусу. – Если вы желаете поговорить с нами о вере в Бога, мы с радостью ответим на ваши вопросы – но после того, как закончится урок.

Чем ближе подходила к Магнусу монахиня, тем более неуверенной становилась ее походка. Он встретил ее невеселой усмешкой, а глаза у него сверкали так, что она не выдержала и остановилась футах в десяти от него. Как только она остановилась, Магнус учтиво поклонился.

– Не стану мешать вам, сестра. Конечно, я уйду.

Он развернулся и направился к лесу – честно говоря, с облегчением и даже, пожалуй, с радостью.

Сделав десяток шагов по подлеску, Магнус свернул в сторону и вышел к тропинке. Он оглянулся, посмотрел на школу – думал, что отец стоит где-нибудь там. Но нет, отца не было видно – только ученики и монахини. Магнус озадаченно сдвинул брови, оглянулся на лес – нет, и там отца тоже не оказалось.

Что ж… Может быть, отец выказал ему доверие, решил, что с ним ничего дурного не случится. Магнус улыбнулся и вернулся в деревню.

Отца он обнаружил на лужайке посередине деревни. Род держал в руке ковшик и о чем-то болтал с крестьянкой. Магнус вспомнил о том, что прежде отец частенько переодевался жестянщиком, и улыбнулся, оценив хитрость своего старика – ну нет, не старика, конечно, просто более старшего и многоопытного человека. Он подождал, пока отец и женщина закончат разговор. Род собрал инструменты и собрался уходить. Только тогда Магнус подошел к нему.

– Опять втираешься в доверие к домохозяйкам, отец?

– А? – Род обернулся, застигнутый врасплох, и улыбнулся. – О. Это ты. Да, сынок, втираюсь помаленьку. А как еще хоть что-то разузнаешь? Ну а ты как?

– Я выбрал более прямую дорогу к знаниям. Я ходил в школу.

– Да-да. Я сначала пошел за тобой, понаблюдал минут пять. Больше не выдержал.

Магнус кивнул.

– Ты всегда не выносил жестокого обращения с детьми.

– Верно. За исключением тех случаев, когда я выхожу из себя. – Тень пробежала по лицу Рода. Он пытливо взглянул на сына. – И еще я плоховато переношу психологическую накачку.

– Понимаю, отец. Но меня гораздо больше смутило лицемерие.

– Да. Что есть, то есть. – Род зашагал рядом с сыном. – Но я – старая кляча, сынок. Теперь я не так удивляюсь лицемерию.

Магнус нахмурился.

– Но его нет ни у тебя, ни у мамы, ни у эльфийского короля Брома О’Берина, ни у их величеств.

Род пожал плечами.

– Это всего-навсего означает, что тебе повезло и ты имеешь дело с приличными людьми, которые сводят свое лицемерие к минимуму. Но до некоторой степени его не избежать, сынок. Всякий, кто верит в две противоречащие друг другу ценности, неизбежно является лицемером и ничего с этим не может поделать. Однажды ты поймал меня на этом – помнишь?

Магнус запрокинул голову, уставился в небо, попытался вспомнить. Через несколько минут он кивнул.

– Я заметил, что ты обвиняешь тех, кто пытается навязать другим собственную форму власти, в то время как сам всю жизнь посвятил тому, что подталкивал народ Грамерая на путь демократии.

Род кивнул.

– Могу ответить на это только одно: я‑то все-таки подталкиваю, а они навязывают. Правда, не уверен, что разница так уж велика.

Магнус усмехнулся.

– Совсем не велика, если учесть, с каким религиозным пылом ты рассуждаешь о самоопределении.

– Верно. Но ведь я просто помогаю людям определить ту форму общественной жизни, которую, как я уверен, они и сами бы выбрали, – разве нет?

– Но похоже, что твои враги, анархисты из будущего, свято верят, что люди, будучи предоставлены сами себе, предпочли бы раздробить Грамерай на отдельные, воюющие между собой деревни. Другие твои враги, футурианцы-тоталитаристы, уверены в том, что народ выбрал бы диктатуру.

– Не совсем так. Они уверены в том, что можно одурачить людей и насильно навязать им такие общественные уклады.

– А ты непоколебимо уверен в том, что народ Грамерая непременно выберет демократию?

Род вздернул бровь.

– Я разве когда-либо выказывал хоть йоту скептицизма по этому поводу?

Магнус ухмыльнулся.

– Ну разве я не справедливо обвинил тебя в лицемерии?

– Вполне справедливо. Но если я честно и откровенно верю в самоопределение и столь же честно и откровенно верю в то, что демократия – это самый лучший путь для народа, какой у меня выбор?

– Никакого, кроме того, чтобы, умело управляя людьми, добиться того, чтобы они сами доросли до демократии. – Магнус понимающе кивнул. – Да, теперь я вижу: лицемерие неизбежно. Ведь если бы тебе пришлось воздерживаться от деятельности во имя демократии из почитания самоопределения, ты все равно был бы лицемером, правда? Да, понимаю. – Он вдруг резко взглянул на отца. – А я в чем лицемерю?

Род покачал головой.

– Пока трудно судить. Все зависит от того, что станет делом твоей жизни. Пока ты к этому даже не приступал. Да и о своих личных убеждениях ты не очень-то откровенничаешь.

– Неохота ссориться, – пробормотал Магнус.

Род невесело кивнул.

– Наверное, ты прав. Ладно, поймай меня как-нибудь в хорошем настроении и расскажи, о чем ты думаешь. Ладно, сынок? Мне действительно интересно.

Магнус тепло и немного удивленно улыбнулся.

– И ты вправду к этому отнесешься, как к признанию друга, и не станешь пытаться меня перевоспитывать?

Род некоторое время шагал молча.

Потом он кивнул.

– Да. Если это нужно для того, чтобы узнать, о чем на самом деле думает мой сын, – да. Если ты будешь помнить о том, что мое молчание – не знак согласия или одобрения, я обещаю, что просто выслушаю тебя и не буду пытаться втолковывать тебе истину.

– Даже обиды не выкажешь? – Магнус покачал головой. – Нет, отец. Не знаю, смогу ли я решиться причинить тебе боль.

Род вздохнул.

– Ладно, попытка – не пытка. Скажи мне честно и откровенно, каково твое мнение о государственном устройстве в этой деревне.

– Не могу, потому что пока у меня нет такого мнения – вернее, есть, но я ему еще не доверяю. Я видел разъяренного церковника, жестоких монахинь и девушку, которая изнывает под игом чужих авторитетов, – но разве не все в ее возрасте этого не любят?

– Не… – Род не договорил – вовремя прикусил язык.

Магнус улыбнулся.

– Хотел сказать: «Не все»? Что ж, может быть, и не все. Помимо всего прочего, я еще не знаю, что местные жители думают о своем благочестивом епископе.

– Нуа я знаю. Конечно, исследование общественного мнения пока носит самый предварительный характер. Что люди могут выболтать жестянщику, то я и услышал. Но насколько я могу судить, большинство крестьян существующее положение дел вполне устраивает. Наверняка здесь найдется несколько недовольных – вроде того самоубийцы, которого схоронили вчера утром, и его отца, пожалуй… – Род помрачнел, справился с возмущением и продолжал: – И все же большей частью люди здесь довольны тем, что живут по указке церковников и в соответствии с собственной версией Библии. Они даже не имеют ничего против того, что епископ публично срамит их с амвона – хотят осознавать, насколько они никчемны, потому как это повышает их шансы попасть в Рай.

Магнус неприязненно поежился.

– Какой же у них перевернутый катехизис. Ересь проповедуется под видом Священного Писания, и те, кто это проповедует, сами не осознают собственного лицемерия!

– Большинство людей его не осознают – вот почему истинная Церковь учит нас тому, что мы должны постоянно изучать собственным разумом.

– «Не изучая жизнь и жить не стоит»? – Магнус улыбнулся. – Отцы ранней Церкви почитывали Платона, верно?

– Тебя эти сантименты не устраивают?

Магнус покачал головой.

– По крайней мере Церковь преклоняется перед четкой логикой. А этот «епископ» заботится только о том, чтобы у него внутри все было хорошо.

– «Внутри» – это ты мягко сказал. А вот тот бедолага-подросток, которому нынче так досталось за то, что он приревновал к другому парню свою подружку, – он небось снаружи не очень благосклонно наказание воспринял. – Магнус резко глянул на отца, но Род продолжал: – Вот такого лицемерия я не выношу: проповедуют милосердие и любовь, а потом разворачиваются и кого-то прилюдно унижают.

Магнус такое тоже ненавидел, но услышав такие речи от отца, был готов взбунтоваться и встать на защиту монахинь, хотя и у него они, естественно, никакого восторга не вызвали.

– В любой социальной группе должна существовать какая-то дисциплина, отец.

– Дисциплина – да, согласен. Но ее можно добиваться без ненависти, без радости при виде страданий жертвы. Я мало уважаю тех, кто проповедует любовь и понимание и при этом вынашивает в сердце месть. Думаю, и говорить не стоит о том, что этот юноша – один из недовольных.

– Почти наверняка, – согласился Магнус. – И все же, по-моему, большинство учеников не видят особого конфликта между проповедью и жизнью.

– Никаких. И у взрослых тоже. Такое впечатление, что у них в мозгу два отделения. Одно для «религии», а другое для «практических нужд», и они не видят противоречия в том, что живут в согласии то с тем, то с этим. Церковь – церковью, а дело – делом.

– Но разве Христос не об этом говорил? Что-то насчет того, чтобы левая рука не ведала о том, что делает правая?

– У большинства людей это получается вполне естественно, но ты попробуй по этому принципу сыграть на пианино. Но ты пойми: с твоей стороны это нечестный прием. Ты читал Библию.

– А эти люди – нет, – задумчиво проговорил Магнус. – Они слышали только то, чем с ними готовы поделиться церковники.

– Есть такое дело. Кроме того, я вовсе не уверен в том, что местная копия Библии – та самая, которой пользуется истинная Церковь.

Магнус посмотрел на отца, сдвинув брови.

– Эти люди не считают себя католиками?

– Хороший вопрос. Я его себе задавал. Ответ отрицательный. Они считают себя просто христианами. Конечно, это ничего не значит – до Реформации любой в Европе так бы про себя сказал. Но когда я спрашивал людей, непогрешим ли Папа, все как один отвечали: «Да, и епископ глаголет устами Папы».

– Интересно, знает ли об этом Его Святейшество, – пробормотал Магнус.

– Сильно сомневаюсь. Честно говоря, есть у меня такое намерение… Словом, хочу, как только мы выберемся из этих лесов, наведаться к аббату ордена Святого Видикона и натравить его на них.

– Рассказать обо всем аббату, чтобы он прислал сюда дюжину монахов и чтобы они принялись убеждать дерзкого прелата в ошибках его учения? – Магнус возмущенно уставился на отца. – Нет, ты не станешь этого делать, отец!

Род, в свою очередь, возмутился:

– Почему же?

– Потому что ты сам только что сказал, что люди здесь в основном довольны своей жизнью и тем, как ими правят, а монахи наверняка свергнут этого епископа. Хуже того! – Магнус от предчувствия беды широко открыл глаза. – Как только они попытаются это сделать, епископ объявит, что равен аббату, и поднимет народ на войну против монахов!

– Тогда они уйдут, а потом вернутся с войском. – Род мрачно кивнул. – Да, от этого никуда не деться. Но не могу же я позволить ему и дальше тиранить этих людей!

– Разве ты не искренне веришь в самоопределение, которое проповедуешь на словах?

– Наверное, все же не до конца, как ты, – но все же верю. С другой стороны, есть такая неприятная малость, как то, что епископ угнетает тех, кто с ним не согласен.

– Таких, как тот несчастный отец, которого мы видели вчера?

– Да. Я о нем подумал. А еще – о том парнишке из школы, о девушке Эстер из трактира, в которую он явно влюблен.

Магнус помрачнел.

– А если есть они, то найдутся и еще обиженные. Но разве мнение большинства – не главное?

Род приготовился возразить, но представил последствия возражений и умолк с раскрытым ртом и погрузился в отчаянные раздумья.

Магнус наблюдал за ним, сохраняя почтительную серьезность.

– Главное, – в конце концов проговорил Род. – Но это вовсе не значит, что большинство должно относиться к меньшинству деспотически.

– Это называется «тиранией большинства». – Магнус кивнул. – Ты и раньше об этом говорил, и Векс на уроках тоже. Алексис де Токвиль[7] – у него об этом было?

– К сожалению, такое встречается до сих пор. Подозреваю, что Векс ознакомил тебя и с обратной стороной такого положения дел.

Роду Векс эти возражения вдалбливал неоднократно.

– Да. Он говорил, что подобная тирания уравновешивается правами личности, которыми человек наделяется при рождении. Но ведь те, кто не согласен с властью епископа, всегда могут уйти, правда?

– У меня такого впечатления не сложилось, когда я слушал его проповедь на похоронах – если эту демагогию можно назвать проповедью.

– Я ее так не называл, – пробормотал Магнус.

– Знаю. Так ее назвал я. Но может быть, нам стоит обсудить тему этой проповеди, прежде чем сделать окончательные выводы относительно справедливости здешней жутковатой маленькой теократии.

– Это определенно теократия – в том смысле, в каком принято употреблять это слово, то есть «власть священников», – отозвался Магнус. – Но уж точно его нельзя в данном случае трактовать буквально – как «власть Бога».

– Нет. Верное слово – «иерархия», то есть «правление священнослужителей», но этим словом принято обозначать всего лишь расстановку сил в обществе. – Род удивленно покачал головой. – А некоторые еще думают, что семантика не имеет никакого значения! Пойдем, сынок, давай-ка разыщем осиротевшего и всеми покинутого отца!

Магнус остановился.

– Прости, отец, но я к этому не готов.