Текст книги "Рыцарь золотого веера"

Автор книги: Кристофер Николь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 2.

Лучше нам не нарушать обычаев этой страны, Мельхиор, – решил Уилл. – Ведите нас, мисс Магоме.

Девушка взглянула на хатамото, который произнёс несколько слов по-японски. Улыбнувшись, она поднялась на ноги, спрятав руки в широких рукавах халата. Жестом она пригласила следовать за ней, и Уилл понял, что гостиница хотя и узкая, но вовсе не такая маленькая. Она уходила в глубь двора на неопределённое расстояние. Девушка бесшумно шагала по коридору, по правую руку которого находился ряд маленьких комнат – таких же странных, как и сам дом. Ни в одной из них не было видно мебели, за исключением циновок на полу.

Миновав несколько таких комнат, Магоме Сикибу остановилась у закрытой двери и произнесла что-то. Голос её, высокий и очаровательно мелодичный, прозвучал на удивление громко. Дверь открылась, и их встретили ещё две молодые девушки, склонившиеся почти до земли. Они оказались в задней части гостиницы, выходившей в маленький садик, окружённый белой стеной. Здесь не было подстриженных кустов и цветочных клумб, как на родине. Ряд аккуратных кустиков был разделён узкой дорожкой из гладких округлых камней; дальше, в углу, росло несколько крошечных деревьев, неизвестных Уиллу.

И всё же было очевидно, что сад требует скрупулёзного ухода и получает его. Следуя через кусты за своими тремя провожатыми, Уилл заметил, что деревья посажены на искусно сделанном возвышении в дальнем углу сада. Хотя это возвышение едва имело двенадцать футов в поперечнике, оно было спланировано как самый настоящий парк – с крохотной моделью домика, примостившегося среди деревьев на берегу ручья, впадавшего в крохотный пруд в центре.

– Какая красота, – произнёс Мельхиор. – Правда, Уилл, я поражаюсь фортуне, приведшей нас сюда.

Да, красота. И всё же Уилл настолько привык быть настороже и ожидать опасности в любой ситуации, что и сейчас не мог отделаться от чувства, будто за каждым кустом скрывается что-то враждебное.

Они дошли до конца дорожки и упёрлись в два низких и маленьких помещения, похожих на сарайчики. Одна из девушек открыла правую дверь.

Уилл взглянул на Мельхиора.

– Что ж, если уж мы зашли так далеко, можно и посмотреть, что за омовение они нам приготовили. Похоже, мы не получим еды, пока не подчинимся их законам.

Нагнув голову, он шагнул внутрь. Потолок был слишком низок, чтобы выпрямиться в полный рост, но комната оказалась довольно просторной и полной горячего пара. Впечатление было такое, будто шагнул внутрь раскалённой печи: пар поднимался прямо из-под пола, сделанного из деревянных планок; они находились на некотором расстоянии друг от друга, так что пол скорее напоминал решётку. Под ним была глубокая траншея, вырытая в земле. В дальнем конце комнаты над полом поднимался огромный дымящийся чан с водой, куда могли бы поместиться сразу несколько человек. Коснувшись его плечом, рядом встал Мельхиор. К их изумлению, три девушки вошли вслед за ними и закрыли дверь. – Это же неприлично, – прошептал Мельхиор. – Мне это не нравится.

Уилл увидел, как Магоме Сикибу подошла к чану и опустила в него руку. Попробовав воду, она стряхнула капли с пальцев и, улыбнувшись, склонилась в поклоне. Взглянув на их одежду, она произнесла что-то по-японски.

– Похоже, нам придётся залезть в один чан, Уилл, – сказал Мельхиор.

– По-моему, вода вполне тёплая. Да и не мешало бы нам искупаться. – Уилл, в свою очередь, поклонился с улыбкой на лице. Выпрямившись, он двинулся к двери, чтобы выпустить своих провожатых, но с удивлением обнаружил, что она заперта. Одна из девушек возникла перед ним, улыбаясь, как и её хозяйка, и вознамерилась снять с него рубашку.

– Уилл! – завопил Мельхиор, которого тоже раздевали. – Что это значит, Уилл?

– Что это значит? Это значит…

Но девушки продолжали свою работу без тени бесстыдства или похотливости, с вежливой настойчивостью и деловитостью осторожно снимая каждый предмет одежды и с явным отвращением бросая его на пол, прежде чем продолжить своё занятие.

– Честное слово, – сказал Уилл, – у меня нет сил сопротивляться им, Мельхиор.

– Значит, нас проклянёт Господь. Проклянёт! – простонал голландец.

А Магоме Сикибу всё стояла, улыбаясь, у чана. Она тревожила Уилла даже больше, чем две девушки, которые, очевидно, были только служанками. Теперь он был обнажён. В конце концов, подумалось ему, даже хорошо, что он теперь так ослаб и его мужская сила значительно меньше обычной. И всё же, решил он, лучше скрыться в ванне, и побыстрее. Он кинулся к чану, но был остановлен Сикибу, которая положила ладони ему на грудь и отрицательно покачала головой.

– Как? Разве мы здесь не для того, чтобы вымыться? – изумился Уилл.

Она, улыбаясь, наклонила голову вправо, к его плечу.

– Уилл, – стонал Мельхиор, – Уилл!

Уилл обернулся и посмотрел на девушку, стоящую перед ним. Она успела снять кимоно и всё, что могло быть под ним. В руках у неё было ведро воды. Девушка? Или ангел, слетевший с неба? Она была очень молода, невысока ростом, с тонкими руками и ногами, узкими плечами и бёдрами, плоским животом и едва наметившейся грудью. И все это терялось в водопаде роскошных чёрных волос. Едва созревшая, подумал он и удивился, что думает о таких вещах, не чувствуя себя грешником.

Он оглянулся на Сикибу. Та медленно опустилась на колени, указала на него рукой и поднялась. Он заколебался, но нужно было делать что-то, и поскорее. Он опустился на колени, как ему показали, девушка опустилась рядом. В дальнем углу комнаты Мельхиор проделал то же самое, уставившись на вторую служанку, как кролик на удава.

Ведро воды опрокинулось ему на плечи. Он сразу покрылся гусиной кожей, настолько вода была холодна. Но сразу же ощутил руки девушки с душистым мылом, скользящие по его плечам и бёдрам.

– Уверяю вас, мисс Сикибу, – выдохнул Уилл, почувствовав, как пальцы девушки скользнули между ног и по ягодицам, – мы и сами справимся.

Сикибу улыбнулась в ответ.

– Уилл? – задохнулся Мельхиор. – Уилл? Боже, Уилл, теперь мы наверняка прокляты.

Прокляты? Или благословенны? Он непроизвольно вздрогнул, и девушка бросила на него испуганный взгляд. Тут же она получила выговор от хозяйки за то, что причинила какое-то неудобство гостю. Боже, не так уж я слаб. Но она уже убрала руки, оставив мыло капать с кончика его члена. И обмывала ему ноги и ступни. Он же не отрывал глаз от улыбавшейся Сикибу.

Покончив с намыливанием, девушки окатили их водой и только после этого позволили залезть в чан. Вода в нём была настолько горячей, что у Уилла перехватило дыхание. Но тут же тело его расслабилось, и его охватило блаженство. Он откинул голову, рассматривая трёх девушек, стоящих рядом и смотрящих на него, затаив дыхание. Он мог бы лежать так целую вечность, вспоминая случившееся только что и боязнь подумать о том, что ещё может случиться. Но Сикибу уже показывала жестами, что пора выходить. Секунду спустя они оказались завёрнуты в тёплые мягкие полотенца. Девушки вытирали их насухо, вызывая в то же время неописуемое возбуждение, чувство такого подъёма, что оно почти компенсировало пустоту в желудке. Сикибу, улыбаясь, показала на одежду, которую она принесла с собой. Она состояла их двух полос материи, одна из которых оборачивалась вокруг пояса, а вторая пропускалась между ног и закреплялась спереди. Поверх они надели свободные халаты, похожие на халат Сикибу, но сделанные не из шёлковой, а из хлопковой ткани, и скрепили их кушаком. Одежда была очень удобной, хотя он чувствовал какой-то грех в том, что одет в такое убранство вместо туго застёгнутого камзола и облегающих рейтуз.

Склонив голову набок, Сикибу осмотрела его со всех сторон, поклонилась и, рассмеявшись – прекраснейший из всех звуков, показалось ему, – хлопнула в ладоши. Он пытался понять, что она этим выразила – восхищение или изумление, но она отвернулась и оглядела Мельхиора. Внезапно он ощутил укол ревности. К Мельхиору? Из-за девушки, которую он только что увидел? Что в ней было такого, кроме того, что она видела его таким, каким ни одна другая женщина, включая и жену? Зенократа, Зенократа, «прекрасная – слишком слабый эпитет для тебя»… Как эти слова Марло засели у него в голове!

Девушка, мывшая его, вытерлась сама, снова облачилась в халат и открыла дверь. Он шагнул наружу. Как изменился весь мир вокруг! Теперь его накормят. Так же, как купали?

Сикибу поспешила вперёд, ведя их в дом. Пройдя по коридору, они вошли в одну из комнат, виденных раньше. Здесь, скрестив ноги, сидел на циновке Симадзу но-Тадатуне. Его большой меч лежал рядом, короткий всё так же висел на поясе.

– А-а, Уилл Адамс, – произнёс он. – Вот теперь ты действительно готов к трапезе. Надеюсь, ты успокоишь своих соотечественников.

Только тут Уилл заметил, что в комнате находились также Гильберт де Коннинг и Ян ван Оватер, изумлённо взиравшие на Уилла и Мельхиора, на их одежду, на женщин.

– Вам придётся вымыться, – сказал Уилл и улыбнулся Сикибу. – Кто позаботится о них?

Она ответила на улыбку и поклонилась. Конечно же, она. И две девушки. На мгновение его охватила ярость. Что же, она будет руководить купанием всей команды корабля? К концу этой церемонии она позабудет его совершенно.

– Ну же, Уилл Адамс, садись, – сказал Тадатуне. – Здесь, слева. А твой товарищ – справа от меня. Уилл повиновался, удивляясь оказанной Мельхиору чести, и знаком пригласил того сесть.

– Теперь, за трапезой, мы можем поговорить. – Тадатуне хлопнул в ладоши. Тотчас же показались три девушки – не старше тех, которые их купали. Они внесли три небольших столика на низеньких ножках и поставили перед каждым из мужчин. Поклонившись, девушки исчезли.

– Пища, Уилл, пища, – проговорил Мельхиор. – Мой желудок не может больше терпеть.

– Что сказал твой друг? – спросил Тадатуне.

– Он в нетерпении ожидает начала трапезы. – Уилл носом втянул воздух. – Что это за удивительный запах?

– Достаточно ли нагрета комната? – поинтересовался Тадатуне.

– Конечно, сегодня довольно тёплый день.

– Сейчас стоит пора Солнечных Дней. Но скоро наступит сезон Весенних Дождей, и тогда будет очень сыро. Поэтому Магоме Кагею обогревает свой дом. В полу есть отверстие, вон там, под той циновкой. Там тлеют угли с добавками ароматических трав. Они дают и тепло, и запах. Чай.

Вошедшие девушки держали в руках подносы с маленькими чашками без ручек. В чашках дымилась зеленоватая жидкость.

– Что это? – поинтересовался Мельхиор. Тадатуне вопросительно посмотрел на Уилла.

– Мой друг спрашивает, что это такое.

– Чай, Уилл Адамс. Это важная часть любой трапезы. – Тадатуне поднял чашку обеими руками и скорее вдохнул, чем отпил глоток.

Уилл попробовал сделать так же и ошпарил верхнюю губу. Он услышал, как поперхнулся Мельхиор, и проводил глазами девушек, выходящих из комнаты.

– Очень вкусно, – сказал он. – И хорошо согревает.

– И обостряет аппетит, – добавил Тадатуне. – А твоему товарищу он не понравился?

– Он ждёт, пока чай немного остынет. – Тут любопытство, смешанное с некоторой долей ревности, осилило его. – Кроме того, он польщён честью сидеть по правую руку от вас.

Тадатуне удивлённо поднял брови.

– Наверное, он меньше твоего бывал в цивилизованном обществе, Уилл Адамс. Почётное место, на котором сидишь ты, тебя совершенно не волнует.

Чтобы скрыть смущение, Уилл отпил ещё глоток. Впечатление было такое, будто в глотку ему влили расплавленный свинец.

Тадатуне улыбнулся.

– Конечно же. Я совсем забыл – священники рассказывали мне, что в Европе почётным считается место справа. Но как это может быть, Уилл Адамс? С левой стороны я ношу меч. Разве может быть место почётнее этого?

Вернулись девушки с подносами. Теперь они принесли тарелки с двумя ломтиками какого-то коричневого, похожего на пирог блюда. Сверху оно было залито соусом и посыпано имбирём.

– Это называется «мандзю», – сказал Тадатуне.

– О-о-о, чего бы я не отдал за кусок говядины, – пробормотал Мельхиор.

– Ты лучше ешь, что имеется, пока подвернулась возможность, – предложил Уилл. – Вы очень цените ваш меч, господин Тадатуне?

Самурай нахмурился, потом улыбнулся.

– Разве не говорится – нет ничего меж небом и землей, что испугало бы человека с таким клинком на поясе?

Уилл, привыкший резать пищу ножом, с удивлением обнаружил, что служанка стоит рядом на коленях, держа в руке две маленькие палочки – не длиннее девяти дюймов. Пользуясь ими, словно дополнительными пальцами, она ловко отломила кусочек пирога, обваляла в имбире и поднесла к его губам. Восклицание, донёсшееся из-за спины Тадатуне, подтвердило, что Мельхиора обслуживали так же, как и его, и молодого самурая. Блюдо было очень вкусным, не похожим ни на что из того, что когда-либо пробовал Уилл. Он с трудом проглотил набежавшую слюну. Взглянув на меч, лежащий рядом с ним, он заметил:

– Действительно, великолепное оружие, господин Тадатуне. Можно мне рассмотреть его?

Снова Тадатуне нахмурился, и снова лоб его разгладился.

– Конечно, если хочешь. Нет! – крикнул он, впервые повысив голос, когда Уилл потянулся к богато украшенной рукояти. Она вся была покрыта изображениями животных, усыпана незнакомыми полудрагоценными камнями и, судя по длине, рассчитана на хватку двумя руками сразу. – Нет, друг мой. Никто не может прикасаться к чужому мечу иначе как в битве. Я сам покажу тебе.

Вытащив из-за кушака шёлковую салфетку, он обернул ею эфес. Затем, осторожно повернув оружие, медленно вытащил меч из ножен. Какой замечательный клинок открылся глазам Уилла! По красоте он не уступал эфесу, но выглядел довольно устрашающе. Не больше двух футов длиной, с тыльной стороны толщиной около четверти дюйма, он сужался к заточенному до бритвенной остроты лезвию. Очевидно, оно было укреплено сталью – Уилл заметил разницу в цвете металла на последнем полудюйме. Тыльная сторона была прямая, в то время как лезвие слегка изгибалось, а на конце было совсем скруглено. Это говорило о том, что в битве им скорее рубили, чем кололи.

– Произведение искусства, – сказал он восхищённо и посмотрел на девушек, убиравших со столиков остатки мандзю и поставивших маленькие чашечки с прозрачной тёплой жидкостью.

– Сакэ. – Тадатуне осторожно вложил меч в ножны ярко-красного цвета. – Вино, приготовленное из риса. Очень крепкое.

Уилл отхлебнул, осушив чашку прежде, чем успел распробовать напиток. Служанки уже ставили на столы небольшие вертелы с насаженной на них рыбой, очевидно, жареной.

– А короткий меч? – Рыба понравилась ему гораздо больше, а сакэ начало возвращать ощущение здоровья и удовлетворённости. – Для защиты в ближнем бою?

– Нет-нет, друг мой. Короткий меч – это последний страж чести самурая. Ни один самурай не должен сдаваться в плен в случае поражения. Только смертью может он смыть такой позор.

– Только смертью… – Уилл едва не поперхнулся куском рыбы. – Вы хотите сказать, что, если вас победят в битве, вы сами покончите с жизнью?

– Поражение само по себе не является бесчестьем, – пояснил Тадатуне, – если вам удастся вывести свои войска с поля боя в строгом порядке и с намерением повторить сражение при первом удобном случае. Но если вас заставят сдаться – это другое дело. Разве вы не самурай? Разве вы не поступаете так же?

Девушка встала на колени рядом с Уиллом, подливая ему сакэ.

– Нет, – ответил Уилл, – у нас другие обычаи.

Остатки рыбы убрали, и на столы поставили блюда с двумя тонкими ломтиками обжаренной гусятины.

– Наконец-то настоящая еда, – произнёс Мельхиор. Улыбнувшись Уиллу, девушка поднесла к его губам кусочек мяса.

– Я так и думал, – заметил Тадатуне. – Обычаи твоей страны очень похожи на португальские, Уилл Адамс. Надеюсь, ты не солгал мне. Нет преступления позорнее, чем ложь.

– Я не солгал вам, господин Тадатуне. Моя страна расположена недалеко от Португалии – конечно, в сравнении с тем путём, что мы проделали сюда. Но, по правде говоря, португальцы – наши враги.

Тадатуне кивнул:

– Ваш господин хочет разгромить господина Португалии?

– Мой правитель гораздо выше обыкновенного господина. – Гусь был съеден; он отхлебнул ещё сакэ, провожая взглядом девушку, которая, не переставая улыбаться ему, скрылась за дверью. Как хорошо он себя чувствовал – одновременно сытым и согревшимся, а вино слегка кружило голову. Какая приятная компания. Он мог бы сидеть так целую вечность.

И тут он вспомнил о Гильберте де Коннинге и Яне ван Оватере, сидящих в чане с горячей водой, и Магоме Сикибу перед ними.

– Потом ты объяснишь мне вашу иерархию, – сказал Тадатуне. – Священники говорили, что есть только один человек выше их правителя – это Папа Римский. Он, по их словам, приблизительно равен микадо. В стране Европе нет сегунов. – Он вздохнул. – Впрочем, сейчас и в Японии нет сегуна. – Тут он снова улыбнулся и жестом указал на кубок, только что поставленный перед Уиллом служанкой, и поднял свой. – Сливовое вино. Очень хорошее.

Отхлебнув, Уилл мысленно согласился. Но о европейской политике стоит задуматься посерьёзнее, если японцы представляют себе Европу одной страной, управляемой Папой Римским.

– А что означает слово «сегун»?

– Правильное название – сей-й-тай сегун, – сказал Тадатуне. – Оно означает «полководец, дающий отпор варварам». Это была его изначальная функция, установленная много веков назад. Тогда император впервые понял, что его святые обязанности наместника богов на Земле поглощают слишком много времени, чтобы заботиться ещё и об обороне страны. Тогда страной начал управлять сегун, ставший регентом самого императора. Но тут взбунтовались крупные феодалы – даймио, и Япония была ввергнута в пучину бесконечных гражданских войн. Пять столетий спустя им положил конец великий полководец – Ода Нобунага, завоевавший всю Японию и восстановивший законность в стране. Около двадцати лет назад он умер. Власть перешла к самому знаменитому из его генералов, Тое-томи Хидееси. Но род Хидееси не был знатным, поэтому он не мог принять титул сегуна. Вместо этого он называл себя квам-баку – регентом сегуна. Но теперь, увы, умер и Хидееси – это случилось совсем недавно. Он завещал империю своему сыну. Тоетоми Хидеери ещё ребёнок, и страной от его имени правит совет из пяти даймио.

– Но когда он вырастет, он получит власть, – закончил мысль Уилл. – Теперь объясните мне вот что, господин Тадатуне. Вы говорили, что крестьяне, живущие здесь, ниже вас так же, как Земля ниже Солнца. И в то же время Хидееси, будучи низкого происхождения, стал правителем Японии.

Трапеза подходила к концу; девушка принесла ещё по чаше дымящегося чая.

– Господин Хидееси сначала был даже ниже крестьянина, Уилл Адамс. Дровосек, ставший солдатом. Но с мечом в руках и умением его применять человек может достичь безграничной власти, даже если у него нет титула.

– Безграничной… – эхом откликнулся Уилл. – Но это ведь означает, что он прольёт реки крови.

Тадатуне нахмурился.

– Разве ты боишься крови, Уилл Адамс?

– Боюсь? Нет, я не боюсь крови, господин Тадатуне. Но мне претит проливать чью-то кровь без достаточных на то оснований. Этому учит меня моя религия.

Тадатуне кивнул.

– Нужно будет тебе встретиться со священником. Он приходит достаточно часто. Ты встретишься также с моим отцом. Но прежде всего тебе нужно отдохнуть. Эта комната – твоя, мой друг. Твоя и твоего спутника. Эти девушки принесут всё, что вам понадобится.

– Признаюсь, все, чего мне сейчас хочется, это спать, – сказал Уилл. – Думаю, моему товарищу тоже сейчас больше ничего не нужно. Так что, если вы будете так добры, попросите девушек показать нам кровати.

– Кровати?

– Кушетки, на которых мы будем спать, господин Тадатуне. – Спят вот на чём, Уилл Адамс. – Тадатуне похлопал ладонью по циновке, на которой сидел. – Девушки унесут столы и дадут вам подушки и одеяла, если они вам понадобятся.

– На полу? – вздохнул Уилл. – А подушки, господин Тадатуне, какие они у вас?

Тадатуне улыбнулся.

– Вы, люди из-за моря, почему-то предпочитаете губить силу своего тела слишком мягкими постелями. Но не тревожься, Уилл Адамс, подушки тебе понравятся. Они сделаны так, чтобы было удобно и шее, и голове, – из дерева особой породы.

– Из дерева?!

– Конечно. – Тадатуне поднялся на ноги, подобрав с пола меч. – Не думаешь же ты, Уилл Адамс, что мы кладём под голову камень?

Рай или ад? Его инстинкты указывали на последнее. Но в этом случае зачем бояться смерти? Как это может быть раем, когда здесь нет Господа Бога, священников, нет никакой уверенности в том, что человека не окружает со всех сторон зло, стремящееся привести его к проклятию? Когда здесь верят только в силу и в готовность применить её? Когда здесь считают, что с помощью меча человек может подняться от последнего крестьянина до высочайшего поста в стране?

Но в таком случае, где же наказание? Уилл шагал по саду, ощущая свежесть в голове и во всём теле, наслаждаясь удобством одежды и обуви на ногах. Его кимоно… Само слово казалось греховным. Он только что искупался. Или, скорее, был искупан. Но теперь он уже не испытывал чувственного удовольствия от такого приключения: каждый вечер и каждое утро из пяти проведённых здесь суток его купала девушка, причём каждый раз новая. Бунго… Странное название. Бунго… Но, без сомнения, названия «Англия», «Голландия» или «Франция» покажутся японцу не менее странными.

Быть выкупанным молодой обнажённой женщиной и не чувствовать никакого греха и никакого удовольствия, кроме ощущения тепла и благополучия после погружения в горячую воду. Следовательно, может ли это быть адом? Отсутствие чувственности? Но зго чепуха. По словам самого священника, такое состояние уже является благословением Господним. Но он, во всяком случае, был далёк от этого. Купавшая его девушка уже не значила для него ничего, кроме хорошей служанки, которая также приносила ему пищу и подметала пол в его комнате. Но Магоме Сикибу… Он редко её видел. Она больше не присутствовала при купании и, будучи дочерью хозяина, конечно же, не опускалась до личного обслуживания их за трапезой. У неё были другие обязанности – постоялый двор никогда не пустовал. Кажется, этот городок лежал на главной дороге через Бунго.

В сущности, ещё только два раза он был в её обществе после их прибытия сюда. Однажды – когда она вернула их европейскую одежду, вычищенную, выглаженную и тщательно починенную, так что она стала почти как новая. И в другой раз – вчера, когда она руководила стрижкой его чересчур отросших волос и бороды. Да и то она только стояла у него за спиной, время от времени давая указания служанке своим чистым, мелодичным голосом. Только раз она коснулась его шеи, указывая что-то девушке, работавшей острейшим ножом. Его кожа всё ещё хранила память об этом прикосновении, и ночью, во сне, он снова мечтал о её пальцах, касающихся на этот раз не шеи.

Грех? Да, даже в раю есть грех.

– Отличный денёк! – Якоб Квакернек сидел около искусственного холма, наблюдая за бегущим ручейком. – Но, по-моему, здесь других дней и не бывает.

Даже Якоб почти оправился от своей болезни, а Уилл просто никогда раньше не чувствовал себя таким здоровым и отдохнувшим. Как странно – вытерпеть такие адские лишения и муки и оправиться от них так быстро, что через пять дней все вспоминалось, как дурной сон. Но так было не со всеми. Трое умерли на следующий день после высадки на берег. Их похоронили с надлежащей церемонией. Хотя у японцев почти отсутствовали внешние проявления религиозности, к смерти они относились с достаточным уважением. Но больше никто не умрёт. Ни с кем никогда раньше не обращались так хорошо, как с ними в эти последние пять дней.

И всё же они не были довольны ни собой, ни своим штурманом. Некоторые помнили, что он обещал им скорое прибытие. Они прибыли, и это их смущало. Другие – как Гильберт де Коннинг и Ян ван Оватер – завидовали ему и вспоминали (по крайней мере, по их словам) только ужасы их экспедиции и предупреждение бедняги Тима Шоттена. Они без конца твердили, что лучше было остаться на побережье Америки с пятьюдесятью людьми и большими запасами оружия и боеприпасов – тогда, если повезёт, они могли бы захватить какой-нибудь испанский корабль и вернуться домой. И разве не мог бы этот корабль иметь груз золота и серебра? И теперь бы они были богаты и находились бы дома. Теперь же все это откладывалось на неопределённое время.

– Я был на берегу, – сказал Уилл. – Корабль всё ещё стоит на якоре. Хотя, если погода изменится, лучше бы ему там не стоять.

– Разве в этом заколдованном месте когда-нибудь меняется погода? – спросил Квакернек. – Во всяком случае, от нас сейчас ничего не зависит. Благодарю Господа, что за эту неделю я так поправился, но всё же я не рискну снова выйти в море раньше, чем через несколько недель. И большинство команды сейчас ещё слабее меня. Я предлагаю, Уилл, оставить все мысли о возвращении в этом году. Иначе тревога тебя доконает.

Уилл вздохнул.

– Ты, конечно, прав.

Он увидел, что Магоме Кагею вышел из дома и направляется к ним. Хозяин постоялого двора был так же улыбчив, как и его дочь. Но сейчас улыбки на его лице не было.

Подойдя к ним, он поклонился.

– Уважаемые господа, – обратился он к ним по-португальски.

– Прошу вас последовать за мной.

– В чём дело? – поинтересовался Квакернек.

– Похоже, что нас переводят отсюда, – сказал Уилл. – Куда мы идём, господин Магоме?

Хозяин снова отвесил поклон.

– Господин Симадзу Таканава хочет вас видеть, уважаемый господин. – Он хочет поговорить с командой «Лифде».

– Но господин Квакернек едва ходит!

– Больных понесут на носилках, уважаемый господин. Господин Таканава хочет, чтобы присутствовали все.

Уилл перевёл.

– Не нравится мне это, – пробормотал Квакернек. – Уж слишком они были добры.

– Молодой знатный господин, который доставил вас сюда в тот день, – сын этого человека. Он сразу сказал, что вскоре его отец захочет поговорить с нами. – Уилл повернулся к Кагею: – Вы дадите нам время переодеться в наше европейское платье? – Да, так хочет мой господин Таканава.

– Мы скоро. – Уилл нахмурился: – Мысль об этой встрече тревожит вас, господин Магоме. Мы – нежелательные гости в Бунго?

– Вам рады в этом доме, уважаемый господин, и, насколько мне известно, во всей Японии. Но сегодня из Нагасаки прибыл священник.

– Португалец?

– Да, португалец. И я прошу вас соблюдать осторожность. Этот священник был очень зол, увидев в гавани ваш корабль. Кроме того, уважаемый господин, этот священник заводил разговоры с людьми из команды корабля.

– С кем? – потребовал Уилл.

– С человеком по имени Коннинг и с человеком по имени ван Оватер.

Дело принимало серьёзный оборот.

– Спасибо, уважаемый господин Магоме. Я приму во внимание ваше предупреждение, – поблагодарил Уилл.

Было раннее утро, когда они вышли из деревни. Море оставалось сзади, солнце светило в затылок, отбрасывая тень на лежавшую перед ними дорогу. Сразу за деревней дорога взбиралась на холм. Крутизна дороги и слабость половины членов экипажа не позволяли двигаться быстро. Тех, кто не мог идти, несли на носилках – другого транспорта не было. Конечно, были в этой стране и лошади – Уилл видел их иногда перед гостиницей, но, судя по их виду и количеству, они не предназначались для простолюдинов.

И всё же пеший переход не был чересчур тяжёл. Если бы не беспокойство перед предстоящей встречей, прогулка была бы даже приятной. Сначала они миновали высокие деревянные тории – незамысловатые ворота, ведущие в расположенный тут же синтоистский храм. Пока что это был единственный очевидный признак религии в жизни японцев. Но даже религия сочеталась здесь с личной свободой, казавшейся немыслимой в глазах европейцев. Не было никаких специально установленных дней и часов молитв – каждый мужчина и каждая женщина посещали храм тогда, когда им подсказывала их совесть, без всякого принуждения и наказания. За храмами тянулись залитые водой поля, на поверхности которых виднелись только отдельные стебельки травы. Но оказалось, что это – не трава. Как сказал Кагею, это был рис – основная культура в этой стране. Сейчас поля были пустынны, но вскоре они заполнятся мужчинами и женщинами, объяснял Кагею, потому что земледелие – основное занятие подданных Симадзу. Поля не принадлежали им, а арендовались у феодала-даймио. Здесь, вдали от своей резиденции, он был представлен наместником-хатамото – Симадзу Таканавой.

Дом знатного управляющего стоял на холме. К нему из деревни вела прямая, как нитка, дорога. На вершине холма они увидели высокий частокол брёвен, связанных между собой и укреплённых землёй и глиной. В середине забора были ворота, растворившиеся при приближении европейцев.

Но, судя по всему, они пришли слишком рано. Магоме Кагею знаком остановил их на краю дороги, так как наместник был ещё занят.

– Значит, это что-то вроде суда? – спросил Уилл.

– Обязанность даймио – поддерживать мир и справедливость среди своих подданных, – подтвердил Кагею. – Но он долго вас не задержит.

– А что за дело здесь слушается?

– Дело падшей женщины, Уилл Адамс, – ответил Кагею. – Когда её муж отлучился из Бунго по приказу нашего господина Таканавы, она развлекалась не с одним, а с двумя мужчинами – по очереди. Вышло так, что они узнали друг о друге и повздорили между собой. Дело чуть не дошло до драки, и пришлось вмешаться господину. Ну вот, он уже закончил.

Уилл оглянулся. Из-за забора раздались горестные вопли.

– А какой приговор им вынесен?

– Как какой? Их казнят.

– Казнят?! Что, всех троих?

– Конечно, Уилл Адамс. Какое ещё наказание может быть для преступников?

Уилл дёрнул себя за бороду.

– Но ведь наказание должно соответствовать тяжести проступка, господин Магоме. Конечно, супружеская неверность – достаточно серьёзное дело. И женщину следовало бы выпороть кнутом. Но ведь эти мужчины брали то, что им предлагали, и вполне можно ограничиться заключением их в тюрьму на какой-нибудь срок. Отнять жизнь человека за то, что плоть его слаба, – чересчур суровое наказание. – Какие странные обычаи в твоей стране, Уилл Адамс! – сказал Кагею. – Этих людей казнят не за прелюбодеяние. Это дело мужа и жены. Их преступление в том, что они намеревались убить друг друга, а преступление женщины – в подстрекательстве к этому. Даже самурай может драться только в битве или по причине кровной мести.

– И за это – смерть? Но ведь кровь не была пролита.

– Всё равно, единственным наказанием преступнику может быть только смерть. Потому что только это наказание действует одинаково на молодых и старых, мужчин и женщин, вельмож и бедняков. Принять другую систему, попытаться делать различия между преступлениями или рангами людей означает положить начало несправедливости.

Уилл почесал в затылке, наблюдая, как группа людей покидает внутренний двор. Она походила на траурную процессию, особенно учитывая сказанное Кагею. Первым шагал мужчина с мотыгой в руке, за ним – человек с лопатой, очевидно, могильщики. За ними шёл другой человек с длинным свистком, испещрённым японскими иероглифами. Наверное, там описывалось преступление и указывался приговор преступникам. Затем шли трое осуждённых со связанными за спиной руками. К их спинам были прикреплены тонкие пруты с развевающимися листками бумаги; на них тоже было что-то написано. Мужчины выглядели безучастными, и только женщина, казалось, оплакивала свою судьбу. Волосы её рассыпались по спине и сгорбленным плечам, глаза покраснели от слёз.