Текст книги "Восстание элит и предательство демократии"
Автор книги: Кристофер Лэш
Жанр:
Политика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Возможно, наиболее существенной утратой, вызванной распространением такого умственного склада, стала утрата правильного понимания религии. В комментариях на современное духовное положение религия последовательно трактуется как источник интеллектуальной и эмоциональной безопасности, а не как вызов самодовольству и гордыне. Ее этические наставления превратно истолковываются как корпус простых заповедей, не оставляющих места двусмысленности или сомнению. Вспомните у Юнга описание средневековых христиан, как "чад Господа, знавших наверняка, что им следует делать и как им следует себя вести". Кратч во многом говорит то же самое. Как он считает, средневековая теология сделала жизненное поведение "точной наукой". Она предлагала "план жизни", который был "восхитительно прост". Средневековые христиане "принимали божественные законы, точно таким же образом, как современные ученые принимают законы природы", и это слепое повиновение авторитарной науке о нравах, по мнению Кратча, оказывается единственной альтернативой "моральному нигилизму". "Как только ты усомнишься в обоснованности божественных законов, понимаемых как первоначала науки, которой случилось называться теологией, или как только ты задашься вопросом о цели жизни", ты покатишься по скользкому откосу к релятивизму, моральной анархии и культурному отчаянию.
Под вопрос здесь нужно поставить то предположение, что религия когда-либо предоставляла систему исчерпывающих и однозначных ответов на этические вопросы – ответов, абсолютно неуязвимых для скепсиса, или что она предупреждала размышление о смысле и цели жизни; или что религиозным людям прошлого было неведомо экзистенциальное отчаяние. Хватило бы и одного знаменитого собрания песен, сочиненных средневековыми семинаристами, готовящимися ко рукоположению в сан, "Carmina Burana", чтобы развеять подобные представления; эти тревожащие душу произведения высказывают извечное подозрение, что мирозданьем правит случай, а не провидение; что у жизни нет высшей цели и что самая лучшая духовная мудрость – это наслаждаться жизнью, пока можешь.
Или стоит задуматься о разнообразии религиозного опыта, проанализированного Уильямом Джеймсом в его одноименной книге, одной из немногих книг о духовном кризисе современности (если это и в самом деле ее содержание), которая выдержала испытание временем отчасти – странно сказать – из-за своего полнейшего безразличия к вопросам исторической хронологии. Для читателей, сформированных осознанно современной традицией, на которую я ссылаюсь, это безразличие к хронологии могло бы показаться слабостью книги Джеймса, но в том-то как раз и состоит его главная мысль, что глубочайшее разнообразие религиозной веры ("тип дважды родившихся", как он это называет) всегда, во все времена, возникает из глубины отчаяния. Религиозная вера утверждает благо существования перед лицом страдания и зла. Черное отчаяние и отчуждение – имеющие своим источником не исключительно современные впечатления, но всегдашнее чувство горечи в отношении Бога, который позволяет процветать злу и страданию, – часто становятся прелюдией к обращению. Осознание "предельного зла" ложится в основу духовного опьянения, которое, наконец, приходит с "умягчением" и "отказом от себя". Опыт дважды родившихся, по Джеймсу, более мучителен, но эмоционально более глубок, нежели опыт "здравомыслящих", поскольку он настоян "на отраве меланхолии". Не имея сознания зла, тип религиозного опыта однажды родившихся не может выстоять перед превратностями судьбы. Он оказывает поддержку лишь до той поры, пока не встретился с "разлагающими унижениями". "Чуть поостынут животная чувствительность и инстинкты, чуть поутратится животная выносливость, и вот червь в сердцевине источников всех наших обычных удовольствий уже на самом виду и превращает нас в меланхолических метафизиков". Когда это произойдет, нам потребуется более суровая вера, которая признает, что "жизнь и ее отрицание нерасторжимо связаны и их не развязать" и что "все природное счастье поэтому кажется пораженным противоречием". Если даже все идет хорошо, то смертная сень нависает над нашими радостями и победами и ставит их под вопрос. "За всем маячит великий призрак вселенской смерти, всеохватный мрак".
Следует подчеркнуть еще раз, что Джеймс противопоставляет два типа темперамента, а не два человеческих возраста. Современный мир не владеет монополией на страх смерти или отпадение от Бога. Отчуждение – это нормальное состояние человеческого существования. Бунт против Бога – это естественная реакция на то открытие, что мир не был создан для нашего личного удобства. Дальнейшее открытие, что страдание насылается одинаково на праведных и неправедных с трудом, как мы знаем из Книги Иова, согласуется с верой в милостивого, всемогущего создателя. Но как раз от этого удобного убеждения, что промысл Вседержителя совпадает с нашими исключительно человеческими замыслами, религиозная вера и требует отказаться.
Кратч утверждает, что религия дает человеку приятную иллюзию, что он и есть центр вселенной, объект божественного милосердия и неустанного внимания. Но как раз эту самую иллюзию религиозная вера в своих самых радикальных формах безжалостно атакует. Так, Джонатан Эдварде различает между "благодарной доброй волей" – корнем религиозного чувства, как он его понимает, – и того рода благодарностью, которая вызывается обращенной к тебе любовью и высокой оценкой – благодарность такого рода, говоря иначе, какую люди могли бы испытывать к Создателю, принимающему, по их мнению, близко к сердцу их интересы. "Истинная добродетель – писал Эдварде, – изначально состоит не в любви к каким-либо особенным существам … и не в благодарности за их любовь к нам, но в сердечном пристрастии и союзе с бытием, понимаемом как таковое, пробуждающем полноту благосклонности … к бытию вообще". У человека нет прав на божественную милость, и "благодарная добрая воля" должна, соответственно, пониматься не как подобающая признательность в ответ на наши молитвы, так сказать, но как признание мощи божественного Всеподателя жизни устроять вещи так, как Ему угодно, "не давая никакого отчета за Свои дела", по выражению Эдвардса.
Видение Бога у Эдвардса не имеет никакого сходства с благостной отеческой фигурой, созданной, согласно Фрейду, инфантильными человеческими существами из их бессознательной потребности быть зависимыми. Бог у Эдвардса "абсолютно совершенен и бесконечно премудр и источие всякой мудрости", и, стало быть, так "подобает, … чтобы Он Себя содеял своим концом и что ищучи этого конца взял себе за правило не что иное, как лишь собственную премудрость, не испрашивая позволения или совета ни у кого". Фрейд, подобно Кратчу, исходит из положения, что религия отвечает на потребность в зависимости, тогда как Эдварде говорит напрямую с теми, кто горделиво отрицает л(обую такую потребность – кого на самом деле раздражают любые напоминания об их зависимости от некоей силы превыше их собственного контроля или, по крайней мере, превыше контроля человечества вообще. Таким людям бывает трудно признать справедливость и благо за этой высшей силой, когда мир столь очевидно исполнен зла. Им бывает трудно примирить свои ожидания мирских успехов и счастья, так часто сводимых случайностями на нет, с мыслью о справедливом, милосердном и всемогущем Создателе. Неспособные помыслить такого Бога, который не рассматривал бы человеческое счастье концом и началом творения, они не могут принять основной парадокс религиозной веры – что секрет счастья кроется в отказе от права быть счастливым.
Что делает современный темперамент современным, следовательно, это не то, что мы потеряли наше детское чувство зависимости, но то, что имевший место всегда бунт против зависимости ныне особенно силен. Этот бунт не нов, как напоминает нам Флэннери О'Коннор, когда замечает, что "случаются длинные периоды в жизни всех нас … когда истина, данная в откровении веры, ужасна, нарушает эмоциональное равновесие, просто отвращает. Тому свидетельство – темная ночь души у некоторых святых". Если ныне весь мир, кажется, пробирается сквозь темную ночь души, то это потому, что обычный бунт против зависимости, похоже, санкционирован самим нашим научным контролем над природой, тем же самым прогрессом науки, якобы уничтожившим религиозное суеверие.
Те чудесные машины, которые наука сподобила нас соорудить, не уничтожили тяжелого труда, как Оскар Уайльд и другие лжепророки столь уверенно предрекали, но они нам дали возможность представить, что мы господа над собственной судьбой. В век, воображающий себя лишенным иллюзий, это та единственная иллюзия, иллюзия господства, которая остается живучей как никогда. Но теперь, когда мы начинаем постигать границы нашего контроля над природным миром, это та иллюзия – еще раз припомним Фрейда, – будущее которой вызывает весьма большое сомнение, иллюзия, во всяком случае, более проблематичная, нежели будущее религии.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1
К гл. I:
1 Размытость понятия не дает возможности политикам достигнуть согласия по поводу означения меньшинств, имеющих право на компенсацию за историческое угнетение. Представители социальных наук впервые заговорили о меньшинствах, в нынешнем смысле этого термина, в эпоху "Нового курса". Они подразумевали группы, "отбираемые и выделяемые как встречающие к себе неравный подход", по определению Луи Уирта. Тогда как национальные меньшинства в Европе в целом порочились как агрессивные и враждебно настроенные, американские меньшинства виделись скорее как жертвы, нежели как хищники. С самого начала, таким образом, статус меньшинства давал тем, кто мог на него притязать, определенный моральный и политический рычаг. Если "простой факт общей неприязни и есть то, что определяет меньшинство как группу", развивали свою точку зрения Арнолд и Кэролайн Роуз, то моральное превосходство неизменно приходится на сторону "меньшинства" (даже если статистически оно составляет большинство населения). Давлению, оказанному в целях расширения категории, с последовавшей утратой ее четких границ, было невозможно противостоять. К 70-м она включала не только различные расовые и этнические группы, но и женщин (за тем исключением, когда они лексически различались бессмысленной формулировкой "женщины и меньшинства"), гомосексуалистов и группы (например, глухие), прежде определяемые социологами как "отклоняющиеся".
Джастис Льюис Поуэлл заявил на "процессе Бакке" (1978) (определяющая, несмотря на ее запутанность, формулировка Верховного Суда по вопросу акции поддержки представительства), что "Соединенные Штаты стали нацией меньшинств". Тем не менее, он признал, что этот термин безнадежно неточен. Любая группа, которая может "выдвинуть притязания на дискриминацию в прошлом", может утвердить свой статус меньшинства и свою уполномоченность на вновь данные "права", предоставляемые судами в их расширительном толковании акции поддержки представительства. Однако было в равной степени очевидно, что "не всем из этих групп" может быть "предоставлен режим предпочтения", ибо тогда "все "большинство", которое останется, будет новым меньшинством белых англосаксонского происхождения, протестантсткого вероисповедания. Как здесь можно было решить, к каким именно группам следовало применить компенсирующий подход? Было бы трудно перечить заключению Поуэлла о том, что "не существует принципиального основания для решения о том, какие группы, заслуживали бы "повышенного юридического попечения", а какие нет".
Несмотря на очевидное отсутствие строгости в его определении, понятие меньшинства возымело огромное влияние на социальную политику. Глубоко заходящая общественная дискуссия может только усилить массовую оппозицию к акции поддержки представительства и к понятию меньшинства, лежащему в ее основе. В отсутствие же подобной дискуссии государственные чиновники находятся в незавидном положении, когда они пытаются проводить политику без опоры на какую-либо видимость общественного согласия. Филип Глисон в своем проницательном обзоре понятия меньшинства замечает, что "разностный подход... без сомнения, заслуживает более недвусмысленного признания и обсуждения, чем он до сих пор удостаивался", -и если это не преуменьшение, то что тогда является таковым?
2 Название у Кауса двусмысленно, поскольку не совсем ясно,
предлагает ли он отказаться от борьбы против неравенства или же
считает, что правильная надлежащая цель, или венец свершений, "ко
нец" эгалитарного общества, как он это видит, это интенсивная граж
данская жизнь, доступная всем, а не уравнение доходов. Второе про
чтение оказывается верным. Это не исключает, однако, той возмож
ности, что некая мера экономического равенства является одним из
важных средств или предварительных условий искомого свершения
гражданского равенства.
3 Подобные вопросы поднимались гораздо раньше в социологических работах, авторы которых так или иначе примыкают к прогрессистскому движению, прежде всего Чарльзом Хортоном Кули в Социальном процессе, опубликованном в 1907 году. "Денежный мотив – писал Кули, – исключает столь обширные области жизни, что мы имеем все основания удивляться тому, до какой степени мы доверяем рыночному процессу". В его понимании, "денежные ценности несостоятельны в выражении более высоких аспектов жизни общества". Противовес рынку мог быть обретен в деятельности, осуществляемой ради нее самой, а не ради внешнего вознаграждения -в искусстве, в труде мастеровых и в свободных профессиях". Удовольствие от творческой работы и от соучастия в этом тех, кто по достоинству оценивает продукт, ... в отличие от удовольствия обладания вещами, которые мы заполучаем от других, ... возрастает, чем больше мы это разделяем с другими; выводит нас из эгоистичной атмосферы будничной конкуренции".
К гл. III:
1 "Один американский городок глазами социолога" ("Лайф",
12 сентября 1949 г., стр. 108-118). Объяснив, как с помощью "матема
тического аршина" Уорнера "высчитывается общественное положе
ние", автор статьи переходит к обрисовыванию шести социальных
классов, представленных в Рокфорде, штат Иллинойс, чья городская
община, наряду с прочими, анализируется в монографии Уорнера
Демократия в Джонсвилле. Тон этого материала, завершающегося
интервью с Уорнером, цитируемым ниже, можно уловить из сооб
щаемых "Лайфом" сведений о некоем Сэме Сигуле: полуквалифици
рованный рабочий, живущий в трейлере, он так и не закончил сред
нюю школу и по "набранным очкам" остается "на нижней ступени
социальной лестницы". Несмотря на эти неблагоприятные обстоя
тельства, "у него есть мечты", сообщает "Лайф". "Если он ... сможет
преодолеть свой недостаток образования, Сэм начнет медленно, но
верно карабкаться вверх".
2 Е. А. Росс, один из основоположников американской социоло
гии, некогда подобным образом и убеждал своих коллег не слишком
торопиться "подымать завесу", защищающую классовые иллюзии от
детального научного разбора. Об убеждениях, сплачивающих обще
ство, – "идеалах и кредо, выработанных общественным разумом" -
не должно "голосить с крыши каждого дома". "Мудрый социолог"
"слишком бы благоговел перед моральной системой" – даже если она
целиком состояла бы из предрассудков, – чтобы "обнаружить ее наго
ту". Далее он не стал бы обращаться к человеку с улицы, но "к учите
лям, священникам, издателям, законникам и судьям". "Тайна поряд
ка" не должна попасть не в те руки.
3 "Рабочий класс среднего города – по мнению Линдсов, – не
мыслит себя отличным" от класса деловых людей, он привержен "тем же самым символам успеха". Он "захвачен" той же самой "традицией повышения жизненного стандарта и соблазнен обольщениями умелых торговцев". Привычка жить бездумно, "сезон здесь – сезон там; есть работа – нет работы", лежит в основе "той огромной степени неосознанности себя как класса, что была столь выраженной чертой рабочего класса "мидлтауна" даже на шестом году Великой депрессии".
Примером того, что левая оппозиция думает о подобных фактах, является аргументация, выдвинутая Майклом Лернером в связи с тем положением, что "самообвинения" служат главнейшей помехой для радикальности рабочего класса. "Рабочие начинают думать, что проблемы, с которыми они сталкиваются, являются следствиями их собственного неумения приспособиться к данной реальности". "Самоосуждающий подход", препятствующий выражению "праведного негодования против угнетения", к несчастью, "глубоко укоренен в бессознательном и его трудно вытеснить". Также см. Винить жертву Уильяма Райана.
4 Стенли Ароновиц развивает знакомый тезис, что "притупление
самосознания американского рабочего класса" – неумение рабочих
"уловить тот факт, что эксплуатация их самих в процессе производства
вызывается причинами, заложенными в самой системе" – отражает
доступность "открытых возможностей внутри системы", точнее – "раз
личие в доступе" к этим возможностям для "различных этнических
групп". Революционное сознание отступает перед "пряной остротой
обетования американской жизни, которой глубоко захвачены не-аме-
риканцы по рождению". Но хотя "миф о социальной мобильности не
был развеян", все труднее становится, по мнению Ароновица, верить,
что "тяжелый труд, образование и неизбежность американской экс
пансии могут принести успех".
5 В своем рвении различить наемный труд от рабства авторы
"Либерэйтора", заявив, что наемный труд – это временное положе
ние, из которого рабочий может "подняться на более высокую соци
альную ступень", на этом не останавливались. Этот ход рассуждения
они сочетали с защитой рынка труда как такового. Работающий по
найму не эксплуатируем и не унижаем. "Разве он не может выби
рать себе работодателя? Разве он не может заключить договор об
оплате? Разве он не сможет сменить занятие, когда бы ему не предо
ставилась возможность улучшить свое положение?... Разве он не
принадлежит себе?" С этой точки зрения, "общественное зло не в том, что за труд выдается плата, но что данная плата в целом не соответствует стоимости совершенного труда". Именно радикалы-аболиционисты, а не центристы из "свободной земли" (free soil) ближе всего и подошли к тому, чтобы сформулировать пышно затем развернутую идеологию рынка.
6 Линкольн впервые изложил этот аргумент в речи перед Сельско
хозяйственным обществом штата Висконсин в сентябре 1859 г. Суть это
го выступления также была изложена им по важному поводу его перво
го ежегодного обращения к Конгрессу 3 декабря 1861 г. – одной из его
первых попыток в качестве президента философски обосновать дело
профсоюзов.
Благодаря недавним научным изысканиям теперь уже нельзя так просто, как это было возможно ранее, отмести такого рода высказывания как производимые мышлением в сослагательном наклонении. В первой половине 19-го века, согласно Кристоферу Кларку, "работа по найму", по крайней мере в долине реки Коннектикут, была "сезонной. Семьи, как правило, полагались на собственный труд. Хотя многие мужчины время от времени и нанимались на работу ... целиком они от этого не зависели". Они выходили на рынок труда в поисках средств поддержания домашнего хозяйства, что по-прежнему основывалось на "прямом обмене товаров или работы", а не на обмене на деньги. Рынок труда, утверждает Кларк, "формировался семейными интересами и еще не был определяем влиянием большого класса работающих, которые только свой труд и могли продавать". В характере наемного труда также "отражался сезонный характер земледелия и мелкого производства"; время от времени, когда не имелось другой работы, люди сдавали свой труд в найм.
Описывая свое детство в Риджфилде, штат Коннектикут, в годы перед войной 1812 года, Сэмюэл Гризуолд Гудрич вспоминал, что "каждая семья жила, полагаясь, насколько это было возможно, на собственные силы". Поскольку "денег в достатке не бывало", платили обычно натурой" ... "В прислугах у нас были... дочери уважаемых фермеров или ремесленников, что жили по соседству"... "Прислуживание не значило чего-либо недостойного".
7 Сам герой Элджера наделен немалой долей сходства с этим
идеалом рабочего класса. Главные герои у Элджера – типично сель
ского происхождения, не из трущоб, хотя в поисках счастья они при
ходят в город. Они'– порядочные молодые люди, лишившиеся на
следства из-за непредусмотрительности старшего поколения, сутяжничества или алчности. У Элджера ударение падает не столько на "взлет из грязи да в князи", сколько на восстановление в правах законного наследника. Значит, даже элджеровский миф не очень сообразуется с идеалом социальной подвижности по восходящей, характерный для 20-го века.
Фронтир (frontier) – "граница заселения", предел продвижения поселенцев в США (отменен в 1890 году).
8 Коннант пытался убедить себя, что "диверсифицированная"
система образования как-нибудь поспособствует "созданию более
чем одной "элиты"". Высокая компетентность будет признаваться во
многих областях, не только в рамках определенных профессий. Его
исключительное беспокойство о пополнении круга специалистов,
однако, не оставляло сомнения в его собственных устремлениях.
9 См., соотв., Seymour Martin Lipset и Reinhard Bendix. Social
Mobility in an Industrial Society (1959); Hartmut Kaelble, Social Mobility
in the I9'h and 20th Centuries (1983); Edward Pessen, ed., Three Centuries
of Social Mobility in America (1974); Peter Blau и Otis D. Duncan, The
American Occupational Structure (1967); Alan C. Kerckhoff, "The
Current State of Social Mobility Research", Sociological Quarterly 25
(1984): 139-153; William Miller, "American Historians and the American
Business Elite in the 1870s", in Men in Business, ed., William Miller (1952);
C. Wright Mills, "The American Business Elite: A Collective Portrait",
Journal of Economic History (December 1945): 20-44.
К гл. VI:
' Мальчишки, бывало, осваивали начатки бейсбола на городских улицах, на пустырях или на пригородных лужайках, вдали от присутствия взрослых. Они моментально заводили свои собственные игры. Годились палки и крышки от бутылок при отсутствии более совершенных снарядов. Ныне Лига молодых (Little League) организует всё вплоть до мельчайших деталей.
К гл. VII:
1 Многие из культурных институтов этого города задумывались, в 19-м веке, именно ради подобного результата. Генри Тэппен, наряду с другими, выступал за учреждение столичного университета, который бы объединил Библиотеку Астора, Союз Купера и другие научные и литературные общества "в гармоничное единство", если воспользоваться его выражением. Его намерением было, говорил он, воспитывать публику в целом, не поощрять узкую специализацию. От профессуры "требовалось вести популярные курсы для широкой аудитории" помимо лекций по их специальности. "Библиотеки, собрания и хранилища, лаборатории, аудитории Университета станут достоянием учащихся всех уровней; таким образом, он сделается грандиозным центром интеллектуальной деятельности" в городе. Александр Даллас Бах выдвинул сходную концепцию некоего "громадного университета гуманитарных и естественных наук, где человек практической складки сможет сойтись с ученым на равной ноге". Предполагалось, что университет Баха сводил бы вместе "людей прогресса, теоретиков, практиков, квалифицированных рабочих, артистов".
К концу 19-го века, поясняет Томас Биндер, эти далеко идущие замыслы в культуре городской жизни уступили дорогу новой модели обучения, сосредоточенной вокруг узких дисциплин и профессиональной специализации. Изначальное видение, однако, не вовсе исчезло; кое-что от него сохранилось в другой форме и в совершенно другом исходном контексте журналов для узкого круга – "Севн Артс", "Нейшн", "Нью Рипаблик", "Менора Джорнал", "Комментари", "Партизан Ревью", "Политике", "Диссент" – что делало Нью-Йорк культурной столицей на протяжении первой половины 20-го века.
К гл. VIII:
1 Все цитаты в этой главе, кроме цитат их Адама Смита и Ореста Броунсона, берутся из обширных докладов Манна, поданных им как секретарем совета по образованию в законодательное собрание штата Массачусетст. Ссылки на страницы даются по изданиям Ежегодного доклада совета по образованию, сопровождаемого Ежегодным докладом секретаря совета (Бостон, Даттон и Ветворт, 1838-1848), в 12 томах.
К гл. X:
1 Эти успокоительные слова появились в отчете за 1980 год, озаглавленном "В защиту гуманитарных наук", опубликованном Американским советом ученых обществ, под редакцией Джорджа Левина и написанном коллективом авторов: Питером Бруксом, Джонатаном Кулером, Марджори Гарбер, Э. Энн Каплан и Кэтрин Р. Стимп-сон. Перечислены имена других ученых как "поддержавших эту позицию" – среди них Жюль Шамецки, Мёррей Кригер, Доминик Ла Капра, Ричард Л. МакКормик, Хиллис Миллер и Ричард Ванн, каждый из которых – светило в своей области.
Там, где критики гуманитарных наук видят сумятицу и разброд, эти авторы видят "интеллектуальный фермент", вдумчивое обсуждение и бесстрашное новаторство. Они не смущаются в своем неколебимом оптимизме ни недобором поступающих, ни сверхузкой специализацией, ни невразумительным жаргоном, ни подчиненностью преподавательских задач исследовательским. "Занятия на перекрестках научных дисциплин", полагают они, подкорректируют узость специализации. Недобор поступающих отражает "тяжелые экономические обстоятельства", а не "интеллектуальный и педагогический провал". Жаргон – это плохо, но обычно он и считается чем-то плохим – и прежде всего, конечно, самими авторами отчета. Преподавание и исследование дополняют друг друга и т. д. Эти авторы ничего не говорят о самом важном критическом замечании: что студенты выпускаются колледжем в состоянии глубокого неведения о мире. Возможность того, что в этой критике вдруг да окажется немало правды, видимо, не приходила им в голову. Может быть, она их не смущает.
2 "Эта аналогия – утверждает Гертц, – не притянута за уши. У Рэймонда Арона в Опиуме для интеллектуалов, например, не только заглавие – иронически вторящее ожесточенному иконоборчеству Маркса – но все риторические обороты в целом ("политические мифы", "идолопоклонничество перед историей", "церковники и ортодоксы", "светский клерикализм" и т.д.) ни о чем так не напоминают как о литературе воинствующего атеизма. Взывание Шилза к патологическим крайностям идеологической мысли – нацизм, большевизм или что там еще – как к парадигматическим, основным формам самой этой мысли, напоминает ту традицию, в которой инквизиция, личные пороки пап эпохи Возрождения, зверства войн Реформации или примитивность байбл-белтского фундаментализма подаются как прообраз религиозной веры и поведения. И тот взгляд Парсонса, что идеология определяется через свою когнитивную недостаточность vis-a-vis с наукой, не так, возможно, далек, как могло бы показаться, от контовского взгляда, согласно которому религия характеризуется некритически аллегорическим представлением о реальности, которое трезвомыслящая социология, очищенная от метафоры, скоро сделает устарелым; мы можем так же долго прождать "конца идеологии", как позитивисты прождали конца религии".
К гл. XI:
1 Обесценивание идеалов и непроизвольное желание сбрасывать все с пьедестала в грязь – центральная тема работ Филлипа Риффа, которые будут рассмотрены в главе XII.
