Текст книги "Обманный лес"

Автор книги: Кристофер Голден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 5

С губ Эмили Рэнделл сорвался протяжный вздох. Плакать она перестала, но на щеках остались влажные дорожки, воздух слегка отдавал солью. Она изо всех сил прижалась к Джо Хэйесу, закрыла глаза и наслаждалась ощущением крепких мужских объятий. Как бы ни старалась Эмили тесно прижать его к себе, ей все казалось мало.

Ее сердце отталкивало его.

Эмили открыла глаза, поймала взгляд Джо.

– Ты не должен здесь находиться, – сказала она.

– Я не мог не прийти, Эм, – ответил он и посмотрел на нее с такой тревогой и еле скрываемой жалостью, что она одновременно преисполнилась благодарности за то, что ей довелось узнать мужчину, способного на такое великодушие и заботу, и недоверия к этим чувствам, когда они исходят от мужчины.

Неважно. Он здесь лишний. Она позвонила ему, просто чтобы рассказать, что произошло, услышать его голос, и, честно говоря, потому, что так полагалось. Он ей не чужой. Она любит его, ну… немножко. Вот она и позвонила ему – рассказать, что произошло, и сказала, что они увидятся на следующий день, или на следующий вечер.

Но она не ожидала, что он примчится в больницу. Джо попросил одну из сестер сказать ей, что ее просят к телефону, а когда она вышла из палаты Натана и подошла к сестринскому посту, там оказался Джо. Она улыбнулась, и расплакалась, и обняла его, и разговаривала с ним вполголоса. Но на протяжении всего разговора ощущала, как озноб пробирает ее все глубже и глубже, до самых костей.

Его появление должно было бы взволновать ее. Вместо этого Эмили возмутилась его самонадеянностью. Маленький мальчик, ее малыш, лежащий в унылой, пропахшей нашатырем палате в конце коридора, – вот средоточие ее жизни. Каждая клеточка ее существа, вся кровь, которая течет в ее жилах… каждый ее вдох – ради Натана. Он так нуждается в ней, а она ничем не в силах ему помочь, и боль от собственной беспомощности мучительнее всего, что ей доводилось испытывать в жизни.

Только сейчас, глядя в серые, как бурное море, глаза Джо, который ждал объяснений, только сейчас она сама начала понимать это.

Джо здесь посторонний. Все это не имеет к нему никакого отношения. Она ему небезразлична, в этом нет сомнения, но он ни на йоту не может себе представить, как она сейчас страдает. Как будто она на витрине под стеклом, обнаженная рана, а он – просто случайный наблюдатель, турист в музее, способный различить великолепные краски шедевра живописи, но совершенно не способный постичь его суть.

Он здесь лишний. Эмили любит его, она к нему неравнодушна, но быть с ним сейчас не хочет. Она хочет… ей нужно назад, к Томасу. Один Томас способен понять.

Эмили зажмурилась, закусила верхнюю губу и покачала головой, не в силах встретиться с Джо взглядом.

– Прости, Джо, – сказала она и тут же рассердилась на себя за извинение. – Ты тут ни при чем. Но ты должен понять, что…

– Ш-шш, – прошептал он, прижав палец к ее губам; его добрые ясные глаза были широко распахнуты. – Не надо ничего объяснять. Я понимаю, что все это – у нас с тобой – только начинается. Что бы ни ждало нас впереди, это будет потом. Сейчас ты должна позаботиться о Натане и о себе. Уж это-то я понимаю.

Где-то неподалеку надрывался телефон; две медсестры лет сорока принялись перешептываться. Эмили чувствовала восхитительный запах сирени, исходивший от цветочной композиции, которая украшала бледно-голубую стойку. Но сколько бы цветов близкие больных – ибо других тут не было, только близкие, – ни приносили, сколь бы усердно ни надраивали каждую поверхность, для Эмили больницы всегда пахли смертью.

Ну, пожалуй, не столько смертью, сколько умиранием.

Она не выносила этого запаха дезинфекции. От одной мысли о том, что Натану придется провести здесь ночь, остаться здесь до тех пор, пока доктора не определят, что с ним такое, к горлу подкатывала дурнота.

Джо произнес ее имя, так тихо, что она едва его расслышала.

– Прости, – сказала она, хотя не знала толком, за что извиняется, – за то, что сбрасывает его со счетов, или за то, что так задумалась. Наверное, за все сразу. У нее возникло ощущение, как будто она потратила слишком большую часть своей жизни на извинения. Перед другими. Перед собой.

Санитар провез мимо новую пациентку, девочку не старше тринадцати лет; все лицо и руки у нее были в порезах, синяках и швах. Наверное, автомобильная авария или что-то в этом роде. Глаза у девочки были открыты, но смотрела она в никуда. Запястье ее обвивала тонкая золотая цепочка с висящей на ней то ли рыбкой, то ли дельфином. Эмили решила, что это памятный подарок от родителей или других родственников или, может быть, от мальчика, если, конечно, ей еще не рано гулять с мальчиками.

Впрочем, когда в наше время «рано»?

– Наверное, тебе лучше вернуться? – спросил Джо. – Я понимаю, что ты сходишь с ума. Тебе сейчас надо быть с Натаном.

– Да, надо, – согласилась она, но точно приросла к полу.

– Если я тебе понадоблюсь, просто поговорить или чем-то помочь, домой заскочить за чем-нибудь, звони в любое время, – напомнил ей Джо.

Эмили кивнула.

Он наклонился поцеловать ее, и его губы легонько коснулись ее застывшего рта, как будто понимали, что им здесь не рады.

– Спасибо, что пришел, – сказала она, смутно сознавая, что вообще что-то говорит; ее мысли полнились сиренью, медсестрами, швами и запахом умирания.

Когда она снова поморгала и подняла глаза, то не ожидала увидеть Джо. Она снова выпала из реальности и в ту же секунду почувствовала себя виноватой. Но он никуда не делся, просто отошел на шаг или два. Выгоревшие светлые волосы, почти отливающие рыжиной. Эти серые глаза, которые на свету становятся зелеными или голубыми. Профессор в колледже в двадцать шесть лет, способный и честолюбивый. Он двумя пальцами приподнял ее подбородок, очень нежно, и наклонился поцеловать ее так, чтобы она заметила.

Она заметила, и закрыла глаза, и поцеловала его в ответ.

– Спасибо тебе, – повторила она, не отрываясь от его губ, и на этот раз от души. Ей было приятно, что он пришел, и точно так же она радовалась, что он уходит. – Я позвоню тебе утром, – пообещала она.

– Позвонишь, когда получится, – сказал он; брови его озабоченно сошлись.

Джо развернулся и зашагал по коридору, а Эмили провожала его взглядом с трепетом влюбленной. Потом она развернулась, вновь собираясь с духом перед тем, как увидеть своего мальчика, такого неподвижного на больничной кровати, и предвкушая возвращение к неожиданному ободрению, которое она ощутила в присутствии отца Натана. По крайней мере, когда Томас рядом, она не одна со своей болью.

Эмили взглянула на дверь палаты Натана.

На пороге, неотрывно глядя на нее, застыл Томас.

– Вот он, значит, какой?

Печально склонив голову набок, отчего ее светлые волосы рассыпались по плечу, Эмили раскрыла было рот, чтобы ответить, чтобы рассказать Томасу, что она сейчас чувствует. Но лишь вздохнула, еле уловимо покачала головой и протиснулась мимо него в палату.

– Я знаю, ты всегда предпочитала мужчин помоложе, Эм, но тут ты уже хватила через край, нет? – с горечью спросил Томас.

Не обращая внимания на буйные краски настенной росписи, Эмили опустилась в кресло у постели сына. Наконец она ответила бывшему мужу, но глаза на него поднять так и не смогла – не от стыда, от безысходности.

– Я понимаю, тебе нужно непременно устроить скандал именно сейчас, Томас, – слабо проговорила Эмили. – Не знаю, может, тебе это необходимо, чтобы отвлечься. Неважно. Когда Натан… когда Натан придет в себя, я с радостью потрачу свое время на то, чтобы сказать тебе: то, что я делаю со своей жизнью, тебя не касается.

Наконец она заставила себя посмотреть на него и увидела, что праведный гнев, хоть и не до конца, покинул его лицо и его позу.

– Просто сейчас у меня нет на это сил, – договорила она.

Эмили отвернулась и склонилась над Натаном, кончиками пальцев погладила бледную щеку, пробежала по вечно торчащим волосам. Хоть бы он взглянул на нее. Улыбнулся. Засмеялся. Что угодно, только бы знать, что он все еще здесь.

Она медленно положила голову Натану на грудь, прислушалась к биению его сердца, ощутила под щекой его мерное дыхание. И тут же хлынули слезы. Эмили, хотя не услышала и не почувствовала приближения Томаса, никак не отреагировала, когда он положил ей на плечи такие знакомые руки в жесте утешения.

Во всяком случае, так это было задумано. Однако от теплоты этих рук, от воспоминаний о них ей стало лишь еще более одиноко. Единение, которое она надеялась обрести с Томасом, разделив с ним их общую боль, теперь показалось ей безрассудной надеждой.

Никогда еще ей не было так одиноко.

– Мне надо сходить позвонить Франческе, – сказал Томас севшим голосом. Потом громко прокашлялся. – Сказать, чтобы отменила мою завтрашнюю поездку в Лос-Анджелес. Я хотел бы переночевать сегодня здесь, с тобой и Натаном, если можно.

В коридоре послышался грохот: санитар выронил подносы с едой, и они полетели на кафельный пол. Эмили даже не вздрогнула.

– Да, конечно, – отозвалась она, потом с оживлением, которое никак не отразилось на ее лице, добавила: – Твой преследователь так расстроится.

Лишь когда она услышала, как Томас ахнул, а его правая рука, лежавшая на ее плече, сжалась, она вдумалась в то, что только что произошло. С широко распахнутыми глазами она обернулась к нему и вгляделась в его глаза, мечущиеся, сосредоточенные. Но Эмили знала, что эти глаза сейчас ничего не видят. Томас думал.

– Ты же не считаешь… – начала она.

– Это безумие, – согласился он, – но исключить это нельзя.

Томас протянул руку к маленькой тумбочке у кровати и поднял трубку телефона. Он нажал девятку, чтобы выйти на городскую линию, и позвонил в справочное.

– Мне нужен основной номер тарритаунской полиции, – сказал он напряженным отрывистым голосом.

Пока ему искали номер, Томас взглянул на Эмили, кивнул в сторону длинного кабеля с крошечной кнопочкой на конце.

– Вызови сестру, – велел он. – Надо, чтобы ему сделали анализы на яды… не знаю.

Его пальцы сплелись с ее собственными, и она крепко сжала их, стиснула его руку. Так, вместе, они ждали.

В понедельник с утра налетела гроза – явление, более привычное весной, нежели в разгар лета, да и тогда необычное. На рассвете было тепло, почти безоблачно и безветренно. К девяти часам все совершенно переменилось. Быстро поднялся ветер, по небу неслись темные тучи, стало стремительно холодать.

К половине десятого температура снизилась почти до семидесяти градусов[5]5
  Соответствует 21 градусу Цельсия


[Закрыть], горизонт казался избитым и болезненным, как будто внутри него скрывалась злокачественная опухоль. Стало темно, почти как ночью, однако небо было странно сумеречным и приобрело нездоровый цвет солнечного затмения. Казалось, воздух дрожит от предвкушения… чего-то.

Первая молния протянула электрические пальцы с небес к земле совсем незадолго до десяти часов, а рокот грома, который сопровождал ее, был таким громким и раскатистым, что задребезжали окна в больничном кафетерии. На третьем ударе хлынул ливень. Дождь стучался в стекла огромными каплями, сплошная стена воды, которая немедленно начала скапливаться широкими и глубокими лужами на стоянке и на дорогах.

Под почти сюрреалистический грохот дождя, бомбардирующего здание, Томас, насупившись, сердито смотрел на сидящего напротив Уолта Сарбекера, детектива, которою прислали из тарритаунской полиции разобраться с его жалобой на преследователя.

«Предполагаемого» преследователя, так они сказали. Именно это слово так взбесило Томаса. Но он быстро понял, что его гнев приведет к обратным результатам.

Сарбекер оказался тощим очкариком с обильной сединой на висках и ее проблесками во всех прочих местах. Он пальцем поправил очки на переносице, ожидая каких-либо пояснений от Томаса, потом уставился за окно, на проливной дождь, по всей видимости, сообразив, что никакого ответа не последует. Детектив был моложе, чем предполагала седина, хотя Томас не мог бы с уверенностью назвать его возраст.

Интересно, у детектива Сарбекера есть дети?

Он несколько раз вскидывал брови, пока Томас рассказывал ему о всех странностях, которые произошли за последнее время. О том, как Натан себя вел, об опасении мальчика, что герои «Обманного леса» желают ему зла, о его убеждении в том, что они на самом деле побывали здесь, в доме, что сейчас казалось пугающе более вероятным, чем прежде.

Когда Томас добрался до рассказа об арахисово-масляных отпечатках лица и ноги у него во дворе, Сарбекер отчетливо хмыкнул. Томас предпочел истолковать этот звук как выражение испуга со стороны долговязого детектива и в этом смысле добрый знак. Он хотел, чтобы этот человек принял его всерьез. Хотел, чтобы детектив встревожился.

Пока Томас рассказывал, Сарбекер набрасывал что-то в небольшом блокнотике. Вокруг в кафетерии кипела и шумела повседневная жизнь. Ходячие пациенты, которым надоело торчать в палатах, с переменным успехом доносили подносы до своих столиков. Семьи и одиночки, ожидающие ответов на вопросы жизни и смерти, сидели молча или тщательно делали несерьезный вид. Парочка новоиспеченных папаш разменивали банкноты, чтобы взять ранний обед и подняться обратно, к женщинам, с которыми они теперь связаны на всю жизнь.

Ибо, что бы ни случилось, подумал Томас, у них всегда будет ребенок. Всегда будет дитя, которое они вместе произвели на свет.

Все прочее несущественно.

Томас потряс головой. У него было такое ощущение, как будто вокруг него, перед глазами и в особенности в голове стоит какой-то туман, – с самого вчерашнего вечера, когда он увидел в ванной Натана. Но теперь голова у него должна быть ясной. Он разговаривает с полицейским.

– Простите?

Детектив еле заметно кивнул.

– Я сказал, что не вижу в этом никакого смысла, – ответил Сарбекер. – Полагаю, у любого может появиться преследователь. И я понимаю, какое отношение это имеет к вашей работе, – это очевидно. Но я не понимаю зачем. У вас, очевидно, есть деньги, но вся эта затея не ради них. Если кто-то преследует вас…

От Томаса не ускользнуло это «если».

– … это, очевидно, какая-то навязчивая идея. И каким бы замечательным «Обманный лес» ни был, что в цикле детских книг может внушить подобную навязчивую мысль?

Томас так и не смог найти язвительного ответа, хотя и искал. Ну что тут скажешь?

– Возможно, причина на самом деле не в этом, – предположил Томас – Может быть, это кто-то из моих знакомых. Затаил на меня обиду или еще что-нибудь в этом роде? Возможно, это профессиональное. Какой-нибудь психопат. Господи, не знаю.

Он чуть было не сказал: «Разве это не ваша обязанность?» Но отбросил эту мысль. Ему несколько раз пришлось напоминать себе, что Сарбекер на его стороне. Предположительно.

– Что с моим сыном? – спросил Томас, повторяя вопрос, который задавал уже дважды, но ответа так и не получил. – Думаете, что-то в зубной пасте? Но каким образом он смог пробраться в мой… то есть в дом моей бывшей жены?

Сарбекер поморщился с тем еле заметным кивком, который, как быстро понял Томас, не значил вообще ничего.

– Я не вижу никаких причин полагать, что он это сделал, мистер Рэнделл. Мы не обнаружили никаких признаков взлома, никаких свидетельств нахождения этого предполагаемого преследователя поблизости от местожительства вашей жены. И, по словам врачей, Натан не был отравлен.

Томас побледнел.

– Что? Он не был… Тогда, черт побери, что такое с ним произошло?

– Хотел бы я это знать, сэр, – ответил Сарбекер. – Но доктор Гершманн совершенно недвусмысленно заявил, что токсикологи не обнаружили никаких следов яда… вообще ничего необычного… в организме вашего сына.

Томас прикусил губу и покачал головой, отказываясь понимать слова полицейского.

– Прошу прощения, детектив, – начал он, но не договорил. Глупо называть человека «детектив». Он никогда прежде не употреблял это звание, и оно казалось ему чуточку нелепым.

– Мистер Рэнделл? – напомнил о себе Сарбекер.

– Неважно, – сказал Томас, прикрывая глаза, как будто ему мешал свет.

Внезапно он уронил руки, резко выпрямился, сузил глаза и в упор посмотрел на детектива.

– Вы ведь заходили в палату к моему сыну, так? – спросил Томас.

– Совсем ненадолго, поговорить с вашей женой, – ответил Сарбекер. – А что?

– Вы не заметили ничего… ну не знаю, необычного, когда вошли туда?

Сарбекер слегка вздернул подбородок; лоб у него недоуменно нахмурился.

– В каком смысле – необычного?

– Вы не почувствовали никакого запаха?

Детектив заморгал. Томас широко раскрыл глаза и опустил голову, побуждая полицейского к ответу.

– Наверное, цветы, – сказал Сарбекер. – Обычные больничные запахи.

– Подумайте хорошенько, – настаивал Томас.

На мгновение полицейский даже закрыл глаза.

Он раскрыл рот, медленно вдохнул. Когда его глаза распахнулись, он поглядел на Томаса как-то странно.

– Я действительно почувствовал еще один запах, – вспомнил Сарбекер. – Думаю, я решил, что это духи вашей жены, или шампунь, или еще что-нибудь.

– Мы с ней в разводе, и она не принимала душ со вчерашнего утра, – быстро сказал Томас. – Что это был за запах?

Едва заметно пожав плечами, Сарбекер сказал:

– Апельсины.

– Апельсины, – согласился Томас. – Запах то появляется, то исчезает, но исходит он от Натана, как будто он его выдыхает. Я думал, может, это какая-нибудь химическая реакция на яд или… Но вы сказали, что он ничем не был отравлен.

– Ничем таким, что врачи могут определить.

– Апельсины, – повторил Томас и положил подбородок на сложенные домиком пальцы рук.

– Откуда тогда исходит этот запах? – спросил детектив.

Томас не знал ответа.

Он слышал какое-то пиканье. Бип-бип-бип-бип. Не как писк Дорожного Бегуна, а равномерное, как будто подавал сигнал автомат. Пикало быстрее и быстрее. Билось быстрее и быстрее. Билось.

Он плакал. Слезы были соленые на вкус.

Сердце у Натана готово было выпрыгнуть из груди. Он так горько плакал, что едва мог дышать. Если он не перестанет, то его вырвет, он знал это, но ему было все равно.

– Мы… он… он наша законная добыча! – рыкнул Скалоголовый.

Но ни он, ни Долгозуб не приблизились к Натану ни на дюйм. Последовал долгий миг, когда все безмолвствовали, даже апельсиновые вопильщики прекратили вой, даже ветер улегся. Мерцающий свет рыжих звезд заливал тропинку. Запах гари – догорающего дотла края Колокольчиков и Свистулек – висел в воздухе.

Генерал Арахисовое Масло стоял на пригорке, облепленный пчелами. Он сделал шаг вперед. Апельсиновые вопильщики засеменили вниз, к тому месту, где на земле лежал Натан.

– Боб? – тревожно прошептал Скалоголовый; над левым глазом, там, где в его черепе была расселина, полыхнуло зеленое пламя. Так бывало, когда он злился или путался.

Боб Долгозуб рядом с огненноголовым троллем храбро шагнул вперед и вызывающе вздернул подбородок, сверля взглядом генерала Арахисовое Масло.

Натана Рэнделла вывернуло на землю, и от запаха он зарыдал еще горше и отполз в сторонку, чтобы не испачкаться. Опять захотелось в туалет, но он закусил губу и терпел. От его штанишек уже и так воняло мочой.

– Мамочка, – выдохнул он, судорожно дыша, – Папа?

– Все будет хорошо, малыш, – сказал генерал Арахисовое Масло; голос у него был тягучий, рот набит арахисовым маслом. Оно паутинками протягивалось от одной губы до другой, а когда он открывал рот, в него влетали и вылетали пчелы.

Натан затаил дыхание, уставился во все глаза. Может быть, генерал пытался ему помочь, но Натан боялся его и пчел даже больше, чем Долгозуба и Скалоголового.

– Предатель, – буркнул наконец Долгозуб, буравя генерала взглядом. – Ты же знаешшшь, как все должно быть. Нашшшего Мальчика нужно вернуть. Он нужен лесссу. Надо значит надо.

– Только не так, – отрезал генерал Арахисовое Масло.

Он протянул руку и указал на Натана:

– Заберите его.

Апельсиновые вопильщики заверещали, и Натан подумал, что голоса у них почти радостные. Они на своих тоненьких ножках засеменили по склону, скрежеща острыми зубами и размахивая копьями. Они подбежали прямо к Натану, и мальчик закрыл глаза, полностью уходя в себя. Он не мог смотреть.

Пока Боб Долгозуб не цапнул его когтистой лапой за руку и не попытался вздернуть его на ноги. Глаза Натана распахнулись в тот самый миг, когда Долгозуб издал крик, похожий на визг и рев одновременно. Пчелы. Они роились вокруг головы Долгозуба, и он бросил Натана обратно на землю и принялся хлопать себя по лицу.

Маленькие верещащие апельсинки подбежали к Натану и впились зубами в ноги Боба, а некоторые принялись подпрыгивать, чтобы укусить Скалоголового или ткнуть его копьем. Какое-то время Скалоголовый пытался отбиться от них, одновременно уворачиваясь от пчел. Но вскоре Боб Долгозуб развернулся и побежал, и едва Скалоголовый увидел это, как тут же последовал его примеру.

– Предатель! – пророкотал Скалоголовый, перед тем как исчезнуть в зарослях корявых мертвых деревьев у дороги.

Натан не понял, как это у него получилось, но он вдруг перестал плакать. Слишком перепуганный, он часто дышал, судорожно икая от ужаса и оглядываясь вокруг расширенными глазами. Апельсиновые вопильщики окружили его, но большинство из них стояли к нему спиной с копьями на изготовку, воинственно крича во тьму вокруг дороги.

Они… защищают его?

Ничего не понятно. Генерал Арахисовое Масло пообещал, что все будет хорошо, но ему нельзя верить. Он плохой. Самый плохой из всех, разве что шакал Фонарь хуже. И апельсиновые вопильщики… они свирепые, как волки или еще кто-нибудь. Это неправильно. Все должно быть не так. Даже Натан понимал это.

Но, с другой стороны, в Обманном лесу все было не так, как должно быть.

– Привет, Натан, – раздался зудящий голос. Натан подскочил, лихорадочно обернулся, чтобы взглянуть, кто это сказал так близко к нему.

Это, разумеется, были пчелы. Их были сотни, целая небольшая туча, которая висела у него за спиной. Он уставился на них, испуганный, что они вот-вот накинутся на него, примутся жалить. Натана никогда еще не кусали пчелы, но он ужасно их боялся.

– Мы не обидим тебя, Натан, – снова сказал зудящий голос.

Натан откуда-то понял, что это не настоящий голос. Это были пчелы, пчелы говорили. Весь рой своим жужжанием приветствовал его.

Апельсиновые вопильщики умолкли.

Что-то чмокнуло, как будто кто-то увяз в грязи, и голова Натана мотнулась назад. Прямо перед ним стоял, склонившись, генерал Арахисовое Масло и разглядывал его. Мальчик шарахнулся.

– Я же сказал, что все будет хорошо, малыш, – напомнил генерал. – А я знаю, что говорю.

– Зззнает, зззнает, – зажужжали пчелы.

Сначала Натан прятал глаза от генерала Арахисовое Масло, но в конце концов что-то вынудило его посмотреть на него. Медленно, с опаской он взглянул в глаза генерала – нити арахисового масла тянулись от верхних ресниц к нижним. Но глаза за ними были добрыми. Даже печальными.

– Можно мне… – начал Натан, но слова застряли у него в горле. – Можно мне теперь домой? Я хочу к маме.

Генерал Арахисовое Масло на мгновение задумался, потом быстро вскинул руку и смахнул нескольких пчел с облепленного арахисовым маслом края фуражки. Натан снова шарахнулся от испуга. И тут же вздрогнул от боли и прикусил губу, чтобы опять не расплакаться. Кровь из спины все еще идет, подумал он, ощутив на коже что-то мокрое.

– Ну-ка, – отрывисто сказал генерал. – Дай мне взглянуть.

Он протянул руку к Натану за спину, и мальчик захныкал. Но едва липкая рука генерала Арахисовое Масло коснулась спины Натана, как боль, казалось, отступила Арахисовое масло было холодным и приятным.

– Так лучше? – спросил тягучий голос.

– Да, спасибо, – нерешительно сказал Натан. – Я… меня зовут Натан. Я из Тарритауна.

Генерал Арахисовое Масло улыбнулся ему с высоты своего роста.

– Да, сынок, – сказал он. – Я знаю, кто ты. И как только я соображу, каким образом они затащили тебя сюда, я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы отправить тебя домой.

С этими словами генерал Арахисовое Масло медленно обхватил Натана, не обращая внимания на описанные штанишки и рвоту, и очень-очень осторожно, чтобы не напугать мальчика еще больше, поднял его на липкие маслянистые руки. Пчелы жужжали вокруг ног генерала и у него за спиной, кое-какие из них окружали голову арахисовомасляного человека крылатым нимбом, но держались подальше от его лица и груди. Оттуда, где он держал Натана.

– Придется подыскать тебе какую-нибудь другую одежку, – сказал генерал и сверху вниз посмотрел на апельсиновых вопильщиков. – Позаботьтесь об этом, – велел он.

Несколько вопильщиков громко заверещали – звук был такой, как будто поезд в метро с визгом подкатился к перрону, – и умчались в лес. Остальные потянулись за генералом.

Натан все еще был перепутан. Сердце у него бешено колотилось, глаза бегали по сторонам, бдительно высматривая любую опасность, которая могла грозить им из леса. Арахисовым маслом пахло так сильно, что ему одновременно захотелось есть и затошнило еще сильнее. Но генерала он больше не боялся. Наверное, в книжках все неправильно. Конечно, неправильно.

Он же сам видел глаза генерала Арахисовое Масло, и они были очень добрые.

Пока они возвращались по Путаному пути, мысли Натана вращались вокруг сказок, которые отец читал или рассказывал ему об Обманном лесе. Он подумал о всех тамошних местах и понял, что Обманный лес – ужасно большой. Уже скоро они должны прийти к хижине Ворчуна, а потом и к Шаткому мостику.

При мысли о том, что скрывается под Шатким мостиком, Натан задрожал и крепче прижался к генералу Арахисовое Масло. И не успел он даже это осознать, как глаза у него начали слипаться.

Натан Рэнделл уснул на руках у слишком хорошо знакомого страшилища.

Пока интерн снимал постельное белье и перестилал Натану постель, медбрат по имени Фрэнк Перлмен держал его на руках.

– Бедный малыш, – сказал интерн. – Установили, что с ним такое?

– Нет еще, – ответил медбрат. – Пока никаких предположений.