Текст книги "Саксонские и нормандские короли. 450 – 1154 гг"

Автор книги: Кристофер Брук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Жизнь последнего саксонского короля описана идиллически наивно его первым биографом, который делал это, наверное, еще при его жизни: «Таким образом, эти правители (эрл Гарольд и его брат) обезопасили королевство со всех сторон, и жизнь доброго короля Эдуарда протекала в безопасности и мире. Он много времени проводил на полянах и в лесах, предаваясь охоте. После церковной службы, которую он охотно посещал каждый день, он занимался с соколами и им подобными птицами, которых ему приносили. Его радовали лай и возня гончих. За такими занятиями он иногда проводил целый день, и лишь в них он действительно по природной своей склонности черпал житейские удовольствия». Далее автор пишет, как усердно Эдуард «исповедовал христианскую религию», с какой радостью встречался с аббатами и монахами, особенно из других стран. «Обычно он с кротостью ягненка и безмятежностью духа стоял на церковных службах – верующий в Христа на виду у всех верующих, и в такие моменты он редко разговаривал с кем-нибудь, если только к нему не обращались» – весьма необычное достоинство. Другие короли во время месс сплетничали, и говорят, что Генрих I выбрал одного из своих видных приближенных в священники, потому что тот мог закончить службу в рекордно короткое время. «К тому же следует сказать, что он демонстрировал пышный королевский наряд, в который королева обязательно одевала его. А он бы не заметил, если бы его одеяние было и не таким роскошным. Однако он был благодарен королеве за ее внимание к нему в таких вопросах и в разговорах со своими близкими друзьями добродушно отмечал ее рвение в самых признательных выражениях. Он с великим состраданием склонялся к бедным и немощным и полностью содержал немалое количество таких людей не только при своем королевском дворе, но и во многих уголках своего королевства. В конце концов, его супруга не удерживала его от этих добрых дел, во главе которых он стоял, а, скорее, побуждала его не медлить с ними, и часто даже она сама играла в них ведущую роль. Так как если он подавал бедным время от времени, то она была щедра, но направляла свою щедрость на такие добрые цели, чтобы также подчеркнуть и высочайшее благородство короля. И хотя по обычаю и закону трон королевы всегда стоял рядом с троном короля, она предпочитала – кроме церкви и королевского застолья – сидеть у его ног, пока король случайно не касался ее рукой или жестом не приглашал или повелевал ей сесть рядом с ним».

Эта картина королевской жизни явно однобока. И хотя в конце своей жизни Эдуард, по-видимому, предпочитал поручать часть своих дел подчиненным: армию – «второму человеку после короля» Гарольду, как его назвал один автор, а управление страной – эрлам, епископам и шерифам, – эта картина апатичной святости, нарушаемая время от времени хорошей охотой, вероятно, сильно гиперболизирована. Тем не менее мы видим на ней средневекового короля в двух характерных местах – в поле на охоте и в церкви.

Далее автор описывает рвение Эдуарда при восстановлении Вестминстерского аббатства, которое он расширил и в знак своей преданности Богу и св. Петру обеспечил постоянным доходом. В нем был поставлен памятник ему, и оно стало, без сомнения, подходящим храмом для самого большого из его дворцов. Во второй части «Жизни» король Эдуард находится на пути к тому, чтобы стать Эдуардом святым – Эдуардом Исповедником, «избранным Богом еще до его рождения и благословленным на царство не столько людьми, сколько небесами». Настоящим «избирателем» был Бог; король – его помазанником. И нам говорят о том, насколько правильно это было в случае с Эдуардом, так как через него при его жизни Бог совершал чудеса исцеления.

Эдуард был святым, sanctus, в силу своего положения, а также благодаря всей своей жизни. Последнему утверждению, впервые высказанному во второй части «Жизни», написанной вскоре после смерти Эдуарда, потребовалось какое-то время, чтобы созреть. Оно было не настолько очевидно другим современникам Эдуарда, как автору произведения. В конце концов оно принесло свои плоды, когда в 1161 г. вестминстерские монахи, обладавшие драгоценной реликвией – его телом, при поддержке Генриха II и большой группы выдающихся церковнослужителей получили от папы Александра III буллу о его канонизации. Александр возвел его в ранг святого; монахи Вестминстерского аббатства установили раку с его мощами позади высокого алтаря. На глазах народа была провозглашена святость королевской власти. В те времена люди с трудом проводили различие между королем и его функциями – это было единое целое; верность имела личную направленность на человека. Но в XII в. утверждали, что король может делать святые дела, даже если он сам не святой, как священник.

Во времена Вильгельма Рыжего и Генриха I нормандский священник не знал меры, говоря о короле, его власти и его личности. Священное миропомазание изменяет человека, делает его помазанником Божиим, наместником Христа, его alter ego (другое «я» – лат.), святым исполнителем святых функций. Нормандский аноним, одно время известный как Аноним из Йорка, здесь представляет старые традиционные понятия о королевской власти и Божественном происхождении короля, доведенные до логической крайности с помощью возрожденной логики конца XI в. Он также предлагал на обсуждение учение, которое имело тенденцию вбить клин между королем и его функциями: нравственной властью, которую он приписывает королю, могли бы обладать Альфред или Эдгар или даже Эдуард, но вряд ли Вильгельм Рыжий или Генрих I. Тем не менее во времена нормандцев сакральность власти короля принималась всеми, хотя и отвергалась в своей крайней форме папой римским. Самым интересным из чудес, сотворенных Эдуардом, был первый в Англии пример «прикасания к золотушному» для излечения от золотухи. Вскоре это стало обычной королевской практикой во Франции и Англии. По-видимому, она существовала уже во времена Генриха I, наверное, чтобы подчеркнуть священную власть, которую Генрих унаследовал, родившись после того, как его родители были миропомазаны монархами, и которую он утвердил, женившись на наследнице рода Кердика.

Нормандские короли были святыми людьми, как и их предшественники, они перенимали многое из того, что они находили в каждом аспекте своей королевской власти. Сфера их деятельности не сильно отличалась от сферы деятельности саксонского короля, хотя объем административной работы при дворе и в королевской семье постоянно увеличивался. Но их одежда и постройки, в которых они жили, изменились больше. Беовульф, подобно неизвестному воину из Саттон-Ху, отличался своими дорогими доспехами, особенно шлемом, «инкрустированным золотом, скрепленным роскошными обручами и украшенным изображениями вепрей». На гобелене из Байо Вильгельм и Гарольд изображены в полном комплекте доспехов, но их нельзя отличить от их приближенных, разве что благодаря надписям. На всех надеты кольчуги, конические шлемы с щитком для носа, а в руках ромбовидные щиты и меч, или булава, или топор, или копье. Шлем с короной, отличительный головной убор королей, видимо, вошел в употребление с Генрихом I (1100—1035). Но гобелен также изображает Эдуарда и Гарольда, сидящих на троне как короли, с особыми королевскими эмблемами. Золотой шлем был, очевидно, самым древним головным убором саксонских королей, а украшенная драгоценными камнями корона позднероманского стиля появляется на первых монетах. Мы не знаем, когда впервые была надета корона. Она есть на некоторых монетах короля Этельстана (925– 939) и на его же портрете (иллюстрация 6а). Королевские знаки отличия появились во время коронации короля Эдгара в 973 г. Скипетр наряду с короной стал использоваться в качестве особого символа королевской власти, и к нему вскоре добавилась держава – в подражание франкским и германским монархам, особенно германскому королю Отгону Великому, который был коронован как римский император в 962 г. Корона Этельстана представляла собой обыкновенный металлический обруч с зубцами, простой по форме. Ко времени правления Эдгара зубцы превратились в геральдические лилии; такая корона изображена на портретах Эдгара, Кнуда, Эдуарда Исповедника и Гарольда. Корона Завоевателя была работы греческих умельцев, покрыта арабским золотом (так повествует нам Гай Амьенский) и украшена египетскими самоцветами; она сверкала металлическими звездами и драгоценными камнями на двойном обруче. По форме она, возможно, напоминала венгерскую корону XI в. и, наверное, корону Отгона Великого, которая в наши дни находится среди императорских сокровищ в Вене. В ней можно увидеть сознательное подражание Вильгельма величию германских императоров. Он укреплял свои собственные сомнительные притязания, еще больше усиливая внешнее великолепие королевской власти.

Очень трудно воссоздавать дворцы первых нормандских королей. В настоящее время не сохранилось ничего от первых дворцов в Вестминстере или Винчестере, самых основательных из всех их дворцов. Возможно, Чеддар, которым еще пользовались до времен правления короля Иоанна, покажет, изменили ли нормандцы в корне стиль жизни своих предшественников. Насколько нам известно, сначала их дворцы не отличались чем-то особенным: это был большой комплекс построек с огромным пиршественным залом посредине. У нормандцев была страсть к возведению больших построек из камня, и с течением времени огромный зал с пристройками из бревен заменил зал из камня, подобно прекрасному огромному залу Винчестерского замка. Но он относится к XIII в. и находится на месте замка, а не старого дворца.

Каменный замок был характерным новшеством нормандцев. В каждом большом городе нормандцы строили замок – многие из них от имени короля. И каждый нормандский барон имел свою резиденцию в одном или иногда нескольких замках. Сначала они не всегда строились из камня. Но сам Завоеватель завел моду, которой с все возрастающим рвением следовали в XII и XIII вв. крупные бароны, – строить большие каменные замки, которые могли служить и крепостью, и жилищем. В большинстве больших замков, как и в королевских дворцах, главные постройки домашнего назначения не были частью укреплений, хотя они могли примыкать к замковым стенам с внутренней стороны. Но в огромной главной башне лондонского Тауэра (см. вклейку), построенной самим Завоевателем, главные жилые комнаты были включены в состав центральных оборонительных сооружений замка. Помимо погребов, комнат для стражи и небольших домашних служб в этих огромных каменных башнях обычно находились два помещения общего пользования, расположенные либо рядом друг с другом, либо одно над другим, и часовня. В часовне король или крупный феодальный сеньор каждое утро слушал мессу, а если он был особенно благочестивым, то посещал и другие службы тоже. В большом зале жили, ели и спали его домочадцы; в другом зале, который представлял собой помещение, обычно такое же или почти такое же большое, как и зал, король собирал совет и жил, удалившись от толпы, со своей семьей и ближайшими советниками и слугами. Здесь же находились его драгоценности и та часть его казны, которую он возил с собой. Этот зал, возможно, в каком-то смысле исполнял функцию личных покоев короля, но ему очень редко удавалось в нем побыть одному или вообще не удавалось. Вполне возможно, что король с королевой имели больше возможностей побыть наедине в своих дворцах больших размеров. И в конце Средневековья в больших домах стало появляться больше личных покоев. Время, когда люди, занимавшие и менее заметное положение в обществе, стали иметь личные покои, когда любой человек мог надеяться провести в одиночестве хотя бы самые интимные моменты своей жизни, было в далеком будущем. Залы и замки были предназначены для демонстрации богатства, а не для удобства. По праздникам Хеорот увешивали «золотыми гобеленами» и другими украшениями, как и многие нормандские замки. Но их прочная мебель состояла лишь из лавок и столов. Когда наступала ночь, лавки убирали, а «на полу расстилали постельные принадлежности и подушки». Вероятно, и в нормандском замке было не иначе. Стену украшали гобелены, но на полу, вероятно, не было ковров, на стульях не было обивки, а в окнах – стекол. Стекло стало входить в моду в XII в., но на протяжении Средневековья оно оставалось редкостью и роскошью, а знатный человек, имевший оконные стекла, возил их с собой из дома в дом. Так как зал обычно освещал и согревал огромный открытый очаг, расположенный посередине, то открытые окна имели свои преимущества, но нормандцы никогда не жили без сквозняка.

Подобно Эдуарду Исповеднику, нормандские короли были страстными любителями охоты. Они многое добавили к понятию «лес», которое означало не местность, покрытую деревьями, а пространство, на котором действовали особые законы, приводились в исполнение особые наказания, предназначенные для обеспечения сохранности дичи, особенно оленей и кабанов. В таких местах звери были ценнее, чем люди. Хорошо известно, что первые нормандцы создали или, скорее, расширили Нью-Форест (в переводе с английского «Новый Лес». – Пер.). Менее известно, что они могли проехать верхом из Виндзора через Нью-Форест к морю, не покидая территорию, на которой действовали лесные законы, что все графство Эссекс было «лесом», что лишь три английских графства были полностью независимы от лесного закона и что, вероятно, не было в Англии уголка, удаленного от леса более чем на пятьдесят миль. Вильгельм I, пишет английский летописец, любил крупных оленей так, будто был их отцом.

Жизнь Эдуарда Исповедника на склоне дней, по-видимому, была относительно спокойной. Нормандские короли редко жили в мире с соседями и никогда—с самими собой. Их жизнь представляла собой активную и лихорадочную деятельность: они охотились, сражались, занимались зачатием детей, ведением переговоров для заключения выгодных браков своих детей, принимали прошения, определяли размер налогов для баронов, выносили приговоры, боролись за поддержание элементарного порядка и благосостояние страны, основывали монастыри, предавались традиционному, иногда сенсационному благочестию и совершали обычные преступления.

У нормандцев королевская власть была в каком-то смысле властью диктатора: для нее не существовало строгих и четких границ. Считалось, что король советуется со своими советниками, но кто были его советники? Когда ему приходилось с ними советоваться? По каким вопросам? Кто мог его к этому принудить? На эти вопросы не было простых ответов. И все-таки мы ошибемся, если представим себе короля, не связанного никакими ограничениями. Причин этому было две. Во-первых, обычай, возможно, и не говорил об этом определенно, но он был у всех глубоко внутри, и его поддерживали клятвы, данные королем при восшествии на престол, по крайней мере в 1066 г., а иногда (как в случае с Генрихом I и Стефаном) и официальная хартия, полученная от нового короля в обмен на поддержку и верность его подданных – грамота, в соблюдении положений которой Генрих был слишком решителен, а Стефан слишком робок. Но хартию Генриха I можно было извлечь и сунуть под нос королю Иоанну накануне принятия Великой хартии вольностей. Во-вторых, «самодержавие» наших дней может иметь инструменты для осуществления своей воли. До появления регулярных армий и полиции, когда не было средств связи быстрее, чем скачущий конь, когда дороги в лучшем случае отдаленно напоминали римские, а в худшем были l'endroit ou on passe (место, где можно пройти – фр.), король вынужден был полагаться на поддержку своего народа, если хотел, чтобы его правление было эффективным. В середине Средних веков Англия была самой управляемой страной в Европе, потому что в ней была самая развитая система местного управления, В суде графства королевские судебные чиновники встречались с местными представителями знати и сходились или расходились во взглядах на проблемы элементарного управления. Силу английского местного управления и его преемственность иллюстрирует тот факт, что границы английских графств были установлены великими королями в X в. и серьезно не оспаривались до появления комиссий по граничным вопросам в XX. Это не значит, что мы должны видеть демократию в X в. или парламент – в витане. Люди, с которыми королю приходилось советоваться, были маленькой частью населения, которое составляло, наверное, около трех процентов современного населения страны. Это грубая оценка. Единственный период, охваченный этой книгой, о котором мы можем сказать чуть больше, это время появления Книги Судного дня (книга с данными первой государственной всеанглийской переписи населения, проведенной в 1086 г. по повелению Вильгельма Завоевателя, содержит также земельный кадастр; название народное по ассоциации с книгой, по которой на Страшном суде будут судить людей. – Пер.). Даже она не совсем надежный справочник. Но если мы скажем, что в Англии в 1086 г. жили полтора миллиона человек и было приблизительно двести баронов, с которыми приходилось советоваться королю, то мы не сильно ошибемся. И мы можем быть вполне уверены в том, что в X в. населения было меньше, а витан – больше. И только советуясь со своими видными подданными, король мог надеяться иметь власть и править. Только приезжая в различные уголки страны, он мог надеяться добиться преданности своих подданных и удержать ее.

Винчестер был главным городом Уэссекса на протяжении нескольких веков. Лондон был главным городом Англии даже дольше – с римского завоевания, за исключением, вероятно, периода после того, как римляне ушли. Но у нас сложилось бы неправильное представление о правлении саксов или нормандцев, если бы любой из этих городов в указанный период мы назвали бы столицей Англии. Правительство путешествовало вместе с королем по его многочисленным резиденциям. Витан собирался там, где он созывал его. Вильгельм I собирал официальные советы в Рождество, на Пасху и Троицу. Когда он находился в Англии, совет собирался в Глостере, Винчестере и Вестминстере соответственно. Короли возили с собой часть своих денег и целый штат секретарей. У них действительно в разных местах имелись постоянные казначейства, самое главное находилось в Винчестере. В XII в. оно перебралось в Вестминстер со всем штатом финансовой администрации. Но для простого человека королевский сан означал личность короля, когда он встречал его во время путешествий, на охоте, в торжественном шествии. Если у современных англичан правительство ассоциируется с Уайтхоллом, Даунинг-стрит и парламентом, то он себе представлял при этом королевский двор.

Нельзя точно сказать, кто относился к королевскому двору в те далекие времена, но нам помогает то, что вскоре после смерти Генриха I один из его секретарей составил перечень чиновников, состоявших при королевском дворе. Этот документ показывает, что число королевских служащих внимательно отслеживалось, а жалованье им платилось лишь в том случае, если они исполняли свои обязанности. Он касался платы, а не обязанностей чиновников, но складывается впечатление, что Генрих I жестко регулировал и размер их жалованья, и функции. Тем не менее согласно документу при дворе короля было предположительно сто, а возможно, и гораздо больше человек на постоянной службе, начиная от глав ведомств с жалованьем 5 шиллингов в день до прачки, размер жалованья которой остается невыясненным. Канцлер был настоятелем дворцовой церкви и главой службы писцов (странно, но это один департамент). Двое управляющих, которых называли «виночерпиями», отвечали за буфетную и кухню, дворецкий – за кладовую и винный погреб, главный управляющий и казначей между собой управляли казначейством, казной и недавно созданным ревизионным департаментом. В ведении констеблей была королевская армия и конюшня. Канцлером обычно был ведущий церковнослужитель, который рано или поздно, вероятнее всего, получал награду в виде епархии. Казначеем был иногда человек духовного звания, а иногда мирянин. Другие ведомства возглавляли известные бароны, государственные министры в зачаточном, так сказать, состоянии. Дворецкий действительно был церемониймейстером, а не просто слугой. У каждого из этих высоких чинов имелся штат подчиненных, которые выполняли реальную работу. Самым многочисленным, что характерно, был штат охотничьей прислуги: четыре горниста, двадцать сержантов, разные псари, рыцари-охотники, простые охотники, смотритель и кормилец гончих, охотники с обученной сворой (держали гончих на длинных поводках), смотритель малых гончих, охотники на волков, лучники.

Двор не сидел на одном месте. В хозяйстве имелся смотритель королевского шатра. Он был большой, но его следовало держать наготове для частых и изнурительных поездок верхом вместе с повозками, волами и вьючными лошадьми. Обоз был средоточием правительства: с ним путешествовали архивы, королевские драгоценности и часть королевской казны; лишь государственное казначейство постоянно находилось в Винчестере. Это был великолепный двор великого властителя, пышность которого должна была производить впечатление на его гостей. Это также было организованное домашнее хозяйство с залом для приемов, буфетной, кладовой и кухней. Это был штаб военачальника с констеблями и маршалами для командования войсками. Но по мере того как глаза блуждают по страницам перечня, они то и дело возвращаются к последнему пункту: штату охотничьей прислуги. Он напоминает нам о том, что всепоглощающим занятием средневековых королей была охота. Это памятник жестокому спорту, в котором людей и животных приносили в жертву, чтобы получить удовольствие от приключения, зачастую более разрушительного, чем средневековая война, в сравнении с которым современная охота – под постоянным наблюдением Лиги бескровных видов спорта – сравнительно гуманное занятие. Это также личный памятник человеку, который получил королевство на охоте.