Текст книги "Саксонские и нормандские короли. 450 – 1154 гг"

Автор книги: Кристофер Брук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Последней частью церемонии избрания короля было торжественное утверждение с помощью Божьего благословения процедуры, которая произошла до этого в обрядах миропомазания и коронации. Все, о чем мы уже рассказали, – наследование, назначение и избрание – имеет долгую историю, уходящую корнями в древнее общество германцев. Чуть позже будет предпринята попытка проникнуть в эту темную область. Но история церемонии коронации сравнительно ясна. В V и VI вв. церемонии избрания германских королей часто заканчивались поднятием короля на щите. Нам неизвестно, делали ли так в Англии. На самом деле у нас нет ни малейшего представления о том, какие церемонии проводились при избрании короля до Оффы, незадолго до Эдгара. В 787 г. сын Оффы Эгфрид был официально объявлен королем при жизни его отца. Это должно было означать миропомазание, что являлось главной частью любой церемонии коронации в Средние века. И не по совпадению это произошло в конце VIII в. В 751 г. у франков появилась церемония миропомазания и коронации, санкционированная папой. В 781 г. два сына Карла Великого были миропомазаны лично папой. В чем состоит значение этих событий?

Древние франкские короли вышли из рода Меровингов. Каково бы ни было их происхождение, они к VIII в. правили уже так долго, что во франкском государстве уже с трудом себе представляли короля не из этой династии, хотя у других европейских народов было иначе. Вестготские короли обычно «избирались», а у королей Ломбардии лишь около века существовало подобие наследного права на трон. В начале VIII в. фактическим правителем франкского государства был «майордом» Карл Мартелл. Какое-то время он обходился совсем без монархии, но почти все время он поддерживал существование марионетки Меровингов. В 751 г. его сыну Пипину надоел фарс с Меровингами, и он обратился к папе римскому за разрешением самому принять королевский титул.

В такой ситуации это было естественным для человека Средних веков, а особенно церковнослужителя в VIII в., искать в Ветхом Завете прецеденты того, что они делают. И там они находили то, что искали: как Самуил миропомазал Давида на царство, потому что Саул потерял расположение Бога, хотя Давид не доводился родственником Саулу; и как был избран преемник Давида Соломон – не по праву первородства, а «священником Цадоком и пророком Натаном» (хотя они и действовали по указанию царя Давида).

Церемонию, придуманную для того, чтобы возвести Пипина на престол, мы бы назвали коронацией: подобно многим германским королям, он принял корону (или венец), державу и скипетр, согласно церемониалу, принятому в Восточной Римской империи. Но решающим событием в нем было миропомазание. В ходе средневековых коронаций это проводилось с помощью мира и елея; а елей (смесь масла и бальзама) также использовали при посвящении в духовный сан священников и рукоположении епископов. Ничего удивительного, что миропомазание стало считаться священным таинством, подобным рукоположению.

Нечто вроде миропомазания, возможно, существовало у кельтских правителей Ирландии и Уэльса до Оффы. Но об этом нам мало известно, равно как и о церемониях возведения королей на престол в период между правлением Оффы и Эдгара. В 973 г. в возрасте тридцати лет – канонический возраст, в котором мужчина мог быть возведен в сан епископа, – в зените могущества Эдгар был торжественно миропомазан и коронован. У нас есть записи, описывающие эту церемонию, которую провели св. Дунстан Кентерберийский и св. Освальд Йоркский в Бате в Троицын день в 973 г. Тот же самый обряд использовался до середины или конца XI в., а многие его элементы – и в 1953 г.

«Приближался священный день (Троицын день), – пишет современник, – в который, по обычаю, архиепископы и все другие высокопоставленные епископы, аббаты, аббатисы, сановники, главные судьи и другие миряне приходили на королевский двор. Император издал указ о том, чтобы они пришли к нему с востока, запада, севера и с моря. Они приходили не для того, чтобы изгнать его или замышлять недоброе против него, как презренные евреи когда-то обошлись с Иисусом, а для того, чтобы самые благочестивые епископы могли его благословить, миропомазать и возвести на престол с позволения Христа, от которого и благодаря которому появилось благословенное помазание высочайшего благословения и святая религия». Это было первое из многих указаний на то, что подразумевают слова о самой церемонии, будто король – это Божий избранник, и только по этой причине он достоин миропомазания.

Два епископа провели Эдгара в церковь под пение церковного хора. Король распростерся перед алтарем, отложил в сторону корону (которая уже была надета на нем), и Дунстан начал благодарственный молебен, но так растрогался, что заплакал от радости при виде смирения и мудрости короля. Когда молебен закончился, епископы помогли королю подняться, а архиепископ принял у него коронационную клятву. В этот раз король поклялся, что: «Церковь Божия и весь его христианский народ будет жить в мире под нашим владычеством во все времена. Я запрещу кражи и всякое беззаконие людям всех сословий. При мне суд будет справедливым и милосердным, а добрый и милостивый Господь дарует мне и вам свое прощение». На что все присутствовавшие сказали «аминь». После трех молитв настал черед торжественной молитвы, призывавшей Божье благословение «на твоего слугу Эдгара, которого мы избрали, испытывая преданность к королевской власти над англами и саксами», и просящей Бога даровать ему верность Авраама, мягкость Моисея, силу духа Иисуса, смирение Давида, мудрость Соломона и помочь ему кормить, учить, укреплять и строить Церковь его королевства. И весь народ вверил ему себя. Церемония завершилась тем, что Дунстан именем Христа миропомазал его, а хор запел антифон «Священник Цадок и пророк Натан», который и по сей день в ходу, хотя уже на английском языке, а не на латыни.

Посреди молитв королю вручили кольцо и меч, символы королевской власти. Затем на его голову возложили корону, а в руки вложили скипетр и посох; над его головой прозвучало благословение. После этого королю присягнули на верность его самые выдающиеся подданные. Его приветствовали: «Vivat rex, vivat rex, vivat rex in eternum!» (Да здравствует король, да здравствует король, да здравствует король на вечные времена!) Определилось его положение короля: «Встань и держи свой королевский статус, полученный по слову твоего отца [2]2
  Эдгар был преемником своего брата, а не отца, и эту фразу не стоит толковать слишком буквально.


[Закрыть], переданный тебе по праву наследника властью Всемогущего Господа через нас, епископов и других его слуг; и чем ближе будут стоять к алтарю церковнослужители, тем больше ты должен помнить о чести, которую нужно оказывать им... чтобы посредник между Богом и людьми мог утвердить тебя на троне этого королевства как посредника между духовенством и народом и позволить тебе править вместе с ним в вечном царстве – Иисус Христос, то есть Господь наш...» А после молитв и миропомазания или «рукоположения» королевы церемония закончилась торжественной мессой.

Со времен Эдгара королеву обычно короновали вместе с мужем, и в «Жизни» Эдуарда Исповедника есть описание того, как королева Эдит имела обыкновение сидеть у его ног; там же отмечено, что для нее, согласно обычаю, всегда стоял трон рядом с троном короля, хотя она редко сидела на нем, однако, похоже, не всегда с королевами обходились с таким уважением. Ассер (конец IX в.) описывает, как современные ему западные саксы отказывались разрешить королеве сидеть подле короля или носить титул королева (regina); она была всего лишь супругой короля. Это он относит на счет дурного поведения дочери Оффы, короля Мерсии, которая некоторое время была королевой Уэссекса. Правда это или нет, но вполне возможно, что дочь Оффы помнили как символ подчинения Уэссекса Мерсии во времена Оффы (конец VIII в.), в результате чего королевы стали местами подвергаться временному порицанию. Но в целом в Англии до завоевания нормандцами с женщинами обращались с большим уважением. И именно в Уэссексе в более ранний период был один-единственный пример того, как королева англосаксов взяла в свои руки бразды правления. В 672 г., как повествует «Англосаксонская хроника», «умер Кенвал (король Уэссекса), а его королева Сексбурга правила после него один год». Ее правление не продлилось долго (мы не знаем, что положило ему конец). Королевы обычно считались просто супругами королей. Но с развитием церемонии коронации стали считать, что они разделяют со своими мужьями их королевские привилегии, по крайней мере в какой-то степени. Так что королева Эдгара была миропомазана и коронована.

Церемония коронации Вильгельма во всех ключевых моментах была той же самой. К ней добавилось представление короля народу collaudatio, заглушаемое сумятицей снаружи, и не было коронации королевы, так как жена Вильгельма все еще находилась в Нормандии. Драматический вопрос, кто должен стать преемником Эдуарда Исповедника, в конце концов разрешился в Рождество 1066 г. Чтобы понять это, нам нужно рассмотреть положение Эдуарда, позицию его подданных, соперников Вильгельма и, наконец, самого Господа Бога, как ее понимали английские епископы. Вильгельм выиграл свое королевство силой оружия, но он заявлял, что является королем по праву, и, чтобы стать им, он должен был сделать свои притязания как можно более ясными. Он состоял в родстве с Эдуардом, но не очень близком, а к предкам его рода вообще не имел никакого отношения. Его притязание на наследство имело больше шансов, чем притязания Гарольда, но не имело решающего перевеса. Он был избран, но лишь формально. Английская знать покорилась завоевателю. Преимущество его положения выражалось отношением Эдуарда Исповедника; Эдуард объявил Вильгельма своим преемником (даже если он с тех пор изменил свое решение), и Гарольд поклялся признать Вильгельма королем. В 1066 г. принцип назначения имел больший вес, нежели права наследования или «избрание». В нашем втором случае, при восшествии на престол короля Стефана, эти составляющие находились в другой пропорции. Но события его восшествия ясно иллюстрируют механизм действия всех трех принципов – наследования, избрания и назначения и подходящим образом заканчивают наше исследование вопроса, как становились королями.

1 декабря 1135 г. король Генрих был «ни живой ни мертвый» в Лионела-Форе, Нормандия. Следуя прецеденту, положенному Вильгельмом II, племянник Генриха Стефан Блуаский, граф Булонский, переплыл Ла-Манш, убедил архиепископа Кентерберийского в том, что он истинный наследник, названный Генрихом на смертном одре, и был возведен на трон, вероятно, 22 декабря. В 1139 г. дочь Генриха Матильда, вдова императора Генриха V, а теперь графиня Анжуйская – ее приверженцев поэтому называли анжуйцами, – также переправилась через Ла-Манш в окружении своих сторонников. В какой-то момент в 1141 г. она стала хозяйкой Лондона, и казалось, что победа у нее в кармане. Но она потерпела неудачу и передала свои притязания сыну. Молодой Генрих вторгся в Англию в 1147 г., еще раз в 1149 и 1153 гг., в конце концов в 1153 г. он был признан Стефаном наследником и коронован 19 декабря 1154 г.

События «безвластия» вызвали много толков, и у нас есть множество утверждений приверженцев обеих сторон: летописцев, подобных стороннику Стефана, который написал Gesta Stephani («Деяния Стефана»), или приверженца Матильды Уильяма Мальмсберийского, который привел доводы, выдвинутые в 1135 г., вместе с отголосками более поздних комментариев в упаковке из своих собственных размышлений. В 1139 г. этот вопрос обсуждался у папы римского, о чем у нас есть два отчета от Иоанна Солсберийского в его «Воспоминаниях о папском дворе» и от очевидца этих событий Жильбера Фолио, впоследствии аббата Глостерского и в конечном счете епископа Лондонского (1163—1187). Жильбер, ярый сторонник императрицы, добавляет массу аргументов, рожденных его живым умом юриста, который достигает высот законов природы и Бога.

На начальных этапах серьезно рассматривались лишь два кандидата. Но интересно то, что они появились из возможных по крайней мере шести. Матильда была единственным живым законным ребенком Генриха I. Если женщина могла быть преемницей на троне, то ее наследные притязания были явно очень сильны. Адвокат, представлявший интересы Стефана перед папой римским, заявлял, что на самом деле она была незаконнорожденной, что ее мать приняла монашеский постриг в аббатстве Ромси и поэтому не могла выйти замуж за отца Матильды, так что ее можно не учитывать. Как резонно указали сторонники Матильды, святой архиепископ Ансельм лично занимался этим вопросом и разрешил им пожениться, и папа утвердил его решение. Никто не осмеливался намекнуть на это обстоятельство при жизни Генриха. На самом деле дважды знать присягала на верность Матильде как своей будущей королеве. В первом случае Стефан, законный племянник Генриха, и Роберт Глостерский, его незаконный сын, соревновались в том, кто из них будет первым светским бароном после короля шотландцев в принесении клятвы верности. Эти клятвы были вынужденными, а первая, в глазах многих, стала недействительной после брака (без согласия баронов) Матильды с графом Анжуйским. Был прецедент, помогающий вдовствующим королевам решить вопрос наследственного права, как в «Беовульфе» и датской легенде, хорошо известной нам из шекспировского «Гамлета», и в еще более поразительном случае королевы Эммы, супруги сначала Этельреда II, а потом Кнуда. Это могло поддержать идею о том, что королевская дочь, в жилах которой течет королевская кровь, может взойти на престол. Но подразумевалось, что править будет супруг Матильды, а не она сама. Недавним примером женщины, правящей страной самостоятельно, мог стать прецедент с королевой Урракой, ставшей преемницей короля Леона и Кастилии Альфонса VI. Но это был исключительный случай, и он не имел успеха. Все ожидали, что корона перейдет через мужа Матильды к ее сыновьям. Наследование по женской линии имело свои особые правила, но они не представляли никакой трудности в данном случае, так как все другие претенденты уступали даме.

Единственным исключением был Роберт Глостерский, которого, видимо, принимали в расчет. Но он отказался быть кандидатом на трон на том основании, что он незаконнорожденный, и это препятствие, похоже, было учтено, несмотря на прецедент с Вильгельмом Завоевателем. Есть запись о том, что эрл Роберт уступил притязаниям своего племянника Генриха, сына Матильды и графа Жоффруа. В 1135 г. Генриху было два года, и, даже если его притязания были бы рассмотрены, необходима была рука взрослого человека, чтобы справиться с назревшим кризисом. Сомнительно, чтобы мысль о наследовании, какой бы веской она ни была, уже развилась до того, чтобы перевесить «подходящесть» короля в умах большинства людей. В X в. второстепенные люди становились наследниками. Завоеватель как герцог Нормандии был второстепенным наследником, но Англии не суждено было снова иметь короля-мальчика раньше 1216 г.

Если бы притязания Матильды были приняты, очевидным кандидатом становился ее супруг Жоффруа, граф Анжуйский, достойный наследник беспощадных графов Анжу, человек, который, вероятнее всего, мог показать силу Генриха I. Однако существовали некоторые трудности. Во-первых, Анжу и Нормандия были традиционными врагами. Мысль о подчинении графу Анжуйскому далеко не радовала англо-нормандскую знать. Во-вторых, он стал бы править как супруг Матильды. Но брак был настолько несчастливым, что было чрезвычайно сомнительным, смогут ли они жить достаточно мирно, чтобы управлять своими огромными владениями. Любопытно, что за последние годы правления Генриха I они истощили свои разногласия настолько, чтобы недолгое время провести вместе, зачать детей и поссориться с Генрихом. Граф Анжуйский был подозрительным человеком в Англии. В 1135 г. он и его супруга были в состоянии войны с Генрихом.

Другой близкой родственницей Генриха была его сестра, графиня Блуаская, которая была еще жива: она умерла в 1137 г., но, похоже, никто не рассматривал кандидатуру самой графини; однако двое ее старших сыновей Теобальд и Стефан были серьезными кандидатами. Теобальд был графом Блуа, Шампани и Шартра, одним из крупнейших владык Северной Франции. По крайней мере, у него была бы сила, чтобы в безвыходном положении удержать власть в Анжу, и нормандские бароны продолжали приглашать его быть их герцогом. Однако пока они готовились присягнуть ему на верность, они получили весть о том, что младший брат Теобальда Стефан, граф Булонский и (благодаря милости короля Генриха), вероятно, самый обеспеченный английский барон, плывет через Ла-Манш. Теобальд был немного недоволен, но отказался помешать брату. Так что Стефан мог, как Вильгельм II, склонить на свою сторону архиепископа Кентерберийского и короноваться, как Генрих I, захватить казну в Винчестере, как Эдмунд – на этом делает сильный акцент его биограф, – чтобы добиться голосов горожан Лондона, которые нажили огромный капитал в 1016 г. Громкие голоса жителей Лондона были нужны, чтобы прикрыть небольшое число знатных людей, которые «избрали» короля. Его супруга, подобно супруге Генриха I, принадлежала к старинному английскому роду: она была племянницей супруги Генриха и Эдгара Этелинга, дочерью шотландской принцессы.

Мы уже видели, что Генрих I ранее публично и довольно упорно называл Матильду своей наследницей. После его смерти рассказывали, что, подобно Эдуарду Исповеднику, он изменил свое решение и на смертном одре назначил наследником Стефана. В это никто не верил, но это было одним из двух ключевых моментов в 1135 г. и последующие годы и главной загадкой вступления Стефана на престол.

Другим важным моментом был вопрос годности кандидата: у Матильды был тяжелый, вздорный характер, и она не забывала, что была императрицей. Ее мужу не доверяли нормандцы. Стефан, с другой стороны, возглавлял баронов и был одним из них, открытый, храбрый, энергичный, не ведающий о жадности своего дяди и, наверное, о его жестокости. Одно это может в достаточной степени объяснить его успех, по крайней мере, почему он получил поддержку. Но это никак не объясняет самую загадочную деталь событий 1135 г. – быстрые и решительные действия, которые он предпринял после смерти Генриха. Он был коронован так же быстро, как и Вильгельм Рыжий, имея гораздо больший перевес. Стефан всегда был способен на стремительные действия, но в последующие годы ему не хватало решительности и настойчивости, чтобы его действия увенчались успехом. Возможно, по мнению большинства историков, что единственный раз в своей жизни Стефан увидел свой шанс и воспользовался им, что быстрота его действий была достаточной, чтобы привести его к временному успеху и отодвинуть старшего брата на задний план безо всякого обсуждения. Это возможно, но есть и другое объяснение.

Иоанн Солсберийский рассказывает нам, что, аргументируя свою позицию перед папой римским в 1139 г., представлявший интересы короля Арнульф (позднее епископ Лизье) сослался на два довода: на то, что Матильда незаконнорожденная и что Генрих на смертном одре изменил свое решение и назвал своим наследником Стефана. «И он заявил, что это публично было доказано Вильгельму, архиепископу Кентерберийскому, и папскому легату в присутствии служителей церкви клятвой эрла Хью (Бигода) и двух рыцарей. И, услышав это доказательство, архиепископ признал притязания Стефана на корону, а епископы и знать выразили свое единогласное одобрение и согласие. То, что было сделано с такими церемониями, не могло, по его заключению, остаться незавершенным». В ответ защитник интересов императрицы отмел обвинение в незаконности ее рождения и отрицал, что Генрих изменил свое решение: «Что касается вашего заявления, будто король передумал, то ложность его подтверждают те, кто присутствовал при его кончине. Ни вы, ни Хью не могли знать о его последней просьбе, так как вас там не было». Одобрение архиепископа не могло причинить вред императрице – а ведь ей все они давали клятву верности, – так как она была обречена потерять свою корону, не получив даже возможности ответить на выдвинутые против нее обвинения. Жильбер Фолио подробно говорит о законнорожденности императрицы. Этот пункт особенно его беспокоил, так как его позиция почти полностью основывалась на ее наследственных притязаниях. Но он все-таки рассматривает вопрос, может ли отец лишить наследства законнорожденного ребенка, и отвечает на него: только в случае бунта или чего-либо подобного. И он твердо (хотя и ошибочно) утверждает, что императрицу никогда нельзя было в этом обвинить [3]3
  Интересно было бы узнать, как Жильбер Фолио охарактеризовал действия императрицы в 1135 г. Возможно, он разграничил то, что она не замечала активных действий своего мужа, и фактический мятеж; возможно, он сделал вид, что забыл об этом.


[Закрыть]. Этот довод, возможно, формальный, но в нем было скрыто обвинение в том, что Генрих отказался от своей дочери на смертном одре. Во всяком случае, мы можем поверить Иоанну Солсберийскому на слово в том, что это засело у людей в головах. Иоанн делал свои записи при Генрихе II, сыне императрицы: у него не было мотива для того, чтобы поправить дело Стефана, разве что, возможно, дискредитировать представителя интересов Стефана, особого врага Иоанна. Была ли эта история правдивой – вопрос другой. Самые первые летописцы Ордерик Виталий (1141), Уильям Мальмсберийский и Иоанн Вустерский (ок. 1142) не упоминают о том, что Генрих изменил свое решение на пороге смерти. Но Уильям и Иоанн были верны императрице, когда вели свои записи.

Биограф Стефана, делая свои записи, по-видимому, в начале правления Генриха II, приходит к любопытному компромиссу. Весь план действий был придуман Стефаном; по его прибытии в Англию он был немедленно избран жителями Лондона – и нам читают лекцию о правах Лондона, в которой автор, мягко говоря, выражает слишком сильный протест. Далее нам подробно рассказывают о полемике в присутствии епископа Кентерберийского, решение которого как первого советника и человека, который будет возводить на престол нового короля, было жизненно важным. Архиепископ возразил, что он присягнул на верность Матильде. Ответ на это был поистине очень необычным. Генрих добился клятвы верности и выдал свою дочь замуж в Анжу с целью добиться мира между Анжу и Нормандией. Этот похвальный проект, который делает из Генриха бескорыстного нобелевского лауреата, создал трудность: он знал, что бароны присягали неохотно. И вот на пороге смерти он освободил их от данной ими клятвы, чтобы его интрига больше не причиняла им беспокойства. Будет ошибкой слишком серьезно воспринимать чьи-то речи в средневековых летописях: прямую речь постоянно использовали в качестве средства, придающего колорит и драматизм ситуации, чтобы дать возможность актерам или автору дать комментарии; никому и в голову не приходило заподозрить их в стенографической точности. Но тем не менее они зачастую бывают чрезвычайно интересны; и этот довод обладает своей собственной логикой, которая, очевидно, так и не была замечена. Мотив Генриха явно абсурден. Если его целью был мир, ему нужно было связать своих баронов всеми возможными клятвами, когда он лежал на смертном одре. Но на самом деле «анжуйский» брак не был гарантией мира с Анжу или в пределах его собственных владений при его жизни. Да и мир ради мира не имеет ничего общего с Генрихом I, насколько мы можем о нем судить. Это просто ореол легендарного Генриха I, «приверженца мира», на которого люди оглядывались с ностальгией из хаоса последующего правления. Это смехотворно, но ведь какое-то объяснение было нужно безотлагательно. Доводы архиепископа против Стефана убедительны. Как же тогда он оказался вынужденным короновать его?

В «Деяниях Стефана» сказано, что Генрих освободил баронов от их клятвы верности Матильде на смертном одре; эта история была развита последующими летописцами. Если это все, что он сделал, – если он освободил их от клятвы, не указав на преемника, то он действовал либо как убежденный демократ, либо в приступе полной невменяемости. Первое невозможно, последнее – ведь это был не кто-нибудь, а Генрих I – невероятно. Гораздо вероятнее старая история, которую повторяют «Деяния»: Генрих назначил Стефана своим преемником на пороге своей смерти в несколько завуалированной форме. Но почему она завуалирована? Когда «Деяния» были в процессе написания или, по крайней мере, окончания, на троне уже был Генрих II. [4]4
  Так как это было письменное произведение, профессор Р.Г.К. Дэвис опубликовал блестящую статью об авторстве «Деяний Стефана» в «Английском историческом журнале» в 1962 г., в которой он доказывает, что более ранние части были закончены в 1148 г. или около того и не были существенно пересмотрены позднее. Доводы в пользу этого убедительны, но кажется вероятным, что некоторые из более важных частей, вроде этой, были подправлены в окончательной версии, что, вероятно, произошло после вступления Генриха II на престол. Вряд ли бы нашлись для Генриха II более нежелательные вещи, чем весть о том, что Генрих I назначил своим преемником Стефана. Однако довод г-на Дэвиса, безусловно, вызывает сомнения в моем объяснении расплывчатости формулировок в «Деяниях».


[Закрыть]На страницах, написанных в более позднее время, Генрих назван «законным наследником», хотя старший сын Стефана дожил до 1153 г., а младший – до 1159-го. Это объясняет любопытное увиливание от прямого ответа в этой книге: это в основном панегирик Стефану, но написанный кем-то, кто пришел к соглашению с анжуйским правителем. Он не может открыто сказать, что Генрих I отрекся от своей дочери и ее детей, так как Генрих II заявил прежде всего о том, что является наследником своего деда. Тем не менее если он не говорит ничего о смертном часе Генриха I, то позиция Стефана серьезно ослабляется.

Итак, мы видим, что анжуйские летописцы стоят по одну сторону, а сторонники Стефана – по другую. У анжуйцев был сильный мотив замалчивать любое упоминание о том, что Генрих назвал своим преемником Стефана; у сторонников Стефана – в равной степени сильный мотив настаивать на этом. Ордерик, писавший свою летопись в Нормандии, которую покинул Стефан, ни намеком не упоминает об этой истории. Возможно, его молчание является некоторым аргументом против нее. Но в основном мы имеем здесь, как обычно, простое противоречие источников, и, лишь наблюдая за поведением главных действующих лиц, мы можем надеяться разрешить вопрос.

Стефан действовал необычайно проворно; архиепископ Кентерберийский поспорил, но согласился. Король Франции поддержал Стефана; папа римский утвердил его коронацию. Граф Блуаский отозвал свои притязания; граф и графиня Анжуйские ничего не предприняли; эрл Глостерский после долгих колебаний присягнул на верность Стефану. Многое из этого отражает реальные факты. Спорное престолонаследие было делом обычным; случаи насильственной узурпации власти – нередкими. Обычно свершившийся факт приходилось принимать даже церкви, так как ее отказ мог привести лишь к кровопролитию. Для папы римского было важно удержать Англию от гражданской войны. Что касается короля Франции и графа Блуа, то мы знаем слишком мало подробностей обстоятельств, чтобы судить об их мотивах. В любом случае Теобальд не мог на многое рассчитывать в Англии, а Людовик должен был во Франции бояться присоединения Анжу к Нормандии.

Расторопность Стефана и согласие архиепископа Кентерберийского являются самыми поразительными моментами в этой последовательности событий. Стефан действовал так быстро, что его маневр должен был быть почти наверняка продуманным заранее. Действительно, вполне вероятно, что он был ему внушен более сильной личностью, чем он сам. Архиепископ, вероятно, уступил убедительным доводам. Обе части этой головоломки можно было бы объяснить, если бы Стефан мог действительно представить доказательство того, что Генрих назначил его своим наследником на смертном одре.

Однако есть еще два момента, которые следует принимать в расчет. Архиепископ был заинтересован в том, чтобы дать Англии готового к действиям короля, который мог предотвратить кровопролитие: гражданская война была неминуема. Он мог прекрасно понимать, что Стефан более подходящая кандидатура, способная получить поддержку, нежели императрица. Он был хорошим воином и уже был обеспечен хорошим постоянным доходом в Англии. И он не забывал давать обещания быть хорошим правителем, послушным церкви. Стефан вполне мог казаться подходящим вариантом в глазах церкви.

Если действия Стефана удивляют нас и мы начинаем искать более сильную личность, которая побудила его действовать, то его дядя не является единственной такой фигурой, по нашему мнению. Еще один Генрих, младший брат Стефана, аббат Гластонбери и епископ Винчестерский, сыграл ведущую роль в событиях, имевших место в годы правления Стефана. Он не всегда был на стороне своего брата, но Уильям Мальмсберийский приписывает ему первый успех Стефана и делает его влияние решающим для получения согласия архиепископа Кентерберийского. Картину, нарисованную Уильямом, в общем, подтверждают «Деяния». Выдающаяся личность, непокорный и амбициозный Генрих вполне мог оказывать влияние на обоих своих старших братьев, и мы можем поверить Уильяму Мальмсберийскому, что он надеялся (и, без сомнения, убедил в этом архиепископа) на то, что Стефан станет достойным хранителем церкви и будет подчиняться указаниям стоящих во главе нее епископов.

Наконец, правдоподобно ли то, что Генрих I сам позабыл о своей дочери после всех своих сложных интриг и объявил наследником своего племянника? Ясно, что Генрих был в течение многих лет серьезно обеспокоен тем, кто взойдет на трон после него: он женился во второй раз, но от второй жены у него не было детей; он вызвал Матильду из Германии против ее воли; он вынудил своих баронов дать две клятвы верности. Во всем этом он, по-видимому, руководствовался как конкретным представлением о наследовании, так и привязанностью к дочери. Можно было бы ожидать, что его сердце выберет его незаконнорожденного сына, эрла Роберта, или его незаконнорожденного племянника Стефана. Обоих он одарил самыми лучшими землями – это был почти беспрецедентный случай. Он демонстрировал по отношению к ним свое расположение и привязанность, охотился с ними, наслаждался их обществом. В противовес этому, он обращался со своей дочерью как с пешкой в брачной игре – такое отношение видели многие женщины в те времена. В возрасте семи лет ее на корабле отправили в Германию. Когда она стала молодой вдовой, ее поспешно вернули назад, сделали наследницей трона, насильно выдали замуж за человека моложе ее, которого она презирала (он был простым графом) и который не любил ее. И вот ее отец позволил ей оставить мужа, затем вновь соединил их, чтобы обеспечить своему роду продолжение в потомках и наследниках. Наконец – и это неудивительно – она стала допекать старика: мятеж разразился в Нормандии, граф открыто поддержал его, а императрица лишь чуть менее явно подстрекала к нему.

Что случилось на смертном одре Генриха I, можно только предполагать. Если он счел, что его дочь показала себя «неблагодарной» – разве он не осыпал ее почестями, не сделал ее императрицей, не обещал ей королевство? – это было бы вполне понятно. Он был вспыльчивым представителем вспыльчивого рода и был способен сказать все, что угодно, когда на него накатывало. Вполне понятно, что он мог поддаться временному состоянию, чувству, что он может, в конце концов, последовать велению своего сердца, а не головы, что Стефан – сам возрожденный Генрих, младший сын, женившийся на наследнице рода Альфреда и Кердика и Водана.