Текст книги "Лети, майский жук!"

Автор книги: Кристине Нёстлингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Бургомистр
Дыра в ванной
Тяжесть в ногах
Пианино
Кукольный домик

– Ну, фрау, где же мы?

Повсюду были руины, а между ними то тут, то там – редкие уцелевшие дома. К счастью, я увидела церковь. Мы ехали в нужном направлении.

– Поезжай, поезжай дальше! – сказала я.

Раньше с этого места можно было видеть лишь церковный шпиль, серый, крохотный, с золотым сверкающим на солнце крестом наверху. Сейчас же видна была вся церковь, даже крыша с огромной дырой.

Кон продвигался медленно. Ехать становилось труднее и труднее. На улице зияли воронки. Лошади воронки не нравились, она поминутно останавливалась. Кон вынужден был слезать, гладить ее и успокаивать, осторожно проводить мимо ям.

Наконец мы добрались до площади. Ее я узнала сразу, потому что гипсовый памятник бургомистру уцелел. И больше ничего целого вокруг!

– Теперь сворачивай налево!

Кон кивнул, но свернуть ему не удалось. Слева высилась серо-коричневая гора развалин. Пыль, сверкающая на солнце, проникала в нос, резала глаза, забивала глотку. Из руин вынырнул человек. Он разгребал завалы в поисках целых кирпичей. Увидев нас, человек побежал. Побежал так быстро, что кинул только что очищенную кирпичину.

– Постойте! Постойте! Не бегите! Скажите нам! – кричал ему Кон.

Но тот даже не обернулся. Карабкался по обломкам и балкам, вздымая на каждом шагу облака пыли.

– Постойте! Постойте! – Кон спрыгнул с повозки и размахивал планом.

– Оставь ты его! Я знаю, куда ехать.

Но Кон меня не слушал. Он взобрался на груду щебня и устремился за мужчиной. Поднялась целая туча жирной желтой пыли.

– Кон, вернись!

Я хотела вернуть его, поэтому спрыгнула с телеги и тоже взобралась на гору развалин. Эта гора была чуть ли не пяти метров высотой. Идти следовало осторожно. Под ногами было сначала что-то твердое, надежное, но потом вдруг все заколебалось.

Я обнаружила, что стою на кухонном буфете, белом буфете в полоску. Одной ногой упиралась в полочку для хлеба, другой – в полку для посуды. Внезапно под буфетом что-то треснуло, и передо мной разверзлась дыра, такая длинная и широкая, будто ванна, только гораздо глубже. В дыру катились, сыпались, падали со всех сторон обломки кирпича, куски дерева, щебенка, камни. Я тупо смотрела на дыру, видела как она заполняется. Почувствовала нечаянно какое-то шевеление под ногами. Отпрыгнула назад, на конец толстой деревянной балки. Другой ее конец, погребенный под пылью, скрипя, поднялся из развалин. А мой конец стал опускаться.

– Кон! – заплакала я.

Я оказалась по грудь в пыли. Руки у меня были, к счастью, свободны, и я попыталась разгрести пыль. Откидывала ее, как сумасшедшая, но новые и новые волны мусора сыпались на меня. Я устала. Звала Кона. На меня свалилась новая порция обломков: кирпича, дерева, камня, труб, осколков стекла, куски светло-голубой с розочками штукатурки, части зеленого кафеля и даже печная дверца. Новая глыба двигалась на меня. Все ближе и ближе. Все это кошмарно напоминало убежище, бомбы и войну. Но ведь война кончилась! В голубом небе ни единого самолета!

Роза со светло-голубого куска штукатурки свалилась мне на голову. Обломки камина поцарапали лицо. А небо оставалось пронзительно голубым.

– Фрау, фрау, где ты? – Голос Кона звучал хрипло, жалобно и где-то совсем вдалеке. Голос Кона меня больше не трогал. Мне не было больно. Обломки по-прежнему падали, но не причиняли мне боли. Меня охватило вялое равнодушие. Но то, что не было самолета, выпускающего ожерелье из бомб, казалось странным. Я закрыла глаза…

Очнувшись, я увидела, что Кон разгребает развалины. Я громко закричала, потому что мне придавило ноги. Кон наконец освободил меня от тяжести и больше не покидал. Я подумала: сейчас он оторвет мне ноги или оставит меня в развалинах. Но он меня не бросил. Тащил через руины, ругаясь и проклиная все на свете. Я повисла на его плече. Ноги мои то качались в воздухе, то ударялись о балки и стены. Разбитые очки висели у Кона на щеке. Его вычищенный мундир был весь в пыли.

Наконец Кон опустил меня на телегу. Я лежала на спине и смотрела в небо. Руины кружились вокруг меня и падали, падали…

– Фрау, тебе больно?

– Нет, не больно.

Кон мне не поверил и ощупал каждую мою косточку.

– Больно? – спрашивал он, поднимая ноги и сгибая их в коленях. Потом стучал по ребрам, дергал пальцы. – Больно? – постучал по моему горлу.

– Першит!

Кон, вздохнув, вытер грязь со лба.

– Фрау, фрау, какое счастье! Тебе повезло!

Я с трудом приподнялась и села. Болела голова. Но руины больше не кружились.

– Ты весь грязный!

– Ничего, ничего, фрау. – Кон похлопал по своим ногам. Пыль взмыла вверх.

Мы почистили вместе остатки его очков. Поплевали и протерли стекло. Но лейкопластырь больше не помогал, он был очень грязным. Кон беспомощно озирался.

В мои косички были вплетены коричневые шнурки. Я выдернула шнурки и связала их. Один конец привязала к очкам, другой обмотала вокруг головы Кона и связала концы.

– Теперь видишь?

– Ничего не вижу!

Ничего-ничего?

– Немного! Поехали!

И мы поехали. Вскоре свернули налево.

– Это здесь? – спросил Кон.

Но здесь ничего не было.

– Фрау, фрау, посмотри! Как это по-немецки называется?

– Пианино.

Наверху, между балками, кусками крыши и оконными переплетами, стояло пианино. Стояло вверх ногами: клавишами вниз, педалями вверх.

– Пианино, – повторил Кон, – пианино, красивое пианино…

Я успокоилась. Кон все-таки кое-что мог рассмотреть. Мы еще раз свернули. И тут увидели наш кукольный домик.

– Приехали!

Лошадь остановилась. Кон слез, взял мешок с продуктами.

Заколоченная дверь
Чужая бабушка
Серые носки
Варево
Другие жильцы

– Идем, фрау, идем!

Мы подошли к кукольному дому. Бабушкины окна были заколочены. Хороший признак. Мертвые ничего не заколачивают.

Входная дверь тоже была заколочена. А к двери вела тропка – узкая, вытоптанная полоска земли. Кон довольно улыбнулся.

Я побежала вперед. Последний отрезок пути шел через кухню. Одна стена была целой. У стены стояла газовая печь, даже сохранился кафель над ней. На стене висели пестрые тряпки для кастрюль и зажигалка для газа. Дверь в комнату была закрыта.

– Ее нет дома, – разозлилась я. – Раньше дверь в комнату никогда не запиралась.

Кон постучал в дверь. За нею что-то зашуршало. Кон еще раз постучал, и я постучала.

– Кто там? – голос дедушки!

– Это я! Я!

– Юли сказала, что идет русский солдат, – проговорил дед, отпирая дверь.

Длилось это долго, потому что дверь заклинило. А заклинило ее из-за осевшей стены.

– Это Кон! Он меня привез.

Наконец дедушка открыл дверь.

Я бросилась ему на шею. Дед принялся расспрашивать, что с моими родителями, почему я одна, как добралась и так далее, и так далее. Я уверяла, что и одна могу добраться, а сама теснее прижималась к деду, так, что его волосы щекотали мою щеку.

Кон стоял у двери, улыбаясь, качал головой, разглядывал темную комнату. Я отпустила наконец дедушку.

– А где бабушка?

Дед ткнул в темноту.

– Там она сидит. Боится солдат.

Бабушка боится? Это что-то новое! Бабушка никогда и ничего не боялась.

Я пошла в комнату. Бабушка поднялась мне навстречу. Она была совсем не такой, какой я ее помнила. Намного меньше и тоньше. Руки у нее дрожали. Бабушка погладила меня трясущимися руками, прижала к груди и заплакала. Всхлипывая, она бормотала:

– Ты опять со мной! Со мной!

Мне стало не по себе. Прежде всего из-за Кона. Я ведь ему рассказывала совсем о другой бабушке. О большой, толстой, сердитой бабушке. А эта была маленькой, худой и совсем не сердитой.

– Почему ты плачешь?

– Я так переживала! Так переживала! – всхлипнула бабушка и, дрожа, вновь схватилась за меня.

– У нее сдали нервы, – заметил дедушка.

– Я должен ехать, – напомнил Кон, – ехать за очками. – Он поклонился деду. – Вернусь с очками и заберу фрау.

Дед в ответ поклонился Кону. Бабушка, дрожа, стояла рядом. Она ничего не понимала. Она совсем оглохла.

– Чего он хочет? Чего он от нас хочет? У нас ничего нет! – без конца повторяла бабушка. – Что ему надо?

Кон попытался ее успокоить.

– Я ничего не хочу. Только привез фрау.

– Он ничего не хочет! – прокричал дед в бабушкино ухо.

Но бабушка все равно не поняла.

Кон отвернулся от нас, пошел через половину кухни по протоптанной дорожке.

– Он уходит! – облегченно вздохнула бабушка.

Я побежала за Коном, догнала его в том месте, где раньше была входная дверь.

– Кон, пожалуйста, поторопись, забери меня поскорей!

– Фрау, фрау, я и так тороплюсь.

Он поглядел на меня сквозь грязные, привязанные к голове очки.

– Это была бабушка?

Я смотрела на руины. Охотнее всего я бы ответила: «Бабушки нет. Она погребена под руинами». Но так врать – нехорошо. Однако моей бабушки, действительно, не было. Конечно, такой свирепой и величественной, как я описала ее Кону, она никогда не была. Но и маленькая, дрожащая, жалкая старушонка в игрушечной кухне тоже не моя бабушка.

– Махт никс, фрау, махт никс! Я скоро вернусь, заберу тебя. Очень скоро!

Но все вышло по-другому.

Целый день я просидела в бабушкиной комнате. Бабушка расспрашивала меня. Я отвечала дедушке, а он кричал то, что я говорила, в левое бабушкино ухо. Правым она совсем ничего не слышала.

В комнате было темно. Через заколоченное окно проникало совсем немного света. Около бабушки стояла бельевая корзина, полная носков. Все носки – темно-серые, с двумя зелеными полосками по краям – солдатские носки с военного склада. Их притащил дедушка.

Бабушка, сидя у окна, там, где между досками пробивалась полоска света, отрезала зеленые края и заделывала их заново. Работа двигалась медленно, потому что бабушка дрожала.

– Зачем она это делает? – спросила я у дедушки.

– Чтобы никто не узнал, что это солдатские носки.

– Почему никто не должен этого знать?

– Иначе поймут, что они украдены.

– Украдены? Если солдатские носки взяты со склада армии, которой больше нет, разве это считается украденным?

Кому должны теперь принадлежать носки?

Дедушка этого не знал.

Бабушка, склонясь головой к светлой полоске в окне, жаловалась:

– Лепольд, Лепольд! Бреннер принес домой керосин.

Симон Шмальц и другие притащили муку. А он приносит одни носки и ничего больше!

– Дура набитая! – рассердился дедушка.

– Что ты говоришь? – переспросила бабушка.

– Дура набитая! – повторил дед.

– Что? Что?

– Скоро восемь часов, – прокричал ей в левое ухо дед.

– Да, да! – бабушка бросила носки в корзинку и пошла готовить ужин.

Она достала из шкафа старую консервную банку, поставила ее на стол. Банка была пустая, без крышки. Внизу по краям виднелись три дыры величиной с монету. В дырки бабушка засунула тонкие щепочки, а на банку поставила кастрюлю. Мне она объяснила, что в кастрюле вкусный суп. Попросила дедушку:

– Зажги!

Дедушка достал из кармана коробку спичек.

– Последняя! – заметил он.

Чиркнул спичкой, прикрыв пламя рукой, поднес спичку к щепке. Спичка догорела, но щепка не зажглась.

– У него это лучше выходит, – объяснила мне бабушка. – Мои руки сильно трясутся, и я не могу зажечь. А у него получается.

Со мной всегда была коробка спичек. А сегодня даже две. Я отдала их дедушке. Одну коробку дед тут же спрятал.

– Дай мне одну! Мне тоже надо! – закричала бабушка – Отдай сейчас же!

Но дед зажал коробку. Бабушка схватила меня за руку.

– Одна – моя! Скажи ему, пусть отдаст одну мне!

Я не знала, что и подумать. Бабушка ругалась с дедом из-за спичек! Это что-то новое…

Дед бросил коробку на стол. Но промахнулся. Спички рассыпались по полу. Бабушка наклонилась, ползая, собирала спички в коробку. В комнате было темно, а на полу еще темнее.

– Кажется, все собрала, – бабушка, задыхаясь, поднялась с пола, дрожащей рукой закрыла коробку и гордо заявила: – Они мои! Ты не получишь ни одной!

По моим щекам катились слезы. Не знаю, почему я плакала. Теперь я хотела одного: чтобы Кон поскорей вернулся. Но Кон все не шел и не шел.

Наконец дедушка разжег щепки. Бабушка помешивала содержимое кастрюли. Из кастрюли воняло.

– А почему вы не зажигаете печь?

– Она рухнула, – объяснил дедушка.

– Что ты говоришь? – переспросила бабушка.

Дед ей не ответил.

Варево в кастрюле было невообразимое: серые комки плавали в сером же соусе. Но тарелки, в которые бабушка налила это варево, были моими любимыми – с незабудками. И ложки она дала с деревянными ручками. Я сунула пустую ложку в рот. Вкус ее был прежним. Она отдавала железом, солью и горечью.

– Ты что, не хочешь есть? – спросил дедушка.

Я покачала головой. Дед пододвинул к себе мою тарелку. Бабушка ядовито на него посмотрела.

– Все ему да ему!

Теперь было темно не только в комнате, стемнело и на улице. Мы с дедом пошли на кухню, сели там на пол.

– Кто-нибудь еще остался в живых? – спросила я.

– Все живут в большом доме.

Раньше в большом доме жили нацисты. Они, конечно же, удрали. А дом сохранился. Нацистские квартиры пустовали.

– А Бреннеры?

– Бреннеры тоже в большом доме.

– Я думала, они отравятся, когда придут русские.

– Они хотели это сделать.

– А почему не отравились? Не было яда?

– Яд был. Сначала они отравили собаку.

– А потом?

– Увидели, как та мучается, и испугались.

– Она умерла?

– Кто?

– Собака.

– Конечно, собака умерла, а Бреннеры – живы.

Совсем стемнело. Кона все еще не было. Издалека послышались русские голоса. Кон? Нет, не Кон. Два чужих голоса. Наверное, патрульные.

Голоса приближались к нашим руинам. Один говорил, другой смеялся.

Дед зажал мне рукой рот. Почему он это сделал, непонятно.

Голоса стихли. Солдаты, видимо, ушли. Дед отнял руку от моего рта.

– Русские, – сказала я, – не причиняют зла.

Дед кивнул.

– Они, как все люди. А большинство из них – симпатичные.

Дед кивнул еще раз.

– Мне они нравятся. А Кон – больше всех!

Дед опять кивнул.

– Почему ты не хотел, чтобы они нас услышали?

– Потому что боюсь.

– Боишься, боишься, все боишься!

– Будешь спать у нас, – сказал дед. – Этот солдат не вернется.

– Этот солдат! – Я возмутилась. – Не говори «этот солдат»! Это – Кон. Он – мой друг. Самый лучший!

– Не волнуйся, – пробормотал дедушка.

Мы поглядели на небо. Ничего на нем не было: ни луны, ни звезд, ни облачка.

– Иногда летают самолеты, – прервал молчание дед.

– У нас тоже.

– И американские.

– А у нас нет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю! Знаю!

– Может, нам повезет, – продолжал дедушка, – русские уйдут, а американцы придут.

– Я не хочу американцев!

Дед промолчал.

Я поняла, что Кон сегодня не вернется. Темно, хоть глаз выколи. Уличного освещения не было. И не было света ни в одном из уцелевших окон. Кон не найдет дороги.

Дедушка встал с пола, я тоже. Он зажег спичку. Мы ощупью прошли кухню. У двери в комнату спичка потухла, дед зажег новую. Пламя отбрасывало колеблющиеся тени на кровать. На краю ее с открытым ртом лежала бабушка. Она спала. Выглядела бабушка ужасно, потому что была без зубов. Она их снимала на ночь.

– Не снимай, пожалуйста, зубов! – попросила я дедушку.

Мы скинули башмаки и сели на кровать. Спичка погасла.

– Будешь спать на бабушкиной стороне или на моей? – спросил дедушка.

Я хотела спать посредине, но одеял было всего два. Тогда я пробралась к дедушке.

Вскоре дедушка заснул. Было совсем тихо. Никто не храпел, не сопел. Изредка за дверью что-то шуршало, а на потолке – трещало. Я вспомнила про трещину. Какая она теперь? Я совсем про нее забыла.

Может, Кон еще придет… Я не сняла с себя платье. Я люблю спать на животе, но пуговицы платья сильно давили. Я перевернулась на спину и нечаянно задела деда.

– Спи же, наконец! – пробормотал он.

Я заснула.

Дрожащие ресницы
Упрямый ребенок
Заграждение

Когда я проснулась, в комнате было светло. Забитые досками окна были раскрыты. А у открытого окна стоял отец. Стоял спиной ко мне. Мне стало так хорошо! Я опять закрыла глаза.

– А я и не понял, что вы не знаете, где она, – услышала я дедушкин голос.

– Ну и что бы ты мог сделать? – спросил отец.

– Вернул бы ее домой.

– Ты? Через заграждение?

– Да! – уверенно заявил дедушка.

Отец подошел к кровати (я это поняла по скрипу половиц) и постучал пальцем по моему плечу.

– Вставай!

Я не шевельнулась.

– Ты же не спишь! – Отец постучал еще сильнее. – Ресницы у тебя дрожат!

Я попыталась закатить глаза вверх. Геральд мне говорил: когда закатываешь вверх глаза, можно заглянуть в череп. И ресницы тогда не дрожат. Но совет Геральда мне не помог. Ресницы по-прежнему дрожали. Отец сказал, чтобы я не разыгрывала спектакль. Да и бабушка, бывшая, вероятно, поблизости, и наверное еще без зубов, прошамкала, вздыхая:

– Оставь ее! Охрана еще спит. Пусть и она поспит. Она устала.

– Нам пора уходить! – ругался отец.

– Что-что? – переспросила бабушка.

– Уходить им надо! – закричал дедушка.

– Ах, вон оно что! – вздохнула бабушка.

От таких криков и глухая бабка бы проснулась. Пришлось подняться.

– Одевайся! – приказал отец.

– Я одета.

– Башмаки!

Я выбралась из постели. Наклонилась к полу. Там стояли мои башмаки, но я сделала вид, что ищу их.

– Обувайся быстрее! – отец уже не сдерживался.

Я обулась и объявила, что должна еще причесаться и умыться. А еще я хочу есть.

– Давай-давай, пошли! – приказал отец. – Прощайся!

Мы уходим.

Он схватил меня за руку и потянул за собой. Я сопротивлялась. Отец выпустил мою руку, и я упала на кровать. Отец склонился надо мной.

– Ты самый упрямый, самый глупый ребенок, каких я знаю!

– Меня должен забрать Кон!

– Кон тебя не заберет.

– Это прозвучало так убедительно, что я сразу поверила. Тогда я встала и пробормотала:

– До свидания…

Дедушка поцеловал меня в щеку. Бабушка прижала к дрожащей груди. Я высвободилась из ее объятий. Отца она тоже прижала к дрожащей груди, и он отстранился.

Мы вышли из комнаты. Дедушка закрыл забитое досками окно.

Шли мы быстро. Я протянула отцу руку.

– Не беги так быстро! У меня колет в боку.

Отец остановился, вынул из кармана сигарету, сунул ее в рот и зажег. Только я хотела сесть на обочину, как он меня приподнял.

– Не усаживайся!

Мы побежали. Через некоторое время я вновь решила присесть.

– Я устала!

– Я тоже. Но надо бежать. Дома можно спать, сколько захочешь. У нас мало времени. Через полчаса мы должны быть у заграждения.

– Зачем это нужно?

– Потому что меняется караул.

– Ну и что?

– У меня есть записка от майора с разрешением пройти через заграждение.

Чего ж тогда волноваться?

– Эта записка ничего не значит. Майор не имеет права пропускать гражданских.

– А как же ты прошел?

– Потому что там стояли добрые парни.

– Тогда все в порядке!

– Но я ведь не знаю, остались ли они на посту и придут ли другие, такие же добрые. А если они не добрые, то не пропустят нас, и мы останемся здесь.

Тогда и я заторопилась. В боку больше не кололо, и я больше не присаживалась. Мы прибавили ходу. Отец бежал, хромая и задыхаясь.

– Ты сердишься? – прервала я молчание.

– Нет!

– А мама?

– Не знаю. Обрадуется, когда тебя увидит.

– Как ты узнал, где я?

– От Геральда.

– Он сразу тебе сказал?

– Нет, только вечером.

– А почему Кон не пришел?

– Его арестовали.

Я остановилась.

– Идем, идем!

Я не двигалась. Кона арестовали!

– Из-за меня? – спросила я.

Да! Да! Из-за меня. Но это же несправедливо! Он был против моей поездки. Он ведь не знал про меня. Надо сказать майору, что он не знал!

Отец ответил, что не так все просто. Он мне объяснит на ходу. Расскажет, что знает. А знает он не больше, чем Иван, получивший вчера вечером выговор из-за Кона.

Мы побежали. Отец рассказывал на ходу. Ясно одно: Кон приобрел новые очки. А сейчас он под арестом. Его считают дезертиром.

– Но это же неправда! – кричала я.

– Конечно, неправда. Кон выехал из лазарета. В телеге сломалась ось. Вместо того, чтобы сообщить об этом. Кон выпряг лошадь и поехал на ней.

– Он скакал?

Отец точно не знал. Знал только, что Кон заблудился, и его задержал патруль. А теперь он считается дезертиром.

– Он хотел забрать меня и отвезти домой. Только поэтому он и бросил повозку. Надо им сказать!

– Это ему не поможет.

– Ну что я могу сделать для Кона?

– Ничего!

– Но ведь виновата я!

– Не болтай глупостей! Виновата или нет, можешь помочь или нет, – плевать всем на это! Поняла?

– Что ему за это будет?

Отец пожал плечами.

– Его убьют?

Отец сказал, что не убьют, потому что война кончилась. И приговоры теперь не такие строгие.

– Я его еще увижу?

Отец считал, что, скорее всего, не увижу. И других: майора, старшину, адъютанта и Людмилу, Ивана, всех остальных тоже недолго буду видеть. Через несколько дней они уезжают.

– Война совсем закончилась? Все солдаты уходят?

– Нет, пока не все. Сменяются части. Приходит обоз.

– Обоз?! Какое ужасное слово!

Я не хотела никакого обоза.