Текст книги "Лети, майский жук!"

Автор книги: Кристине Нёстлингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Сталинский орг ан
«Фёлькишер Беобахтер»
Мыши
Кукла без головы

После праздничного ужина мама с госпожой фон Браун перетаскивали в подвал матрацы, подушки и одеяла. А отец переносил банки с говядиной и компотом. Складывал их в подвале под лестницей. Наши платья и белье перекочевали туда же. Взрослые решили, что эту ночь мы проведем в подвале.

Я была против, не хотела спускаться в подвал. Он был ненадежный, совсем смехотворный. Подвал здесь располагался под круглой и четырехугольной террасами и был предназначен для хранения картошки и моркови. Словом, совсем не военный подвал. На такой хватит и четверти бомбы.

Я была сыта по горло подвалами, даже самыми надежными, – слишком часто в них сидела. В подвалах всегда жутко воняло и было холодно.

– Нет! – упиралась я. – Идите сами в дурацкий подвал. Я останусь наверху.

Но ничего мне не помогло. Все равно заставили спуститься. Мама меня успокаивала:

– Не волнуйся! Бомбы ведь не бросают. Мы другого боимся – вдруг русские будут стрелять ночью.

– Из чего стрелять? – спросила сестра.

– Из пушек или пулеметов, откуда я знаю, из чего они стреляют. – Мама пожала плечами.

Геральд не утерпел:

– Может, они притащат сталинский орган [3]3
  Так называли на Западе ракетную установку «Катюша».


[Закрыть]?

– Храни нас Боже! – пробормотала мама.

Сталинский орган был кошмарнее всего. Трудно представить, что это такое. Точно никто не знал, как он выглядит. Думаю, это огромная пушка с сотней стволов. Из каждого вылетают снаряды. А снаряды – это много-много кусков железа, иголок, колючек, ржавой проволоки. Такие снаряды все сжигают на своем пути.

Нас все-таки загнали в подвал. Мы улеглись на жесткие матрацы. От пола несло холодом и сыростью. Наши одеяла были очень тонкие и колючие. Они быстро отсырели.

Стены подвала были оклеены фашистской газетой «Фёлькишер Беобахтер», точно как у нас, в Гернальсе. И пахло здесь так же. Дверь в подвал мы оставили открытой, а на лестнице поставили горящую свечу. Пламя ее вздрагивало, отбрасывая дрожащие тени на своды подвала. Свет прыгал по газетным строчкам. Я попыталась прочитать страничку надо мной. Но не смогла – буквы были маленькие, а газета наклеена вверх ногами. Рядом со мной лежала сестра. Она спала и во сне сопела. У нее были полипы.

Сколько себя помню, я терпеть не могла ее сопения. Всякий раз не могла из-за нее заснуть.

Я повернулась на бок, посмотрела на Геральда. Тот спал, держа палец во рту. Его одеяло валялось на полу. Посмотрела на Хильдегард. Она лежала возле меня в углу. Лица ее не было видно – света не хватало.

– Хильдегард, ты спишь?

– Я боюсь!

– Русских?

– Нет! Мышей!

– Здесь есть мыши?

– Не знаю. Несколько лет назад мы отдыхали здесь летом, тогда тут было много мышей. Мы ставили мышеловки, но ни одной не поймали.

Я поднялась и принесла свечу. Поставила ее между нашими матрацами. Теперь я видела лицо Хильдегард и одну ее руку с какой-то странной розовой штуковиной.

– Что это у тебя?

– Я всегда с ней сплю. – Хильдегард протянула мне свою розовую штуковину – это было туловище куколки из розовой фланели с вышитой красной точкой на месте пупка.

– А головы у нее нет?

– И никогда не было.

Я разглядывала кукольное тельце. Одна нога была длиннее и толще другой. Руки – растопыренные. А само туловище четырехугольное.

– Сами шили?

Хильдегард кивнула.

– Шила мама. Труднее всего сделать голову. Мама оставила ее под конец. Но тут пришла телеграмма, что папин самолет сбит и папа мертв. Мама больше не бралась за шитье.

Я вернула ей куклу.

– Наверху в ящике есть рваные розовые трусы. Завтра сошьем из них голову. Глаза сделаем из пуговиц. Моя мама распустила шарф – из ниток можно сделать ей волосы.

Они же закрученные, будут как локоны.

Хильдегард покачала головой.

– Не надо! Пусть так останется!

Я взяла свою подушку, одеяло и перебралась на матрац Хильдегард. Вместе теплее.

– Я очень боюсь мышей, – сказала Хильдегард.

– А я один раз ужасно боялась трещины в потолке.

– Но здесь ведь нет трещин!

– А мыши подохли от голода, – сказала я и погасила свечу.

В дверях появилась мама. Она старалась идти тихо, но ступеньки под ней все равно скрипели. Мама пробормотала шепотом: «Все спят!», поднялась наверх и закрыла за собой дверь.

– Ничего себе! – возмутилась я. – Нас загоняют в темную, холодную дыру, а сами нежатся в тепле, в мягких постелях! Так нечестно!

– Нет! Нет! Они же боятся за нас, – прошептала Хильдегард.

Я еще разочка два повернулась, закуталась в одеяло плотнее, поправила одеяло на Хильдегард и сказала:

– Ты только подумай, вдруг русские наверху их убьют, и мы останемся одни!

– Тише, тише! Я уже сплю.

Пирожное
Школа гномов
Мужчина в коричневом шлеме

Когда я проснулась, сквозь подвальное окно падал свет, оставляя черную решетку на моем одеяле. Я была одна. Моментально вскочила, пронеслась по лестнице на кухню. На бегу прислушалась: нет ли постороннего шума, не слышно ли шагов? Не говорит ли кто на чужом языке? Не стреляют ли? Пришли ли русские?

Русских не было. Пришел дедушка. Он сидел со всеми нашими на кухне. Дедушка принес нам пирожные! Настоящие бисквитные пирожные с изюмом и шоколадной глазурью. Дедушка отдал за них кондитеру Хуберу свои золотые часы. Осталось всего три штуки, для меня. Остальные уже поели.

Я давилась пирожными. Торопилась побыстрее их проглотить, чтобы сестра не попросила: «Оставь мне кусочек!»

Дед не верил, что русские могут появиться в любой момент.

– Да ну! – смеялся он. – Каждый день говорят – они придут, а их что-то не видно.

Дед принес не только пирожные, но и другие вещи, выкопанные в руинах. Он целыми днями ковырялся в развалинах. Ничем другим больше не занимался. Мама его уговаривала: «Прекрати раскопки. Это же опасно! Все рухнет, и тебя засыпет!»

Дед соглашался: «Да, да. Может рухнуть». Но было видно, что ему все равно – рухнет или не рухнет.

Мы с Хильдегард и Геральдом пошли на лужайку за домом.

Занялись гномами. Сначала построили их в ряды. Стали играть в школу. Гном с точильным камнем был самым глупым. Хильдегард изображала «учительницу». А я говорила за всех гномов. Больше всего мне нравилась роль дурака с точильным камнем. Хильдегард ругалась:

– Какой невоспитанный ребенок! Оставь нож! Ножа не должно быть в классе!

Я отвечала гномьим голосом, вернее, голосом гнома-точильщика:

– Какая Вы глупая, госпожа учительница!

Хильдегард старалась быть доброй учительницей и уговаривала точильщика. Я перечила, хотела разозлить ее, иначе бы играть было скучно.

Геральд не играл с нами. Мы хотели, чтобы он стал школьным сторожем, но он не согласился. Ему это не нравилось. Он ходил между гномами и пинал их. У одного разбил нос. Белоснежный гипс разлетелся на кусочки. Геральд ругался:

– Сколько я могу быть сторожем, домработницей или ребенком? Плевал я на вас, идиотки! – И побежал к изгороди Ангела.

Я подняла гномов. Хильдегард собрала кусочки гипса. Мы попытались приладить гному нос, но ничего не вышло: гипс в руках рассыпался.

В воздухе что-то загрохотало, пронзительно и страшно.

Из-за деревьев Вавры вынырнул огромный самолет. Пронесся над нами, отбрасывая длинную тень. Мы замерли.

Самолет был уже над крышей Архангела. За ним тянулся шлейф дыма. Он пролетел и вернулся. Завис над нами. Теперь мы разглядели – это был небольшой самолет.

Даже увидели, что у него внутри. Там сидел человек. Один единственный человек в коричневом кожаном шлеме.

Самолет подлетел к саду Вавры, вернулся, опустился ниже. Мотор взревел.

Я твердила про себя: «В самолете человек в коричневом кожаном шлеме. В самолете человек в коричневом кожаном шлеме. В самолете человек в коричневом кожаном шлеме…»

Так я боролась со страхом. Это меня успокаивало. Я боялась самолетов, но не боялась мужчин в коричневых кожаных шлемах. Мужчины в коричневых кожаных шлемах никогда не делали мне ничего плохого.

Я увидела, как Геральд бежит от изгороди Архангела.

Бежит согнувшись. Заметила, что Хильдегард бежит к дому. Она споткнулась о гнома и чуть не упала.

Я не бежала. Я стояла. Самолет вновь вернулся. Его тень накрыла меня. В воздухе свистело.

Кажется, все стояли у кухонного окна и кричали, чтобы я бежала в дом. Но я этого не слышала. Может, из-за шума мотора. Из дома выбежал папа. Подбежал, хромая, ко мне, схватил за руку и потащил внутрь. Отпустил только в передней.

Закрыв входную дверь, он закричал:

– С ума что ли сошла! Что ты стоишь, как дура? Хочешь, чтобы тебя убили?

– В самолете был мужчина в коричневом кожаном шлеме! – только и вымолвила я.

Но они меня не поняли. Орали, что в каждом самолете сидят мужчины – мужчины, которые стреляют или сбрасывают бомбы. И у каждой пушки, выпускавшей снаряды, тоже стоят мужчины. И не важно, в коричневых они шлемах или в зеленых фуражках.

Я не проронила больше ни слова, потому что все, даже дедушка, жутко злились. Я же была уверена, что они неправы.

Герой
Бобово-макаронное богатство
Тачка

Я села к окну, сделала вид, что смотрю в сад. А сама слушала, о чем беседуют дед, отец и госпожа фон Браун. Мама со мной не заговаривала. Она сидела у печи и, сморкаясь, тихонько плакала. Дедушка застегнул пальто, надел шляпу со словами:

– Со страху можно стать героем. А уж я-то им непременно стану. Нужно идти к Юли!

Дед выглядел беспомощным. Он и понятия не имел, что теперь делать. Человек в коричневом шлеме убедил, что русские могут появиться в любой момент. Потом дед расстегнулся, снял шляпу.

– Не уходи! – просил его отец. – Останься здесь, а то тебя подстрелят.

Дед боялся предстоящего пути. Охотнее всего он бы остался. Но страх перед Юли пересилил.

– Не могу оставить Юли одну!

Отец рассердился.

– Черт подери! Много пользы Юли, если тебя убьют!

– Господин Гёт, нельзя сейчас идти! Вы же не герой, господин Гёт!

Дед снова застегнул пальто, надел шляпу, беспомощно повторил:

– От страха можно сделаться героем. Мне придется им стать. Я должен идти к Юли.

Дедушка отправился к своей Юли. Я смотрела ему вслед сквозь кухонное окно. Видела, как он запирал ворота, как исчез за забором. Потом представила себе: сейчас он идет мимо ворот Архангела. Теперь он на Атариаштрассе… У партийного дома… У конечной станции трамвайной линии… А теперь у воронки, где протекает Альс…

Потом я подумала, что дед не может идти с такой скоростью, как я думаю. Начала сначала: сейчас он у ворот Архангела. Пять шагов до желтого дома… Тридцать вдоль забора. Раз-два-три… Быстрее, дедушка, быстрее! Сейчас дед у стеклянной веранды ресторана. Беги, дедушка, беги!

Послышался рев самолета. Вдалеке, не близко. Но и дедушка сейчас тоже вдалеке. Я надеялась, что в самолете сидит мой знакомый в коричневом кожаном шлеме…

К нам зашла мать Ангела Архангел и сказала, что детей надо запереть в доме, потому что появились самолеты-разведчики. Один пролетел над их садом. Как было страшно! Как ужасно! Вы не представляете!

– Пожалуйста, Архангел, не говори больше! Это был мой летчик. Я его лучше знаю. Закрой рот. Архангел!

Архангел рта не закрывала. Мама сморкалась, слушая ее, потом рассказала ей про меня.

– Мама, замолчи, пожалуйста! Дедушка в пути. Дорога у него долгая. Мама! Я ведь не знаю, дошел ли он до воронки. Или уже на центральной улице Гернальса. А это очень важно! На центральной улице стоят большие дома. Можно идти, прижимаясь к стене, – вдруг появится самолет с летчиком – любителем стрельбы.

Мама продолжала разговаривать не потому, что этого хотела, а потому, что Архангел металась по кухне и возбужденно тараторила:

– Хочу вам сообщить, что открыли продовольственный склад. Люди разбили ворота и вошли. Они там просто озверели. Вытаскивают оттуда все. Нахально воруют. Неслыханно! Чудовищно…

Архангел не находила слов, чтобы выразить свое возмущение.

– А где этот склад? – спросила мама.

Внизу, недалеко от Атариаштрассе. Второй дом слева, – ответила фон Браун и надела пальто.

– Дети пойдут с нами, – решила мама.

– Наденьте куртки! – крикнул папа.

Архангел вытаращила глаза и скривила рот.

– Куда это вы? Что вы хотите делать? Вы-то не пойдете туда?

– Конечно, мы туда пойдем! – ответила мама.

– Неужели вы хотите… – недоверчиво начала Архангел.

– Да, да, мы идем грабить, – не выдержал папа. – Понимаете, уважаемая госпожа, гра-бить!

Архангел перестала удивляться:

– Подождите, подождите! Я пойду с вами!

Мы двинулись к складу. Архангел – за нами. Из их сада раздался ор Ангела. Она не хотела оставаться одна. Кричала как резаная. Архангел не обращала на нее никакого внимания.

Большая темно-коричневая дверь склада была открыта. От ворот шел человек с двумя голубыми бумажными мешками и одним коричневым матерчатым.

– Склад во дворе, – показал он нам.

Склад был большой. Наверное, раньше здесь размещался обеденный зал для воскресной публики. А теперь зал заполняли огромные, до потолка, полки. На полках громоздились голубые и коричневые мешки, белые коробки. Между полками сновали люди. Я удивилась, как много их тут. Я-то думала, что Ангелы, Вавра, да господин Циммер – последние жители. Но на складе суетилось, по крайней мере, человек пятьдесят. И то, как они себя вели, поражало.

Одни бегали по проходам, надрывали голубые мешки, сбрасывали с полок белые коробки, разрезали ножами коричневые мешки, смотрели, что в них, неслись дальше. Другие вскидывали на плечи по два голубых мешка, бросали их, хватали коричневые, бежали к выходу, кидали мешки в угол, хватали по три белых коробки. На пол сыпались бобы, горох, макароны и еще что-то темное, мне неизвестное. Я попробовала маленькие серые нити. Они были соленые, но вкусные. Между макаронами и горохом лежали тонкие темно-коричневые завитки. Я их тоже попробовала. Оказалось – жареный сушеный лук.

Бобы, горох, макароны и лук вскоре покрыли пол по щиколотки. А из мешков продолжало сыпаться. Все это скрипело под ногами. Мне нравилось топать по все этим припасам. Они так замечательно трещали!

Отец вкатил на склад тачку. За ним с воплями плелась тощая старуха.

– Эй, парень, что Вы себе позволяете! Это моя тачка! Отдайте мою тачку!

Тачка давила макароны.

– Вы потом получите свою проклятую тачку, – орал папа.

Тем временем мама с госпожой фон Браун загружали в тачку голубые и коричневые мешки, белые коробки, канистры с постным маслом. Тачка быстро заполнилась. Можно было возвращаться домой.

Отец тянул тачку спереди, мама и фон Браун подталкивали ее сзади. Я с Хильдегард поддерживала коричнево-голубые мешки с одного бока, сестра и Геральд – с другого.

Продвигались мы по макаронному полу с трудом. По ходу дела какая-то молодая женщина стала спорить с нами из-за тачки. Сказала, что она соседка старой женщины, владелицы тачки, и имеет на нее больше прав. А старуха стояла у двери склада и кричала:

– Никто не имеет права! Никто! Никто не возьмет мою тачку! Никто! А ну прочь отсюда все! Она – моя! Все мое!

Папа хотел было проехать через дверь. Но старуха преградила ему путь, раскинув руки. Отец опустил тачку, взял старуху под мышки и приподнял. Старуха дрыгала в воздухе ногами и орала:

– Негодяи! Пролетарии! Воры! Отпустите меня! Это все не ваше! Это для нацистов! Никто не имеет права брать! И мою тачку тоже!

Отец отнес брыкающуюся старуху во двор, посадил ее на клумбу с цветами, между желтыми и фиолетовыми крокусами. Потом вернулся к тачке. Я смеялась над старухой в крокусах.

– Нечего над этим смеяться, – нахмурилась мама.

– Поделом ей, этой жадюге! – сказала сестра.

Мы медленно ехали к дому. По пути гора мешков, качнувшись, распалась. Мы водрузили мешки на место. Наконец подъехали к воротам. По гравию тачка продвигалась с трудом. Отвалилось колесо. Пришлось на руках вносить тачку в дом. А колесо мы забросили в заросли плюща.

Соленые козявки
Мешок Архангела
Мешок старого Вавры
Неведомый шум

Родители сновали между кухней и подвалом, нагруженные нашими бело-голубо-коричневыми сокровищами. Прятали их там вместе с консервами Лайнфельнеров. Все были взволнованы, щеки горели от возбуждения. Радовались, что теперь дома есть горох, макароны, сахар, сушеный лук, бобы и масло. То и дело слышалось:

– Там мы спрячем мешки с бобами. Под лестницу положим сахар. Мешки с горохом сунем в самый низ. – Все это звучало как «мы выживем, мы прорвемся!»

Я достала из белой коробки серые соленые корешки. Насыпала себе полный карман.

– Нет, нет! – закричала мама. – Сырыми их есть нельзя. Это же сублимированный суп из говядины.

– Он вкусный! – ответила я и выбежала из дома. Отправилась к старику Вавре. Вавра расчищал садовые дорожки железными граблями. Делал он это ежедневно, хотя по дорожкам никто не ходил и, естественно, не сорил.

– Вы привезли целую тележку? – спросил Вавра. Он прислонил грабли к дереву. Я кивнула. Достала из кармана серые корешки и протянула ему.

– Сублимированный говяжий суп, – пояснила я.

– Суп бывает жидким, – не поверил Вавра.

– А этот сухой.

Вавра взял один корешок. Осмотрел его, растер между большим и указательным пальцами. Пальцы у него были узловатые и мозолистые.

– Как козявки из носа!

Попробуйте! Они вкусные, – уговаривала я.

Но Вавра не хотел пробовать:

– Ни за что! Суп вроде козявок!

– Честное слово, суп! – убеждала я, хотя сама не была уверена в этом. Козявки из носа тоже ведь солоноваты. И не такие уж плохие!

Я рассказала Вавре про склад и про мешки с продуктами. Нашу беседу прервала Архангел. Она бежала с воплями по улице, В одной руке у нее был коричневый мешок, в другой – голубой. Но мешки пустые, их раздувало ветром. Мы с Ваврой вышли за ворота встретить Архангела.

– Сообщаю вам, – еле переводя дух, проговорила Архангел, – все растащили! Все-все-все, ничего не осталось!

Она трясла перед нами пустыми мешками. Несколько горошин выкатилось на дорогу.

– Но склад-то был полон! – напомнила я.

– Да, да! – взъярилась Архангел. – Я искала тонкие макароны. Люблю тонкие макароны! Пока я их искала, разорвался мой мешок с сахаром, потом какой-то болван отнял у меня мешок с бобами, а потом, потом… Люди такие подлые… Потом… – Архангел замолкла. Ее желтые волосы растрепались и висели тощими прядками. Архангел скривила губы. Сначала ее рот был широким-широким, потом круглым-круглым. По щекам катились слезы.

– Что потом? – спросил Вавра.

Архангел привела рот в порядок.

– Потом они ушли и унесли все-все мешки и коробки и все канистры. Только на полу остались продукты: макароны, горох, сахар. Все на полу! Вот столько! По щиколотки!

– Как это на полу? – Вавра никак не мог понять.

Я рассказала ему о людях, которые проделывали дырки в мешках, после чего содержимое мешков сыпалось на пол.

– Какое свинство! – возмутился Вавра.

Архангел добавила:

– Я тоже надрывала мешки. На мешках ведь нет этикеток или каких-либо надписей. А я искала тонкие макароны.

– Корова, тупая корова! – возмутился Вавра и пошел прочь от нее.

Обиженная дама понеслась к своему дому, по-прежнему сжимая в руках пустые мешки.

Вавра вышел из ворот с тележкой и лопатой. На ходу он бормотал:

– Горох, бобы – прекрасная еда! И все это на полу!

Нельзя же так! Я соберу их.

Я решила пойти с Ваврой. Но мама как раз смотрела в окно и не разрешила мне уходить. Тогда я залезла на ворота и оттуда следила за Ваврой. Он въехал на склад.

Его долго не было. Потом он появился с тележкой, доверху наполненной продуктами. На макаронах сверкали кристаллы сахара, горошины были облеплены сушеным луком. Вавра подъехал к своей пристройке и высыпал содержимое тележки. И опять отправился на склад.

Так он ходил раз десять. Вся его пристройка была засыпана добром. Наконец, совсем устав, старик остановился. – Там еще много осталось!

Я пробралась через забор и заглянула в пристройку. Рассмотрела привезенное на тележке.

– Вы же не сможете это сварить. Все будет сладким и невкусным. Макароны ведь варятся минут двадцать, а бобы – целый час.

Вавра уселся на скамеечку перед домиком. Достал рулон бумаги, оторвал от него несколько кусков.

– Хватит болтать, – сказал он. – Давай лучше сортировать добычу.

Он положил бумажки рядом с собой на скамейку, попросил меня принести из дома смеси из продуктов. Я принесла целую лопату, высыпала все Вавре на колени. И мы принялись сортировать: на одну бумажку клали макароны, на другую – сушеный лук, на третью – горох, на четвертую – бобы.

– Сто лет мы будем это разбирать!

– Столько я не проживу, да и ты тоже.

Кучка макарон росла быстро, а кучка гороха была самой маленькой.

– Хочешь, принесу тебе из подвала целый мешок, – предложила я, хотя и не была уверена, что мама мне это разрешит.

– Не нужен мне целый мешок. Я старый. Старики не много едят.

Подул легкий ветерок и сдул сушеный лук со скамейки. Я кинулась собирать лук с дорожки. Потом принесла еще лопату смеси. На брюках у Вавры сверкал сахарный песок. У забора появился Геральд.

– Иди скорей! – позвал он меня.

– Не могу. Надо сортировать.

– Иди-иди! – сказал мне Вавра. – Я и сам управлюсь.

Я покачала головой и продолжала разбирать мешанину.

– Хорошее – в горшок, плохое – в зобок [4]4
  Присказка из сказки братьев Гримм «Золушка».


[Закрыть]! – усмехнулся Геральд и ушел.

Я продолжала сидеть на корточках и сортировать. Ноги у меня затекли, пальцы ныли. Был уже полдень. Вавра вдруг бросил работу и прислушался.

– Какой-то шум!

Я же ничего не слышала.

– Да, да! – убедился старик. Смахнул смесь с колен. Стряхнул с брюк сахарный песок. Мы пошли к воротам.

Теперь и я расслышала отдаленный шум. Странный, глухой шум, состоящий из разных звуков.

– Кони, – проговорил Вавра, – и повозки. Потом добавил решительнее: – Русские!

Неделями я ждала русских. Из-за отца и из-за нацистов. Думала: наконец-то все изменится. И вот они, русские! Сердце мое колотилось. Но не в груди, а где-то в горле. Глухой, смешанный шум приближался. Уже можно было различить голоса. Шум усиливался. Странный шум, неведомый, чужой… И вот они показались на нашей улице. Лошади, повозки, на них люди. Русские! Отчетливо я их не разглядела. Видела только длинную колонну лошадей, повозок, людей. Прислушивалась. Смотрела и смотрела… Лошади, люди, повозки – все желто-серое. Вспомнила про жену эсэсовца, которая пустилась с детьми со всех ног от русских. Припомнила, что русские отрезают груди и засаливают женщин в бочках. Вспомнила советника, как он говорил: «Русские – ужасны!»

Вавра, наклонившись ко мне, прошептал:

– Мне нужны мыло и порошок.

Зачем ему порошок?

– А может, у них есть мыло? – продолжал Вавра.

Я смотрела на русских.

– Зачем вам мыло?

– Вымою спальню. Все должно блестеть! – Он показал на русских и прошептал мне в самое ухо: – Пришли русские, с ними вернется господин Гольдман. Старый господин Гольдман! Мне нужно перестелить постель для него и помыть пол. Он вернется усталым…

Я подумала: «Пришли русские, а старик сошел с ума… Пришли русские, а старик похож на тетку Ханни… Пришли русские, а тетка Ханни потеряла голову… Голова ее в руинах на Кальвариенштрассе…»

– У нас нет мыла, – крикнула я на прощание и побежала к воротам. Мама шла мне навстречу.

– Где тебя носит? – Она схватила меня за руку и потащила к дому. – Русские идут!

– Да! Они на повозках с лошадьми. Свернули на нашу улицу.

– Если ты еще раз уйдешь, когда появятся русские, так и знай – получишь! – ругалась мама.