Текст книги "Лети, майский жук!"

Автор книги: Кристине Нёстлингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Живой отец
Мертвый отец
Праздник в саду
Подлая ложь

Мама по-прежнему давила на мои ключицы. Только теперь я почувствовала боль. Прошло некоторое время, прежде чем все у кафельной стены поняли, что опасность миновала. Госпожа фон Браун осторожно отделилась от стены, Архангел тихонько заплакала. Мама наконец-то отпустила мои плечи и сказала:

– Принеси стул, иначе я упаду: кружится голова!

Сестра принесла ей стул. Сама она тоже дрожала.

– Где же старшина потерял свой пистолет! – спросила Хильдегард.

Врезать бы ей за такой вопрос!

– Он в тележке гнома, – сказала мама и плюхнулась на стул.

– Как это? Откуда вы знаете? – закричали хором Браун и Архангел.

Мама не ответила. Думаю, ей стало дурно. Когда она очень волнуется, ей бывает плохо.

– Кто его туда положил? – продолжала допрашивать Браун.

Мама опять не ответила. Но посмотрела на меня, потом на Геральда. Посмотрела многозначительно. Госпожа фон Браун поняла сразу, Архангел тоже.

– Надо же такому случиться! – воскликнула Браун.

Она еще не осознала до конца все происшедшее. Позвала:

– Геральд, Геральд! А ну-ка иди сюда!

А Архангел завизжала:

– Я всегда говорила, что эти двое настоящие дьяволы! Они погубят нас всех. Неслыханное дело! Погибнуть из-за этих чертей!

Геральд рванул через кухню, мимо госпожи фон Браун, пытавшейся его схватить, и выпрыгнул в открытое окно. Я – за ним. Мы продрались сквозь заросли плюща, промчались по лужайке к кухне Кона. Там мы были в безопасности. На бегу Геральд мне сообщил:

– Ангел со страху обосралась. Она стояла рядом, от нее жутко воняло!

Я хихикнула.

– А ты боялась?

– Кончай трепаться! – возмутилась я. – Я была уверена, что папа нас спасет. Он никого не боится, старшины тоже.

Геральд кивнул, соглашаясь. Ну а я-то знала, что врала, и испытующе оглядела Геральда: догадывается ли он?

Дверь кухни была еще заперта. Мы уселись на каменной ступеньке. В камне была трещина, из нее пробивалась трава. Геральд сорвал травинку, пососал ее.

– Мой папа тоже никогда не боялся. Он с улыбкой садился в самолет и радовался, что летит. Говорил, что в полете чувствует себя необыкновенно.

Мне хотелось поговорить о чем-нибудь другом. Я не люблю говорить о мертвых, поэтому перебила Геральда:

– Кон еще спит. Может, его разбудить?

Геральд и слышать не хотел о Коне, гнул свое.

– Наверное, мой папа скоро вернется. Когда горит самолет, от него находят одни обломки. Может, это ошибка.

Может, отец не летал в тот день, летал кто-то другой, и он теперь мертв, а мой папа…

Подобной глупости я давно не слыхала.

– Почему же тогда твой папа не напишет, что он жив и здоров?

– Но он же не может написать! Он ведь бомбил Англию.

Англичане берут немцев в плен, и пленные не могут писать!

– Сперва ты говоришь, что он не летал в тот день, а летал другой, потом – что летал и попал в плен. Чему же верить?

Геральд пожал плечами.

– Ну не может же он просто так исчезнуть! Раз – и нет!

Мне вспомнился Шурли Бергер из нашего дома. Тот тоже не верил похоронке, не верил, что его отец погиб. И как я ему ни втолковывала, ничего нельзя было поделать. Я успокоила Геральда:

– Все может быть. Вдруг твой отец пошел в Сопротивление и сейчас борется против нацистов!

Эта мысль понравилась Геральду. И он пообещал мне: когда отец вернется из Сопротивления, они в саду устроят необыкновенный праздник. На деревьях развесят разноцветные фонарики. Будет много тортов, пирожных и клубничного сока. Он пригласит сотню ребят. А его папа будет ходить по саду на ходулях.

– А где твой отец возьмет торты, сок и фонарики?

– Ну, это пустяки для моего папы. У него такие связи! Один его друг – гауляйтер Зальцбурга. А моя бабушка, папина мама, знает самого Геринга и других больших начальников. Уж они-то достанут нам фонарики!

Я встала со ступеньки и постучала в дверь, чтобы разбудить Кона. Не хотелось мне больше говорить о мертвом отце. Не хватало терпения выслушивать глупости: борец Сопротивления и друг гауляйтера достает фонарики у Геринга… С ума можно сойти!

– Пойду поговорю с Коном. А что ты будешь делать?

Геральд понял, что мне не хотелось быть с ним. Он сорвал еще несколько травинок, сунул одну в рот, встал и медленно пошел к дому. Я смотрела на него, потом посмотрела на дом. Увидела, как из двери вышли Архангел с Ангелом. Защиты у майора они не нашли.

Теперь им не надо было выходить на улицу, чтобы пройти к себе. Солдаты недавно повалили их забор. Архангел стала перелезать через колючую проволоку, да неудачно. Одна из ее длинных юбок зацепилась. Архангел упала.

Кон наконец-то проснулся. Открыл кухонную дверь. Весь заспанный, появился на пороге.

Архангел тем временем, совсем запутавшись в проволоке, стонала. Ангел рядом тоже стонала и помогала матери освободить ее юбки.

Кон, прислушавшись, спросил меня:

– Что случилось, фрау? – и вернулся на кухню взять очки. Я видела, как он шарил руками по столу, пока между салом, табаком и газетой не нашел их. Надев очки, Кон вернулся на крыльцо. Только тогда он заметил запутавшуюся соседку.

– Бедная женщина! Бедная женщина! – пожалел он Архангела и побежал к ней на помощь.

Был Кон босиком, в одних нижних кальсонах. Он попытался успокоить Архангела и помочь ей выбраться из проволоки.

Но эта корова – Архангел – уже не хотела выбираться из проволоки. Она уцепилась за сетку, подняла ее над собой и орала:

– Нет! Нет! Нет!

Кон недоуменно посмотрел на нее и перестал распутывать. Один палец у него кровоточил – видно, укололся о колючку. Кон сунул его в рот. А Архангел вопила:

– Нет! Нет! Пощадите!

Заревела и дочка.

Из дома выскочила госпожа фон Браун и кинулась к нам.

– Что с Вами? Что с Вами, госпожа Архангел? Вы ранены?

Она схватила сетку и приподняла Архангела. Та навалилась на госпожу фон Браун. Рев перешел в бормотание.

– Что случилось? – спросила меня фон Браун.

Я скорчила рожу.

– Она запуталась. Какая глупость!

Браун, все еще нечего не понимая, переспрашивала. Тут Архангел протянула дрожащую руку и показала на Кона.

– Этот! Напал на меня! Кинулся! Обезьяна! Я упала, он думал, я ничего не соображаю! Я беззащитная!

Почти голый, в одних кальсонах, Кон стоял рядом, согнувшись, будто хотел совсем исчезнуть.

– Неправда! – бормотал он. – Я хотел ей помочь!

– Помочь! – взвизгнула Архангел. – Он схватил меня за грудь, как дикий зверь. Жадными руками!

Кон недоуменно оглядел свои руки. Покачал головой.

– Она не в своем уме, – решила фон Браун и отошла от Архангела.

Архангел, потеряв равновесие, качнулась, но устояла. Оправила свои многочисленные юбки, схватила за руку Ангела.

– Идем, малышка! Идем от этих подлых людей! Это одна шайка.

А в спину госпоже фон Браун она прошипела:

– Предательница! Тьфу! Майорская подружка!

Они выбежали из нашего сада, на этот раз через ворота.

Госпожа фон Браун в ярости посмотрела им вслед, хотела что-то ответить, но, увидев входящего в калитку майора, тут же кокетливо поправила на лбу локон, как делала всегда при его появлении, и кинулась ему навстречу.

Я осталась с Коном.

– Идем, идем! – сказал он мне. – Надо варить завтрак, кормить солдат.

– Им сегодня не понадобится завтрак. Они только что заснули. Проснутся к обеду.

Кон покачал головой.

– Все равно надо варить!

На завтрак никто не пришел. Кон, сидя у большого котла с пахнущим супом кофе, помешивал его и грустно утешал меня:

– Махт никс, фрау!

Он имел в виду, конечно, не кофе, которого никто не хотел, а историю с Архангелом.

Я сидела рядом, макала хлебную корку в суп-кофе и сосала ее. Изредка говорила: «Махт никс, махт никс!» Хотя и знала, что есть чего, много есть чего! Мне хотелось сделать что-то хорошее, приятное Кону. Но ничего не приходило на ум, поэтому я и повторяла: «Махт никс, махт никс».

Нож в столе
Пощечина
Ведро мяса
Альс под землей

Первый солдат появился в обед. Я все еще была у Кона и не собиралась домой. Мама раза два позвала меня, звала и сестра, но я не хотела идти к ним, видеть их укоризненные лица и злобные взгляды. И о Геральде я ничего хорошего не думала, потому что он один виноват в этой истории. А сделает вид, что я подговорила его украсть пистолет.

– Мама тебя зовет. Ты не пойдешь? – спросил Кон.

Я покачала головой.

– Фрау, фрау, нужно делать, что говорит мама. Дети должны слушаться маму!

– Замолчи! – взорвалась я. – Должны, должны! Слушаться, слушаться! Бэ-эээ!

Я орала еще что-то, потом схватила огромный нож для мяса и с размаху всадила его в стол.

– Ничего я не должна! Ничего! Делаю, что хочу! Понял?

– Да-да, фрау, – успокаивал меня Кон, вытаскивая нож из стола. – Не надо кричать, фрау. Кон хорошо слышит!

Сегодня с Коном тоже было все не так. Я пошла в сад и там увидела Геральда. У него были заплаканные глаза.

– Она мне надавала, хотя твоя мама говорила, что не надо!

– Тебе больно?

– Нет, не больно! Она не умеет драться. Но мне противно! Я ее больше не люблю. Я ее ненавижу, поэтому ухожу.

– Ладно! Не придумывай!

– Ничего я не придумываю. Все равно уйду. У меня есть друг на Альсерштрассе. Пойду к нему. Раньше я у него часто бывал. У него добрая мама!

– Интересно, как это ты уйдешь? У перекрестка стоит патруль. Думаешь, они скажут: «Здравствуй, дорогой Геральд!» и тебя пропустят? Они никого не пропускают. И тебя не пропустят!

– Тогда я пройду под землей. И хватит об этом!

Я обозвала его трепачом и ушла.

– Все равно уйду и не вернусь, никогда-никогда! – прокричал мне Геральд.

Днем я бродила в саду возле забора Вавры. Русские там зарезали корову. Я смотрела, как они снимали с нее шкуру, делили на куски мясо. Они наполнили несколько ведер мясом, кровью, печенью и легкими. Один из солдат мне улыбнулся. У него были окровавленные руки, виднелись капельки крови на рубашке и даже на лице. Я перелезла через забор. Солдат дал мне полное ведро мяса, а другой солдат кинул еще кусок печенки.

Ведро было тяжелое. Я не несла его, а тащила. И очень радовалась. Появиться в доме с ведром мяса… Это что-нибудь да значит! С ведром мяса никто не посмеет смотреть на меня с укоризной.

Так и произошло. Все опять меня любили. Госпожа фон Браун сказала про меня: «золото», мама нежно улыбнулась. Даже сестра смотрела приветливо. А отец назвал «главным дворецким». Папа, я была уверена, любил меня и без мяса.

Вечером обнаружилось, что исчез Геральд. Он не пришел к ужину. И позже не появился. Госпожа фон Браун заплакала, Хильдегард принялась молиться. Отец пошел искать Геральда, адъютант ему помогал. Я рассказала им о друге с Альсерштрассе, к которому хотел пойти Геральд. Госпожа фон Браун с майором побежали к перекрестку, где был патруль.

Солдаты им сказали, что не видели ни одного белокурого мальчика. Значит, Геральд возле них не появлялся. А пройти через заграждение он не мог.

Стемнело. Майор решил: искать бесполезно, нужно ждать утра.

– Но где же он? – сетовала мама. – Не сквозь землю же провалился!

И тут я вспомнила. «Тогда я пойду под землей. И хватит об этом!» – сказал мне Геральд. Под землей? Под землей! Теперь я знала, куда он направился. Пошел вдоль Альса. Воды в ручье почти не было, в самых глубоких местах она не достигала и десяти сантиметров. Конечно же, Геральд пошел вдоль ручья к большой воронке. С того места Альс течет под землей через Нойвальдегг и Дорнау, через Гернальс, Альсерштрассе, через всю Вену к Дунаю. Как-то, шутя, мы обсуждали этот путь, помню, я тогда сказала: «Под землей Альс расширяется, в него впадают другие ручьи. Он становится широким. Если посмотреть через решетку на Альсерштрассе, видно, как бурлит вода…»

Потом я наврала Геральду, что часто по лестнице спускалась в подземный канал, где будто бы есть дорожка для пешеходов.

Геральд тогда удивился: «Значит, там, внизу, под Веной можно гулять!»

А я ответила: «Разумеется! Я как-то этим путем навестила свою подружку. От нашего дома спустилась в канал, а возле ее дома вылезла наверх. Там потрясающе!»

Почему, черт подери, этот идиот всему верит! Сейчас он, наверное, торчит где-нибудь в канале. А там крысы! Я ведь видела одну в воронке… Хотя решетка, закрывающая канал, очень тяжелая. Чтобы ее поднять, нужна сила троих таких, как Геральд. Иначе в канал не попадешь.

– Дочка, уже поздно, – сказала мне мама, – иди спать.

– И наконец помойся, – проворчала сестра, – от тебя воняет!

Я бы с удовольствием отправилась спать. Даже бы помылась, лишь бы не рассказывать про Геральда. Ведь они опять обвинят во всем меня. Начнут кричать, что я своим враньем ввела в заблуждение бедного ребенка.

Но, может, я ошибаюсь? Может, он не в канале?

Единственный человек, с кем бы я поговорила, – отец. Я должна ему все рассказать. Но чтобы никого при этом не было.

Мама мыла посуду. Рядом с ней мылась сестра. Папа сидел на кровати и скручивал сигарету. Может, сестра пойдет в туалет?

Вечером она боится ходить в туалет одна. Мама должна сопровождать ее, брать свечку, светить ей по дороге, а потом стоять у двери.

Посуда была помыта. Сестра тоже вымылась и залезла в кровать. Потом встала – все-таки решилась пойти. Мама взяла со стола свечку. Теперь у нас было много свечей. Людмила, офицерша, подарила маме целую коробку.

– Ну, идем! – сказала мама. Открыла дверь, подняла руку, чтобы защитить пламя от порывов ветра, и они скрылись в темноте.

Я, соскочив с постели, прикрыла дверь. Папа докурил сигарету. Он был уже в ночной рубашке. Собственно, ночной рубашкой ему служил старый светло-зеленый пуловер, обнаруженный в шкафу старухи фон Браун. Отец занимался ногами, как всегда, перед сном. Промокал маленьким клочком ваты (вату надо было экономить – кто знает, подарит ли майор еще?) многочисленные гнойнички.

– Тебе получше? – спросила я.

– Да ну, какое там! Осколки, – он показал на два красных бугра, – осколки еще внутри. Все загноилось. А у меня ничего нет для перевязок и для дезинфекции. Туда все время попадает грязь и пыль. А должно быть все стерильным. Разве станет лучше, когда кругом грязь?

Я вернулась в постель. Кругом грязь! А в канале грязи еще больше. Слишком много грязи для ног бедного отца! Бетонная труба, внутри которой течет Альс, в самом широком месте всего метра полтора высотой. А отец мой – метр девяносто пять сантиметров росту. Ему придется ползти по трубе, ползти со своими больными ногами…

Кажется, я глубоко вздохнула.

– Что тебя беспокоит?

– Ничего!

– Боишься за Геральда? Он вернется. Наверное, убежал в лес. Сейчас тепло. С ним ничего не случится!

Отец даже решил пошутить:

– Вот только может напасть стая волков или медведь!

Я покачала головой.

– Нет, он не в лесу!

Отец отложил ватку в сторону и с интересом посмотрел на меня.

– Ты знаешь, где он?

– Я? Нет, ничего не знаю!

– Не глупи! Если что-то знаешь, скажи. Скажи сразу!

– Не знаю! Откуда мне знать!

Отец опять взял ватку, стал промокать гной.

– Только не волнуйся! Я подумал, что ты…

Вернулись мама с сестрой.

– Что у вас происходит? Что случилось? – кинулась ко мне сестра. У нее всегда был хороший нюх на щекотливые ситуации.

– Ничего! – вспыхнула я.

– Но ты такая странная!

– Я? Ничего подобного! Это ты по-дурацки выглядишь!

– Прекратите! – вмешалась мама. – Прекратите спор. Покоя от вас нет. А ну-ка спать!

Мама поплевала на пальцы и зажала ими фитилек свечи. Фитиль зашипел, свеча погасла.

– Ты вымылась? – спросила меня мама. Я натянула одеяло на голову.

– Конечно, не вымылась, – не удержалась сестра. – Как бы она мылась? В котле пусто, воды она не принесла, пока мы были в туалете. И мыло сухое. (Два дня назад у нас появилось мыло – подарок офицерши Людмилы. Оно сильно пахло розами и было фиолетового цвета.)

Я молчала под своим одеялом. Прислушивалась к каждому звуку: скрипу кровати под сестрой, шипению потухшей свечи на столе, шорохам с кровати родителей.

Вскоре все затихло. Я стянула одеяло с лица. Было темно, пронзительно темно. Не видно ни луны, ни звезд. Прислушалась: спят? Нет, кто-то не спал. Не хватало одного сонного дыхания. Может, отец не спит? Я приподнялась.

– Папочка, папа!

– Тс-с, тссс, спи! – пробормотала мама.

Я опять легла, попыталась представить, как Геральд идет по каналу и как я тоже пролезаю в канал с фонарем. Кричу ему: «Геральд! Геральд!» Потом иду, иду… Своды расширяются. Альс превращается в море. Фонарь освещает черную поверхность воды. Стены отзываются многократным эхом: Геральдгеральдгеральд… В черной воде плавают крысы. Но я стойко держусь. Наклоняю свой фонарь. По воде пляшут огромные тени. Крысы в испуге ныряют в глубину. Я иду дальше и дальше. Своды расширяются, воды прибавляется. Шипя и пенясь, вода надвигается на меня. Но я ничего не боюсь. Иду со своим фонарем сквозь черную воду. На мне высокие резиновые сапоги и толстые рукавицы из асбеста, с раструбами до подмышек. Я нахожу Геральда на другом берегу подземного моря. Он дрожит и плачет. Я беру его на руки и несу домой…

У меня нет сапог. У меня нет рукавиц с раструбами. У меня нет фонаря. Я закутываюсь в одеяло и засыпаю…

Было еще темно, когда меня разбудил отец. Он шепотом спросил.

– Пойдешь со мной? Я иду искать Геральда!

Я встала, оделась. Было холодно.

– Только потише! – предостерег отец.

Все еще спали. Я никак не могла найти свою кофту и потому натянула зеленый ночной пуловер отца поверх одеяльного платья. Мы вышли в коридор.

– Пойдем вдвоем?

Отец кивнул.

– Сколько сейчас времени?

– Четыре часа.

У входной двери отец закурил.

– А где мы будем его искать? – спросил он меня. Спросил с уверенностью, что я знаю.

– В канализационной трубе.

– У тебя великолепные идеи! – Отец дал мне руку, и мы направились к ручью. На мне не было чулок. На ногах оставались росинки.

– Нам нужен фонарь, – прервала я молчание.

– У Геральда-то нет фонаря.

– Но в канале темно!

– Ты хорошо знаешь, что в канале?

– Нет!

– Ты уже там бывала?

– Нет!

– Тогда и не говори.

Мы шли вдоль ручья.

– Нам повезло, что давно нет дождя, а то бы пришлось плыть, – заметил отец.

Ручеек был шириной с толстое дерево и глубиной сантиметров десять. Отец шел по одной стороне ручья, я – по другой.

– В трубе не так уж и темно, – сказал отец. – Только первые метра два, потом идут решетки, одна за другой. Света там достаточно.

– А дальше-то, дальше… На Нойвальдеггерштрассе ведь темно, там решетки не у каждого дома.

Мы прошли дом Архангела, были уже у склада.

– Глупости ты говоришь! То, что на Нойвальдеггерштрассе темно, не имеет значения. Туда не пройдешь. На Атариаштрассе трубу перегораживает железная решетка.

– Зачем?

– Во-первых, чтобы задержать листья и всякую грязь, во-вторых, чтобы задержать любопытных. Мало ли кому взбредет в голову пройтись туда-сюда!

– Откуда ты все это знаешь?

Отец засмеялся.

– В детстве я здесь часто бывал. Мы приходили пешком. Мне всегда хотелось пробраться в канал. Думал, это здорово: пройти по каналу к нашей улице и вылезти возле дома. Глупость, правда?

Нам не пришлось никуда залезать и не пришлось идти вдоль канала. Геральд спал подле бетонной трубы в зарослях крапивы. Лежал он, свернувшись, руками обхватив ноги, колени – у подбородка, голова – на узле. Узел был мне знаком, вернее, знакома скатерть из столовой Лайнфельнеров. В нее было что-то завернуто. Я пнула узел ногой. Зазвенело. Из узла выкатилась маленькая стеклянная банка с паштетом и упала в воду. Я ее сразу же выловила.

Геральд, проснувшись, уставился на нас. Отец ему улыбнулся. Геральд выглядел смешно: лицо грязное, серо-коричневое, вокруг глаз светлые круги, кончик носа красный. Наверное, он замерз – зубы стучали.

Отец снял с себя куртку, укутал ею Геральда. Посмотрел на узел, покачав головой.

– Ты что, парень, не нашел подушки помягче?

Геральда разозлил смех отца.

– Я не такой дурак! Я заснул здесь наверху из-за крыс, чтобы они не сожрали мои продукты.

Геральд встал. На том месте, где он спал, лежала темная лепешка.

– Ага, хлеб из запасов Кона!

– Жаль! – Геральд поднял раздавленную булку. – Ее еще можно есть?

Отец покачал головой. Геральд вздохнул.

– Ничего страшного! Главное, мы тебя нашли!

– Я не вернусь! – Геральд скинул с плеч отцовскую куртку. – Через канал пройду к другу.

– Геральд, – вмешалась я, – через канал нет хода. На Атариаштрассе вделана решетка, через нее не пройти!

Отец кивком подтвердил мои слова.

– По каналу вообще не пройдешь.

Геральд посмотрел на меня недоуменно.

– Но ведь ты говорила…

– Я пошутила.

– Какая это шутка! Так не шутят! Ты меня, ты меня… – Геральд не находил слов. – Ты наврала мне!

Отец схватил Геральда, прижал к себе. Тот орал:

– Она мне наврала. Сказала, можно пройти! Она мне это подсказала. Говорила, что часто… Ах, подлая врунья!

Геральд заплакал от ярости и бессилия, что не может меня побить. Отец все еще его держал.

– Она послала меня в грязь, в вонючую лужу. А там темно! Там страшно! Там эти твари. И сыро, и дороги нет. Я ей поверил, думал, утром найду дорогу!

Я тоже закричала:

– Я тебя не посылала, не посылала, не посылала!

– Но наврала!

Всхлипнув, я согласилась.

– Да, да! Ладно! Я наврала, наврала, наврала. Теперь ты доволен?

Геральд был доволен. Отец его отпустил. Поднял с земли куртку, узел с консервами.

– Ну ладно, пошли. Отведем блудного сына домой!

Но Геральд не хотел домой.

– Почему? – осведомился отец.

Геральд ковырял землю носком ботинка.

– Все так глупо! Глупо! – От его ноги отлетали камешки. – Кто уходит, тот не возвращается!

– Возвращается. – Отец тоже пинал камешки. – Должен вернуться! Все тебя ждут!

– Все будут на меня пялиться.

– Не будут пялиться. Точно не будут!

– Честное слово?

– Честное слово!

Конечно же, все пялились, даже слишком. Первым нам встретился Кон. Он возликовал, завидев Геральда. Может, даже благодарил Бога, но благодарил на своем языке. На его крики сбежались остальные, уже одетые. Они собирались искать Геральда. Браун кинулась к сыну, обнимала его, целовала и стала такой же грязной, как он. Пришел майор. Он оторвал Геральда от матери, посадил себе на плечо и закружился. Геральд держался за его волосы. А майор весело и громко пел. Кон пел тоже. Из дома вышел адъютант. И он запел. Майор присел. Геральд оставался на его плечах. Майор пустился в пляс: расставил локти в стороны, а сам пошел вприсядку. Так красиво танцевал! Я радовалась и завидовала Геральду. В честь меня еще никто и никогда не плясал.

Майор, устав, повалился в траву. Геральд вместе с ним.

– Идем, Геральд! – позвала Браун. – Надо тебя вымыть.

– Сначала поесть! – заявил Геральд и покатился по траве к дому.

Я тоже хотела есть. Но не хотела присутствовать на празднике в честь Геральда, при его мытье и кормежке, и поэтому пошла к Кону. Кофе у него уже сварился. Я зачерпнула железной кружкой из котла, нашла банку со сгущенкой, добавила сахару и помешала. Потом села со своей кружкой на пороге.