Текст книги "Лети, майский жук!"

Автор книги: Кристине Нёстлингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Литературное творчество К. Нёстлингер, удостоенной более 30 литературных премий, в том числе – Золотой медали Ханса Кристиана Андерсена, несмотря на общемировое признание автора, практически неизвестно российскому читателю. Представляя перевод Эльвиры Ивановой, издательство впервые дает возможность прикоснуться к богатому образному миру этого удивительного человека. В качестве иллюстратора и оформителя понести дебютирует художница Ксения Макарова, которая не только знакомит с героями книги – родными и соседями, жителями военной Вены и советскими солдатами, но и переносит нас в атмосферу незабываемых дней весны 1945 года, наполненных человеческими трагедиями и удивительными встречами.

Предисловие автора перевода

Австрийская детская писательница Кристине Нёстлингер – мастер на все руки: художник, писатель, поэт, автор комиксов и сказок.

В своей автобиографии она пишет: «Родилась я в Вене. 13 октября 1936 года. На окраине города, в рабочем квартале. В детстве на меня нагнали большого страху бомбами, фюрером и крысами в нашем подвале, а потом, как девочку достаточно сообразительную и толстую, отправили в среднюю школу с гуманитарным уклоном. Там я на всю жизнь заучила баллады Шиллера и узнала, через какие точки треугольника проходит прямая Эйлера. После выпускных экзаменов я решила посвятить себя живописи и, выполняя это похвальное намерение, поступила в Академию художеств. Через несколько лет я поняла, что художницы из меня не получится, и тогда с горя вышла замуж и родила ребенка. После этого я нанялась делать что придется в одну респектабельную газету… и попыталась писать детские книжки…»

Первая книга для детей «Огненно-рыжая Фридерике» появилась в 1970 году, а к сегодняшнему дню на счету писательницы свыше пятидесяти книг. Книг разных – веселых и грустных, благожелательных и язвительных, всегда интересных, всегда новаторских.

Новаторство Нёстлингер в том, что она, как никто иной, умеет удивительным образом, психологически обоснованно объединить фантазию с самыми насущными проблемами сегодняшней жизни, рассказать о явлениях, бывших долгое время в детской литературе под запретом.

Сказочные повести «Долой огуречного короля!», «Лолли-поп», «Небывалая игра», «Конрад из консервной банки», «Внимание! Господин Вранек выглядит ягненком» говорят о необходимости нормальных семейных отношений, взаимного уважения, доверия и понимания, проблеме настоящего и мнимого авторитета родителей. Больше всего писательнице не по душе взрослые, забывшие свое детство, домашние тираны, мелочные деспоты.

Традицию анализа семейных конфликтов продолжает и цикл реалистических книг К. Нёстлингер, посвященных острым проблемам современности. Герои повестей «Ильзе Янда, лет – 14», «Обменный ребенок», «Луки-лайф», «Воробей в руках» попадают в напряженные ситуации. Основная тема этих произведений – отсутствие доверия между родителями и детьми, отчуждение между ними, конфликты, которые решаются по-разному. Благополучно – поисками и приобретением настоящего друга («Обменный ребенок», «Луки-лайф»), половинчато – приобретением друга, к которому сама героиня не очень-то и расположена («Воробей в руках»), драматично – уходом из дома со взрослым мужчиной четырнадцатилетней девочки, которая потом возвращается обратно, повзрослевшая, опустошенная и одинокая («Ильзе Янда, лет – 14»).

Событием назвала мировая литературная критика автобиографическую книгу писательницы «Лети, майский жук!», книгу-воспоминание, книгу-переживание, написанную кровью сердца, навсегда раненного войной.

Необычайно ранняя весна 1945 года. Вена, придавленная фашистским сапогом. Смутное, тяжелое время. Но вот забрезжил свет. Близок конец войны, и ощущается связанная с ним пора надежд. Повесть, как и обычно у К. Нёстлингер, стремительна. События сменяют друг друга с кинематографической быстротой. Они воспринимаются, переживаются, оцениваются девятилетней девочкой, за долгие годы привыкшей к войне, не знавшей ничего, кроме войны.

Первая же встреча с советскими солдатами-освободителями уничтожает наветы фашистской пропаганды, обывательские слухи и измышления, а трогательная дружба девятилетней Кристель с армейским поваром из Ленинграда становится залогом счастливого исхода. Не может примириться маленькая героиня только с поведением «недоброго старшины» Сергея.

На заре своей писательской деятельности К. Нёстлингер говорила: «Мне нравится писать про девочек и мальчиков, про мышей и почтальонов, про женщин и мужчин, про кошек и мясников. И почему-то всегда в мои истории попадает полная пожилая дама. Я никак не могу от нее отделаться. Когда речь заходит о собаках, лошадях, лугах, лесах, господе Боге, взморье, цветах и вершинах утесов, тут я теряюсь. Я не мечтаю о домике за городом и розах в саду, а почему-то прекрасно чувствую себя в казарменного вида многоквартирном доме в городе. И я предпочитаю смотреть не на закат солнца, а в освещенное окошко первого этажа».

С той поры в жизни Нёстлингер многое изменилось. Сейчас у нее две взрослые дочери, одна даже иллюстрирует мамины книги, появился и загородный домик, но остался прежний интерес к людям, и взрослым и маленьким, их взаимоотношениям, их радостям и печалям. И пожилая толстушка по-прежнему нет-нет да и появится на страницах ее книг.

Сами же книги тем временем обрели поистине мировое признание, были переведены более чем на двадцать языков, удостоены всех литературных наград своей страны, Немецкой премии в области детской литературы и Золотой медали Ханса Кристиана Андерсена, или, как ее иногда называют, «малой Нобелевской премии», а также премии Астрид Линдгрен.

Эльвира Иванова

Вместо предисловия

История, которую я вам расскажу, произошла много лет назад. Одежда тогда была другой, и машины были другими. Улицы были другие, и еда другая. Да и мы тоже были другими. Венские дети пели тогда:

 
Отец – на войне,
Мать – в пороховой стране,
Пороховая страна – в огне,
Лети, майский жук!
 

И сегодня дети поют: «Лети, майский жук!» Только тогда дети знали, о чем они поют:

 
Отец – на войне,
Мать – в пороховой стране…
 

Мать и вправду была в пороховой стране, и мы, дети, – вместе с ней. Только вот майские жуки были не виноваты, что пороховая страна тогда, много лет назад, была в огне. История, которую я вам расскажу, – история про пороховую страну.

Кристине Нёстлингер

ЛЕТИ, МАЙСКИЙ ЖУК!

Дом
Бабушка
Радиокукушка
Тётка Ханни
Жемчужное ожерелье в небе

Мне было восемь лет. Жила я в Гернальсе, одном из районов Вены. Жила в полуподвале серого двухэтажного дома, в последнем подъезде. За домом был двор с мусорными баками, веревками для ковров и белья. В углу двора, куда выходило окно туалета, рос каштан. Только каштанов на нем не бывало.

Под домом имелся подвал, самый большой подвал квартала. Хорошие подвалы тогда ценились. Хороший подвал был важнее, чем красивая гостиная или уютная спальня. Конечно же, – из-за бомб.

Шла война. Война шла давно. Я не помнила ничего, кроме войны. Привыкла к войне, привыкла к бомбам. Бомб было много. Один раз я их даже видела.

Я пришла к бабушке. Она жила в нашем же доме, тоже в полуподвале, только в первом подъезде. Бабушка была глуховата. Сидели мы с ней на кухне. Бабушка чистила картошку и проклинала ее, проклинала войну. Говорила, что до войны высыпала бы эту гниль на голову продавцу. Бабушку трясло от ярости из-за гнилой картошки. Бабушку часто трясло от ярости. Наша бабушка была яростной женщиной.

Рядом с бабушкой, на буфете, стоял радиоприемник. Простенький приемничек – маленький черный ящик с одной-единственной красной кнопкой для включения-выключения и для регулирования громкости. По радио гремели марши.

Вдруг марши стихли. Тревожный голос объявил:

«Внимание! Внимание! Вражеские самолеты подлетают к Штайн ам Ангер!»

Маршей как не бывало. Бабушка продолжала ругать войну и картошку, потом переключилась на домуправа. Я уже говорила: она была туговата на ухо, поэтому не расслышала сигналов тревоги. Я ей сказала: «Бабушка! Воздушная тревога!» Но сказала негромко, сказала так, чтобы бабушка не услышала. Когда самолеты появлялись вблизи Штайн ам Ангер, это еще не означало, что они летят к Вене. Они могли лететь и в другом направлении. А я не хотела понапрасну спускаться в подвал. Бабушка же при появлении самолетов у Штайн ам Ангер бежала в подвал. Вернее, когда дома были мама, сестра или дедушка, и они говорили ей о воздушной тревоге.

На этот раз самолеты не свернули. Радио заскрипело: кук-кук-кук-кук. Это означало, что бомбардировщики подлетают к Вене. Я подошла к окну. По переулку бежала тетка Ханни. Тетка Ханни была уже старушкой. Она жила в третьем доме от нас. От войны и бомб она стала сумасшедшей. В одной руке у нее была железная палка, в другой – свернутое клетчатое одеяло. Тетя Ханни бежала с криком: «Кукушка! Люди, кукушка!» Она при каждом налете бегала вокруг квартала в поисках безопасного убежища. Но не было для нее безопасного места на всем белом свете. Так и бегала, задыхаясь, дрожа и крича, пока налет не прекращался. И тогда тетя Ханни отправлялась домой, ставила палку у двери, усаживалась, клала клетчатое одеяло на колени и ждала нового крика радиокукушки.

Тетка Ханни пробежала мимо бабушкиного окна, тут же завыли сирены. Звуки сирены шли с крыши. Выли они ужасно. Сирена означала, что самолеты уже над нами.

Бабушка как раз сравнивала кучку хорошей картошки с горой очистков и гнилья. Теперь она проклинала не только продавца и управдома, но еще и гауляйтера [1]1
  В фашистской Германии был полновластным главой одного из 32 районов («гау»); назначался непосредственно Гитлером.


[Закрыть]– эту свинью, и безумца Гитлера, погубившего всех.

– Заварил кашу, а мы – расхлебывай! Делает с нами, что хочет! – ругалась бабушка.

Как только завыли сирены, бабушка спросила:

– Что? Сирены?

– Нет, нет! – ответила я.

Я должна была говорить «нет», потому что не могла идти в подвал с бабушкой. Она была в ярости и стала бы в подвале ругаться: проклинать домуправа, гауляйтера, продавца, Гитлера, Геббельса. А это страшно. Бабушка и так часто ругалась. Часто и громко, потому что была глухой. Глухие всегда говорят громко. А еще бабушка просто здоровалась, никогда не говорила «Хайль, Гитлер!». Сейчас же в подвале сидела госпожа Бреннер с первого этажа. Она приветствовала всех словами: «Хайль, Гитлер!». Госпожа Бреннер не раз угрожала, что о таких, как бабушка, нужно сообщать в гестапо, потому что бабушка не верит в победу немецкого народа, ничего не делает для победы и она – против фюрера!

Я боялась госпожу Бреннер, поэтому не сказала о тревоге. Бабушка тем временем поставила картошку на плиту. Она немножко успокоилась, так как пламя было большое, светло-голубое – такое бывало редко. Газ горел хорошо, потому что во всем районе никто в этот момент не стряпал.

На улице не было ни души. Только наверху, по Кальвариенберггассе бежала тетя Ханни. Оттуда неслись приглушенные крики: «Кукушка! Кукушка!»

Я посмотрела на небо незабудкового цвета. И тут появились самолеты. Их было много. Один – во главе, за ним – два, потом три, и еще – много-много. Самолеты были красивые, они сверкали на солнце. Потом самолеты выпустили бомбы. Такого я еще ни разу не видела, потому что всегда сидела в подвале. В подвале ведь все иначе. Сидишь и ждешь. Засвистит в воздухе – люди втягивают головы в плечи. Взрыв… И опять тишина. Кто-нибудь скажет: «Совсем близко». Все поднимут головы, радуясь, что бомбы рванули далеко, что их дом уцелел и они живы.

Но сегодня я увидела бомбы. Самолеты выпустили из своего брюха так много бомб, одну за другой, что они выглядели темно-серым сверкающим жемчужным ожерельем. Потом ожерелье порвалось, бомбы ухнули вниз. Раздался адский грохот. Такого я еще не слышала. Его услыхала даже бабушка. Она схватила меня, хотела оттащить от окна: «Бегом! Бегом в подвал!»

Но я не могла бежать, просто не могла сдвинуться с места. Уцепилась за подоконник. Бабушка с трудом оторвала меня от него, протащила через кухню и коридор к подвальной двери. Бомбы падали и падали, рвались одна за другой. Грохот стоял невыносимый, он давил на голову. В ушах звенело. В носу горело. Сдавило горло. Бабушка споткнулась, навалилась на меня, и мы обе упали, покатились вниз по ступенькам. Подвальная дверь за нами закрылась.

Очнулись мы на последней ступеньке. Света в подвале не было. Я прижалась к бабушке. Бабушка дрожала и всхлипывала. Над нами свистело, гремело, грохотало.

Дверь открывалась и закрывалась, открывалась и закрывалась…

Наконец все стихло. Слышны были лишь бабушкины всхлипы. Моя голова лежала на ее большой мягкой груди. Бабушка, погладив меня, прошептала: «Они улетают! Улетают!»

Заголосила сирена отбоя. Эта сирена звучала приятно, даже нежно. Внизу, в конце подвала, посветлело. Зажглась лампа возле нашего уполномоченного по дому. Я услышала его голос: «Соблюдайте спокойствие! Прошу Вас – без паники! Я сейчас все осмотрю». Мы с бабушкой и уполномоченным поднялись по лестнице. Слава Богу! Наш дом стоял. Только стекла повылетали… Мы вышли на улицу. Из других ворот тоже появились люди.

Вверху, на Кальвариенберггассе, стояло огромное облако пыли. Внизу не хватало большого дома и рядом с ним маленького. К нам подошел муж тети Ханни.

– Вы не видели Ханни? – спросил он. Вид у него был очень усталый, а лицо – серое. – Я долго ее искал…

Мы не видели тетю Ханни. Не видели ее больше никогда. Она лежала наверху, под грудой развалин, на Кальвариенберггассе. Муж потом ее откопал. Если бы у нее в одной руке не торчала железная палка, а в другой – клетчатое одеяло, он бы ее не узнал, потому что головы у тети Ханни не было.

Но пока мы этого не знали. Наш уполномоченный крикнул ему:

– Идите в парк. Посмотрите там, в бункере!

Муж тети Ханни покачал головой:

– Она не пойдет в бункер. Она ни разу там не была. Ни когда туда не спускалась.

Муж тети Ханни ушел. Бабушка посмотрела ему вслед. Ее опять затрясло.

– Гитлер – дерьмо! Хайль, Гитлер! Гитлер – дерьмо! – закричала она.

– Прошу Вас! Прошу! – залепетал уполномоченный. – Замолчите ради Бога! Вы рискуете жизнью!

Но бабушка его не слушала. Она кричала и кричала. Кричала одно и то же, как заезженная пластинка: «Гитлер – дерьмо! Хайль, Гитлер! Гитлер – дерьмо! Гитлер – дерьмо!»

Уполномоченный втащил бабушку в дом. Я ему помогала, подталкивала, даже пихала бабушку.

Потихоньку она успокоилась. Прислонилась к стене в подъезде и вдруг вспомнила:

– Картошка! Моя картошка на плите. Все сгорело!

Бабушка побежала на кухню. Я за ней. Газ не горел. Бомба угодила в газовую трубу.

Дедушка
Сума
Хозяйка кафе
Спекулянт
Фруктовый сахар

В квартире бабушки жил еще и дедушка. Дедушку я очень любила. Он был длинный и тощий, с седыми усами и фиалковыми глазами, с волосами на ушах. Он мог быть очень веселым, умел рассказывать замечательные истории, когда не было рядом бабушки. Бабушку дед боялся. Дед вообще многого боялся. Боялся, когда надо было идти в финансовое управление, боялся взглядов полицейских, боялся, когда по радио искал английскую станцию и никогда ее не находил. Но пуще всего он боялся бабушки. Я всегда думала, что дед потому на ней и женился, что сильно перепугался. Она зверски на него поглядела и сказала: «Лепольд! Женись на мне!»

А дедушка со страху ответил: «Да-да, Юли, да-да!»

Может, раньше все было иначе – дед любил бабушку, а она его. Но когда я была девочкой, никакой любви у них не замечала. Бабушка не говорила дедушке добрых слов. Только без конца приказывала: «Лепольд, пора идти! Лепольд, принеси уголь из кладовки! Лепольд, закрой окно! Лепольд, включи свет! Дай мне газету! Лепольд, дай мне денег!»

Дедушка лишь лепетал вответ: «Да-да, Юли. Да-да!» По-настоящему дедушку звали Леопольд, а бабушку – Юлия. У моего деда редкая профессия – он был торговцем часовой фурнитурой. Часовая фурнитура – это маленькие колесики, винтики и пружинки внутри часов. У дедушки не было собственной лавки. Вся его фурнитура помещалась в двух чемоданах, которые он хранил в своем кабинете. Иногда к нему приходил какой-нибудь часовщик и покупал колесико, пружинку или горстку винтиков. Но чаще дед ходил со своей фурнитурой по часовым мастерским. Бабушка в таких случаях говорила: «Идет с сумой!»

Ежедневно после завтрака дедушка упаковывал большую черную сумку и отправлялся в путь. Вернувшись вечером, он снимал черные ботинки и черные носки, двигал длинными, тонкими пальцами, бормоча: «Проклятие! Ну и набегался я сегодня! А продал лишь пару пустяков. Остались одни старики, дрожащие близорукие мастера. Все остальные в армии».

Дедушка брал на кухне алюминиевый таз, наполнял его водой и ставил под стол. Засучивал брюки, садился к столу, опускал ноги в воду и дрожал. Дрожал из-за холодной воды. Бабушка не давала ему теплой. Она презирала ножные ванны.

Наступала пора ужина. Мы ели вареную картошку по понедельникам, жареную – по вторникам, картофельную запеканку с репой – по средам, картофельное пюре – в четверг, в пятницу – картофельный гуляш, в субботу – картофельные оладьи. Бабушка строго придерживалась своего картофельного меню. Лишь раз она ошиблась. Приготовила во вторник картофельный пудинг. А все из-за того, что выиграла в этот день 30 марок в лотерее. Но сразу же рассвирепела, вспомнив, что на эти деньги ничего не купишь. Бабушка побежала к будке, где продавались лотерейные билеты, и бросила продавщице 30 марок с криком: «Забирайте эту бумажонку! Суньте ее подальше. Плевала я на ваши дурацкие деньги! Разыгрывайте лучше карточки на мясо. Тогда хоть что-нибудь получишь!» Я стояла у двери, мне было жутко стыдно за бабушку.

Дедушка стенал по поводу своих натруженных ног и бесполезной беготни с сумкой. Но бабушке не было жаль его, она его вообще не жалела, хотя и верила его россказням. А дедушка врал. Он вовсе не бегал по городу. Знаю это наверняка, потому что, когда нас отпускали в школе, дедушка брал меня с собой.

Бродить с дедушкой и его сумой было замечательно. Сначала мы шли в кафе. Дедушка знал хозяйку одного маленького кафе с красной плюшевой мебелью. Она любила дедушку. Она приносила нам настоящий кофе, а иногда даже настоящие ореховые пирожные с изюмом.

А еще в кафе жил старый толстый пес. Беззубый пес, к тому же хромой. У хозяйки был муж, такой же вспыльчивый, как моя бабушка. Она нам часто о нем рассказывала, добавляя под конец: «Конечно, грех так говорить, но по мне пусть война длится целую вечность. По крайней мере, я отдохну от него». Хозяин кафе воевал в России.

После кафе мы с дедушкой навещали часовых мастеров. Я выбирала, к кому идти. Чаще всего – маленького, едва ли не метрового роста, господина Маурица. В лавке у него был даже сооружен деревянный помост, чтобы он мог видеть заказчиков из-за прилавка.

К специалисту по старинным часам я тоже любила ходить. В его мастерской с шикарной вывеской «Часовое ателье» было полно напольных часов, часов с маятниками и музыкальным боем. В ателье без конца что-то играло, звенело, отбивало время. Этот мастер вовсе не нуждался в дедушкиной фурнитуре, потому что давно ничего не ремонтировал. Он стал спекулянтом. Спекулянт в то время – опасная профессия. Если на его след нападала полиция, он мог угодить в тюрьму, а то и в концлагерь.

Мастер с древними часами был неизменно приветлив. Завидев дедушку, он весело улыбался: «Большая честь для меня видеть Вас, господин Гёт!» (фамилия моего дедушки – Гёт). Улыбался и мне: «Ага! Сегодня у нас в гостях милая куколка!» (милая куколка – это я).

Мастер приглашал меня в заднюю темную комнату, открывал шкаф и доставал коробку. В коробке всегда были куски слипшегося фруктового сахара. Я с трудом отскребала кусочек, стараясь не жадничать. Иногда выуживала большой кусок, такой большой, что, затолкнув его в рот, еле-еле ворочала языком.

Всякий раз, покидая это ателье, я давала себе слово: сегодня я все не съем. Оставлю кусочек для Шурли Бергера! Шурли Бергер жил в нашем доме, на втором этаже. Он был моим лучшим другом. Тем не менее, я ни разу не принесла ему сахарных крошек.

Мама терпеть не могла хозяина ателье. А все из-за чего? Как-то у мамы появилось много денег. Они достались ей по наследству от старенькой тети. Вечером, после закрытия магазинов, мама пошла к этому мастеру. Она отдала ему много-много денег, а он ей взамен – три килограмма крестьянского сала и четыре кило сахара. Мама же мечтала получить хотя бы полсвиньи. Но хозяин ателье посмеялся над нею, сказав, что в наше время деньги не имеют цены. Тот, кто хочет получить полсвиньи, должен отдать за нее пианино или хотя бы пять зимних пальто.

Пяти зимних пальто у нас не было, зато было пианино. Я и моя сестра ежедневно на нем упражнялись и раз в неделю ходили на занятия к госпоже Кригельштайн. Госпожа Кригельштайн сидела рядом на стуле и считала: «раз-два-три, раз-два-три!», потом глубоко вздыхала. Думаю, она считала нас не очень способными.

Я и моя сестра с радостью обменяли бы пианино на полсвиньи, даже на три яйца. Но мама и слышать ничего не хотела, больше того – жутко злилась, когда ей говорили об этом. Злилась так же, как наша бабушка. Мама четыре года собирала деньги на пианино, и теперь ее бесило, что она накопила всего лишь на полсвиньи или на три яйца.