Текст книги "Конрад, или ребёнок из консервной банки"

Автор книги: Кристине Нёстлингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Кити знала, откуда Конрад взялся. Он ей все рассказал, и она поклялась ему, что никому не скажет об этом ни одного слова. Поэтому она не сказала ни слова и своей матери.

Таким образом, в понедельник, в среду и в пятницу Конраду приходилось возвращаться из школы одному. Не совсем одному. Половина третьего «А» бежала за ним следом. И когда Кити не было с Конрадом, Флориан не боялся. Он кидал в него камнями, подставлял ему ногу, бил кулаком в живот или бил ногою сзади. Остальным детям это нравилось. Они очень не любили Конрада. Учительница, госпожа Штайнц, самое малое трижды за урок говорила им: «Берите пример с Конрада!» А это им не нравилось. И когда никто в классе не мог решить задачу, госпожа Штайнц говорила: «Конрад, наверно её решит!» Конрад, и правда, справлялся с задачей. Это тоже детям нисколько не нравилось. Кроме того, Конрад знал, как надо писать любое слово. И писал очень красиво, умел, читая вслух, правильно ставить ударение, не крутился на месте, никогда не болтал и не ел на уроках, не жевал жвачку, смотрел только на госпожу Штайнц и внимательно её слушал. Понятное дело, это страшно раздражало остальных детей. Если бы он хоть отставал по физкультуре, как часто бывает с лучшими учениками. Так ведь нет! Он один в классе мгновенно взбирался по канату под самый потолок и имел голос, о котором учительница говорила: «Ангельский голос, чистый, как звоночек, аж сердце щемит, как он запоет!» Кроме того, Конрад умел так нарисовать машину, что можно было узнать какой она марки.

– Нам только еще не хватало такой цацы, – говорили дети в классе. – Проклятый выскочка, откуда он взялся на нашу голову!

Конрад не знал, как общаться с нормальными детьми, и делал много ошибок. На второй день, как он пошел в школу, на третьем уроке была контрольная по арифметике. Фред, с которым Конрад сидел за одной партой, тихо спросил его:

– Сколько будет двенадцать умножить на двенадцать, отнять семнадцать и прибавить тридцать шесть?

Но Конрад не ответил ему, потому что госпожа Штайнц предупредила:

– Чтобы я ни одного слова не слышала во время контрольной работы.

Фред, который очень плохо знал арифметику, еще трижды спрашивал у него о том же самом. Наконец Конрад ответил ему:

– Кажется, мне запрещено подсказывать тебе.

Фред рассердился и с той поры тоже невзлюбил Конрада, как и Флориан. На следующий день Аннализа щелкнула линейкой по стеклу, и стекло треснуло. Учительницы не было в классе. Когда она вернулась и увидела треснутое стекло, то начала допытываться, кто его разбил. Никто не признавался. Аннализа ковырялась в своем ранце, словно стекло её совсем не касалось. Госпожа Штайнц начала спрашивать всех по очереди. Ученики, которых она спрашивала, уверяли, что ничего не знают. И тогда учительница обратилась к Конраду:

– Конрад, ты видел, кто разбил стекло? Если видел, то должен сказать. Это твоя обязанность.

И Конрад сказал, что стекло разбила Аннализа. Весь класс возмущенно загудел, только учительница была очень довольна.

А еще через три дня госпожа Штайнц сделала Конрада своим заместителем. Как только ей надо было куда-то выйти, она оставляла Конрада у своего стола, чтобы он следил за классом. Он должен следить, чтобы никто не подходил к открытому окну, не выходил из класса, не разговаривал громко и не устраивал ссор с соседями.

Сначала дети не обращали внимания на Конрада, когда он сидел возле учительского стола. Они подходили к открытому окну, и ссорились, и выходили из класса, и разговаривали. Но когда увидели, что Конрад записывает все их нарушения, и когда учительница потом начала наказывать за них, все разозлились на Конрада и стали его презирать.

Аптекарь Эгон, побывав на родительском собрании, очень гордился, когда узнал, что Конрад – «настоящее сокровище» и что «такой ученик – мечта каждого учителя».

Зато госпожа Бартолотти не имела никакого представления о том, что Конрад делает в школе и что о нем думают дети. Её не интересовали школьные дела. Правда, она каждый день спрашивала Конрада за обедом:

– Ну, как там тебе было сегодня?

Конрад всегда отвечал:

– Спасибо, всё было хорошо. Учительница меня любит.

Госпоже Бартолотти было приятно слышать это, и больше она о школе не расспрашивала.

Кити Рузика, конечно, знала, как Конрад ведет себя в школе. Он рассказывал ей обо всем, и дети тоже рассказывали.

– Знаешь, что этот поганец снова сделал? – докладывали они ей.

И после обеда, когда Кити приходила к Конраду или он к ней, она говорила:

– Конрад, почему ты не подсказал Фреди, сколько будет двенадцать умножить на двенадцать, отнять семнадцать и прибавить тридцать шесть? Конрад, нельзя выдавать товарищей! Конрад, не надо записывать тех, кто выходит из класса!

Но Конрад качал головой и говорил:

– Кити, я не потому делаю так, что хочу, правда, не поэтому. Но они нарушают правила, а учительница сказала, что моя обязанность записывать их нарушения. Я же должен выполнять свои обязанности!

Кити пробовала объяснить Конраду, что дети не будут его любить, если он и дальше так будет вести себя. Она уговаривала его, как раненного коня, но Конрад грустно покачал головой и сказал:

– Ничего не выйдет, Кити, меня таким сделали. И так научили в отделе окончательной обработки! Я не могу иначе!

– Ну, хоть попробуй, ради меня, – попросила Кити, ведь ей нелегко было дружить с мальчиком, которого все ненавидели.

И Конрад попробовал ради Кити. Был урок физкультуры. Дети хотели качаться на кольцах. А учительница хотела, чтобы они ходили по перевернутым гимнастическим скамейкам.

– Начинаем! – кричала учительница. Но дети шепотом договорились:

– Устраиваем забастовку! Не будем ходить по этим дурацким гимнастическим скамейкам.

Они сели на пол, скрестив ноги, и не двигались с места. Конрад тоже сел на пол и скрестил ноги.

– Начинаем, быстро, быстро! – кричала госпожа Штайнц.

Дети не двигались с места. И Конрад тоже. Он думал: «Так хочет Кити! И дети тоже так хотят!» Но вот учительница сурово посмотрела ему в глаза и сказала:

– Конрад, как ты себя ведешь? От тебя я такого не ожидала!

Конрад и правда не хотел идти по лавке, хотел оставаться с детьми, но ничего не вышло, его как будто кто-то схватил и поднял вверх. Он не мог сопротивляться.

– Позор! – зашипели дети.

Конрад уже стоял возле лавки.

– Мерзкий штрейкбрехер! – шипели дети.

Конрад уже шел по лавке.

– Молодец, Конрад, – похвалила его учительница.

– Поганец! – зашумели дети. Всему классу пришлось в наказание десять минут прыгать по кругу. Конрад десять минут сидел на турнике. Запыхавшиеся дети, пробегая мимо турника, зло поглядывали на Конрада, а его глаза были полны слез.

После уроков дети сказали Кити:

– И тебе не стыдно дружить с таким поганцем, с таким мерзким занудой?

– Он не поганец, правда, – защищала Кити Конрада. – Поверьте мне!

Она не могла объяснить детям, откуда взялся Конрад и почему таким стал, поэтому они и не верили ей. И Кити понимала их. Она думала: «Если бы я знала Конрада только по школе, то тоже не любила бы его».

Кити каждый день говорила Конраду:

– Конрад, тебе надо измениться!

Один раз после обеда Кити сидела в гостиной с Конрадом и госпожой Бартолотти. Кити принесла с собой викторину, и так как они с Конрадом знали ответы наизусть, то спрашивали госпожу Бартолотти. Она слегка покачивалась в кресле, ела маринованную селедку, доставая её по кусочку из большой банки, заодно красила в голубой цвет ногти на ногах и не могла правильно ответить ни на один вопрос.

Кити даже корчилась от смеха, когда госпожа Бартолотти говорила:

– Где стоит наклонная башня? Наверно, в Гинтерштинкенбруне. Там все наклонилось. – О корне из числа она вообще не имела никакого представления. – Корни есть у деревьев и цветов, а не у чисел! – возмущенно выкрикивала она. – А из корня желтой горечавки делают хорошую настойку! – Она продолжала лакировать ногти, вздыхала, когда размазывался лак, и говорила: – Выходит, еще есть и корень из ста сорока четырех? И из него можно тоже делать настойку?

– Корень из четырех будет два, – объяснил ей Конрад, – корень из девяти будет три, а из шестнадцати – четыре!

– Выходит, что два, три, четыре растут в земле! – весело говорила госпожа Бартолотти.

Конрад хотел еще что-то объяснить ей про корни, но в дверь позвонили. Два длинных звонка. Оказалось, что это почтальон. Он принес заказное письмо. Конверт был большой, плотный, голубого цвета. Такой же, как тот, что был в посылке с Конрадом. И без обратного адреса.

Госпожа Бартолотти посмотрела на письмо, потом на Конрада, затем снова на письмо.

– Кто вам прислал письмо? – заинтересовано спросила Кити.

Госпожа Бартолотти засунула письмо в карман халата и пробормотала:

– Да это какая-то реклама!

– Рекламу не посылают заказными письмами, – возразила Кити.

А Конрад сказал:

– Мама, это же письмо с фабрики. Вы можете при Кити спокойно говорить об этом. Она всё знает.

Глава восьмая

– Распечатайте письмо! – попросила Кити.

Госпожа Бартолотти заколебалась.

– А если там что-то неприятное?

Госпожа Бартолотти предпочитала все неприятное откладывать на потом. Писем из финансового управления она вообще не распечатывала.

– Забудем о нем, – предложила она. – Или сожжем, словно его и не было.

– А если в нем что-то приятное? – сказала Кити. – Может, Конрад получил наследство от фабрики или что-то еще!

Госпожа Бартолотти запустила руку в карман и ощупала конверт.

– Дети, дети, – пробормотала она, – я на ощупь чувствую, что ничего приятного в нем нет. Письмо начинено дурным.

– Тем более его надо распечатать, – сказала Кити. – Неизвестное зло страшнее того, что уже известно.

Госпожа Бартолотти вытащила голубой конверт из кармана и отдала его Кити.

– Прочитай его ты, – сказала она, – а то я за себя не отвечаю!

Кити разорвала голубой конверт, вытащила из него сложенный в четверо голубой лист, развернула его и начинала читать:

«Многоуважаемая госпожа Бартолотти,

как выяснилось во время проверки нашего отдела сбыта, произошла досадная ошибка. Из-за неточности в работе нашего компьютера Вы получили семилетнего мальчика, который Вам не полагается. Поэтому просим Вас немедленно его вернуть.

В свое время Вы выслали заказ на два блока памяти марки «Мемориа», производство которых мы давно прекратили, поэтому выполнить заказ не можем.

Просим Вас немедленно подготовить мальчика, чтобы наш отдел обслуживания как можно быстрее забрал его и передал настоящим родителям.

Обращаем Ваше внимание на то, что фабричные дети во всех случаях до конца жизни остаются собственностью предприятия, и оно отдает их родителям только на прокат, как телефонные аппараты, чтобы они выращивали их и пользовались ими.

Поэтому любые Ваши протесты будут напрасными, и про обращение в суд не может быть и речи.

Мы очень сожалеем, что так случилось.

С глубоким уважением…»

Кити запнулась, поднесла письмо ближе к глазам и сказала:

– Я не могу прочитать подпись, какой-то Гонберт или Монберт!

– Мне безразлично, какая там подпись, чтобы его черти побрали! – дрожащим голосом сказала госпожа Бартолотти.

Хотя она и была густо выкрашена в голубой, красный и розовые цвета, однако позеленела вся. И дрожал у неё не только голос, но и руки. Она вдруг словно уменьшилась и похудела.

– Значит, в ближайшие дни… – пробормотала она. – В ближайшие дни…

– Неужели вы, правда, отдадите его? – закричала Кити.

Госпожа Бартолотти из кармана платок, высморкалась, засопела и тихо сказала:

– А что же делать, если он принадлежит не мне, ведь я заказывала больше памяти. – Она снова высморкалась, снова засопела и продолжила: – А кроме того, я не умею готовить, и слишком ярко крашусь, и Эгон говорит, что я плохая мать!

До сих пор Конрад сидел тихо, молча, весь напряженный. Теперь он вскочил и крикнул так громко, как никогда еще не кричал:

– Вы моя мать! И добрая мать!

– Слышите! – закричала Кити. – Он хочет быть только с вами.

Госпожа Бартолотти снова высморкалась в платочек и снова засопела, и, всхлипывая, сказала:

– Но ты можешь попасть к матери, которая будет давать тебе витамины и будет знать настоящие детские песни. К такой матери, которая будет извлекать корень из числа и будет иметь настоящего мужа, который будет твоим отцом.

Конрад замотал головою.

– Я уже полюбил вас и Эгона. И если я буду жить где-то в другом месте, то Кити тоже не увижу. – Он еще сильнее замотал головою: – Нет, я чувствую, что хочу остаться тут.

– Правда чувствуешь? – воскликнула госпожа Бартолотти, вскочила с кресла и снова стала не такая тоненькая и маленькая, и не такая зеленая на вид. Она подняла мальчика и начала его целовать в обе щеки, в шею, в лоб и уши. Потом опустила его на пол и сказала: – А теперь надо что-то придумать против этих зануд! Что-то сделать, чтобы они не забрали тебя!

– Вежливо напишите им, что я хочу остаться тут, – предложил мальчик.

– Смешно, – сказала Кити. – Людям, которые присылают такие письма… – Она взяла со стола голубой лист и порвала его. – Таким людям безразлично, что ты хочешь, а то не хочешь, Конрад.

– Она правду говорит, – поддержала её госпожа Бартолотти. – Нам надо придумать что-то очень хитрое.

Конрад грустно взглянул на неё.

– Но если это будет что-то запрещенное, то я не могу принимать участие в этом! Кити, ты же знаешь, что я просто не могу!

– Запрещенное, запрещенное, – возмущено сказала госпожа Бартолотти. – Что нам до этой дурацкой фабрики и её разрешений?

– Вам ничего, – тихо сказал Конрад. – А мне! Они меня учили!

Госпожа Бартолотти раскурила толстую сигару, три раза по три глубоко затянулась и три раз по два выпустила в воздух кольца дыма.

– Мама думает, – объяснил Конрад.

– Я уже придумала, сынок. – Госпожа Бартолотти вскочила с кресла и показала пальцем на дверь спальни. – Иди туда, Конрад! Нам с Кити надо поговорить…

– Но почему я…

Госпожа Бартолотти перебила его:

– Не спрашивай почему, а слушай свою мать! Тебя же учили быть вежливым и послушным. Нам надо обсудить что-то такое, что детям, которые не имеют права делать ничего неразрешенного, нельзя слушать.

Конрад ушел в спальню и закрыл за собой дверь, а госпожа Бартолотти нагнулась к Кити и начала тихо рассказывать, что она придумала. Лицо Кити просветлело, а когда госпожа Бартолотти закончила, девочка воскликнула:

– Ваш план очень хороший! Я буду помогать вам!

Меньше чем через час после этого, как почтальон принес письмо, Кити прибежала к своей матери и попросила её:

– Мама, можно мне помочь госпоже Бартолотти отнести ковер в чистку, а то он очень тяжелый?

Госпожа Рузика сказала, что не пустит её, потому что хочет пойти с ней к фотографу. Чтобы послать её снимок тете Эмме на день рождения.

– К фотографу можно пойти и завтра. Ну, прошу тебя, – умоляюще сказала Кити. – Ковер такой тяжелый, что бедная госпожа Бартолотти из сил выбьется, пока донесет его.

– А почему Конрад не поможет ей? – сказала госпожа Рузика.

А когда услышала почему, то так и застыла с раскрытым ртом. Ведь Кити сказала:

– Конрад? Так его же уже нет у госпожи Бартолотти!

– Нет? А куда же он делся?

– Я, мама, и сама не знаю, но если помогу госпоже Бартолотти донести ковер, то, может, она мне скажет.

Госпожа Рузика была очень любопытна, как почти все люди, а к фотографу и правда можно было пойти и завтра. А несчастной госпоже Бартолотти всё-таки надо помочь.

– Ну, так иди, дочка, – согласилась госпожа Рузика. – Но не очень приставай с вопросами о Конраде, это некрасиво. – А когда Кити была уже в дверях, госпожа Рузика прибавила: – Но еще утром он же был. Вы же вместе пошли в школу.

– Ты ошиблась, мама, – ответила Кити. – Я шла в школу с Антоном. – И, не дожидаясь, что мать еще спросит, выбежала на лестницу.

Кити поднялась на третий этаж. Госпожа Бартолотти ждала её на пороге.

– А теперь быстренько, – сказала она. – Может, это чертово отродье надумает уже сегодня прийти!

Они зашли в гостиную, вытащили из-под кресла ковер и отнесли его в спальню.

Конрад, который сидел там на краешке кровати, спросил:

– Теперь уже мне можно слушать?

– Теперь тебе можно лечь на ковер, – сказала госпожа Бартолотти.

Конрад лег, и госпожа Бартолотти завернула его в ковер. Ковра как раз хватило на то, чтобы трижды обернуть мальчика. Потом они с Кити подняли ковер. Один его край госпожа Бартолотти взяла под мышку, а другой Кити положила себе на плечо.

– Там тебе хватает воздуха? – крикнула Кити в скрученный ковер.

– Хватает, – послышался оттуда глухой голос.

– Ну, так идем, – сказала Кити. – Только не шагайте широко, а то я собьюсь с шага, и Конрада укачает.

– О’кей! – ответила госпожа Бартолотти. Они в ногу вышли из дома и направились в «Химчистку».

Госпожа Рузика стояла у окна и смотрела им вслед.

– Действительно, они пошли без Конрада, – сказала она сама себе. Потом побежала к соседке, госпоже Мерц, и рассказала ей:

– Представьте себе, Конрада этой старой Бартолотти уже несколько дней как нет дома.

– Да я же сегодня утром…

– Это был Антон! – сказала госпожа Рузика.

«Химчистка» размещалась возле самой аптеки господина Эгона. Кити и госпожа Бартолотти занесли туда ковер.

– Добрый день, – поздоровалась женщина, которая принимала вещи.

– Сколько стоит почистить такой ковер? – спросила госпожа Бартолотти.

Женщина ощупала краешек ковра, чтобы увидеть, какие в нем нитки и основа.

– Двенадцать пятьдесят за квадратный метр, – ответила она.

– Так дорого? – воскликнула Кити и подмигнула госпоже Бартолотти.

– Так мы не будем его сдавать, простите за беспокойство, – извинилась госпожа Бартолотти и сказала Кити: – Несем его назад, дочка.

И они направились с ковром к дверям, но не тем, в которые зашли, а к тем, что вели во двор.

– Вы куда? – спросила приемщица.

– Мы живем в этом доме, на четвертом этаже, – сказала Кити. – Так нам ближе.

Женщина только три недели назад перешла сюда работать из другого филиала и еще не знала жителей дома. Поэтому она открыла задние двери и выпустила их на лестницу. В это время в «Химчистку» зашла какая-то клиентка, поэтому женщина быстро закрыла двери и не увидела, что госпожа Бартолотти с Кити не поднялись на четвертый этаж, а очень быстро позвонили в задние двери аптеки господина Эгона.

Звонили они очень громко и очень долго. Господин Эгон стоял за прилавком и продавал лекарства. Он слышал звонок в задние двери, но подумал: «Тот, кто там заливается, может прекрасно зайти через переднюю дверь!» И только когда настойчивый звонок начал его раздражать, он сказал покупательнице, которую обслуживал:

– Минуточку, уважаемая госпожа, там кто-то звонит в заднюю дверь!

Господин Эгон прошел одну комнату, вторую, третью и подошел к задней двери. Он хотел хорошо отругать нахального посетителя, который так настырно рвался в аптеку, но до этого не дошло. Как только он открыл дверь, госпожа Бартолотти отпихнула его в сторону и протолкалась с ковром в комнату, а следом зашла Кити и закрыла дверь. Госпожа Бартолотти раздвинула пустые картонные коробки и ящики с сухим молоком для грудничков, чтобы можно было развернуть ковер.

– Что это значит? – испуганно спросил господин Эгон.

– Его надо спрятать, – сказала госпожа Бартолотти и начала разворачивать ковер.

– Зачем тебе прятать у меня свой ковер?

– Не ковер! Надо спрятать Конрада!

– А где он?

Госпожа Бартолотти тяжело вздохнула: какой же этот Эгон бестолковый!

– В ковре, а где же еще, болван!

И она развернула ковер до конца. На нем, едва дыша, лежал Конрад, невероятно запыленный, потому что ковер и правда надо было отдать в химчистку.

– Сядь, я тебе всё объясню, – сказала госпожа Бартолотти аптекарю.

– Деточка моя, в аптеке полно людей! – воскликнул тот.

– Так вытури их и закрой двери!

Но вмешалась Кити:

– Но, госпожа Бартолотти, это всем бы слишком бросилось в глаза! Нельзя так просто закрыть аптеку. Ведь люди спрашивали бы друг друга, почему господин Эгон закрыл её.

«Ты смотри, эта Кити не такая глупая, как я всегда считал» – подумал господин Эгон.

Из аптеки через две комнаты долетал недовольный гомон. Какая-то женщина крикнула:

– Господин аптекарь, я очень спешу, куда вы делись?

Господин Эгон побежал туда.

– Если он не может поговорить со мной тут, то я с ним поговорю там, – сказала госпожа Бартолотти, схватила белый халат, который висел на крючке, и надела его. На желтые волосы она натянула белый колпак, что лежал на картонной коробке.

Конрад сидел на середине ковра и кашлял, ведь, пока его несли, слишком наглотался пыли. Одновременно он старался стереть платочком грязь с лица и рук.

– Деточка моя, нельзя же так… – шепотом начал было господин Эгон, когда одетая в белое госпожа Бартолотти появилась рядом с ним за прилавком.

– Все можно, – так же шепотом перебила его госпожа Бартолотти, схватила ступку и принялась так рьяно орудовать пестиком, словно хотела самые твердые таблетки растереть в самый мелкий порошок. Пока господин Эгон брал рецепты и деньги, и отдавал лекарства и сдачу, она тихонько сказала ему: – Конрада нам ошибочно прислали и хотят забрать назад!

– Об этом не может быть и речи! – Господин Эгон так разволновался, что выкрикнул эти слова вслух.

Человек, который именно в этот момент подавал ему рецепт, недоуменно спросил:

– Почему вы не хотите дать мне лекарства от давления? Они вредные?

– Извините, – сказал господин Эгон и прошептал госпоже Бартолотти: – Ты же заплатила за него?

– Нет, – ответила госпожа Бартолотти и шепотом рассказала ему все, что было написано в голубом письме.

Покупатели знали господина Эгона как спокойного, приветливого человека и теперь очень удивились, потому что он просто кидал им лекарства и сдачу на прилавок, не отвечая на приветствия, не спрашивая об их здоровье. Когда какая-то женщина захотела взвеситься на медицинских весах, он просто отмахнулся от неё, а когда какой-то мужчина спросил, не горькие ли лекарства, которые ему выписал врач, господин Эгон его вообще не услышал.

Закончив шепотом свой рассказ под стук пестика, госпожа Бартолотти спросила его:

– Так ты мне поможешь?

– Конечно! – воскликнул господин Эгон, и бабушка, которой он отдавал бутылочку травяного настоя от кашля, страшно обрадовалась, потому что перед этим спрашивала его, уверен ли он, что от кашля лучше всего помогает настой из трав.

Госпожа Бартолотти поставила ступку на полку, шепнула: «Я отведу его наверх», – и побежала через две комнаты к Конраду и Кити.

– Все хорошо! – закричала она.

В третьей комнате у одной стены была винтовая лестница, которая вела на второй этаж, где жил господин Эгон. Госпожа Бартолотти с Конрадом и Кити поднялись по этой лестнице наверх.

– О боже, какой ужас, – пробормотала Кити, когда увидела гостиную господина Эгона. Вся гостиная была заставлена старинной мебелью, на окнах висели толстые, вытертые портьеры из красного бархата, а стол был застелен черной шелковой скатертью с длинными кистями.

– Мама, что мы тут будем делать? – спросил Конрад.

– Мы с ней, – госпожа Бартолотти показала на Кити, – пойдем домой, а ты останешься тут и подождешь отца. Он придет, как только закроет аптеку.

– А вообще ты высидишь в этой старой берлоге? – спросила Кити.

– Семилетний мальчик должен уже уметь находить себе занятия, если ему придется на несколько часов остаться одному, – мужественно ответил Конрад, подошел к книжному шкафу и вытащил том энциклопедии «Галлия – Киль».

– Я еще не знаю некоторых слов на «К», – сказал он, сел в старинное кресло и начал читать.

А госпожа Бартолотти и Кити быстро сбежали по винтовой лестнице, быстро скрутили ковер и вынесли его во двор. Кити позвонила в задние двери «Химчистки».

Женщина, которая принимала вещи, открыла двери.

– А, это вы! Вам снова что-то надо? – спросила она.

– Я передумала и все-таки отдам его чистить, – заявила госпожа Бартолотти, вручила женщине скатанный ковер и вместе с Кити вышла в уличные двери.

Женщина пришпилила к ковру номер, поставила его угол и сказала сама себе:

– Ну и смешные же бывают люди!

Когда госпожа Бартолотти и Кити возвращались из «Химчистки», госпожа Рузика снова смотрела в окно. Она увидела их и подумала: «Ну и долго же они сидели там. Зато Кити, наверно, узнала, почему Конрада уже нет у старой госпожи Бартолотти».

Кити пришла домой и рассказала матери, что Конрад четыре дня тому назад как сквозь земли провалился. Наверно, сбежал к своему настоящему отцу, Августу Бартолотти, который живет где-то у чертовой матери. По крайней мере, его до сих пор нет.

Госпожа Бартолотти тоже пришла домой и села к станку, но не могла работать, потому что все думала о Конраде. Так она просидела до семи – курила, думала и через каждые полчаса вдевала в ковер одну единственную черную нитку.

В семь вечера госпожа Бартолотти вскочила, побежала в ванну и смыла с лица всю косметику. Потом повязала серый платок и вытащила из шкафа в прихожей серую вязанную кофту, которую на рождество ей подарил господин Эгон. Она еще никогда не надевала её, потому что не выносила серый цвет. Но теперь надела её, взглянула в зеркало и сказала своему отражению:

– Деточка моя, теперь ты серая и гадкая, как мокрая курица. Но, по крайней мере, такую тебя уже никто наверно не узнает!

И правда, никто её не узнал. Когда она выходила из подъезда, на улице стояли и разговаривали дворничиха с молочницей и даже не взглянули на неё.

Она направилась в аптеку. По дороге ей попадалось немало знакомых, но никто не обращал на неё внимания.

Даже господин Эгон не сразу её узнал, когда она позвонила в его дверь. Он открыл дверь, долго смотрел на неё, а потом спросил:

– Вы что-то хотели?

Зато когда узнал её, то очень обрадовался.

– Деточка моя, сегодня ты мне нравишься! – сказал он.

– Так и знала, – сердито сказала госпожа Бартолотти. – Как только человек становится похож на мокрую курицу, то сразу начинает тебе нравится!

– На мой взгляд лучше уж мокрая курица, чем попугай, – сказал господин Эгон и проводил её в гостиную к Конраду.