Текст книги "Собственность мажора (СИ)"
Автор книги: Кристина Зайцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)
Глажу пальцами теплую кожу и обводу пупок.
Каменный живот Баркова вздрагивает. Резко перехватив мою руку, он выдергивает ее из-под футболки и заворачивает мне за спину.
– Ай! – возмущаюсь я, покусывая его шею.
– Ммм… – выдыхает он, откинув голову и закрыв глаза.
Хихикаю.
Это ужасный звук!
Переведя на экран полупьяные глаза, пытаюсь вникнуть в суть происходящего.
В «нашем» любимом кинотеатре как всегда почти никого.
Я никогда не садилась на второй ряд, но Барков предложил попробовать, и мне понравилось. В этом и правда что-то есть. Другой угол зрения, странный но… интересный…
«Я люблю тебя», – эти слова висят на кончике языка, но страшнее всего для меня не услышать тех же слов в ответ.
Хотя нет. Есть кое-что пострашнее. Например, сейчас проснуться.
Его губы прижимаются к моему лбу. Жмурюсь.
Он такой… заботливый. Такой нежный…
На пол перед экраном падает желтая полоска света. Нарушая тишину, в помещение вваливается толпа из пяти парней. Они шумят и топают, как лошади. Гогоча швыряют друг в друга попкорн, и я отчетливо вижу среди них перспективного футболиста Артема Тракторовича.
Тело Ника подо мной напрягается. Его напряжение мгновенно передается мне. Подняв с его плеча голову, заглядываю в лицо.
Между светлый бровей залегла складка, точёная челюсть сжата. Повернув голову, следит за тем, что происходит в проходе.
Меня посещают все возможные плохие предчувствия, когда эта невоспитанная гурьба занимает третий ряд. Прямо над нами с Никитой.
– Че за древность, е-мое! – гнездится в кресле один из этих придурков.
– Древность – это ты, Лютый. Это раритет.
Снова гогот.
Никита выпрямляется, глядя перед собой.
Мне тоже приходится сесть ровно. Бросив взгляд поверх его плеча, ловлю на себе взгляд Артема. Я не вижу его глаз, но я… просто не сомневаюсь, куда он смотрит.
Сползя в кресле и сложив на животе руки, он откидывает голову на кресло.
Наше первое и единственное свидание прошло здесь же. Барков притащился на свой второй ряд, и я все полтора часа не могла решить, куда же мне, черт побери, смотреть – на экран или на его растрепанный затылок.
Это было как будто в прошлом веке.
Никита вдруг поворачивает голову и, перекрикивая фильм, обращается к вновь прибывшим:
– Заткнитесь! Вы здесь не одни.
С верхних рядом летят слова поддержки. Настороженно смотрю на Колесова, ведь эти придурки его друзья, и как бы не прошло наше с ним свидание, существуют элементарные нормы морали и этики, если конечно ты не какой-нибудь гопник.
– А я тупой, не заметил, – гогочет один из этих уродов.
– Блин, заткнись, а то мешаешь, – гогочет второй.
Обмериваясь своими тупыми шутками, они продолжают голдеть, и мне вдруг на секунду кажется, что они не совсем трезвые.
– Дебилы, закройте пасти! – рычит Никита.
– Ник, давай уйдём, – прошу я, перебираясь на соседнее кресло, чтобы забрать свою куртку.
Сердце грохочет в груди.
Мне на колени падает попкорн. И в волосы тоже. Обернувшись, я вижу, как один из футболистов Трактора загребает в своем ведре еще одну горсть и бросает мне в лицо.
О… нет…
Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться.
Вскочив на ноги, Барков выбрасывает вперед руки и хватает моего «обидчика» за полы расстегнутой куртки. А потом его кулак встречается с челюстью этого деграданта.
Закрыв руками рот, я вскрикиваю.
Ник получает ответ сразу.
Его голова дергается. Тряхнув ею, отводит назад, а потом впечатывается лбом в нос парня.
Я начинаю кричать по-настоящему.
В секунду все это превращается в какое-то месиво. Эти пьяные обезьяны набрасываются на него все разом. Я вижу, как трещит по швам его футболка. Как на его рёбра приземляются чужие кулаки.
Кричу, не видя ничего из-за слез.
– Отвалите от него… – хриплю, не зная что мне делать.
От грохота сердца и страха у меня трясутся колени. Я никогда не видела ничего более пугающего, чем это. Но когда слышу приглушенный стон Баркова где-то в этом месиве, срываюсь с места.
В шиворот моего свитера впиваются чужие пальцы.
В зале загорается свет, экран гаснет.
– Куда?! – рычит Трактор, дергая меня назад. – Дура!
– Отвали! – изворачиваюсь, захлебываясь слезами.
– Я смотрю, с ним ты спешить не боишься, – усмехается, оттолкнув меня назад.
Слышу топот, отпихивая от себя его руки.
– Вы уроды моральные! – кричу, задрав голову и глядя на него.
Его лицо становится ледяной маской.
– Хорошего вечера, – бросает, выскакивая на сиденье и перепрыгивая на соседний ряд.
Его дружки, как обезьяны, делают то же самое. Перепрыгивая через сиденья, ломятся к выходу, чуть не сбив с ног возникшего в проеме контроллера.
Никита сидит на полу между рядами, присыпанный попкорном. Прикрыв руками голову и очень тихий. Его футболка разорвана на плече.
– Ник… – утираю слезы, падая рядом с ним на колени. – Никита.
Провожу пальцами по его сбитым костяшкам, не зная, чем помочь…
– Не трогай, – говорит он, не двигаясь. – Убери руки.
Сглатываю, прижимая их к груди.
Его голос такой холодный. Светлые волосы всклокоченные. Опустив лоб на согнутые колени, он делает глубокие вдохи и выдохи.
По моим щекам бегут слёзы. Всхлипываю, как будто это меня побили, а не его! Они побили его… целый толпой. Уроды! Мне никогда этого не забыть. Это так страшно, что я всхлипываю опять.
– Сама до дома доберешься? – спрашивает он вдруг, не поднимая головы.
– Я… – не понимаю о чем он. – Да… Никит… дай… посмотрю…
Хочу увидеть, что у него с лицом.
О… мамочки…
Новая порция слез застилает глаза. У него разбита губа и из носа течёт кровь. Опершись рукой о ручку сиденья, он встает и начинает молча двигаться по ряду.
Рука с разорванным плечом придерживает рёбра.
Утерев рукавом нос, я иду за ним.
Контролер пытается меня остановить, но я отмахиваюсь, выбегая в фойе.
На улице мокрые щеки обдает ветром, но я опять начинаю скулить, когда вижу, как Барков садится в свою машину прямо так – в футболке, а потом уезжает, оставив меня одну.
Глава 38
Только сейчас до меня доходит, что на улице опять валит снег. Пушистые снежинки крутятся в воздухе, делая все вокруг волшебным и сказочным.
Для всех, кроме меня!
Обхватив себя руками, задыхаюсь от сдавившего горло комка. Вжимаю голову в плечи, смотря то на заметенный парк, то на пустую стоянку кинотеатра. На мужика с собакой, на фонарь, на снег… Смотрю по сторонам, пытаясь понять куда мне вообще деваться!
Нижняя губа выпячивается, как у ребёнка. А потом я начинаю реветь. Из глаз фонтаном брызгают слезы. Я плачу навзрыд, трясясь и не стесняясь. Плачу, как не плакала, кажется, никогда: громко, захлебываясь воздухом и не зная, куда мне идти, что делать и зачем! От обиды я вою, как побитая.
– Вам помочь? – взволнованно спрашивает какая-то женщина, остановившись рядом.
– Ыыыыы… – трясу головой, переступая с ноги на ногу.
К ней присоединяется девушка в меховой шапке, а потом парень. Потому что я стою тут раздетая и реву, как в последний раз!
Они обступают меня со всех сторон. Смотрю на эти лица, пятясь назад.
– Дать вам телефон?
– Нн… Ннет…
– Тут полиция рядом…
– Нне ннадо поллиции…
Обвожу глазами незнакомую улицу.
Пытаюсь вспомнить, где мой телефон, но в голове ужасная, ужасная бесконечная каша! Потому что он меня бросил. Бросил одну! После всего, что говорил и делал. После всего, что я пережила, пока по его костям лупили все эти кулаки. Бросил меня тут одну… Кто угодно, только не он! Кроме него мне никто не нужен. Мне не нужен никто другой… Эта обида душит! Пячусь и пячусь, чтобы спрятаться от этих людей… Я никогда не вела себя так! Как маленькая, а теперь веду себя так постоянно!
– Давайте подвезу, вам куда?
– Мнне… я… – отступаю, мечась глазами повсюду.
– Что ж ты так… – цокает женщина.
– Я…
– … куртка…
Утираю рукавом свитера нос, наступая ногой в сугроб.
У тротуара останавливается полицейский фургон.
Полицейские идут внутрь, и я уверена, что и ко мне тоже.
Я не хочу! Не хочу этого всего. Кажется, я сломалась!
Если он может справиться со своими бедами один, то я нет! Никогда в жизни не боялась так, как в том проклятом зале. Всепоглощающее чувство беспомощности – я никогда не сталкивалась с ним в таких ужасных проявлениях. С кем ещё я могу поговорить об этом?! Ни с кем… ни с кем другим я бы не хотела…
Как теперь я могу верить его словам?! Верить хоть одному его поцелую?!
Он меня бросил…
Развернувшись, несусь назад в кинотеатр.
Спертый воздух душит меня еще жестче, но слава Богу, никому не приходит в голову меня тормозить.
Несусь мимо двух полицейских, игнорируя все вокруг.
– Девушка…
Оставьте меня в покое!
Голова кружится, но я нахожу свои… наши вещи на автомате. И забираю обе куртки, его и свою.
Я бы не бросила его. Даже в таком глупом смысле. Не бросила бы никогда. Там в куртке у него телефон и деньги.
Прижимаю ее к себе, пока такси везет меня домой. Ткнувшись носом в подкладку, я тихо всхлипываю, чувствуя себя опустошенной.
Не находя себе места, брожу по квартире до глубокой ночи и жду. Жду звонка. Хоть чего-нибудь. Жду стука в дверь или… чего-нибудь еще!
А утром, когда на мой измученный мозг давит свет за окном, я выкарабкаюсь из постели и иду в душ. Терзая мочалкой кожу, я опять плачу. О своих разбитых надеждах на человека, которого люблю. Который вломился в мою жизнь, почти подчинил ее себе! Сделал меня слабой и… зависимой, а потом бросил одну, когда я больше всего нуждалась в обратном…
– Ну и будь сам по себе, – шепчу, подставляя щеки горячим струям. – Ну и подавись! – швыряю мочалку о стену, упираясь в нее лбом.
Вся моя логика отказывает в тот момент, когда вижу его чертову куртку на крючке рядом со своей.
Скуля, опять мечусь по квартире, а потом опустошенно одеваюсь.
Я знаю, где он живет.
И я нутром чувствую, что он именно там. В своей квартире, а не в доме, где мы когда-то были недоразвитой семьей.
Мой телефон показывает двенадцать дня, когда нажимаю на звонок. Прижимаю к себе его куртку, оставив все вещи в карманах именно так, как положил их туда он сам. Сжимаю и умоляю его оказаться дома
Сердце простреливает острой болью, когда дверь мне открывает разукрашенный дневным макияжем Лера. Она идеальная. Гламурная. Чертовски красивая. Одетая в шерстяное платье, которое облегает фигуру.
Шок сковывает горло, руки, ноги…
Смотрю в ее подведенные карие глаза и не могу сказать ни слова.
Ее брови неправдоподобно ползут вверх.
– Заблудилась? – спрашивает с насмешкой, бросив взгляд за свое плечо.
Роняю куртку, просто физически ощущая, как бледнеют мои щеки, и кончики пальцев начинают холодеть. Как и мои внутренности. Они холодеют, а в горле собирается горечь.
Через два гулких удара сердца, я переступаю через куртку Баркова и отпихиваю эту Леру в сторону. Двигаясь по огромному коридору на суперскорости врываюсь в гостиную, где…
– Ну ты и мудак… – шепчу, хватаясь за горло.
Он сидит на полу у дивана в одних трусах. Зажав ладонью горлышко какой-то бутылки. На экране огромной плазмы баскетбольный матч. Его глаза пустые! Он… пил… он…
Его губа опухла. Под глазом синяк. На ребрах тоже большой синяк.
Его глаза расширяются. Губы шепчут… какую-то хрень, похожую на мое имя!
Пытается встать, но не может!
От разочарования я закрываю руками лицо и всхлипываю. Трясу головой, что в прогнать это. Боль, разочарование, горечь.
– Аленушка…
Развернувшись на пятках, вылетаю из квартиры, задев по пути комод, с которого сыпется всякая сувенирная дребедень.
Не разбирая дороги, просто несусь, куда глядят глаза.
Наша с мамой квартира всего в тридцати минутах ходьбы от элитного жилого комплекса, в котором Никита Барков убил все мои чувства, а холодный ветер вместе со снегом превратил мои слёзы в настоящие сосульки.
Оказавшись дома, бездумно пихаю в сумку вещи. Белье, носки, футболки. Свои тетради и лекции. Все подряд! Пихаю в переноску Черного и еду на вокзал. Сойдя с электрички, снова беру такси. В нашей «деревне» столько снега, будто отсюда его телепортирую во все концы области.
Я не предупреждала. Ни маму, ни деде. Поэтому, мое появление вызывает удивление, но в первую очередь для… Баркова-старшего, который, задерживает над головой занесенный топор, когда видит меня, вошедшей в калитку.
Опустив его на березовое полено, выпрямляется.
На нем шерстяные спортивные штаны с лампасами. Те самые, в которых дед всегда сажает картошку. На ногах валенки, а на плечах фуфайка, и он так… так безумно, неимоверно больно похож на своего сына, что я проношусь мимо, не здороваясь!
– Вот так гости… – удивленно тянет дед, шарахнувшись от меня в коридоре.
Вручив ему сумку с Чёрным, захожу на кухню и вижу кружащую у плиты маму. На ней растянутая домашняя футболка и лосины. Волосы собраны в косу.
Увидев меня, роняет на стол ложку, которой мешала суп.
– Ты откуда, ребёнок? – спрашивает удивленно.
Я дома и… я никогда не была в нем такой одинокой. До Баркова, до этого кретина, я не была знакома с этим чувством! До него мне всего в жизни хватало, а теперь…
Сбросив угги, иду в комнату, в которой выросла.
Выкрашенная белой краской дверь, старый шифоньер и кровать со скрипучими пружинами. Рухнув на нее, сворачиваюсь в колачик и… накрываю голову подушкой, чтобы никто и никогда не узнал о том, что я тоже умею плакать…
Глава 39
Никита
Башка раскалывается так, будто мне кто-то всадил битой прямо по затылку.
Тряхнув головой, усаживаюсь на кровати и обнаруживаю себя в трусах. За окном мутный день. Закрываю глаза и опускаю разваливающуюся башку в ладони, борясь с приступами тошноты.
Где я… нафиг, кто я?
Губа щиплет. Трогаю ее пальцами.
Твою мать…
Свесив с кровати ноги, пытаюсь встать.
– Бл… ммм… – хватаюсь за рёбра и складываюсь пополам от боли.
Рухнув на матрас, со всей дури вдаряю кулаком но матрасу.
– Сука! – сиплю, всаживая кулак в подушку.
В куртке на полу разрывается телефон. Морщась, достаю его из кармана и падаю назад.
– Да, – давлю пальцами на веки.
– Где ты? – сухой и дофига серьёзный голос Дубцова на том конце провода заставляет сжать зубы.
– Я не приеду, – отвечаю, чувствуя как от беспомощности и злости сводит скулы. – Найдите кого-то вместо меня.
Я не берусь считать сколько длится пауза. Глядя в потолок, слизываю с губы кровь.
– Ты прикалываешься? – с ноткой удивления спрашивает Кир.
– Нет.
Я не прикалываюсь.
Сегодня последняя тренировка нашей хоккейной команды перед финальной игрой. Она через два дня, и меня на ней не будет. Год подготовки. Мы готовились, как черти. С диким азартом. Все, включая моего отца. Они смогут победить и без меня.
Бесящееся чувство потери топит с головой.
Ну а я посижу в сторонке и посмотрю на это. Как моя команда берет свой гребаный кубок и ставит на место команду городской прокуратуры без меня.
После того, как получил по почкам встать на коньки я бы смог только с чьей-то помощью.
Ублюдок Колесов. Сжимаю телефон так, что боюсь раздавить.
И на этот раз я знаю точно – он свое получит. Пока не знаю как, но когда я с ним закончу, мир для него заиграет новыми красками, обещаю себе это.
– Ник… – угрожающе тянет Дубцов. – Если тебя через пятнадцать минут не будет на льду, я тебе выбью зубы! Собирай, блин, манатки и дуй сюда! Ты центровой, на тебе вся команда держится. Че за выкрутасы?!
– Я не могу, – отвечаю хрипло. – Я связку потянул.
– Твою мать! – рычит он.
Слышу сопение, а потом вопрос:
– Сильно?
– Да. Очень, – вру, закрывая глаза. – Я тебе скину номер парня. Сосед мой по даче, за юниоров играет уже год.
– И сколько ему?
– Шестнадцать.
– Бл…
Кир молчит, но я слышу как его ботинок встретился с какой-то твердой поверхностью.
– Все равно приезжай, поможешь чем сможешь, – говорит хладнокровно. – Отец твой уже здесь.
– Угу, – кладу трубку и сбрасываю ему контакт.
Куда мне с такой рожей ехать. Ещё и с отцом объясняться, да и с командой тоже.
Отшвырнув телефон, пытаюсь вспомнить что-нибудь из вчерашнего вечера после того, как вернулся домой.
Повернув голову, слышу какое-то громыхание за дверью.
– П-ф-ф-ф… – выдыхаю, с трудом принимая вертикальное положение.
Доковыляв до шкафа, беру первую попавшуюся футболку и натягиваю на себя, чтобы не пугать людей. Натянув спортивки, босиком выхожу из комнаты.
Пахнет вкусно.
– Алена… – зову вязким шепотом, идя на звуки, но к моему удивлению на моей кухне орудует Лера.
– Привет, – смотрит на меня через плечо, помешивая что-то в серой стальной кастрюле.
На ней джинсы и одна из моих футболок, волосы забраны в хвост.
Какого. Хрена?
От напряжения начинает пульсировать глаз.
Смотрю на неё, напрягая мозги и пытаясь вспомнить как она, мать его, здесь оказалась и как мне от нее избавиться, потому что единственный человек, которого я бы хотел сейчас видеть – это мой Олененок. И если бы она захотела, могла бы взять из моего шкафа все, что душе угодно, хоть мои трусы, если они ей понравятся.
– Антипохмельный суп готов, – заявляет моя бывшая. – Садись, – кивает на барную стойку.
Эта сраная идиллия ни фига меня не умиротворяет.
Положив на пояс руки, осматриваю свою квартиру, в которой идеальный порядок. Подушки на диване сложены так, как должны быть сложены. Моя одежда, которая периодически появляется то там, то тут исчезла.
Посмотрев на Леру, хрипло спрашиваю:
– Что ты тут делаешь?
Ее изогнутая темная бровь ползет вверх. Посмотрев в мое лицо, она морщится как от боли и бросает:
– У тебя потеря памяти?
– Частичная, – подтверждаю я. – Так откуда ты?
Последний раз я пил полгода назад, не меньше.
Снова осматриваюсь, испытывая хреновые предчувствия.
Я должен позвонить Аленушке и узнать, как она добралась до дома.
Глубоко вдохнув, смотрю на осколки журнального стола и своей клюшки, которые аккуратно сложены рядом с мусорным ведром.
Я должен был позвонить ей еще вчера, но после драки у меня в башке всегда что-то перещелкивает. Я становлюсь просто гребаным психопатом! Это началось еще в школе. Когда на меня кто-то наезжал, я мог махать кулаками без остановки, как заведенный псих, потому что всегда знал, что мне никто не поможет. Поэтому к седьмому классу со мной связывались только бессмертные дебилы. Они всегда наваливались кучкой. Всегда. Я думал, эти мои приходы давно прошли… но нет! Не прошли…
Алена…
Она бы офигела, если бы увидела, каким психом я могу быть. Мне лучше одному… в такие моменты я всегда справляюсь с собой сам. Один. Самостоятельно.
Я знаю, что ни Колесов, ни один из его отморозков никогда ее не тронет. За такое можно очень серьезно влететь, а Трактор держится за свое место в футбольной команде насмерть, потому что это его главная жизненная перспектива.
– Ты оглохла? – снова смотрю на Леру, сжав челюсти.
Оперевшись руками о стойку, она сверкает глазами и говорит:
– Вот как ты заговорил?
– Так что?
– Ты позвонил и попросил приехать, – складывает на груди руки. – Очень сильно просил.
Что за… бред?!
Поднеся ко лбу руку, массирую висок, глядя в ее ледяное лицо.
На хрена я это сделал?
Ни фига не помню…
– Зачем? – сиплю я, сглатывая.
Усмехнувшись, она пожимает плечом:
– Чаю попить, Барков, зачем же еще.
Изо всех сил напрягая мозги, мечусь глазами по сторонам.
У нас что-то было?
Твою мать!
Быть такого не может…
Я не настолько отбитый даже под бутылкой вискаря.
В ее глазах светится превосходство, он которого по коже проходит холодок.
Я не могу ничего утверждать. Только довериться своему гребанному внутреннему я! Но я ни хрена ни в чем не уверен…
– Я уезжаю, – говорю ей. – Тебе пора домой.
Сжав губы, она выплевывает:
– Я не девочка на побегушках. Если захочешь меня увидеть, приедешь за мной сам.
Игнорирую, разворачиваясь на пятках. От всего этого дерьма у меня взрывается голова.
Вернувшись в комнату, нахожу на кровати телефон. На экране входящий от отца. Решаю отложить разговор на потом, быстро выдергивая из шкафа носки и толстовку. Усевшись на кровать, упираюсь локтями в колени и набираю Алену.
– Давай, малыш… бери, блин… ответь мне…
Звонок обрывается, а потом у нее вообще отключается телефон.
Набираю еще три раза, но бестолку.
Выйдя в холл, проверяю выключена ли плита, потому что секунду назад слышал, как хлопнула входная дверь.
От запаха еды мутит.
Блин…
Мне нужен кофе.
Набросив на плечи куртку, нащупываю в кармане ключи от машины и смотрю на свое отражение в зеркале над комодом.
Моя рожа отекла, синяк под глазом почернел, губа разбита.
Забив на мелькающий по тротуару силуэт Леры, выруливаю на шоссе и срываюсь в сторону дома своего Олененка.
В ее окнах никаких признаков жизни. Выйдя из машины, набираю в руки снега и леплю маленький снежок. Морщась от боли под ребром, запускаю им в кухонное окно и жду. Проделав то же самое со вторым окном, возвращаюсь в машину.
Долбанув затылком о сидушку, сжимаю ладонью руль.
Упрямо сжав зубы, достаю телефон и набираю ее мать.
Проводить масштабные поиски мне не впервой, но на этот раз я не сомневаюсь в том, что она… прячется от меня осознанно. От этого на подкорку закрадывается легкая паника. Мне нужно с ней поговорить, чтобы успокоиться! Я не хочу теряться в гребаных догадках!
– Да? – слышу мягкий голос Алениной матери.
– Добрый… кхм… – прочищаю горло, потому что голос звучит, как с того света. – Добрый день. Я тут… Алену потерял, не в курсе где она?
Пока она молчит, я успеваю досчитать до семи.
Все еще хуже, чем я думал. Теперь я не сомневаюсь в том, что она где-то там. Рядом со своей матерью.
Завожу машину, трогаясь с места.
Я знаю где они обе находятся.
– Она тут с нами, у дедушки.
На ходу пристегиваю ремень.
Слышу, как хлопнула дверь на том конце провода.
– Никита, – гробовым голосом спрашивает Ольга. – Что ты натворил?
– Не знаю… – сглатываю я слюну, говоря правду.
– Алена, она…
– Что она? – выезжаю на шоссе и вжимаю газ в пол. – Можно мне с ней поговорить?
Мне, блин, необходимо услышать ее голос!
– Ты ее обидел?
Этот вопрос ставит меня в тупик. Подумав хорошенько, я вынужден признать:
– Немного… дайте ей трубку, пожалуйста.
– Она предупреждала о том, что ты можешь позвонить. И просила передать… – она мнется, а я торможу на светофоре.
– Что передать? – подталкиваю, елозя по сидению.
– Она не хочет с тобой разговаривать, если коротко.
– А если дословно, – впиваюсь глазами в светофор.
Тихий вздох, а за ним:
– Там было о твоей голове и о том, куда ты можешь ее засунуть.
– Понятно… – хриплю я. – Что-нибудь еще?
– Да…
– Что?
– Она просила тебя больше никогда ей не звонить и не искать. И ты должен понимать, что она не пошутила.
Смотрю на заметенную снегом трассу за лобовым стеклом не мигая и прошу:
– Можете передать ей кое-что в ответ?
– Смотря что.
– Если она хочет послать меня куда бы то ни было, пусть скажет это мне в лицо.
Положив трубку, бросаю телефон в подстаканник и давлю на газ, обходя медленную фуру впереди.
Глава 40
Никогда не думала, что это вот так. Что боль души может стать осязаемым булыжником в груди, который давит и не даёт свободно дышать, и такскать его там дерьмово и дискомфортно.
Может быть впервые в жизни я не хочу думать ни о чьих проблемах, кроме своих собственных.
Не хочу быть рациональной и взвешенной, потому что меня достало быть такой. И то, что мои близкие ходят вокруг моей комнаты на цыпочках тоже. Будто я больна или умираю. Присматриваются к моему лицу и замолкают, как только я оказываюсь где-то поблизости. Пытаются задавать вопросы, но не знают откуда ко мне подступиться, потому что я никогда не создавала проблем и никогда не была… такой потерянной. Я никогда не чувствовала себя такой потерянной. А эта тоска… я ее ненавижу. Стоит нащупать ее где-то в душе, как на глаза наворачиваются слезы.
Я знаю что все это такое.
Я… люблю.
Впервые в жизни люблю по-настоящему и ненавижу так же!
Ненавижу тебя Барков…
И себя заодно. Я хочу перестать видеть повсюду его глаза и улыбку. Всю ночь слышать его голос в голове, кожей чувствовать его губы на ней и… представлять чем они занимались там в его квартире с этой… Лерой! Я и ее тоже ненавижу!
«Отвали», – прошу Баркова в своей голове. – «Чертов предатель, ненавижу тебя, понял?»
Скулю, поджимая губу.
Отойдя в сторону, уступаю дорогу гурьбе детей с санками и стираю со щеки слезу, плетясь вдоль заборов соседских домов.
Сняв варежку, утираю нос и нажимаю на звонок в высокой железной калитке. На звук где-то там открывается дверь и лает собака.
Обернувшись, рассматриваю кристально белые сугробы в ярком дневном свете и наряженную мишурой елку во дворе напротив.
Снега навалило по самые уши…
Вид любой праздничной атрибутики не вызывает во мне ничего! Никаких… эмоций. Все будто корова слизала.
– Кто это пожаловал? – выглядывает из-за калитки голова пухлого усатого мужика в тельняшке.
Судя по всему, он под мухой, но завтра Рождество, и мой дед тоже под ней. Тестирует настойку соседа с добавлением голубого сиропа, от чего она приняла цвет коктейля… «Блю Кюрасао». Так чертовски напоминающего мне глаза этого… кобеля…
Всхлипнув, зло надеваю варежку.
– Здрасьте, – говорю, прочистив горло и пряча лицо под шарфом. – Я… за… индюшкой…
– От Климентича? – приглаживает усы, осматривая меня с головы до ног. – Внучка?
– Угу… – отзываюсь я.
– Похожа, – хмыкает. – Двенадцать кило, сама-то дотащишь?
– Вот, – отвечаю устало, показывая рукой на деревянные санки, который снарядил для меня дед.
Спустя пять минут пробираюсь по расчищенной трактором дороге, таща за собой санки и, войдя в калитку кричу:
– Дед!
Он выныривает из-за дома с охапкой дров. В мохнатой ушанке родом из шестидесятых и фуфайке. Оставив дрова на крыльце, отряхивает руки и забирает у меня веревку, говоря:
– Сама-то завтра в баньку сходишь? За год-то.
– Не хочется, – бормочу, взбегая на крыльцо и открывая для него дверь.
По полу коридора стелется белый пар. Стучу ногами по коврику, приплясывая на месте от холода.
– Ты знаешь что, Алена Борисовна? – наклонившись, забрасывает гигантскую замотанную в газеты индюшку себе на плечо. – Ты мне это брось. Женихи женихами. Сегодня один, завтра другой.
– Дед, – шепчу, отходя в сторону.
Смотрю на свои валенки, которые начинают расплываться перед глазами. Сделав громкий всхлип, поднимаю на него заплаканные глаза.
Округлив свои, качает головой.
– Вот так дела… – сдвинув шапку, чешет седой лоб.
– Угу, – глотая ещё один всхлип, киваю я.
– Любишь его так? Эххх…
Киваю, сквозь слезы глядя на улицу за нашим забором.
– Люблю… – шепчу.
– А он?
– Он… – закрываю за нами дверь. – Нет.
От этого слова печет в груди.
Войдя в дом, сбрасываю пуховик и вхожу на кухню, где мама задумчиво что-то чирикает на обратной стороне календарного листа.
Я не знаю, что творится в этом доме, но сегодня на диване в большой комнате ночевал Игорь Барков. Где он сейчас я понятия не имею. Но, кажется он вернётся, потому что в ванной сушится его одежда. Пиджак и… рубашка, а на кухонном столе весь день лежит его портмоне.
– Перекусишь? – спрашивает, посмотрев на меня.
– У-у… – мотнув головой, возвращаюсь в свою комнату и укладываюсь на кровать, забравшись с ногами под одеяло.
Обняв подушку, натягиваю на пальцы свитер и прикрываю глаза.
Дребезжание дверного звонка заставляет подскачить и прижать к груди руки.
Сердце сходит с ума, пока прислушиваюсь к тому, что там творится за дверью.
Я не знаю как и почему… но просто чувствую, что это он. Чувствую, что он рядом! И я знала, что он явится. И знала, что он позвонит моей маме. Потому что в своем упрямстве он порой до нелепости предсказуем! Он просто идёт к своей цели, ломая лбом стены. Потому что он такой! Не знакомый со словом компромисс. Упрямый твердолобый самодур!
И я боюсь того, что даже сейчас он решит сломить меня этим напором…
Нет…
Нет. Второй раз в жизни я бы не смогла пережить все то, что пережила вчера.
Нет…
– Алена, – тихо стучит в дверь дед. – Кхм… это к тебе. Хочешь, взашей его вытолкаю?
Всерьез раздумываю над его словами, но понимаю, что в случае с Барковым это не поможет. Он все равно вернется!
Кусая губы, утираю рукавом нос.
– Я… сама… – встав с кровати открываю дверь
Прижавшись щекой к дедову плечу, на меня встревоженно смотрит мама.
Боже…
Что за драма!
– Прекратите… – шепчу, выскакивая из комнаты и дергая с крючка свою куртку.
Сунув ноги в валенки, выхожу в коридор, пытаясь унять колотящееся сердце.
Бесшумно подойдя к двери, протягиваю руку и проверяю замок.
Закрыв глаза и выдохнув в потолок, спрашиваю:
– Чего тебе?
– Оленёнок… – раздаётся прямо за дверью.
Сжав кулаки и зажмурив глаза, громче повторяю:
– Чего тебе?
– Открой мне.
– Нет, – отвечаю, прижимаясь лбом к двери.
– Малыш…
Горло сдавливает, как и сердце. От этой нежности в его голосе, которая разрывает на части!
– Ты предатель… – шепчу сквозь слезы.
– Аленушка… давай поговорим…
– Ты только о себе думаешь, да? – ударяю кулаком по двери.
– Нет, и ты знаешь, что это не так, – твёрдо произносит он.
– Тогда почему ты меня бросил?! – кричу я, вспоминая весь тот кошмар, который пережила там… у того кинотеатра.
Одна.
По щеке стекает слеза, которую я утираю кулаком.
– Это сложно объяснить. Я… не должен был. Я… блин… прости. Я поступил как мудак. Прости меня.
– Ты меня бросил, Барков… одну. Там… я испугалась и…
Он молчит так долго, что я начинаю чувствовать, как горящие щеки холодит воздух.
Он молчит целую вечность, и я кладу на холодную дверь руку, почти всерьёз слыша его дыхание там… на той стороне. Слышу, как работают колесики в его странной голове. И ненавижу себя за то, что затаившись, всем нутром жду его ответа.
Его голос, твердый и близкий, сочится через дверь:
– Я больше никогда не оставлю тебя одну. Я клянусь. Слышишь меня? Я тебе клянусь, малыш. Больше никогда. Я обещаю.
Моя губа дрожит. От железобетонной твердости этих слов. От того, что они проникают в мои кости и клетки, и я верю каждому, если бы не тот яд, которого полна моя кровь!
– Открой мне… иди ко мне… я дебил. Я… твою мать! – ударяет о дверь кулаком, от чего я вздрагиваю. – Я тебя люблю. Просто открой мне…
Закрыв лицо руками, тихо скулю.
– Алена… – рычит он. – Открой дверь! Я ее щас к хренам снесу!
– Ты с ней спал? – выкрикиваю слова, которые выкручивают меня изнутри.
Гробовая тишина за дверью заставляет остановиться сердце.
О… нет…
Не дыша, жду и с мольбой смотрю на дверь.
– С кем?
Даже через неё я слышу, каким хриплым стал его голос. Все нутро опускается. Я слишком хорошо его знаю, чтобы понимать – этот ответ красноречивее любых других.
Половица скрипит под ногами, когда пячусь назад.
– Алена! Открой дверь!
Пячусь и пячусь, больше не сдерживая слез.
– Алена! Стой! – в его голосе паника, а мой голос не работает.
Закрываю уши, когда старый дверной звонок начинает дребезжать на весь коридор.
– Алена! Открой!
Подлетев к двери в дом, дергаю ее на себя и, пронесясь мимо родных, опять укрываюсь в своей спальне, на этот раз решая укрыться там насколько это будет возможно.
