Текст книги "Факел (СИ)"

Автор книги: Кристина Рихтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Кристина Рихтер
Факел

1

Зима давно укрыла землю: крупные снежинки хороводами спускались с темного, почти черного неба прямо на головы спешащих прохожих, но те лишь раздраженно отмахивались, ускоряя и без того быстрый шаг. Вольный ветер теребил магазинные вывески, напоминая людям, что настало время рождественских покупок. Но его никто не слышал. Все торопились, лишь изредка припоминая, что долгожданный праздник всего через две недели. Главная площадь городка была наполнена людьми, то и дело одергивающими капюшоны в надежде укрыться от непогоды. Их лица казались серыми, словно пепел, а глаза пустыми, как карманы нищего. Люди не смотрели друг на друга – взгляды были направлены под ноги, а губы беспокойно шептали о делах. Лишь один человек остановился посреди суетливой толпы и, подняв поблескивающие от мороза глаза, созерцал величие неба. Этим человеком была девочка. Самая обыкновенная девочка с тяжелым старым портфелем. Ей было не больше пятнадцати. Вязаная шапка презабавно сползала на лоб, накрывая собой изломы темных бровей, но снова и снова поправляя ее, школьница вновь замирала. Молочно-бледные щеки от мороза тронул румянец нежнее, чем цвет шиповника, а ресницы и кончики волос покрылись инеем, что предавало девушке самый неземной вид. Она походила на свечу. Свечу, что ярко освещала всю серую площадь, заставляя оборачиваться только внимательных людей. Ее бы воля – и она запела. Самую печальную и светлую песню на земле. Но она не знала слов, оттого приходилось хранить молчание. Ветер пел куда лучше, скользя по водосточным трубам и вырываясь мелодичным свистом. Наслаждаться можно было и его проникновенной песней.

Жаль, как жаль, что нельзя залечить раны на теле нашего мира. Нельзя остановить толпу и призвать ее взглянуть на красоту, в которой мы живем столько тысяч лет. Нельзя досыта накормить голодных, толпящихся возле булочной, нельзя порадовать беспризорников, приклеившихся глазами к промерзшим витринам, нельзя расселить бездомных, нельзя пригреть замерзших собак. Нельзя помочь каждому, кто нуждается в этой помощи. Нельзя. От этого слова, а не от холода, как могло показаться, по телу неуемно скользила дрожь. Эгна, так звали девочку, могла лишь прижимать нагие ладони к сердцу, чувствуя, как неустанно оно бьется, а ощутить его силу можно было даже сквозь плотную ткань зимнего пальтишка. Она никогда не оставалась равнодушной, и как казалось, в герцогстве Астония Эгна была единственным человеком, чье лицо не носило цвета пепла. Она была не из богатых, не из тех людей, что вместо сладкой воды и дешевого чая пили алые вина. Ее богатством был голос. Еще в детстве нынешняя школьница открыла в себе талант, и пение ее, как твердили все – начиная от родителей и заканчивая городским бургомистром – было волшебным, тающим, растворяющим в себе все черные, как графит, мысли. Но этого было недостаточно. Мечтою всей жизни девушки было одно – сделать людей хоть немного счастливее. Но что может совсем юная, тонкая, словно тростник, школьница против огромной силы этого безумного мира?..

Поговаривали, где-то на окраине города живет колдунья. Эгна сама слышала, как девочка с задней парты болтала с подружками о ней. Эта старуха, древняя, как само герцогство, знает тайну исполнения любого желания, и крылось в этом что-то страшное, пугающее, наводящее тревогу на молодое светлое сердце. Но девочка давно решила, что если не сможет сделать кого-то менее печальным – хоть нищих, хоть сирот, хоть бродяг, – то станет несчастна сама. И тогда никто, больше никто не свете не сможет воскресить слово «счастье». Она твердо решила узнать, как это сделать, но для этого нужно было найти место, которое упомянали подруги в городских легендах. Ножки, обутые в сапоги из грубой кожи, понесли Эгну по брусчатке мостовой в сторону окраины небольшого города.

Барак, где жила колдунья, был самым старым и самым неуютным из всех неуютных домов этого района. Он был будто небрежно склеен из темного подгнившего дерева, а окна, грязные и покрытые инеем, лишали всякой возможности разглядеть, горит ли там свет или нет. Но не узнать его среди десятков похожих было сложно – флюгер, возвышавшийся на перекошенной башенке, был опознавательным знаком: и странно, что тот отличался от привычных глазу мельниц и корабликов, – факел, вот, что он изображал. Едва девушка нырнула в дверной проем, как в нос тут же ударил запах сырости и прелого мха, смешавшийся с тошнотворным запахом алкоголя. Через тонкие стены слышался грубый смех. В доме было несколько квартир, но Эгна знала, какая именно ей нужна. Мягкой поступью девушка поднялась этажом выше, миновав стонущую под шагами лестницу, и вот она, старая дверь, на удивление массивная, с причудливой гнутой ручкой в виде свернувшейся кольцом змейки. Сначала объявить о себе не хватило смелости, но едва перед глазами мелькнуло лицо парнишки, того самого, что печально наблюдал за семьями, выносящими целые коробки из магазина игрушек, девушка без раздумий постучалась. Но ответа не последовало. Тогда Эгна толкнула дверь, и та со скрипом отворилась. В нос сразу же ударил запах отсыревшей бумаги, лаванды и курительных палочек, которые тут же смешались в один единственный. Так пахла настоящая магия.

– Заходи, дитя, – прохрипел незнакомый голос. Справившись с волнением, школьница притворила за собой дверь, стараясь не впустить за собою зимний сквозняк. Было удивительно, что старуха, стоявшая спиною к своей гостье, могла судить о возрасте, не видя лица. Как она догадалась, что ее посетительница еще ребенок?..

– Здравствуйте, – робко ответила Эгна, прижав кожаный потрепанный портфель к груди. Колдунья медленно обернулась, и, как показалось, на ее тонких синеющих губах мелькнула улыбка. Действительно, хозяйка казалась древней: седые волосы прятались под черным вдовьим чепцом, но пара прядей выбилась, придавая той небрежный вид, глаза, узкие, стянутые морщинами, казалось, совсем отсутствуют, а руки, сжимающие длинный курительный мундштук, больше походили на кости, туго обернутые серой кожей. Тем не менее, у старухи все еще был здравый рассудок: она кивнула своей гостье, жестом руки предлагая той занять место в кресле-качалке. Девочка кивнула в ответ, скромно присев на предложенное место.

– Для чего пришла к колдунье, моя девочка? За советом, за любовью или...

– За желанием, – перебила Эгна, поджав губы и опустив светлые глаза к пыльному дощатому полу. Старуха усмехнулась, будто знала обо всем заранее, и тяжело опустилась в точно такое же кресло напротив.

– Знаешь, дитя, – начала она, – жил на земле художник. И писал он картины, которыми восхищались все на свете – и нищие, и короли, и глупцы, и ученые, и безумцы, и здравомыслящие. Его руки были дарованы Всевышним, как и талант, которым он был наделен с младенчества. Вокруг него всегда были женщины, однако художник был влюблен в одну-единственную, девушку по имени Фрейя. Дочь знатного господина была молода, но так болезненна, что однажды врачи предрекали ей смерть. Алые губы бледнели, кожа холодела с каждым часом; совсем молодая, она погрузилась в сон, из которого почти не было шанса вырваться. Художник терзал себя, разбивал кулаки в кровь, рыдал, словно младенец, но Фрейя спала, и даже ее дыхание сводилось к нулю. «Ей не дожить до утра», – твердиди лучшие лекари, приглашенные из разных стран. И тогда взмолился художник, отчаявшись: «О, силы, те что на небесах или в огненной пасти ада, дайте мне одну возможность спасти возлюбленную. И тогда отплачу я всем, чем смогу отплатить. Лишь бы жила Фрейя и моя с ней любовь». Услышали силы плач художника и велели писать ему портрет девушки на смертном одре. Это было странно родителям невесты, и они уже решили, что от горя юноша начал сходить сума. Но он рисовал. Рисовал возлюбленную целую ночь, с нежностью выводя ее образ на холсте: спелые губы, шелковые волосы, фарфор лица. Только заметил художник, что с каждым мазком видит все хуже – не от того, что кончались свечи, а из-за того, что становился слеп он. К утру, когда картина была закончена, мир погрузился в полную тьму. Внезапно услышал юноша голос возлюбленной – она звала его к себе, и даже сквозь мрак ощущалась ее светлая, пускай и еще слабая улыбка. Художник бросился прочь из покоев и, едва притворив дверь, осушил флакон с ядом, который был приготовлен на случай смерти Фрейи. Он не хотел, чтобы его невеста обременяла себя любовью к слепцу. Такова цена желания.

– У каждого желания есть цена? – обреченно произнесла Эгна, в голове вновь и вновь повторяя услышанную историю.

– У всего есть цена, дитя мое, – ответила старуха, закуривая. По комнате тут же расползся запах дешевого табака. – Разная цена...

– Я не боюсь никаких цен, – упрямо произнесла девушка, сжав кулаки. – У меня есть немного денег. Всего десять коинов, но...

– Оставь железки себе, – мягко усмехнулась колдунья, выпуская клуб дыма в лицо своей гостьи. – Мне давно нет от них проку. За такое вообще не благодарят. Я помогу тебе. За так. Но не знаю, можно ли это назвать помощью.

– Я приму все, что угодно. Лишь бы сделать кого-то счастливее! – в сердцах вскрикнула Эгна, тут же испуганно прикрыв рот ладонью, поняла, что сказала лишнее. Но колдунья лишь глухо рассмеялась в ответ:

– Я скажу тебе секрет. А что с ним делать – решай сама. Ты ведь умеешь петь?

– Умею, – кивнула в ответ девушка, не успев удивиться, откуда та узнала об этом.

– И голос твой чище дождя и проникновеннее ветра?

– Я... – гостья замялась. – Не знаю.

– Я знаю. Так пой. Самую яркую и самую светлую песню на свете. Поднимись выше, чтобы все слышали ее звуки, чтобы все знали, кому ты даришь себя. Если сердце твое сильно, а намерения чисты, то желание сможет исполниться. Но помни о цене. Ведь это, как ни крути, такое сложное желание...

– Я не боюсь, – вновь повторила Эгна, мысленно представляя цену – слепота, потеря голоса, вечное несчастье?..

– Тогда это все, что я могу дать тебе, – сухая ладонь колдуньи, терпко пахнущая табаком, мягко опустилась на щеку девочки, отчего та испуганно вздрогнула. – Иди домой, дитя... светлое дитя. Только успей подумать. Никто не знает настоящей цены.

2

Вечерний городок пронизывали ветра метели, вившиеся, словно озлобленные змеи: они забирались под пальто, подбрасывали колючий снег в сапоги и морозом вцеплялись в кожу. Но Эгне был безразличен холод – она не могла остановить локомотив собственных мыслей, потерявший управление. Казалось, девушка уже решила – стоит только забраться на городскую башню с часами и запеть. Просто запеть. И это сделает счастливыми всех – и соседку, и ее голодных детей, всех сирот, всех нищих, всех. Просто всех. Маленькие ножки стучали по железным ступеням: первая, вторая, третья. Старый колченогий охранник, натянувший меховую шапку на глаза, беспробудно спал, и, абсолютно не боясь его, Эгна пробралась на верх башни. Вновь ступень. И еще одна. За ними еще несколько десятков, и вот, завывание ветра стало слышно сильнее, а бесстрастный холод хлестнул по лицу. Глазам открылся вид на вечерний город, утопающий в огнях и белом снегу. Невзгоды. Проблемы. Все это могло раствориться, заменить себя счастьем, едва лишь раздадутся первые ноты. Эгна набрала в легкие побольше воздуха, но тут же выдохнула, почувствовав, как что-то тянет ее вниз, сдавливает горло и велит бежать. Губы искривились, и девушка вновь сделала усилие запеть. Тщетно – ноги сводило, нет, не от холода, а от страха. Она просто не могла. Что скрывалось за ценой?..

Поникнув головой, школьница спустилась по железной лестнице, вновь миновав спящего охранника. Нечто давило непосильным грузом – чувство вины за собственную слабость. Всего несколько минут назад Эгна была полностью уверена, что сможет исполнить свое желание, но теперь, потеряв смелость, она ощущала себя разбитой. Домой идти не хотелось, хотя вечер тоже потерял свое очарование, поэтому бесцельно школьница брела по заметенной мостовой, устремив взгляд вперед. Вновь навстречу шли люди, и чем ближе к центру, тем дороже и изысканнее были одежды. Только взгляды их, что в трущобах, что на главных улицах городка, были одинаковыми – пустыми. Ноги сами несли девушку, она не знала куда идет. Куда угодно, зачем угодно... Но внезапно внимание привлек детский смех и лязг полозьев: без сомнений, за железной коробкой, выкрашенной в зеленый цвет, прятался ледяной каток. Эгна любила коньки и умела кататься с детства – об этом позаботился ее отец. С интересом девушка миновала проем и остановилась возле деревянной скамейки, одной из тех, что были расставлены по периметру: на них обувались дети и взрослые, шнуровали обувь и просто отдыхали, откинувшись на железную ограду. Каток был залит только в центре, так, что по краям все еще оставалась каменная мостовая улицы. Эгна скромно заняла место с краю, прижав портфель к груди. Фигуры скользили по льду, порою сливаясь воедино. Это занятие отвлекало от набегающих мыслей, но все равно успокоить неистово бившиеся сердце оно не могло. «Не волнуется ли мама?» – думалось школьнице, и, дыханиям грея озябшие пальцы, она продолжала наблюдать. Внезапно совсем рядом раздался незнакомый голос:

– Возьми перчатки.

– Спасибо... – отозвалась девушка, поворачиваясь на голос. – Но не надо. Тогда вы сами замерзнете.

Прямо перед ней оказалась пара ярких серо-голубых глаз: было довольно темно, но их цвет пленял даже при свете тусклых фонарей. Незнакомец был темноволосым мальчиком в забавной зимней кепке, по форме напоминающей ту, что носили военные. Его лицо, бледное, но очень живое со щеками, покрытыми морозным румянцем, внушало доверие. Глаза Эгны скользнули ниже, отметив драповое пальто мальчишки с большими железными пуговицами золотистого цвета. «Он не из бедных», – мелькнуло в голове. Но тут же девушка с отчаянием заметила, что ноги мальчика были укрыты плотным клетчатым пледом – сам он сидел в инвалидном кресле.

– Возьми все же, – продолжил он, – настойчиво вложив перчатки, сделанные из мягкой кожи, в руки девушки. Его ладони были теплыми, но хрупкими и практически белыми.

– Не стоило, – подняв взгляд, ответила Эгна, стараясь не акцентировать внимание на болезни своего собеседника.

– Надень их, – мягко улыбнулся парень, ободряюще кивнув. Тут же он спрятал свои ладони в складках шерстяного пледа на коленях. Школьница едва заметно нахмурилась, но послушалась – в тоне этого юноши была едва уловимая, но все-таки ощутимая приказная нота. Он продолжил: – Меня зовут Бьёрн.

– Эгна, – ответила школьницы, стягивая уже надетую перчатку с руки. Юноша мягко пожал руку новой знакомой, устремив взгляд на лед. Эгна помнила слова матери, о том что голубые глаза и черные волосы – настолько редкое сочетание, насколько и красивое. И с этим трудно было не согласиться. В этом юноше, которому, судя по всему, было не больше семнадцати, чувствовался лоск, и об этом говорил даже аромат его одежды. Девушка замерла в неловкости. Она совсем не знала, что говорить, но Бьёрн знал:

– Ты часто тут бываешь?

– Нет, – замотала головой Эгна, задав встречный вопрос. – А ты?

– Каждый вечер, стоит лишь наступить зиме. Мне нравится наблюдать за тем, как катаются другие. Я, видишь, – с этими словами юноша тяжело вздохнул, – не создан для льда. Да что там до льда. Даже для земли.

– Совсем не можешь ходить? – поинтересовалась собеседница, немного осмелев.

– Когда-то мог. Потом заболел и перестал. Но не будем о плохом, правда? Лед сегодня по-особенному красив.

– Я первый раз пришла сюда, – пожала плечами девушка, – поэтому не знаю, насколько красив он обычно. Но я верю тебе.

– Верить важно.

– В себя... – школьница тут же поникла головою, вспоминая события минувшего вечера.

– Ты будешь здесь завтра? – мягко улыбнувшись, произнес Бьёрн.

И Эгна кивнула. Она была уверена, что будет.

3

Бьёрн привык к одиночеству. И даже привык думать, что все так и должно быть. С тех пор, как ноги мальчика отказались ходить после перенесенной болезни, он впал в отчаяние. Но постепенно все чувства переросли в одно-единое – молчаливое смирение. Бьёрну удавалось гулять, но только ногами книжных героев, и в какой-то момент стало казаться, что одного этого достаточно. Но мир за стеклом богатого дома бургомистра все еще существовал, поэтому, пускай и не сразу, темноволосый мальчишка попросил статного мужчину, возившего его коляску, отправиться на городской каток. Когда-то Бьёрн умел кататься: небольшой пруд на территории их дома замерзал, и они с братом, падая и смеясь громче, чем выл ветер, наслаждались зимой. Лязг полозьев и радость на лицах детей заставляли забывать, что в свои шестнадцать он обречен никогда не почувствовать землю под ногами. Проводить вечера на катке, отстраненно наблюдая за тем, как скользят по ледяной глади другие, никогда не могло надоесть. Даже в мороз, самый лютый мороз. Но однажды рядом села она, девушка с печальными, но такими светлыми глазами, что казалось, загляни в них – ослепнешь. И теперь, спустя всего две недели, Бьёрн считал, что самое счастливое в его жизни – знать Эгну. Она не смотрела на него так, как смотрят на калек: ее глаза были наполнены интересом, а не жалостью, едва он начинал новую историю, прочитанную в иностранной книжке. Забывалось даже то, что человек в черной шинели наблюдает с другой лавочки, и это совсем не раздражало, как случалось раньше. Эгна же каждый вечер после той встречи могла позволить себе забыть о своей человеческой слабости и страхе – Бьёрн заставлял, стоило ему лишь заговорить. Больше книг на сайте кnigochei.net Думалось, что он знает все на свете, начиная от историй о дальних островах и заканчивая тем, что происходит на самых маленьких звездах. Под лязг полозьев школьница открывала для себя новое и интересное, все чаще приходя к выводу, что мир, в котором она живет, прекрасен. Но страдания оставались страданиями, и порою в глазах нового друга мелькала такая печаль, что в ней, казалось, можно утонуть. Как бы он ни скрывал ее, Эгна видела. В этом была ее сила.

Зимний вечер в канун Рождества был самым прекрасным из всех вечеров. Снег будто превратился в гусиный пух, и со смехом девушка смахивала его с угольных волос своего друга. Тот накрывал ее руки своими, ощущая мягкость тонкой кожи перчаток – девушка не расставалась с ними, грея ладони их теплом и мыслью о заботливом дарителе.

– Сегодня каток закрывают раньше обычного, – с разочарованием произнес Бьёрн, оторвав взгляд от наручных часов.

– Мои родители готовят рождественский стол. Если хочешь, то можем...

– Нет, – нахмурив брови, произнес собеседник, и его голос, как показалось, едва не сорвался. – Твои родители будут рады калеке в своем доме?

– Зачем ты говоришь так?.. – с обидой произнесла Эгна, ощутив, что настроение юноши сегодня хуже обычного. Вокруг суетились люди – расшнуровывали коньки, вытирали полозья, и надевали привычную обувь. Вновь той бесконечной печалью наполнились серо-голубые глаза. Бьёрн опять заговорил, нахмурившись, и отведя взгляд в сторону.

– Знала бы ты, сколько я отдал бы, чтобы вновь ощутить под ногами землю. Или вновь, как в детстве, спотыкаться о лед блестящими полозьями. Тогда бы... – рука машинально ухватила тонкое запястье Эгны, сжав его так сильно, как только могла. – Тогда бы, может...

– Может?.. – чуть приподняв голову, переспросила девушка, и ее глаза едва заметно наполнились слезами. И, как бы не пыталась она сдержать их, Бьёрн видел.

– Может... полюбила... – слова давались юноши с трудом. Он не верил, что смог сказать их. С болью он отдернул руку, спрятав ее под клетчатый плед.

– А ты, – зрачки Эгны расширились, от пришедшей ей в голову мысли грудь сдавило, будто привалило камнем, а сердце беспокойно билось о ребра, – полюбил бы меня слепую? Или немую, или...

– Любую... – ответил Бьёрн, опустив зардевшееся лицо к земле. Меж двумя воцарилось молчание в несколько секунд, но равносильно оно было самой бесконечности. Внезапно Эгна сбросила перчатки и горячими ладонями, трясущимися от волнения, подняла лицо своего друга.

– Если ты хочешь ходить, то пойдешь...

– Это глу... – едва решил возразить юноша, как школьница накрыла его губы своими, подарив себе и возлюбленному такой смешной, такой нелепый, но такой настоящий поцелуй! После этого, наспех натянув на руки драгоценные перчатки, Эгна бросилась к выходу, отчаянно крикнув: «Счастливого Рождества!»

Вниз по улице, через переулок, вновь мощеная мостовая, сквер. Запыхавшись от бега, девушка бросила отчаянный взгляд на самую верхушку башни с часами. Только лишь желание и эта песня смогут подарить Бьёрну новую жизнь. И не страшно ослепнуть, не страшно потерять голос – он все равно будет любить. А смерть? Всего лишь смерть. Она нисколько не крепче любви. Бьёрн сказал. Он обещал. Дал слово. А значит, Эгна будет верить. Ножки пересчитали ступени в башне – ровно шесть десятков. И вновь та площадка, на которой резвится колючий холод и запевает зимний ветер. Сердце ускорило свой ритм. Сейчас отчего-то Эгна верила в себя. Казалось, что внутри поселилось что-то теплое, волшебное и такое горячее, что грудь покалывало лишь об одной мысли о Бьёрне. Вот шанс ощутить его улыбку, или увидеть глаза, наполненные счастьем, едва он вновь ощутит под ногами земную твердь.

И внезапно девушка запела. Первые ноты, робкие, тихие, превращались в настоящую песню, наполненную истинной любовью, рождающей собой счастье. Казалось, темно-синее небо светлеет, и даже Рождественская звезда становится ярче, наслаждаясь голосом молодой, но такой смелой девушки. Чистые слезы, наполнившие глаза, не нарушили мелодии, наоборот – они делали ее еще светлее, нежнее, чем она могла быть. И Эгна пела. Самую красивую песню на земле: о своих чувствах, о своем желании, о своей любви. Сердце превращалось в раскаленный уголь, а из этого угля горячим пламенем разрастался настоящий огонь, собою охватывая все тело. И кожу жгла несравнимая ни с чем боль – будто песня рождала пламя адского пекла, и было оно настолько горячо, насколько было сильно желание девушки. Порою, хотелось замолчать, упасть, лишь бы не ощущать огненные языки, вырывавшиеся из груди, но в голове голос колдуньи, твердил: «Не останавливайся, иначе потеряешь все». И Эгна вновь заполняла все вокруг своей песней. На козырьке башни с часами горел настоящий факел, заставляющий людей поднимать изумленные взгляды: пламя меняло свой цвет от розового к темно-красному, от белого – к золотому, от нежно-желтого – к цвету самого солнца. Он освещал людям их истинный путь. И окутывала всех мелодия, самая красивая, какую они когда-либо слышали в своей жизни. А девушка горела, продолжая ощущать, как из груди вырываются искры, ломавшие ребра, словно заточенные копья. Тело ослабевало, руки, протянутые к небесам, рассыпались, но песня продолжала звучать так же громко, как и с самого начала. Эгна дарила себя этому миру, сгорала, чтобы улыбался каждый, пока, вспыхнув и оставив в воздухе последнюю ноту, не превратилась в серый пепел. Он прошуршал по крыше и, подхваченный ветром, пустился по городу.

– Йосен, остановись, – скомандовал Бьёрн, после чего вытянул ладонь, куда мягко лег еще теплый пепел. Его аромат показался слишком знакомым – так пахла Эгна, но не гарью, не огнем, а корицей и апельсинами. Спокойно улыбнувшись, юноша вновь обратился к своему помощнику: – Странно, я не чувствую своих ног уже десять лет, но отчего-то стал ощущать боль в мышцах. Думаю, завтра стоит позвать доктора…

Конец

¹Светя другим сгораю сам – надпись под свечой как символ самопожертвования, приводившаяся в многочисленных изданиях популярных в Европе с XVI в.