Текст книги "Один прекрасный вечер"
Автор книги: Кристина Додд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
– Почему же вы не попытались его продать?
– Это лекарство невозможно приготовить здесь. – Она закончила втирать мазь и перевязала ему руку длинным хлопчатобумажным лоскутом. – Это последняя банка. – Кстати, мази в ней осталось лишь на донышке.
– Не стоило тратить такую драгоценность на меня, – пробурчал он.
– Но бабушка учила нас прежде думать о других и лишь потом о себе. И я не могу не следовать ее наставлениям, как бы сильно мне ни хотелось о них забыть. – И хотя Клариса и могла бы ограничить помощь Хепберну только самым необходимым, ей страшно было даже вообразить, что у него разовьется воспаление и он впадет в беспамятство. Она поежилась от одной мысли о том, что этот мужчина, дравшийся как заговоренный, отчаянно храбрый, превратится в холодного мертвеца. И если он умрет лишь потому, что она не сделала все, что было в ее силах, чтобы эту смерть предотвратить…
– Бабушку нужно слушать, – колко заметил Хепберн.
Гадкий тип. Неблагодарный. Его насмешка разозлила ее.
Вытащив из воды его вторую руку, она внимательно осмотрела разбитые костяшки пальцев. Нажимая на суставы, один за другим, Клариса смотрела ему в лицо, не поморщится ли он от боли. Но лицо его было бесстрастным и неподвижным, как маска. Что ж, так тому и быть. Если у него сломаны кости, то ему страдать, а не ей. Она намазала своей целительной мазью разбитые места и наложила бинты там, где царапины были особенно глубокими.
– Все. Можете отправляться спать. Я ухожу.
– Подождите.
Этим своим замогильным голосом он от нее ничего не добьется.
– Вы поранились еще где-то, там, куда мне нельзя смотреть? – язвительно спросила она. – Нет? Тогда я закончила работу.
Он протянул ей широкую ладонь:
– Сегодня днем… мы заключили сделку. Ваша лояльность в обмен на благополучие Блейза. Мы не скрепили договор рукопожатием.
Клариса уставилась на его руку в окровавленных бинтах, твердую как камень, и запоздалая тревога свела ей живот. Неужели он никогда ни о чем не забывает? Неужели всегда настаивает на том, чтобы его партнеры, желают они того или нет, скрепляли договор этим древним ритуалом? Неужели он вообразил, что она придерживается этого устаревшего кодекса чести, который не даст ей нарушить клятву, поскольку она была скреплена пожатием рук?
– Вы держите Блейза на своей конюшне. Вы уже добились от меня согласия.
– И тем не менее вот моя рука. Где ваша?
Возможно, этот многозначительный, убийственно серьезный тон все же возымел действие, поскольку она боролась сразу с двумя, внезапно возникшими желаниями: одно из них – бежать без оглядки, другое – сражаться. Она сделана глубокий вдох, глядя на его руку, потом посмотрела ему в лицо. Он тоже смотрел на свою руку и ждал, ждал…
И, черт его побери, он был прав. Она действительно страдала этим пороком, в ней действительно укоренился этот неуместный в современной жизни, устаревший кодекс чести. Его шантаж заставит ее подчиниться ему лишь на то время, пока он держит у себя Блейза. Но рукопожатие скрепит договор, свяжет ей руки до тех пор, пока вся эта затея не придет к тому или иному концу, пока он не получит удовлетворения.
Пока он не получит сатисфакцию.
Она медленно протянула руку и вложила свою ладонь в его ладонь. Контакт вызвал шок, ток пробежал от руки к предплечью, заставил подняться волоски на затылке, дрожью пробежал по спине вниз.
Он сомкнул пальцы. Впервые с тех пор, как она начала работу, он поднял глаза и впился в нее взглядом. Кларису бросило в жар.
Перед ней был Хепберн без маски. Воин, который сегодня бесстрашно дрался за убитую женщину и ее израненного супруга: И жар битвы все еще жег его. И не только битвы сегодняшнего дня. Ярость, хаос и смятение войны все еще жгли его душу. Сегодняшняя схватка содрала с него весь этот камуфляж, всю притворную безмятежность. Он жил с постоянной болью, которая трансформировалась в ярость страсти.
Он хотел ее.
Глава 16
Не стоит высоко целиться, протяни руку и схвати немного счастья, сколько сможешь ухватить – все твое.
Старики Фрея-Крагс
Страх охватил Кларису. Инстинктивный страх самки перед лицом сильного безжалостного самца. Перед лицом мужчины, которого за глаза называли безумцем. Мужчины, чей взгляд воспламенял и прожигал насквозь.
Желание Хепберна выходило за рамки рассудка, приличий. Оно было сильнее его собственной воли. И кровь ее вскипела от жара его желания. Когда он обнял ее и прижал к себе, у нее перехватило дыхание. Грудь ее вжалась в его грудь, лоно ее вжалось в его лоно. Он смотрел ей в лицо, губы его были слегка приоткрыты, белые зубы сверкали, и все эти давно забытые сказки няни о голодных волках, охотившихся на непослушных девочек, вдруг обрели наглядность.
Сердце ее отчаянно билось. Она оттолкнула его, упираясь ладонями в плечи.
Он завладел ее ртом в яростном поцелуе. Язык его пробился внутрь и сплелся с ее языком, подавляя ее мятеж, вызывая в ней непрошеное возбуждение. Он был безумен, и безумие его передалось ей, ибо она прогнулась ему навстречу от нестерпимого желания. Кожа ее словно натянулась, в груди ощущалось покалывание. Колени подгибались, и место в скрещении ног разбухло от страсти.
Он пил ее дыхание, словно делал это по праву, и отдавал ей свое, словно победитель, заявлявший права на покоренные земли, – и она была той покоренной страной.
Наслаждение с лихорадочной стремительностью растекалось по венам. Она застонала у самых его губ. Он покрывал поцелуями ее щеки, шею, ключицы.
Он перегнул ее через руку одним точно выверенным движением, приспустил ее лиф и освободил одну грудь. Она на мгновение вынырнула из этой волны наслаждения, отметив про себя, что он слишком осведомлен, слишком опытен. Этот прием, несомненно, применялся им множество раз, и за это ей хотелось его ударить.
Но он издал низкий горловой стон, и Клариса сказала себе, что ни одна женщина не видела такого выражения его лица. Его терзал голод. Он алкал крови, и Клариса насторожилась.
Он сделает ей больно.
Но губы его, сомкнувшись вокруг ее соска, были теплыми и мягкими, как бархат. Трение его шершавого языка заставило ее застонать вновь, и пальцы ее вцепились в его волосы. Сжимая его черные пряди, она прижимала его голову к груди, не отпуская от себя. Веки ее отяжелели и опустились, и перед глазами вспыхивали всполохи огня. Никогда в жизни Клариса не испытывала ничего подобного, нежность и ярость слились в ней воедино, доводя до неистовства.
Клариса поняла, что так настораживало ее в лорде Хепберне, что заставляло избегать сближения. Она уже тогда, в самом начале, чувствовала, что он может заразить ее своим безумием, а она бессильна противостоять этой заразе.
Все эти годы жесткой самодисциплины вмиг смела страсть: непростительная, необъяснимая глупость.
И все же сейчас, когда он совершал над ней этот магический ритуал, лаская ее губами, она не видела в этом ничего предосудительного. Впервые с того дня, как их с Эми испуганными детьми привезли в Британию, Клариса почувствовала себя счастливой.
Теперь, когда она, задыхаясь от наслаждения, жадно ловила ртом воздух, весь этот жестокий мир исчез, и остался только он: этот мужчина. И тогда он поднял голову.
Влажный сосок обдало холодом, и он напрягся. Клариса вскрикнула и устремила на Хепберна затуманенный от страсти взгляд.
Он улыбался. Он наблюдал за ней, улыбаясь, и зубы его влажно блестели на загорелом лице. Глаза его… О Боже, в них горело все то же безумие! Руки ее дрожали. Она отчаянно цеплялась за него: единственную опору на уходившей из-под ног почве.
Удержаться? Напрасные старания. Его руки скользнули вниз, накрыли ее ягодицы. Он приподнял ее и раздвинул ей ноги коленом. Бедро его вжалось в скрещение ног. Он направлял ее движения: вперед и назад, и снова вперед.
Здравый смысл пробился сквозь густой туман страсти.
– Нет! – Она оттолкнула его, вложив в это движение все силы. Ибо если он не прекратит… – Нет! – Если он не прекратит, она… – Нет! – Она не знала, что сделает, но точно знала, что не сможет держать себя в руках. И тогда случится непоправимое. Стыдное. Невыносимое. – Прекрати!
Но он не останавливался. Казалось, он просто не слышит ее.
Необъяснимый голод все разрастался в ней.
Силы ее таяли под его натиском. Колени подгибались. Страсть завладела ею, не оставив места ни гордости, ни даже самосознанию себя как личности. Пальцы ее впились ему в плечи, словно хотели добраться до жаркой кожи, спрятанной под тонким слоем рубашки.
Где-то возле самого уха она услышала его шепот:
– Ты моя, ты в моей власти.
– Нет. – Но она произнесла это «нет» одними губами, голос у нее пропал, дыхания не хватало. И бедро его безжалостно давило и терлось, терлось между ногами.
– Сегодня ты моя. Отдайся мне. – Он прикусил мочку ее уха так, что она выгнулась ему навстречу.
И этот укус перебросил ее через край в темные бездны разрядки. Тело ее, прижатое к его телу, сжималось в конвульсиях страсти. Неведомые ей ощущения волнами накатывали на нее. Она не могла ни говорить, ни дышать; только чувствовать.
И это было восхитительно. Она двигалась, стонала, она существовала в пространстве и времени, не сознавая ни пространства, ни времени. Она превратилась в существо, лишенное собственного сознания. Лишенное способности думать.
Он поднял ее еще до того, как все закончилось, и положил на ковер у своих ног. Пол был жестким, и руки его были жесткими и шершавыми, когда он задрал до талии подол ее платья. Но лицо его было напряженным, ликующим и почтительно-восхищенным.
Наверное, она должна была испытать стыд или хотя бы смущение, когда он обнажил ее ноги и жаркое место в скрещении ног обдало прохладой, но каким-то неведомым образом этот мужчина своими опытными руками, своими обжигающими губами передал и ей то ликование, которое она увидела в его глазах. И она распахнула объятия ему навстречу.
Он опустился на колени между ее ног, снял брюки и лег на нее. Соприкосновение их обнаженных тел повергло Кларису в шок. Роберт весь горел, он клеймил ее жаром своего желания. Упираясь локтями в пол, он опустил голову, прикоснувшись губами к ее губам, и раздвинул их языком. Медленные, ритмичные движения его языка, его пальцы, ласкающие ее лицо, заставляли ее дрожать от желания. Она вдыхала его запах, впитывала его тепло, чувствовала его вкус, ощущала его как часть самой себя; защитный барьер, что она пыталась возвести, оказался сломлен.
Сжимая ладонями его голову, Клариса прижималась губами к его губам, вбирая в себя его язык, толчок за толчком, сначала робко, потом все смелее и смелее. Он застонал, словно от боли, губы его задрожали, и их вибрация передалась ей, поднимая ее на еще более высокую ступень возбуждения. Внезапно она осмелела настолько, что потерлась ногой о его бедро, и едва сдерживаемое им желание хлынуло через край. Он отстранился, и она увидела его глаза, синие раскаленные уголья.
Он толкнул бедра навстречу ей, требуя впустить его внутрь. Клариса в ужасе застыла. Однако она знала, что он не пойдет на попятную. Теперь его уже ничто не остановит. Он вошел в нее, надавил и… впервые в жизни Клариса почувствовала в себе мужчину.
Он сделал ей больно. Обжег ее своей страстью. Ладони его упирались в пол рядом с ее головой. Он держался на согнутых в локтях руках. Он нависал над ней, подавляя ее своей силой и мощью.
Глаза ее наполнились слезами. Слезы катились по щекам, но она не пыталась их остановить. Как могла она перестать плакать, когда его напряженно поднятая шея, его раздувшиеся ноздри, его сведенное мукой лицо кричали о страдании? Ему тоже было больно. Дюйм за дюймом он пробивался внутрь, ломая на пути девственную плевру, заявляя свои права на нее. И Клариса, впитывая его мучения, утешала его, обменивалась с ним болью.
И вот он прошел весь путь, задержался в ней, давая ей привыкнуть, выжидая. Чего он ждал? Она подняла глаза и встретилась с ним взглядами.
Бедра его вжимали ее ноги в пол. Он пристально смотрел ей в глаза. Бисеринки пота покрывали его лоб. Ему стоило невероятных усилий лежать не двигаясь. Клариса видела это. Он был на грани безумия, и она не желала лететь в эту бездну одна. Она обхватила его руками, обвила ногами, принимая его в себя, признавая его превосходство по праву сильного и по праву мужчины.
И он вонзился в нее. Раз за разом он брал ее в бездумной ослепляющей страсти.
И она вдруг поймала себя на том, что поднимается раз за разом ему навстречу, отвечая страстью на страсть. Она пропустила мгновение, когда тревога ушла, уступив место наслаждению. Но и это не имело значения. Все, что было значимо для нее сейчас, – это то, как тела их, стремясь навстречу друг другу, сталкиваясь друг с другом, повинуясь ритму, древнему, как сама жизнь, сливаются в одно. То, что происходило с ними, не укладывалось в понятия разума, человеческой воли, но было прекрасным. Ни разу в жизни Клариса не делала чего-то ради того наслаждения, что дарил сам процесс, но сейчас с ней все обстояло именно так, и радость переполняла ее. Радость быть с ним, с Робертом.
Он вел ее к захватывающей дух разрядке. Все выше и выше. Кровь гудела в ушах, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Она стонала, царапая его спину, ладони ее вспотели от желания. Глубоко внутри мышцы ее сжимали его, не желали отпускать…
Но он все равно вырывался. Ритм все учащался, борьба между ними становилась все ожесточеннее. Она хотела его так, как ничего и никогда не хотела в жизни, и когда он приподнял ее за ягодицы и в последний раз с силой вошел в нее, он дал ей то, чего она так хотела. Удовлетворение.
Гневное, требовательное, агрессивное удовлетворение.
Безумная ярость оргазма застигла ее врасплох, подхватила, подняла, прогнула в судорожных мощных схватках. Унесла туда, где не существовало ничего, кроме чистого наслаждения. Повинуясь какому-то глубинному древнему инстинкту, она извивалась под ним, слившись с ним в единый живой клубок, заодно с его гневом, с его тревогой, с его триумфом.
И тогда он ускорил темп, увлекая Кларису еще дальше в темную обитель наслаждения. Он застонал, исторгнув стон из самых глубин своей измученной души, не в силах противостоять неизбежному. Наслаждение, неистовое, неодолимое, настигло его. Мышцы его натянулись, как тетива лука перед выстрелом, он в бешеном темпе вколачивал себя в нее, и Клариса снова достигла оргазма.
Клариса еще не могла осознать, что он совершил невозможное: дважды довел девственницу до оргазма. От наслаждения у Кларисы перехватило дыхание. Ее тело больше не принадлежало ей, оно принадлежало Хепберну. Он был волен владеть им, пользоваться им… ублажать его. В какой-то миг, когда она взлетела на вершину блаженства, ей показалось, что она умирает.
Но нет. Она осталась жива. И когда он без сил опустился на нее сверху, поняла, что не только жива, но и чувствует себя гораздо лучше, чем прежде. Все тело ее согревало приятное тепло. Сердце пело. Внутри она продолжала ощущать несильные спазмы. Удовольствие еще жило в ней. Пол под ней был твердым, ковер шершавым, волосы цеплялись за жесткий ворс. Преодолевая сопротивление, отяжелевших век, она открыла глаза и посмотрела на него. Ничего красивее, чем его влажное от пота лицо, она в жизни не видела.
Они молча смотрели друг на друга. Он выполнил все обещания, что давали его синие глаза, его уверенная поступь, его крепкая хватка. Он подарил ей радость, которая превышала все, что она могла себе представить.
Хепберн растерянно покачал головой. Голос его звучал хрипло, словно слова царапали ему горло.
– Почему ты позволила мне овладеть тобой?
Наверное, надо было дать ему как следует за высокомерие. С чего он взял, что обрел над ней власть? Но он продолжал лежать на ней, и. она начала ощущать его вес и еще это искреннее недоумение в его взгляде. У нее не хватило духу его ударить.
– Ты не овладел мною, – тихо возразила Клариса. – Я сама тебе отдалась.
Он медленно поднялся:
– Почему? – спросил Роберт.
– Потому что ты во мне нуждался.
Глава 17
Будь осторожен со своими желаниями. Они иногда сбываются.
Старики Фрея-Крагс
«Потому что ты во мне нуждался»… Что, черт возьми, это значит?
Свирепый и злой, словно раненый тигр, Роберт, прихрамывая, брел из своего коттеджа в дом. Он проснулся в полдень, его тело было пропитано запахом Кларисы. Он спал как убитый впервые с тех пор, как вернулся с войны, и проснулся отдохнувшим.
Не важно, что с Кларисой он обрел радость, которая, как он думал, ушла из его жизни навсегда. Не важно, что он взял ее девственницей…
Проклятие! Она была девственницей.
Хепберн прижал ладонь ко лбу. Теперь эта мысль будет преследовать его неотступно. Он споткнулся. В ноге ощущалась слабость. На бедре после вчерашней драки остался большой кровоподтек. Рука болела там, где принцесса наложила шов. Его глаз, челюсть и скула припухли, руки побаливали. Ничего особенного. Бывало намного хуже.
Нет, не боевые шрамы беспокоили его. Его терзал тот неопровержимый факт, что Клариса была девственницей. Он не переживал из-за того, что она была принцессой и он лишил ее возможности вступить в династический брак: он не верил в эту ее болтовню насчет королевского происхождения.
Но она была незамужней женщиной, и он обесчестил ее. Замышляя ее соблазнить, Хепберн был уверен в том, что Клариса – женщина с опытом. Ее уверенность в себе и тот факт, что она поколесила по свету, ввели его в заблуждение. И он ее обесчестил.
И что еще хуже, как бы он ни ругал себя за то, что сделал, он не испытывал сожаления. Ему нравилось сознавать, что стал ее первым. Он хотел бы остаться ее последним. Но он обесчестил ее, и она… она сказала…
«Потому что ты во мне нуждался».
Он в ней не нуждался. Он вообще ни в ком не нуждался.
Клариса просто оказалась у него под рукой в нужный момент. Он должен был ей об этом сказать.
Но вскоре с охоты начнут съезжаться гости. Они захотят принять ванну. Их надо кормить. Но он должен найти время поговорить с Кларисой наедине.
Он вошел в дом с бокового входа и раздраженно огляделся.
Где все? Почему никто из мужчин еще не приехал? А дамы где? Сидят по комнатам и прихорашиваются?
Впервые с тех пор, как он вернулся с войны, ему захотелось с кем-нибудь пообщаться. Из головы не шли слова Кларисы.
«Потому что ты во мне нуждался».
Черт бы ее побрал!
Он хотел поговорить с Кларисой и сказать ей…
Нет, он должен ее увидеть. Он не нуждался в ней в том смысле, как думала Клариса, но он должен увидеться с ней, потому что полковник Огли уже едет сюда. Если Хепберн получил верные сведения, а источник был абсолютно надежен, Огли приедет еще до пяти вечера.
Хепберн сделал медленный и глубокий вдох. Он должен подготовить Кларису к предстоящей задаче.
Хепберн прошелся по коридорам, прислушиваясь к голосам, заглядывая в комнаты. Кларисы нигде не было.
Подозвав к себе долговязого лакея, Хепберн спросил:
– Где принцесса?
Лакей густо покраснел.
– Милорд, ее высочество в зимнем саду.
– Опять? – рявкнул Хепберн. Лакей в страхе выкатил глаза:
– Милорд?
– Ничего. – Хепберн пошел дальше по коридору. – Я ее найду. – Вряд ли она снова устраивает там демонстрацию своих кремов. Черта едва он позволит ей опять сделать из него модель. Он не знал, сможет ли устоять, если она прикоснется к нему, потому что при одной мысли о ней кровь его вскипала, не говоря уже о других, менее покорных его воле частях тела.
Едва приблизившись к зимнему саду, он почувствовал ее запах. Она пахла мускатным орехом и цветами и еще густым теплым вином. Этот запах перенес его в прошлое, в ночь, когда он овладел ею. Он не хотел об этом думать, не хотел вспоминать о том, что он чувствовал, когда она, поднимаясь навстречу ему, отдавала ему себя с не знающей отдыха щедростью. И все же дыхание его участилось, и сердце забилось быстрее.
«Потому что ты во мне нуждался».
Но нет, она говорила не это. Она говорила:
– Вам это необходимо, чтобы подчеркнуть плавную линию бровей. Видите, какой четкой и выразительной она становится?
Она снова говорила о косметике. Она неустанно торговала своими кремами и притирками. Она тоже была одержима. Но ее одержимость имела иные, чем у него, мотивы. Ей нужны были деньги. Чтобы вернуться в Бомонтань и воссоединиться со своей королевской семьей, так она говорила. Сам же он не знал, что ею движет. Он совершенно ее не понимал. Но, к несчастью, это не могло его не волновать.
Стараясь остаться незамеченным, Хепберн заглянул внутрь. Целое стадо гусынь, называвших себя леди, вытянув шеи, уставились на импровизированный подиум. Миллисент сидела у кофейного столика с чашкой чаю, подперев щеку ладонью. Серая мышка, скромная, незаметная. И… да, одинокая. Клариса была права, когда прокричала ему об этом вчера. И еще она была права в том, что отец совсем ее не ценил. И он, Хепберн-младший, и Пруденс – все ее недооценивали. Но Роберт не чувствовал себя виноватым. Чувство вины – бесполезное чувство. Вместо того чтобы терзаться им, он задумался, как исправить положение. Он уже принял решение, и, еще до того, как закончится бал, Миллисент получит то, что хочет. И он, Хепберн, сделает все, чтобы Миллисент была счастлива.
Мисс Лариса Трамбулл и ее мамаша тоже были здесь. Обе сидели с кислыми минами.
Хепберн торопливо убрал голову. Чего ему совсем не хотелось, так это вновь услышать расчетливо сладострастный голос Ларисы, демонстрировавшей свои пышные груди, и уж тем более созерцать их.
Хепберн повернулся так, чтобы увидеть Кларису. Она держала себя как королева. Роста она была небольшого, но казалась высокой. Она стояла с гордо поднятой головой, отведенными назад плечами и изящно согнутыми в локтях руками. Она была мила с теми, кому не так повезло, как eй, но избегала слишком тесной близости, предчувствуя предательство, которое является результатом такой близости. И поэтому старалась держаться в стороне. Именно эта ее особенность и возбуждала в Хепберне жгучий интерес.
Была ли Клариса и в самом деле принцессой какой-то далекой страны или самозванкой, Хепберн не знал. Но в чем был абсолютно уверен, так это в том, что, овладев ею, он ее так и не победил.
Ее красота завораживала. От ее красоты захватывало дух. Ее волосы… кто-то сказал, что волосы – главный предмет женской гордости, и в отношении Кларисы это было правдой. Ее кудри были действительно золотыми, переливающимися на свету. Она носила их зачесанными назад, и закалывала так, что часть их была заколота, но несколько прядей с изящной небрежностью падали на стройную шею. Ему томительно хотелось отодвинуть эти пряди и впиться губами в ямочку на затылке. Он хотел целовать нежный изгиб ее щеки, ее нежные розовые губы. Взгляд его задержался на красиво очерченной груди, которой он, увы, пренебрег в их яростном соитии. В следующий раз он наверстает упущенное, будет ласкать эти нежные округлости, пока не насладится ими.
Он ловил ее запах, вбирал звуки ее голоса, он смотрел на нее, и все это: ее запах, звук ее голоса, видимый образ ее – рождало в нем томление, но не потребность, нет. Он испугался, что кто-то увидит его в таком состоянии. Он чувствовал сильнейшую эрекцию, словно снова стал подростком, не умеющим держать себя в руках. Он был словно мальчик в период первого лихорадочного влечения к женщине. Руки его дрожали от желания прикоснуться к ней, схватить ее и унести отсюда. Прочь от этих убедительных слов, жеманных дам, от этих ловушек приличий цивилизованного мира, в мир, созданный им самим, где будут только их сплетенные тела и наслаждение.
Лицом к публике на стуле перед Кларисой сидела девушка. Кажется, мисс Розабел. Белошвейка из деревни. Дамы наблюдали за происходящим. Среди них Миллисент и Пруденс, леди Мерсер и леди Лорейн, леди Блэкстоун и мисс Диана Эремберг. Клариса преображает девушку, указывая на ее подбородок, щеки, нос. Она зачесала волосы девушки назад и повернула ее так, что Роберт, мог отчетливо разглядеть ее профиль.
Хорошенькая девушка, безразлично отметил он про себя. Повезло ей, что нашлась такая Клариса, которая научила ее быть привлекательной, ибо Роберт помнил, как выглядела мисс Розабел, когда впервые появилась у них во Фрея-Крагс. Никто бы и не взглянул на нее.
Роберт заметил, что, пока Клариса говорила, обращаясь к собравшимся, девушка брезгливо поморщилась и бросила на Кларису презрительный взгляд.
Странно. С чего бы это?
И тут Роберт вспомнил, что видел точно такой же взгляд еще у кого-то. Та же мимика, те же повадки. Роберт прищурился и впился в нее глазами. В этот момент Клариса поджала губы, и он все понял. Клариса и Эми – сестры.
Жесты, выражение лица, манера говорить, манера двигаться – все свидетельствовало об этом. Хотя внешне они не были похожи.
Роберт отошел от двери.
Потому что из одного вывода следовал другой. Случайно забредшая в их город белошвейка оказалась тут не случайно. Сестры действовали по плану. За несколько недель до прибытия Кларисы невзрачная работница появлялась в городе в ожидании превращения. Превращения в красивую юную леди.
Он не знал, то ли аплодировать их сообразительности, то ли проклинать ее. Ясно одно: Клариса – опытная шарлатанка высокого полета.
Поскольку теперь он знал, что Клариса должна содержать еще и младшую сестру, все происходящее предстало перед ним в новом свете. Роль творящей красоту легко укладывалась в образ Кларисы, а вот роль мошенницы и плутовки казалась ей несвойственной. А может, ответственность за младшую сестру все же толкнула ее на мошенничество?
И что еще важнее, она как-то вскользь сказала, что у нее есть сестры. Может, где-то неподалеку есть еще парочка сестер принцессы Кларисы, или под ее опекой находится только Эми?
Впрочем, это не имеет никакого значения. Он все равно заставит ее выполнить его требование, поскольку без нее ему не обойтись. Вернувшись к лакею, Хепберн сказал:
– Когда ее высочество закончит, пожалуйста, пришли ее ко мне в кабинет. – «Нет, только в кабинет не надо. Слишком яркие воспоминания». – Впрочем, лучше пришли ее в библиотеку. Я буду ее там ждать.
Клариса рука об руку с Эми направились к служебной лестнице…
– Ты пришла как раз вовремя. – Чистота и бархатистость кожи Эми принесла Кларисе рекордный уровень продаж. Целую дюжину баночек самого дорого из королевских кремов. – Ты – идеальная модель.
– Значит, этот бесконечный путь из Фрея-Крагс в усадьбу я прошла пешком, чтобы поработать моделью на твоей демонстрации? – Эми выпятила нижнюю губу.
Кларисе было совестно. Эми жила в деревне жизнью простой мастерицы, шила целыми днями, до рези в глазах, ютясь в тесной каморке в мансарде швейной мастерской госпожи Дабб. Сюда, в Маккензи-Мэнор, она пришла пешком, а не приехала, как Клариса, верхом на отличном жеребце. Неудивительно, что Эми ее презирает.
Проводив Эми в небольшую пустующую гостиную, Клариса сказала:
– Я понимаю, что у тебя были свои причины прийти сюда. Пожалуйста, скажи мне все прямо сейчас, не тяни. Ты появилась как раз в тот момент, когда я начала демонстрацию, и я не решилась просить их подождать, пока переговорю с тобой…
Глаза Эми излучали враждебность.
– С моей сестрой? – Клариса закончила предложение вопросительной интонацией, пытаясь объяснить то, что не требовало объяснений.
– Нет, ты не могла им этого сказать. Ты бы все испортила. Всю эту дурацкую затею с королевскими секретами. – Эми увернулась, не дав Кларисе к себе прикоснуться. – Послушай, Клариса, я устала работать моделью, и мне надоело быть принцессой.
Клариса торопливо прикрыла дверь и на всякий случай перешла на итальянский.
– Что ты хочешь сказать? Ты принцесса! Это нельзя изменить.
– Не смеши меня. – Эми возбужденно ходила по комнате – Мы не принцессы. У нас нет королевства.
– У нас есть королевство! – Клариса много раз говорила об этом Эми. – Мы просто временно в изгнании.
– Временно – до конца наших дней. – Эми сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Я больше в этом не участвую. Я не буду перед тобой приезжать в города. Не буду морочить людям голову, заставляя их верить в то, что уродину можно превратить в красотку. Все кончено.
– Согласна, все кончено. На этот раз я заработаю столько, что нам хватит на дорогу в Бомонтань.
– Разве мы не должны ждать, когда нас туда позовут? – насмешливо произнесла Эми.
– По-моему, кто-то саботирует попытки бабушки подать нам весть. Это меняет дело. – Клариса щелкнула пальцами. – Я хочу написать бабушке.
– Если бы не я, ты бы уже давно отправилась в Бомонтань, верно?
Клариса побледнела. Она не ожидала от младшей сестренки такой проницательности.
– С чего ты взяла?
– Я тебя знаю. Ты бесстрашна, как львица. Не тревожься ты о моей безопасности, давно побывала бы в королевстве и выяснила, что там происходит. Не так ли? – Эми пристально посмотрела на сестру.
– Тебе было всего двенадцать, когда нас выгнали из школы, и я решила повременить с возвращением в Бомонтань.
Однако Эми не сдавалась.
– А позже? Я знаю, ты давно подумываешь о возвращении, но из-за меня не можешь отправиться в путь.
– Я должна дождаться весточки от бабушки. – Клариса снова не ответила на вопрос, и Эми презрительно скривила губы, устав от отговорок. – Я решила написать бабушке, и тогда.
– Пойми! – Эми в отчаянии всплеснула руками. – Я не хочу возвращаться в Бомонтань.
Эми нервно шагала по комнате. Клариса подошла к ней.
– Ты не знаешь, что говоришь.
Эми стремительно обернулась к сестре. Глаза ее горели.
– Я прекрасно знаю, что говорю. Ты добываешь деньги, чтобы мы могли вернуться в Бомонтань, но ты ни разу не спросила меня о том, чего я хочу.
– И чего же ты хочешь? – растерялась Клариса.
– Мне плевать на какую-то далекую страну, которую я почти не помню! – Эми взяла Кларису за плечи и заглянула ей в глаза – Я хочу обосноваться где-нибудь в Англии или Шотландии и заняться настоящей работой: открыть ателье или еще что-то в этом роде. Главное, чтобы судья о нас забыл.
– Эми, мне жаль, что ты не так хорошо помнишь Бомонтань, как я. Но это не моя вина. Я мало рассказывала тебе о нашей родине…
Эми не знала, как достучаться до старшей сестры.
– Я помню Бомонтань! Мне было девять лет, когда мы уехали. Девять лет – не два года! Ты живешь только воспоминаниями. Они застили тебе глаза. Ты даже не видишь, какая красивая здесь природа. Не замечаешь людей, с которыми мы общаемся каждый день. Для тебя не существует настоящего, только будущее, ты мечтаешь вернуться в Бомонтань. Ты считаешь себя выше того, что происходит с нами каждый день, словно ты все еще живешь там, в замке на вершине горы, в своей Бомонтани.
Клариса, потрясенная, молча смотрела на сестру. Если бы то, что она говорила, было правдой! Если бы она, Клариса, и в самом деле мечтала вернуться в Бомонтань!
