Текст книги "Светлячок надежды"

Автор книги: Кристин Ханна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

11

– Ты в этом пойдешь? – сказала Талли, когда в среду вечером Мара вышла в гостиную. На ней были драные джинсы – расклешенные, с низким поясом – и серая толстовка, на несколько размеров больше, чем нужно.

– И что? Это же групповая терапия, – сказала Мара. – Давай честно признаем, что если меня туда позвали, то мой прикид не имеет значения.

– Ты тут одеваешься, как бомжиха. Разве тебе не хочется произвести хорошее впечатление?

– На страдающих от депрессии подростков? Ни капельки.

Талли встала, пересекла комнату и остановилась напротив Мары. Потом медленно подняла руку и погладила ее по щеке.

– У меня неисчислимое количество достоинств. Есть, конечно, и недостатки, признаю – как дыры на ткани, – но по большей части я изумительный человек. Я сужу о людях только по их делам, даже когда они поступают плохо; я знаю, как трудно оставаться человеком. Дело в том, что я тебя люблю, но я тебе не мама и не папа. И не моя обязанность следить за тем, чтобы ты выросла умной, успешной, приспособленной к жизни. Я могу только рассказывать тебе о маме, когда ты готова слушать, и любить тебя независимо ни от чего. И говорить тебе то, что сказала бы мама – когда я это знаю. Обычно я теряюсь в догадках, но теперь это проще простого. – Она ласково улыбнулась. – Ты прячешься, девочка. За грязными волосами и мешковатой одеждой. Но я тебя вижу, и пришло время тебе вернуться к нам.

Талли не дала ей времени ответить. Взяла за руку, вывела в коридор и потащила за собой, через свою комнату в гигантскую гардеробную, такую большую, что из нее можно было сделать спальню. Там Талли выбрала белую жатую блузку с глубоким треугольным вырезом и кружевным воротником.

– Наденешь вот это.

– Какая разница?

Талли проигнорировала ее слова и сняла блузку с вешалки.

– Самое печальное, что я думала, что выгляжу в ней толстой. А теперь она на мне не сходится. Держи.

Мара выхватила блузку из рук Талли и прошла в ванную. Она не хотела, чтобы крестная заметила шрамы. Одно дело – услышать, что Мара режет себя, а совсем другое – увидеть паутину светлых полосок на коже. Узорчатая белая ткань была обманчивой; казалось, через нее просвечивает кожа, но это была подкладка блузки телесного цвета. Подойдя к зеркалу, Мара с трудом узнала себя. Обтягивающая блузка подчеркивала худобу, делала хрупкой и женственной. Джинсы обтягивали стройные бедра. Возвращаясь в спальню, Мара почему-то нервничала. Талли права: она пряталась, сама не осознавая этого. Теперь она чувствовала себя раздетой.

Талли сдернула резинку с длинных волос Мары, распустив их по плечам.

– Ты великолепна. Все мальчишки в группе будут от тебя без ума. Можешь мне поверить.

– Спасибо.

– Хотя нас не интересует, что думают мальчики, посещающие психотерапевта. Это так, к слову.

– Я сама посещаю психотерапевта, – тихо сказала Мара. – Чокнутая.

– Не чокнутая, а в депрессии. Это разные вещи. Пойдем, уже пора.

Мара вслед за Талли вышла из квартиры и пересекла вестибюль. Вдвоем они пошли по Ферст-стрит в старую часть города. На Пайонир-сквер Талли остановилась перед невзрачным, приземистым зданием из красного кирпича, построенным еще до Великого пожара тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.

– Хочешь, зайдем вместе?

– О господи! Конечно нет. Тот парень с подведенными глазами и так считает меня девчонкой из богатых пригородов. Только компаньонки мне не хватает.

– Тот, что был в приемной? Эдвард Руки-ножницы?  [16]16
   Эдвард Руки-ножницы – персонаж одноименного фантастического фильма, которого играет Джонни Депп.


[Закрыть]Какое тебе дело, что он подумает?

– Я просто хочу сказать, что это неудобно. Мне восемнадцать лет.

– Поняла. Ладно. Может, за этой раскраской скрывается Джонни Депп? – Талли повернулась к ней. – Ты знаешь, как добраться до моего дома? Восемь кварталов по Ферст-стрит. Консьержа зовут Стэнли.

Мара кивнула. Мама никогда бы не оставила ее в этом районе города после наступления темноты.

Закинув на плечо ремень кожаной сумочки с бахромой, Мара направилось к зданию, похожему на другие старые кирпичные строения на Пайонир-сквер; внутри было темно – холл узкий и без окон. Под потолком висела единственная лампочка, отбрасывая неяркий свет. Огромная доска объявлений в фойе была усеяна клочками бумаги: объявления о собраниях «Анонимных алкоголиков», о пропавших собаках, продаже машин.

Мара спустилась по лестнице в пахнущий плесенью подвал.

У закрытой двери с надписью «ПОДРОСТКОВАЯ ГРУППА ТЕРАПИИ» она остановилась и едва не повернула назад. Кому, черт возьми, понравится быть членом этой группы?

Она открыла дверь и вошла.

Комната была большой, ярко освещенной. На длинном столе стояла кофеварка, чашки и поднос со сладостями, как на благотворительной распродаже домашней выпечки в школе. В центре комнаты были расставлены по кругу металлические стулья. У каждого стула коробка с салфетками.

На стульях уже сидели несколько подростков. Мара, наклонив голову, посмотрела на остальных… Пациентов? Участников? Психов? Толстая девочка с прыщавым лицом и сальными волосами увлеченно грызла ноготь большого пальца, словно выдра, пытающаяся открыть устрицу. Рядом сидела другая девочка, такая худая, что казалось, она исчезнет, стоит ей шевельнуться. На голове у нее была проплешина. Еще одна девочка была одета во все черное; волосы у нее были пурпурными, а лицо разукрашено пирсингом. Она старалась отодвинуться от пухлого мальчика в очках с роговой оправой, который возился со своим телефоном.

На одном из стульев сидела доктор Блум, одетая в узкие синие брюки и серую водолазку. Нейтральная, как Швейцария. Но Мару не обманешь: орлиный взгляд доктора Блум был серьезен.

– Мы рады, что ты к нам присоединилась, Мара. Мы же одна команда?

Несколько подростков пожали плечами. Большинство даже не удосужились посмотреть.

Мара заняла стул рядом с толстой девочкой. Едва она успела сесть, как дверь открылась и вошел Пакстон. Как и в прошлый раз, он был одет как гот: черные джинсы, ботинки с незавязанными шнурками и черная футболка не по размеру. Над ключицами к горлу вилась татуировка из цепочки слов. Мара поспешно отвела взгляд.

Пакстон сел напротив нее, рядом с девочкой с пурпурными волосами.

Досчитав до пятидесяти, Мара снова посмотрела на него.

Он пялился на нее и улыбался, словно был уверен, что она в него втрескалась. Мара закатила глаза и отвернулась.

– Итак, уже семь часов, и мы можем начинать, – сказала доктор Блум. – Как видите, у нас новый участник, Мара. Кто-нибудь хочет познакомить ее с остальными?

Кто-то отвел взгляд, кто-то принялся грызть ногти, кто-то пожал плечами. Наконец девочка с пурпурными волосами решилась:

– О черт! Ладно. Я Рики. Мама умерла. Толстушка – это Дензи. У ее бабушки болезнь Паркинсона. Тод не разговаривает уже четыре месяца, так что мы не знаем, что у него за проблема. Элиза перестала есть после того, как ее отец убил себя. А Пакс тут по приговору суда. Смерть сестры. – Она посмотрела на Мару. – А с тобой что?

Мара почувствовала, что все смотрят на нее.

– Я… Я…

– Футбольный чемпион не пригласил танцевать на школьном балу, – сказала толстая девочка и нервно засмеялась собственной шутке.

Несколько человек захихикали.

– Мы здесь не для того, чтобы судить друг друга, – напомнила доктор Блум. – Вы все знаете, как это больно, правда?

Все тут же заткнулись.

– Режет себя, – тихо сказал Пакстон. Он небрежно развалился на стуле: рука на спинке стула Пурпурных Волос, нога за ногу. – Но почему?

Мара пронзила его взглядом.

– Пакстон, – сказала доктор Блум. – У нас группа поддержки. Жизнь нелегка. Вы все узнали это в юном возрасте. Каждый из вас пережил тяжелую утрату, и вы знаете, как трудно жить дальше, когда любимого человека больше нет или когда тот, кому поручено о вас заботиться, забыл о своем священном долге.

– У меня умерла мама, – ровным голосом сказала Мара.

– Хочешь поговорить о ней? – ласково спросила доктор Блум.

Мара не могла отвести взгляда от Пакстона. Его золотистые глаза буквально гипнотизировали ее.

– Нет.

– И никто не хочет, – тихо сказал он.

– А как насчет тебя, Пакстон, – спросила доктор Блум. – Ты не хочешь ничем поделиться с группой?

– «Не испытать страдания значило бы никогда не познать блаженства», – произнес он, процитировав Эдгара По и небрежно пожимая плечами.

– Послушай, Пакстон, – обратилась к нему доктор Блум, – мы уже обсуждали привычку прятаться за словами других людей. Тебе почти двадцать два. Пора уже обрести свой голос.

Двадцать два.

– Вам не понравится то, что я скажу, – ответил Пакстон. Он казался расслабленным и безразличным, но от его взгляда становилось неуютно и даже страшно.

Приговор суда.

Зачем суд направил его на сеансы психотерапии?

– Наоборот, Пакстон, – бесстрастно парировала доктор Блум. – Ты ходишь сюда уже несколько месяцев и еще ни разу не говорил о сестре.

– И не собираюсь. – Теперь он разглядывал свои черные ногти.

– Суд…

– Суд обязал приходить сюда, но заставить меня говорить они не могут.

Доктор Блум неодобрительно поджала губы. Она долго смотрела на Пакстона, потом снова улыбнулась и повернулась к худой девушке:

– Элиза, может, ты поделишься с нами, как на этой неделе у тебя обстоят дела с аппетитом…

Час спустя, словно повинуясь какому-то тайному сигналу, подростки вскочили со стульев и бросились к двери. Мара оказалась не готова к такому повороту событий. Когда она нагнулась, чтобы поднять с пола сумку, а потом встала, в комнате оставалась только доктор Блум.

– Надеюсь, это было не слишком болезненно, – сказала она, подходя к Маре. – Начинать всегда трудно.

Мара смотрела мимо нее на открытую дверь.

– Нет. Отлично. Я хотела сказать, да. Спасибо. Все было здорово.

Мара не могла дождаться, когда выйдет из этой комнаты, пропахшей черствым печеньем и подгоревшим кофе. Выбежав из здания, она остановилась. Улицы были полны народу. В этот июньский вечер Пайонир-сквер наводнили туристы и местные жители. Из таверн и баров доносилась музыка.

Из темноты вдруг появился Пакстон; Мара уловила его дыхание на долю секунды раньше, чем увидела его.

– Ты меня ждала, – сказал он.

Мара рассмеялась.

– Точно, потому что накрашенные парни меня заводят. – Она повернулась к нему. – Это ты меня ждал.

– А что, если и так?

– Зачем?

– Чтобы это выяснить, ты должна пойти со мной. – Он протянул руку.

В желтом свете уличного фонаря Мара увидела его бледную руку с длинными пальцами… и шрамы, похожие на знак равенства, поперек запястья.

Следы порезов.

– Теперь ты боишься, – тихо сказал Пакстон.

Она покачала головой.

– Но ты послушная девочка из пригородов.

– Была. – Произнося это слово, Мара почувствовала, что стеснение в груди немного ослабевает. Может, ей удастся хоть немного изменить себя, стать другой, и, если это произойдет, тогда, возможно, будет не так больно смотреть в зеркало и видеть в нем улыбку матери.

– Мара? Пакстон? – Сзади к ним приближалась доктор Блум.

Мару охватила странная печаль, словно она только что упустила чудесную возможность. Мара улыбнулась женщине. А когда повернулась, Пакстон исчез.

– Будь осторожна, – предупредила доктор Блум, проследив за взглядом Мары. Пакстон стоял на противоположной стороне улицы в тени между домами и курил сигарету.

– Он опасен?

Доктор Блум ответила не сразу:

– Я не имею права об этом говорить. Точно так же, как отвечать на такой же вопрос о тебе. Но я хочу тебя кое о чем спросить. Он привлекает тебя потому, что ты считаешь его опасным? Подобное поведение может быть рискованным для девушки в непростой ситуации.

– Он меня вовсе не привлекает, – возразила Мара.

– Нет, – сказала доктор Блум. – Конечно, нет.

Мара поправила сумку на плече и пошла по темной улице. Всю дорогу до дома Талли ей казалось, что за ее спиной звучат шаги, но, когда она оборачивалась, улица каждый раз оказывалась пустой.

Пока лифт поднимался в пентхаус, Мара всматривалась в свое отражение в зеркальных стенах кабины. Всю жизнь ей говорили, что она красивая, и в подростковом возрасте именно это она и хотела слышать от окружающих. В эпоху ДР – до рака – Мара могла часами изучать свое лицо, делать макияж и укладывать волосы, чтобы мальчики вроде Тайлера Бритта обратили на нее внимание. Но ПР – после рака – все изменилось. Теперь вместо своего отражения она видела только улыбку матери и глаза отца, и каждый ее взгляд в зеркало отзывался болью.

Как бы то ни было, теперь она видела, какой худой и бледной стала за те двадцать месяцев, что прошли после смерти мамы. Потухший взгляд расстроил ее. Хотя теперь ее все расстраивало.

На верхнем этаже Мара вышла из лифта и направилась к квартире Талли, открыла дверь, вошла в ярко освещенный холл, а оттуда в гостиную.

Талли была там, расхаживала вдоль окна во всю стену, из которого открывался вид на ночной город. В руке у нее был бокал вина, и она разговаривала по телефону – а если точнее, то кричала.

– «Ученик знаменитости»?  [17]17
   Телевизионное реалити-шоу.


[Закрыть]Ты шутишь? Я не могу пасть так низко. – Повернувшись, она увидела Мару и растерянно улыбнулась. – Ой, Мара! – Потом рассмеялась и сказала в трубку: – Мне нужно идти, Джордж, – и отключила телефон. Бросив телефон на диван, она подошла к Маре, раскинув руки, и крепко обняла.

– Ну как? – наконец спросила Талли, отстраняясь.

Мара знала, чего от нее ждут. Она должна сказать: «Было потрясающе, чудесно, великолепно. Мне теперь лучше», – но не могла этого сделать. Она открыла рот, но не находила слов.

Талли прищурилась – этот взгляд опытного журналиста Мара уже видела раньше.

– Горячее какао, – вынесла вердикт Талли и повела Мару на кухню.

Там она приготовила две чашки горячего какао со взбитыми сливками и отнесла в гостевую спальню. Мара, как в детстве, забралась в кровать. Талли последовала ее примеру. Они сели рядом, прислонившись к обтянутой серым шелком спинке. Большое окно обрамляло панораму Сиэтла, где на фоне звездного неба вспыхивали неоновые сполохи.

– Расскажи мне все, – сказала Талли.

Мара пожала плечами.

– Ребята в группе все какие-то странные.

– Думаешь, это тебе поможет?

– Нет. И я больше не хочу приходить к доктору Блум. Можно отменить завтрашний сеанс? Я хочу сказать, какой в этом смысл?

Талли отхлебнула какао, потом наклонилась и поставила чашку на прикроватную тумбочку.

– Я не собираюсь лгать тебе, Мара, – наконец сказала она. – Советы насчет взаимоотношений с людьми никогда не были моей сильной стороной, но, возможно, если бы в твоем возрасте я научилась разбираться с этим, то теперь знала бы, что сказать.

– Ты и правда думаешь, что разговоры с незнакомым человеком и сидение в вонючем подвале с кучкой психов мне помогут? – Она произнесла «психов» и тут же подумала о парне, Пакстоне, и о том, как он на нее смотрел.

– Возможно.

Мара посмотрела на крестную.

– Но это же психотерапия, Талли. Психотерапия. А я… не могу говорить о маме.

– Да, – тихо сказала Талли. – Но тут есть одна загвоздка, детка. Твоя мама просила присмотреть за тобой, и именно это я и собираюсь делать. Мы были самыми близкими подругами все эти годы, от Дэвида Кэссиди до Джорджа Буша-младшего. Ее голос звучит у меня в голове. И я знаю, что она теперь сказала бы.

– И что же?

– Не сдавайся, девочка.

В этих трех словах Мара услышала интонацию матери. Она понимала, что Талли права: именно это сказала бы мама, – но у нее просто не было сил попробовать. А если у нее ничего не выйдет? Что тогда?

На следующий день должен был приехать отец. Мара беспрерывно ходила по комнате. Грызла ногти, пока не пошла кровь. И вот наконец он здесь, входит в квартиру Талли, неуверенно улыбается Маре.

– Привет, папа! – Она должна обрадоваться, но, глядя на него, вспоминает о маме и о том, чего уже не вернешь. Неудивительно, что она так долго была несчастна.

– Как ты? – Джонни настороженно приближается к ней и неловко обнимает.

Что она должна сказать? Ему нужна ложь. Отлично. Она посмотрела на Талли, необычно притихшую.

– Лучше, – наконец выдавила из себя Мара.

– Я кое-кого нашел в Лос-Анджелесе, врача, специализирующегося на подростках с проблемами, – сказал отец. – Он может принять тебя в понедельник.

– Но у меня сегодня второй сеанс с доктором Блум, – возразила Мара.

– Знаю и благодарен ей, что она согласилась помочь, но тебе нужны регулярные сеансы. Дома.

Мара неуверенно улыбнулась. Если отец догадается, какой хрупкой и уязвимой она себя чувствует, то расстроится еще больше. Но одно Мара знала точно: вернуться теперь в Лос-Анджелес она не может.

– Мне понравилась доктор Блум, – сказала Мара. – Группа, конечно, так себе, но мне все равно.

Отец нахмурился:

– Она в Сиэтле. А тот врач в Лос-Анджелесе…

– Я хочу остаться здесь на лето, папа. Жить с Талли. Мне нравится доктор Блум. – Она повернулась к Талли, которая замерла словно громом пораженная. – Можно мне пожить здесь лето? Я буду посещать доктора Блум два раза в неделю. Может быть, это поможет.

– Ты шутишь? – сказал отец. – Талли не подходит на роль дуэньи.

Мара уперлась. Она вдруг поняла, что хочет именно этого.

– Мне уже не одиннадцать лет, папа. Мне восемнадцать, и в сентябре я все равно уеду учиться в Университет Вашингтона. Тут я смогу завести новых друзей и видеться со старыми. – Она подошла к нему. – Пожалуйста!

– Я думаю… – подала голос Талли.

– Я знаю, что ты думаешь, – оборвал ее отец. – Именно ты считала, что нужно разрешить ей пойти на концерт «Девятидюймовых гвоздей», когда ей было четырнадцать. А еще поощряла мысли о модельном бизнесе в Нью-Йорке, когда она была в восьмом классе.

Мара посмотрела ему в глаза.

– Мне нужно побыть одной, папа.

Она видела, какая борьба происходит у него в душе – он не был готов ее отпустить, но видел, что ей этого хочется. Может быть, ей это даже необходимо.

– Неудачная идея. – Отец повернулся к Талли. – У тебя даже цветы погибают. И ты ни черта не понимаешь в детях.

– Она взрослая, – возразила Талли.

– Пожалуйста, папа! Пожалуйста!

Он вздохнул.

– Черт!

Мара поняла – дело сделано. Отец посмотрел на нее.

– Я ухожу с работы в Лос-Анджелесе. В сентябре мы возвращаемся в наш дом на острове Бейнбридж. Это должно было стать сюрпризом. Мы хотим жить тут, пока ты будешь учиться в университете.

– Отлично, – сказала Мара, хотя сообщение ее нисколько не обрадовало – ей было все равно.

Отец перевел взгляд на Талли.

– Позаботься о моей девочке, Талли.

– Мара мне как дочь, Джонни, – ответила она.

И он сдался.

Час спустя Мара, сгорбившись, сидела в кресле в кабинете доктора Блум. Минут десять она не отрывала взгляда от фикуса в углу, пока доктор Блум что-то писала.

– Что вы пишете? Список покупок? – спросила Мара и посмотрела на ее руки.

– Нет, не список покупок. А ты как думаешь?

– Понятия не имею. Но если вы не собираетесь ничего говорить, зачем я тут сижу?

– Значение имеет только твой голос, Мара. И ты знаешь, что свободна и в любую минуту можешь уйти.

– Меня ждут Талли и папа.

– И ты не хочешь, чтобы они узнали, что ты не согласна лечиться. Почему?

– Вы только задаете вопросы?

– Я задаю много вопросов. Я могу помочь тебе разобраться в своих мыслях. У тебя депрессия, Мара. Ты достаточно умна, чтобы это понимать, и ты режешь себя. Полагаю, тебе было бы полезно задуматься, почему ты это делаешь.

Мара посмотрела ей в глаза.

Взгляд доктора Блум был твердым.

– Я действительно хочу тебе помочь. Если ты позволишь. – Она помолчала. – Ты хочешь снова быть счастлива?

Мара хотела этого так сильно, что у нее кружилась голова. Она жаждала снова стать той девочкой, которой была прежде.

– Разреши мне помочь.

Мара подумала о шрамах на своих бедрах и руках, о том, как завораживала ее боль, о невыразимо прекрасной крови.

Не сдавайся, малыш!

– Да, – ответила она. Но, как только это слово слетело с ее губ, в груди образовалась тяжесть.

– С этого и начнем, – сказала доктор Блум. – А теперь наше время истекло.

Мара встала и вслед за доктором Блум вышла из кабинета. В приемной она первым делом посмотрела на отца. Он сидел на диване рядом с Талли и листал журнал, не задерживаясь на страницах с текстом. Увидев ее, отец вскочил.

Сказать он ничего не успел – первой заговорила доктор Блум:

– Мы можем поговорить, мистер Райан? У меня в кабинете.

– Я тоже пойду, – сказала Талли, и через секунду они исчезли, оставив Мару в приемной.

Она оглянулась на закрытую дверь. Что им говорит врач? Доктор Блум обещала, что все сказанное во время сеансов не подлежит разглашению. «Тебе восемнадцать, – говорила она. – Ты взрослый человек. Наши сеансы – это наше с тобой дело».

– Ну-ну.

Мара медленно повернулась.

Пакстон стоял у стены, скрестив руки. Одет он был снова во все черное; старомодный жилет мешком висел на нем, а треугольный вырез открывал татуировку, которая змейкой шла от ключицы к горлу. Там было написано: «Не хочешь присоединиться к моему медленному погружению в безумие?» Пока Мара разглядывала рукописные черные буквы, Пакстон придвинулся к ней.

– Я думал о тебе. – Он ласково коснулся рукой ее ладони. – Ты умеешь развлекаться, девочка из пригородов?

– Ага, принесение в жертву животных?

Его улыбка была медленной и чарующей. Никто еще не смотрел на нее так пристально, как будто она съедобна.

– Встретимся завтра в полночь.

– В полночь?

– Час колдовства. Готов поспорить, ты встречалась только с приличными парнями – ходила в кино и на вечеринки у бассейна.

– Ты ничего обо мне не знаешь.

Пакстон снова улыбнулся, глядя прямо ей в глаза. Мара видела, что он уверен в себе – и в ней.

– Приходи.

– Нет.

– Комендантский час, да? Бедная маленькая богатенькая девочка. Ладно. Буду ждать тебя у беседки на Пайонир-сквер.

Беседка на Пайонир-сквер? Там, где бездомные спят по ночам и клянчат сигареты у туристов?

Мара услышала, как за ее спиной открывается дверь.

– Спасибо, доктор Блум, – говорил отец.

Мара отпрянула от Пакстона. Он тихо засмеялся, и, уловив жестокие нотки в его смехе, она замерла.

– Мара, – резко окликнул ее отец. Она понимала, что он видит перед собой: его идеальная, красивая дочь разговаривает с молодым человеком в цепях, с подведенными глазами. В ярком свете приемной разноцветные пряди в волосах Пакстона казались неоновыми.

– Это Пакстон, – сказала Мара отцу. – Мы в одной группе.

Отец едва скользнул взглядом по Пакстону.

– Пойдем, – сказал он, взял Мару за руку и вывел из приемной.