Текст книги "Лифт (СИ)"

Автор книги: Крис Найрэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Ещё пару дней я не отвечал на звонки, разочаровавшись во всех своих начинаниях, пока меня всё же не вытащили на новую репу.

Дело в том, что у нас сам собой нарисовался клавишник. Зачем он нам нужен никто не знал, зато он скидывался на бухло. Фейлы продолжались.

– Что-то я на гитаре разучился сегодня играть, – сказал он, мацая мой бас. – Ах да, я забыл, что я клавишник.

С его появлением мы вообще забыли, что такое попадать друг в друга.

– Я же просил вас второй трэк дома разобрать, – кричал я.

– Ну так я и разобрала, – говорит Кролик. – Разобрать же не значит выучить.

Я тяжело вздохнул. Пусть я и басист, но я всё равно считал себя самым умным в этом цирке уродов.

– Как группу-то назовём? – спросил Терри.

– Это же глэм, значит что-то там-guns, – отмахнулся я.

– «Threeguns», – подала голос Мэри. – Вроде как «Три ствола», вроде как «Триган-д».

– Мне похуй. Пусть будет, – я махнул рукой.

Дальнейшая репа превратилась в обсуждение лого и дизайн мерча. А я думал о том, что для глэм-метала мы выглядим как сраное говно. Мэри похожа на ****ь (так оно и есть), Кролик жирная, Терри – трешер, а я дохуя интеллигент. Изрядно поднажрав я начал ***рить себе каскад лезвием. Проблема в том, что я немного кучеряв, а кучерявые, по мнение Никки Сикса, не могут играть рок. Кролик исправляла мои потуги. Дальше был извлечён флакончик лака для волос. И наши волосы стали напоминать лобковые.

Всё было ничего, если бы в холле репбазы мы не столкнулись бы с «Воронами». Я давно заметил, что нахожусь с Германом в молчаливых контрах с первого знакомства. Он смерил нас многозначительным взглядом, сухо кивнул и последовал дальше. Макс прошёл мимо с пустым взглядом торчка. За ним семинила его бабища. (Ничё так сиськи, я бы вдул). Барабанщики у них менялись как перчатки, так что нового типа я видел впервые. Басист (не помню, как его зовут) остановился возле нас, нюхнув мои волосы:

– Тоже люблю лак «Прелесть», – сказал он.

– С него нагребает, – ответил Терри.

Басист хотел сказать что-то ещё, но поймав ожидающий взгляд Германа, поплёлся вслед за своей группой.

– Занятный типок, – сказал Терри. – Я бы с ним забухал.

– На Сикса смахивает. Я бы трахнула, – сказала Кролик.

– Макс говорил, что он ваще не порется, – хмыкнула Мэри. – Ему типа музыка важнее.

Через пару месяцев музыкального долбоебизма все начали думать о первом концерте. Я бы скорее сдох, чем вышел на сцену. Мне было стыдно за «Threeguns» как за самое бездарное из своих творений.

Тем временем, я заобщался с одной герлой из универа. Через неё было удобно мутить всякую наркоту. Я думал, что отошёл от темы, но неожиданно втянулся снова. Тогда все ещё думали, что спайс безопасен. Я научился с ним дружить, разбавлять его табаком, накуриваться и идти в универ, минуя лабиринты метро. Меня везло и мазало целый день, но это помогало пережить этот ад. К тому же я начал нюхать фен и жрать микстуру от кашля. Мой мир был чудовищно прекрасен.

Я отсыпался на лестнице в универе после ночных репетиций. Валялся в коридорах и сортирах. Удивлялся, как все закрывают глаза на мои выходки, когда прямо посреди пары я мог достать бутылку вискаря и приложиться к ней. Весь мой преподавательский состав сплошь и рядом состоял из колдырей, так что после занятий мы шли с ними распивать в чебуречную и вести философские беседы.

– Вот смотри, – говорит мне Александров (старый алкаш, специалист по русской критике), – там, короче, зелёная баба двухметровая в розовой шубе ждёт его на перроне.

Я уже и забыл, что он там рассказывает и является ли это его бредом или пересказом очередного шедевра.

– А баба та – Хозяйка Медной горы.

Я начал понимать, что это не я торч, а мир весь насквозь ёбнутый. А Александров всё продолжал свои телеги о похождениях Данилы-мастера в урановых рудниках.

Я попрощался, и пошёл в универский сортир, чтобы занюхнуть пару дорог. Это явно оказалось лишним, потому как меня начало адово параноить. Я подполз к зеркалу и не узнал своё лицо. Вот она какая – героиновая маска. Пусть даже я не употреблял «хмурый», но ходили слухи, что его мешают во всю московскую наркоту.

Я посмотрел на себя и подумал, что пора завязывать, но так и не завязал.

На репах я был похуистически сосредоточен. Я был достаточно упорот чтобы играть на басу. Все были полны мечтаний о грядущих выступлениях, но я как настоящий рок-н-ролльный лузер не питал иллюзий.

Я радовался, что никто не вдаётся в смысл моих текстов, особенно Мэри. Песню «Jessy» я посвятил Кролику. Она была о шлюхе, которую поимели все кругом, но лирический герой продолжает её любить, грязно иронизируя над своей судьбой. Была песня про наркотический гомосексуальный половой акт, где герой сравнивает анус любовника со вселенной. Мне нравилась песня про последнюю пулю, но она слишком сильно веяло «L.A.Guns». Ну в этом море плагиата русского глэма, никто такой ***ни даже не заметит.

К весне мы думали мутить концерт.

========== Часть 7 ==========

В моей вселенной нормальных людей нет. Вернее, их там быть недолжно. Я впадаю в шок, когда они приходят в мою жизнь. Приходят, как правило, по собственной инициативе и без приглашения. И начинают охуевать… Я давно не знаю ответов на стандартные вопросы. Я не знаю, как меня зовут, холодно ли мне и какой мой любимый фильм. Но я знаю, какого цвета свет в конце туннеля, я знаю даты образования моих любимых групп, я знаю биографии вымышленных людей, трактовку многих снов и правду на десять лет вперёд. Я не знаю, чем я привлекаю нормальных людей? Меня просто недолжно быть в их мире, там, где есть работа в офисе, компьютерные игры, сериалы, клубы с неживой музыкой. Меня нет во вселенной бизнес-ланчей, айфонов и пятничных пьянок. Меня здесь нет!

Продавленный матрас на грязном полу, дым сигареты поднимается к разрисованному потолку. Иногда бывает так хуёво, что хочется, чтобы стало ещё хуже. Через пару часов меня отпустит, и я снова опущусь в свой личный ад. А пока что меня распирало от оргазма мозга. Маленьая щекотка в коробке черепа, которая разрастаясь охватывает всю подкожную мякоть. Моё тело было недвижимо и бренно.

Эффедрин – дешёвая альтернатива бухлу и траве. Что-то вроде «винта» для бедных. Никто кроме меня и Молоха не понимал этого дерьма. Где мой гид в мире аптечных наркотиков? Виснет где-нибудь на турничках. ЗОЖ – это хуже смерти для наркомана, это гибель личности.

Мне хотелось бы умереть раньше моей личности, я верю, что эта искра больного сознания продолжит жить даже после смерти. Я был уверен в силе своего разума, особенно сейчас, когда я не чувствовал своего тела. Кому вообще нужна эта оболочка, которую надо кормить, поить, одевать, мыть, спаривать с бабой? Мне это не надо. Я дух бесплотный.

Будильник.

Пора возвращаться в мир людей. Я собрался и пошёл на репетицию, хотя не испытывал особого желания что-то делать. Все движения удавались мне легко, если о них не задуматься. Я ощущал себя призраком в машине. Механические движения: взять куртку, чехол с басом, надеть ботинки. Я заглянуть в зеркало и увидеть там следы вчерашнего макияжа. Надеть очки, чтобы не смывать глаза.

Очки – часть моей социальной защиты от внешнего мира. Они спасают меня от прямого контакта с глазами людей в метро. Я привык, что со сменой имиджа на меня стали пялиться и фотографировать. Без ложной скромности скажу, что выглядеть я умел всегда и везде.

На репетиции почти не разговариваю, лежу на мягком полу, дёргая струны баса. Нам всем насрать друг на друга. Мы даже почти перестали разговаривать. Терри сегодня нет. Мне проще без барабанов. Сейчас я бы просто оглох. Всё тянется слишком долго. Мои песни бесконечны и мучительны. Начинает попускать.

– Я в «Бурбон», – говорю после репы.

– Ты офигел? Там дорого, – говорит мне Кролик.

– Деньги тянут мне карман. Без них проще. Никаких фальшивых друзей и обязательств.

***

Я жопой чувствую некоторое дерьмо, но ещё не ощущаю всю его фееричность.

За столиком у окна знакомый носатый силуэт. Герман. Я хочу спрятаться от него, дабы избежать очередного язвительного разговора. Кролик думает иначе, и виляя задницей, направляется к нему. Жопа и укол ревности действует на меня странно, в этот миг я её почти люблю.

– Привет! – говорит она, расплываясь в улыбке.

Герман оглядывает нас своим немного мутным взглядом.

– Садитесь, – говорит он, тяжело вздыхая.

Я не вижу в нём особо радости по случаю встречи с нами. Ему не хочется видеть меня так же как и мне его.

– Как дела? – спрашивает Кролик.

– Полное дерьмо. Опять срусь с Максом, – он закурил сигарилу и продолжил чуть более спокойно. – Он достал меня своим нытьём про Элис. Любовь и все дела. До кучи он подцепил типа на улице. Он странный. Знаешь, словно собрание всех его галлюцинаций. Макс говорит, что это Призрак Рок-н-ролла. Он играет как бог и ни слова не говорит без сарказма.

– Так это у тебя от него багет? – выдаю я, наплевав на осторожность, я просто хочу чтобы это нелепое общение завршилось. – Он чё играет лучше тебя?

– Если бы дело было только в музыке, – Герман отвечает неожиданно спокойно.

Мы заказали себе виску-колу. Платил, как всегда, я.

– Невыносимость какая-то, – сказал Герман. – Я только из гастролей по Восточной Европе. Посмотрел на нормальную жизнь. Знаешь, как-то паршиво стало. Не хочется сюда возвращаться. Уже готовлю документы в Лондон. Иначе я просто не вылезу. Пора валить, – в его голове чувствуется какой-то глубокое отчаянье.

– А Макс? – спрашивает Мария.

Мне кажется, что она надеется на то, что он останется здесь… останется с ней.

– Куда же я без него!? Он без меня сдохнет. Человек, который не знает, как включить газ и вообще плохо ориентируется в реальном мире. А так у меня два долбоёба. Один плохо контактирует с действительностью, второй вечно пытается что-то разнести. Я смирился, потому что это моя группа.

А во мне клёкочет странная злоба, мне до сих пор тяжело смириться с несправедливостью этого мира. Мне тяжело представить, что есть люди, обладающие деньгами и возможностями. Мне страшно представить музыканта сытым. Я презираю деньги, потому что у меня их нет, так же как не люблю красивых женщин, только потому, что они меня не хотят.

Мы говорим о чём-то бессмысленном. Обсуждаем общих знакомых и положение на музыкальной сцене. Телки просят Германа рассказать про Европу, он отделывается общими фразами и меняет тему.

– Пойдёмте ко мне? – предлагает Герман, – Кто-то должен разбавить этот ад. Я хочу оторваться перед отъездом. Вспомнить былое. А то пью обычно только в окружении Макса, Дани и Джеффри, с остальными мало сталкиваюсь.

Меня удивляет такое предложение, но я соглашаюсь от нечего делать. Всегда хотелось узнать, как живут богатые типочки. Среди коммунальной нищеты моих друзей это действительно было бы экзотикой – трехкомнатная квартира на Китай-городе.

Затхлый воздух Вороньего Гнезда навевает ассоциации со склепом: смесь дешёвых сигарет, вишнёвого табака, благовоний, краски и ветхих стен. Даже не верится, что здесь живут люди. Выцветшие жёлтые обои пестрят надписями. С потолка свисают засушенные до черноты букеты роз, ожерелья из перьёв, костей и женского белья. Я был в разных домах, но это было самым фееричным из всего, что я видел.

Мы проходим на кухню, оттуда разносятся возбуждённые голоса.

– Всё протухло… люди, идеалы, время. И говно… даже говно и то протухло. А ведь, казалось бы, смерть не может умереть.

– Меня достал твой негатив, мэн, ты болтаешь словно радио. Тебе безразличны мысли и чувства других людей.

– Я тебе объяснял, что я под феном. Если не говорить, то можно впасть в депрессию.

– Да мы все под феном, но мудаком-то быть необязательно.

Спорили Макс Тот и какой-то кучерявый тип, покрытый татуировками. Я догадывался, что это и есть данный чувак, о котором говорил Герман. Перед ними на столе красовалось несколько белоснежных дорог, при взгляде на которые у меня невольно зачесался нос. Рядом, уронив голову на стол, спал Дани. Из чёрного гнезда его волос торчали перья и окурки.

– Уверните звук, – внезапно говорит он, не просыпаясь.

Тот кивнул нам. Он смотрит на бонг, дороги и водку, пытаясь сделать свой сложный выбор. Это всё, что занимает его мир сейчас. Он вдруг опомнился и протянул мне свёрнутую гривну.

– Сувенирчик из Одессы, всегда нюхаю через него.

Я не прочь нюхнуть. Что может быть лучше микстуры, виски и фена? Тёлки почему-то отказываются. Герман тоже.

– Как у вас это дерьмо ещё из ушей не лезет? – почти шипит он.

Мы трём о музыке, немного о книгах. Я рассказываю о своей группе. Призрак немного в ступоре от моих идей. Я умею ставить в тупик своей концепцией. Я слишком много и красочно говорю. Балаган бреда и вечная чесотка в носу. Словно песок или битое стекло. После пятой дороги у меня течёт кровь из носа. Тут я понимаю, что это финиш. Кролик вытирает мне щи. Мария пытается утащить Макса поебаться, но он больше занят собой и своей телегой про героин, о котором он знает только в теории. Затем продолжает доканывать Германа песней про метамфетамин:

«Вчера я был у строго

Реальных людей.

Там отдыхало много

Нимфеток и блядей.

Я спел им на гитаре,

И все женщины были мои,

Но женщины меня не расслабляют.

Меня расслабляет грамм speed’а,

Рулон фольги,

Отсутствие работы

И кошка – четыре ноги»

Это такое днище, что даже мне хочется дать ему пизды или кинуть ноут в окно. Призрак говорит про то, что невозможно слушать русскую музыку, а тем более слушать через эти хуёвые колонки: «Хуё-моё, вы же все музыканты, вы должны это понимать!»

***

Я лежу на диване, покрытом искусственным леопардовым мехом. Я не знаю, почему именно эта деталь бросается мне в глаза, несмотря на то, что меня корчит от боли в сознании. Я обливаюсь потом. Иллюминация давит на глаза. За окном сверкает молния. Это как умереть от передоза в какой-нить «Студии 54» в разгар адской вечеринки. В горле сухость. В носу свербит. Конечности сводит судорога.

Я не помню, от какой дряни я торчал вчера, но сегодня это пиздец.

Искусство лезет из отчаянья. Сытый гедонизм убивает любого. Я знаю это и из последних сил стараюсь не выть. Когда тёплая влага «Столичной», получаю долгожданное освобождение.

Прежде чем лечить людей от алкоголизма и наркомании, постарайтесь сначала вылечить мир.

Я не в силах смотреть на него трезвым.

Чуть позже, я замечаю ряжом какую-то рыжую бабу. Именно она притащила мне водки. Мне пофиг на её шикарные сиськи и изящную плавность движений – я намерен напиться до нирваны. Когда я трезвый, я молчу. Сейчас меня не заткнуть. Подробности моей дурацкой жизни лезут из всех щелей, подобно говну из мясорубки.

Вещаю про свою бывшую, про то, как засовывал кулак ей в пизду, и как далее в ход пошёл телефон, на который мы неоднократно звонили. Вспоминаю, как трахал бабу при менстре в сортире. И в память вновь возвращается тот странный запах скотобойни и освежителя воздуха – дешераздирающй коктейль мерзости.

– Твои истории охуенно помогают блевать, – говорит тёлка.

– Спасибо, я напишу сборник для тебя, а лучше аудиокнигу, – мне явно льстит это негативное внимание.

В моей жизни дерьмо мешается с дерьмом, образуя новый уровень. И это я тоже озвучиваю, слыша как в дверном проёме появляется Призрак Рок-н-ролла. Он звенит браслетами словно колокольчиками. Садится на пол, прислонившись к стене, недалеко от меня.

– Знаешь, жизнь – это лифт, который ездит по уровням дерьма и с каждым разом он поднимается всё вышел.

– Хорошо сказал, – поднимаю голову с коленей. – За это надо выпить.

И мы выпиваем, собирая мелочь на вторую бутылку.

– За уровни дерьма!

========== Часть 8 ==========

Мария

Немного из того, что я написала за последний месяц на обороте чеков из алкомаркета и обрывках туалетной бумаги, дабы не сойти с ума. Сложное возвращение к эпистолярному жанру и наша попытка восстановить ход событий.

Правила рок-тусы:

1) Никогда не звони в «скорую».

2) Ходи на ДР без подарка, но с бухлом.

3) Если в комнате кто-то порется, то входи – не стесняйся.

4) Если хочешь кого-то трахнуть, то спроси разрешения. Если у тебе в постель легла голая баба – не спрашивай.

5) Если ты нашёл любую шмотку, которая не воняет – смело надевай её.

6) Никогда не носи трусы. Это отстой.

7) Всегда будь охуенным, как бы хуёво тебе не было.

8) Умри молодым и оставь после себя красивый труп.

9) Тёлки не должны давать стриженным типам.

10) Сначала опохмели, а потом выгоняй.

Научная диссертация на тему: «Говно, как символ рок-н-ролла» или «Лифт и уровни дерьма».

***

Вспоминаю, как когда-то мы заблевали весь диван. Что это было, я не знаю? Может быть, секс? А может быть, что-то большее, что бывает между людьми на одном уровне дерьма. Я не помню, кто был со мной этой ночью. Я не помню даже того, что я чувствовала. Выпивка была сильнее меня, сильнее моей памяти, сильнее моей страсти и ощущений.

Этой ночью кто-то раздевался, повязав на член красную ленту, чтобы не чувствовать себя голым. Я помню, что смотрела на этот прибор со смесью восхищения и отвращения. С недавних пор я не очень люблю большие члены. А потом этот тип лежал на полу, прося отсосать его хер. Все мужики одинаковы в любви к грязи и минетам. Вспомнить бы, кто это был.

Мои сны были более живыми, чем реальность. Я в потерянном доме с Тотом, Уродливой собакой (я не знаю, почему вдруг хочется называть Кира Лиса (Фокси) именно так), Кроликом, какой-то бабой, Призраком Рок-н-ролла, Германом и типом похожим на Эдварда-руки-пенисы. Загадочная подборка персонажей моего нагребающего безумия. Все они, должно быть, символизируют что-то. Если бы они были бы демонами, людских пороков, то всё было бы так:

Собка – уныние

Тот – безумие

Кролик – чревоугодие

П.Р. – городыня

Герман – алкоголизм

«Э» – застенчивость (да, я считаю, что это грех)

Целыми днями красимся и меняем наряды, не отрываясь от веществ. Странный маскарад для самих себя.

«Если ты проснулся утром в луже собственной блевотины и пошёл дальше бухать – то это непроходимое говнарство. Если ты проснулся, помылся, переоделся, привёл себя в порядок и накрасился, то это рок-н-ролл. Надо быть охуенным, как бы хуёво тебе ни было», – сказал мне Призрак Рок-н-ролла однажды утром.

Собака напоминает Тота, но я не уверена, что не придумала его вчера. Собака много и попусту болтает. Его невозможно заткнуть и невозможно хотеть, несмотря на то, что он не так уродлив, как я о нём говорю. Тот был настоящим, а Пёс лишь сторонний наблюдатель жизни.

Мы часто меняем имена и маски, когда в нас умирает часть себя. Мы придумываем новое имя и лицо, нам нужно впустить в себя чужую личность.

Начинаю обращать внимание на П.Р. Мне просто нравится смотреть на него, нравится пересекаться взглядом, чтобы потом отвести глаза и сделать вид, что разглядываешь надпись на стене. Он нравится мне, только когда играет на гитаре и молчит. Знаю я этих мудаков, хотя в них есть такие грани как Пёс или Герман Кроу.

Наши правила – это рок, бухло, промискуитет и ничего лишнего.

***

Я почти не запоминаю, что происходит со мной в этом доме. По-английски «запой» – это «drinking bout» – «пьяная лодка», порой мне кажется, что это корабль уродов. Всеми чувствами руководит алкоголь: по-пьяни можно любить, ненавидеть, дружить, предавать, а потом на трезвую голову снова погружаться в пучину безразличия. Невиданный круговорот эмоций.

И я не выдержала, подошла к нему и спросила:

– Я что тебе не нравлюсь?

– Нравишься.

– Так что тогда?

– Я думал, что ты запала на Тота, я не хотел мешать.

– Ты глупый. Давай просто дружить и трахаться.

Я плохо помню наш секс, я знаю, что это было. Когда я пьяна и безумна, мне нельзя отказать. Это то, чего я хотела всю неделю, забываясь полынным кошмаров, сном алкоголика.

Это грязный натурализм жизни, где он запихивал мне в гордо свой член так глубоко, что я боялась задохнуться. Он трахался не со мной, а со своим собственным эго, здесь женщина лишь материал для воплощения акта самолюбования. А потом я в горячей ванной отмываюсь от его спермы и стираю огненной водкой его вкус с губ.

Goodbye, my love! Goodbye.

А потом моя память нарисует всё более романтично и моё тело додумает ощущения, которых не было на самом деле. Мне кажется, что все женские романы и написаны на основе этих воспоминаний столетней давности, когда ты дура в климаксе то член для тебя становится «жезлом любви», а вагина «розовым бутончиком».

Как они пишут что-то вроде:

«”Ее тело с радостью приняло это прикосновение, задрожав от волнения и удовольствия. Ее тело звало его. Уперевшись руками в пол, он рывком поднял свой корпус и одним мощным движением бедер глубоко проник в нее, полностью овладев. Она вскрикнула от наслаждения. В момент наивысшего блаженства они слились в Единое целое. Жаркие вдохи, тихие, страстные мольбы и гортанные, хрипловатые звуки несказанного наслаждения».

А на деле-то выходит нечто другое:

«Она хотела его до болезненный судорог в животе, которые многие принимают за бабочек. Когда она смотрела на него, её промежность становилась влажнее ночей Луизианы. Однажды они всё же остались наедине в тёмной комнате. Он немного помацал её сиськи, потрахал пальцем для приличия. Затем вошёл в неё, стараясь трахать сильнее, глубже и быстрее, при этом корча странное лицо и издавая звуки раненого бабуина. Когда она начала стонать, потому что его рука слишком больно сжала её грудь, он решил, что она кончает и вынув свой хер, обмолофил ей все волосы».

В реальном сексе нет ничего романтического, без разницы, делаешь ли ты это с любимым или с первым встречным в туалете клуба.

***

Внезапно мне начало казаться, что от скуки и алкоголизма я деградирую до уровня типичной бабы, что мне нужны лишь хуи – его и всех мужиков в этом доме. Ну как ещё устоять, когда он поливает твою грудь ликёром, а затем жадно слизывает его своим длинным языком?

Секс – это большее, что мужчина может дать женщине! На заботу и покровительство они просто не способны. «Дай мне пожрать, убери моё говно, восхищайся мной, тогда я тебя трахну… может быть», – говорят его наглые глаза.

Мужики зажрались. Красивых женщин полно, а вот хороших собой мужчин единицы. Кто виноват, что я люблю именно красивых? Главное в мужике – длинные волосы, крепкий хуец, отличная задница и милое лицо.

***

Моя жажда промискуитета переходит все границы.

Они вышли из дома ночью за бухлом, когда им встретился школьник и попросил купить сигарет, так как нынче их не продают детишкам.

– Пошли с нами, если хочешь лишиться девственности! – сказали они.

С утра я проснулась и увидела их вялую возню с Кроликом под одеялом.

– Ты кто? – спросила я, глядя в полные наивного испуга глаза.

–Хуй знает, – Кролик ответила вместо него. – Ночью подобрали.

А потом в комнату заломились все. Мы долго болтали о ебле и наркотиках, смущая бедного школьника. Пса быстро переклинило. Очевидно, он уже успел с утреца прокатиться по дорогам из фена.

– Давайте игнорировать одежду! – закричал он, скидывая майку и джинсы (трусов мы все не носили).

Все кроме Германа последовали примеру, а Призрак, как обычно ещё спал где-то в кучах хлама. Мы столько раз видели друг друга голыми, что давно перестали стесняться собственных оболочек. Школьник прифигел ещё больше.

– Мы психи, мы живём рок-н-роллом.

– Если хочешь, мы научим и тебя, – слышалось со всех сторон.

Кролик вылезла из кровати и сказала, что идёт спать. А я, поддавшись порыву, прыгнула под одеяло к испуганному ребёнку. У него мгновенно встал. Без лишних прелюдий, я насадилась на него. В последнее время у меня всегда влажно.

Мы пытались двигаться в такт, однако он вечно сбивался с ритма.

– Ты что девственник? – спросила я, окончательно потеряв интерес к этому унылому процессу.

– Да, – ответил он.

– Отлижи мне, – попробуй пизду на вкус.

Он вышел из меня, я легла на спину. Его язык осторожно приблизился к моей вагине. Лизал он лучше, чем ебался, да руками владел неплохо. Я впервые трахалась на глазах у четверых человек. Отрешённые глаза Тота, наблюдательно ехидный взгляд Германа, стыдливый взгляд «Э» и похотливый Пса.

Наконец он не выдержал и подошёл к нам.

– Помнишь, ты говорила, что хочешь с двумя мужиками?

Его хуй уже стоял. Да, он был побольше, чем у школьника, но до моего идеала не дотягивал. Несмотря на возбуждение, трахаться с ним мне совершенно не хотелось. Получив отказ, он слинял, да и все куда-то рассосались, понимая, что шоу начало сворачиваться.

– Я заебалась, – сказала я, вставая с постели. – Никогда не верь тёлкам, когда они кончают, особенно спьяну, потому что они все пиздят. Им просто нужен твой мозг, чтобы убить в тебе рок-н-ролл.

========== Часть 9 ==========

Я рассказывал тебе всё это время грустное сказочку об умирающем искусстве, об алкоголиках и наркоманах, которые думали, что творят рок-н-ролл, но я скажу тебе, что это было лишь попыткой вернуть чужое прошлое. Именно сейчас, валяясь в новом отходняке, я понимаю какой это был фарс. Мы живём в эпоху, когда искусство стало ненужным. Это просто орудие управляющими людьми, инструмент пропаганды и массового отупления.

А лет через пять увижу Призрака или Германа на кассе в Ашане с жирной женой и выводком детей, покупающего запас продуктов на неделю и сральную бумагу. Макса Тота я там не увижу, он обязательно сторчится и сдохнет. Ближе к тридцати половина моих друзей женится и скатится в говно, остальные найдут свою смерть в обшарпанных притонах или под колёсами машин. Я даже не знаю, что этого хуже.

Из запоя выйти можно, а вот от семьи-детей-кредитов-бытовухи хуй отвяжешься. Это твой конец.

Мне кажется, когда дети, говорят, что хотят посветить жизнь творчеству, то вместо того, чтобы водить их в секции и взращивать талант, им лучше сразу дарить бухло, наркоту, верёвку, мыло и выгонять на улицу. Так они сразу привыкнут к жизни творческой личности, не теша себя иллюзиями.

Когда я собрал свою первую группу в универе, я был наивен как ребёнок. Я верил, что буду знаменит, я был готов заниматься. Мой голос был высоким и хриплым как битое стекло, мои пальцы тонкими. Я думал, что я самый лучший в мире вокалист и гитарист с природным даром видеть мир и чувствовать его гнилые краски. Я хотел рассказать всем, как быть тенью искусства, мне хотелось посвятить их в свой чудовищный мир. Юность нелепа и хрупка как кукла из хрусталя, зрелость больше напоминает бутылку бренди. Какой утомительный запас метафор.

У меня были единомышленники и входящая в моду спайсуха, как неотъемлемая часть нашего представления о бытности рок-героев. Я писал эти жуткие песни одну за одной. Я приходил на репу и видел пустые глаза этих алкашей и наркоманов. Меня злило, что тут нет музыки, только сплошные игры. «Чуваа-а-а-к, не переживай, мы всё успеем, а пока расслабься и припей пивка». Мне хотелось ёбнуться бошкой об пол. Наши пути разошлись, они свалили в Питер, заявив, что возьмут меня только когда я перестану психовать, но я точно знал, что не перестану.

Моя потерянная вселенная дарила мне меня нового, того, кто любит пить и вытворять разные скверные штуки. И вот на 20+ году жизни я стал таким же как и все – необязательным, пустоголовым и лживым. В глубине души, я всё ещё этого стыжусь.

После поток моих размышлений хлынул из меня в виду чёрной вязкой рвоты, а темноте так похожей на кровь. Всё прямо на покрывало. Герман меня убьёт. Я думаю о том, чтобы встать, пойти закинуть одеяло в стирку, привести волосы в порядок, но меня вырубало в край.

В комнату вошла Кролик и положила мне руку на лоб.

– Чё это? – кажется, она случайно села в мою блевотину.

– Я тут пиво пролил.

Мы поцеловались, я подумал, что от меня разит помойкой, но ей, кажется, было похуй, и её рука устремилась мне в штаны. Несмотря на всю отвратность моего состояния, у меня встал. С похмелья всегда хочется трахаться, жадно и беспощадно, вероятно потому что твой организм думает, что скоро умрёт и отчаянно желает размножиться – выполнить свою основную функцию. Я воспрял духом, так же как и мой член, и повалил кролика прямо в лужу собственной блевотины.

Мы совокуплялись как звери, как те, кем мы были всегда, лишь ненадолго претворяясь людьми. Несмотря на весь запал меня надолго не хватило. Я кончил всё на то же многострадальное покрывало.

Потом мы лежали, глядя в потолок, за окном мелькали огни центра. Всё было почти романтично.

– Я сегодня у Германа отсосала, – сказала Кролик.

– Бывает, – ответил я, перебирая рукой её волосы.

Всё было так похоже на любовь.

***

Диалоги пробиваются сквозь сон, голоса с кухни. Они скрипят и воют, щекочут стены. В голове играет песня Кэта Стивенсона про дикий мир. Я слышу как слышат летучие мыши.

– Я люблю тебя… – говорит немного надрывный женский голос. – … но как Бога.

– Тогда ты можешь считать минет святым причастием.

Я иду на кухню попить воды, держась за стены. На прожженным окурками диване лежал Герман. На нём расстёгнутая рубашка и тёмные очки, несмотря на полумрак комнаты и глубокую ночь. Возле него на коленях сидят Кролик и Мария, все увлечённо слушают.

–… Я могу не слушать ваше демо, чтобы сказать, что всё плохо. Точно так же я не советую никому слушать мой альбом. Я уверен? Я нихуя ни в чём не уверен. Большинство музыкантов вокруг не творцы, а дрочилы.

Он потянулся за бокалом вина, словно специально проливая его на грудь. Кролик покорно слизывает с его кожи тёмные капли. Словно не замечая этого, он продолжает:

– Я могу назвать себя хорошим дрочилой. Но способен ли я сочинить что-то стоящее?

Я подумал, что если бабы начнут его хвалить, он наверняка вспылит. Я бы тоже вспылил. Но он всё же промолчали. Герман уловил мой взгляд сквозь тёмные очки, в которых подрагивали огоньки свечей. Казалось, что это пламя пляшет в его глазах. Прости уж меня за эту хуёвую метафору, просто зрительно всё выглядело именно так.

– У нас последний концерт в Мск, – сказал он, обращаясь уже ко мне. – Гоу с нами?

Я промычал что-то невнятное. Не могу сказать, что мне это польстило, удивило скорее, если быть точным.

– Это не потому что ты такой пиздатый, – Герман прочитал мои мысли. Просто мы со всеми группами уже разосрались.

Я понял, Герман ненавидит всех, кто может составить ему конкуренцию. В его глазах я был таким лузером, что меня даже можно было не брать в расчёт.

– Что Макс думает на этот счёт? – спросила Мария. – Я пыталась поговорить с ним, но он молчит.

Герман едва заметно ухмыльнулся.

– Рискну предположить, что Масик не думает ничего. Он вообще не говорит с людьми, пока не убедится в том, что они на самом деле существуют. Я, Элис, Дани… всё остальное наваждение. А Призрак просто часть его прихода. Поэтому они и откисают вместе. Макс думает, что это Моррисон, и им хорошо вместе. Я даже не ревную, разве можно ревновать человека к его иллюзиям.