Текст книги "Французский палач"

Автор книги: Крис Хамфрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Глава 8. МЕСТЬ ЕРЕТИКА

Через два часа Жан встретился со своим клиентом – и обнаружил человека, совершенно не готового умереть. Но причины для этого оказались не вполне обычными.

– А! Ну да, палач…

Граф де Шинон едва взглянул на Жана, а потом указал на молодого человека, сидевшего напротив него:

– Граф де Вальме особо опасный противник в ройял. Прошу меня простить: я должен пристально за ним наблюдать. Понимаете?

Он сбросил карту, которую тут же торжествующе подхватил его соперник.

Жан внимательно посмотрел на де Шинона. Тому нет и восемнадцати, а из-за попытки отрастить бородку и усы он выглядит еще более юным. Черные волосы подстрижены не так коротко, как принято при дворе короля Франциска, – возможно, потому что они на редкость густые и блестящие. Бирюзовый берет расшит драгоценными камнями, страусовое перо, которое идет по всему краю, заканчивается золотым наконечником. Наряд на графе ослепительный, в стиле швейцарцев-наемников, который так охотно подхватила аристократия: черно-белый полосатый камзол из атласа, расшитый золотом. На рукавах из той же материи огромные пуфы, в разрезы которых продернута белая тафта. Поверх надет ярко-малиновый жилет, полки которого соединены только на талии, а на груди далеко расходятся, создавая желаемый эффект мощной грудной клетки. Ноги обтягивают чулки, ослепляющие контрастными цветами и причудливыми узорами. К счастью, плащ юнца из ярко-бирюзового шелка лежал рядом с ним на столе: если бы к костюму прибавить и его, то зрелище стало бы поистине невыносимым.

Разглядывая нового клиента, который был поглощен карточной игрой, Жан подумал:

«В нем не чувствуется никакого религиозного фанатизма, никакого отблеска скорого мученичества. Наверное, его еретичество связано с той привлекательностью, которую юные находят в бунте».

Однако в графе ощущалось что-то еще – в его раскрасневшемся от вина лице, в увлеченности игрой. Жан привык к браваде своих благородных клиентов, привык видеть, как отвергают самую мысль о смерти те, кто считает себя слишком молодым, слишком красивым и слишком влиятельным, чтобы умереть. Иногда такое настроение сохранялось до той минуты, как они опускались на колени перед самой казнью. Тем не менее прежде Жану всегда удавалось проникнуть даже за самую прочную маску и разглядеть под ней подлинный страх. А граф де Шинон был совершенно лишен этого страха!

Вот что смутило Жана. Он явился, чтобы произвести некую работу – не важно, дойдет ли до нее дело в действительности или нет. В любом случае необходимо выполнить определенный церемониал: задать вопросы, получить ответы.

Он молча ждал, пока на стол не бросили последнюю карту: взятка осталась за торжествующим Шиноном. Ликуя, он наконец повернулся к Жану, пока де Вальме, точь-в-точь похожий нарядом и прической на графа (только цвета костюма были посветлее, а борода погуще), развлекался, наблюдая за ними и тасуя колоду.

– Итак, мсье Палач, что нам следует обсудить?

– Я хотел ознакомить вас с церемонией.

Граф небрежно махнул рукой:

– Право, это лишнее. Я достаточно часто присутствовал при подобных событиях, чтобы знать, как они проходят. Я произношу мужественную речь, предаю себя Божьей воле, становлюсь на колени. Ты поднимаешь меч – вжик! – все кончено, и очередной предатель мертв. Что еще мне надо знать?

– Если милорд желает, чтобы ему завязали глаза…

– Нет.

– И надо что-то сделать с волосами милорда.

– О, не думаю. Флориан говорит: волосы – это самое привлекательное, что у меня есть!

Тут оба друга громко захохотали.

– Но клинок, милорд, он…

Снова взмах руки:

– Право, можешь об этом не беспокоиться. Все это будет сделано на эшафоте. Там мы и встретимся.

Не принимая скрытого приказа уйти, Жан задал еще один вопрос – несколько неловкий.

– Деньги? – протянул де Шинон. – Об этом тебе следует поговорить потом, с моим другом.

– Но по обычаю, милорд…

Тут граф рассердился:

– Мне нет дела до обычаев! Это – моя казнь, и я буду делать, что захочу. Ступай.

С этой казнью что-то обстояло не так. Граф не походил ни на одного из виденных Жаном мучеников веры. Однако взмах руки и легкая улыбка, адресованная его товарищу, отправили Жана прочь. Весь разговор не занял и минуты. Профессиональные чувства Жана были оскорблены. Как он сказал Хакону, ожидавшему его у дверей камеры, он все равно не собирался отрубать графу голову, если этого можно будет избежать.

– Но в нашем деле существуют некие правила, так ведь? Похоже, этот юный хвастун намерен нарушить каждое.

– Не знаю, как ты, – ответил Хакон, – а я считаю, что в последние годы уровень клиентов сильно понизился.

* * *

– Ну, что скажете?

Турскому епископу не слишком понравился вид монсиньора Джанкарло Чибо. Он не сочетался с той обстановкой, которую Марселю было приказано создать. Епископ предпочел бы, чтобы его высокопреосвященство все время находился с ним рядом на эшафоте; чтобы они выступили из дворца вместе, торжественно и пышно, и тем самым продемонстрировали всему свету высокий статус епископа. Однако когда такие люди, как Чибо, приняли некое решение, с ними не спорят.

– Вы уверены, что не желаете, чтобы мой портной его подбил? Например, кроличьим мехом? – предложил он.

– Кроличий мех? На сутане? – Архиепископ рассмеялся. – Думаю, это было бы слишком тяжким испытанием для наших друзей-доминиканцев. По-моему, они и так подозрительно относятся к моему желанию присоединиться к их процессии. И потом, – добавил он, поворачиваясь туда-сюда в простом коричневом мешковатом одеянии, – мне даже нравится прикосновение грубой шерсти к телу. Я ведь в этом долго не останусь. Вскоре я уже предстану в таком виде.

Он сбросил с плеч тяжелую сутану. На талии ее перетягивал простой пояс из веревки. При виде внезапно обнажившейся плоти епископ нервно улыбнулся, заметив, что на коже еще остались бледные следы порки, которую устроили архиепископу «кошечки», – розовая паутина царапин. Епископ вдруг усомнился: обладает ли он сам теми качествами, какие нужны архиепископу. Если бы не любовница и ее планы на жизнь в Орлеане…

– Так. – Джанкарло Чибо подошел к невысокому столику. – Какую плеть мне выбрать? Вчерашняя мне понравилась, но не будут ли кожаные полоски чересчур… официальны? Для монаха – простая веревка с узлами, не правда ли? Вот такая?

И он хватил епископа по спине. Даже сквозь толстый стихарь удар получился ощутимым. Тот испуганно отступил.

– Это весьма… э… А вы… м-м… действительно считаете, что людям следует видеть вас вот так… э-э… во плоти?

– О да! В этом весь смысл. Ну, почти весь, – заявил Чибо. – Сегодня мы предаем огню людей, которые, подобно Кальвину и Лютеру, утверждают, будто Рим – это только падение и разврат. Но мы-то знаем, как сильно заблуждаются эти люди! – Он снова поднял плеть, и епископ поспешно отступил еще дальше. – И если люди увидят меня таким – просто еще одним босым, страдающим священником, который к тому же является архиепископом Сиены… Это опровергнет клевету еретиков. А потом я на их глаза облачусь в мои одежды, чтобы наблюдать за казнью, стоя рядом с их собственным епископом. Вот тогда сложный характер учения Святой Церкви будет продемонстрирован самым наглядным образом. Вы – блеск, я – нищета. И когда все закончится – я снова становлюсь помазанником Божьим.

Единственным возражением, которое смог себе позволить епископ, был вздох. Неожиданно стремительно шагнув вперед, архиепископ снова хлестнул его плетью.

– И кроме того, – тут Чибо улыбнулся, – вы же хотите, чтобы мой визит завершился хорошо, не так ли?

Епископ мог только кивнуть, завороженный вкрадчивой речью итальянца. Он ощущал, как опухает тело в месте последнего удара. Ему даже показалось, что там пошла кровь. Ну, по крайней мере, одно хорошо: сегодня важный гость отбудет. Его немногословный телохранитель-немец настоял, чтобы они уехали сразу же после казни. Епископ не был уверен, что сможет долго выдерживать такое изобилие грехов.

Немец бесшумно вошел в комнату. Потирая плечо и заставляя себя улыбаться, епископ сказал:

– В таком случае я оставляю вас… э-э… готовиться.

Когда дверь за епископом закрылась, Чибо повернулся к Генриху:

– Ну? Что говорит мой друг епископ Анжерский?

Вошедший слуга принес вино и фрукты. Чибо поманил своего телохранителя, и Генрих наклонился, прошептав ответ ему на ухо.

– Правда? – улыбнулся Чибо. – Так много? Знаешь, мне определенно следует поговорить с папой. Похоже, мы берем с французской Церкви слишком маленькие налоги.

Он подошел к столу, и слуга с поклоном подал ему кубок вина. Чибо отпил немного и медленно провел пальцем по веревочной плети.

– Жаль, – пробормотал он. – Очень жаль.

* * *

Им отвели клетушку в задней части дворца. Там их ждала трапеза: черствый хлеб и немного дешевого вина. Епископ не позаботился об удобстве палача, но Жана вполне устраивало такое пренебрежение: у него появилась возможность отдохнуть, подумать и внести поправки в план, который с самого начала не внушал ему особого доверия. Сообщники воспользуются тем, что все будут наблюдать за казнью и кострами, и выкрадут архиепископа, а потом заставят его вернуть им руку.

Небольшое окошко выходило на задний двор епископского дворца. Открыв ставни, Жан просунул голову сквозь решетку и свистнул. Ему ответило знакомое карканье. Демон уселся на подоконник и тут же принялся чистить себе перышки. В следующую секунду под окном уже скорчился Фуггер.

– Все готово, Фуггер?

Немец перескакивал с ноги на ногу, странно приплясывая на месте.

– О да, о да: нас ждут самые лучшие лошади, каких можно было купить на мой выигрыш.

– Если все пройдет хорошо, ты услышишь с площади шум раньше, чем мы появимся. Будь готов.

– Буду готов, о, буду готов!

Фуггер исчез в проулке.

– Он не попадет в какую-нибудь дурацкую историю? – Хакон деловито точил лезвие своего топора.

Жан нервничал: в ближайшие часы предстояло сильно рисковать, план был слишком неопределенным, а тут еще приходится командовать двумя людьми.

– Может, тебе лучше пойти и подержать его за единственную руку? – огрызнулся он.

Хакон улыбнулся:

– Не думаю. Похоже, на площади будет веселее.

– Веселее? – Жан хмыкнул. – Странная у тебя привычка веселиться, дружище. У тебя больше шансов уйти с площади не живым, а мертвым.

Великан гулко расхохотался:

– Умереть в бою – для скандинава веселье! Славная смерть и быстрый переход в Валгаллу. Какая из этого выйдет история!

Жан снова хмыкнул и отвернулся, чтобы спрятать улыбку.

«Господи, помоги! – подумал он. – Мои последователи – язычники и безумцы. И звери», – добавил он, когда Фенрир присоединил к смеху хозяина свой лай.

Дверь распахнулась, и вошел Марсель. Он успел переодеться, волосы у него блестели от помады, бархатный камзол с разрезами светился синим и желтым.

– Дилетанты! – взвыл он. – Почему они не предоставляют действовать тем, кто в таких вещах разбирается?

– У мсье какие-то осложнения? – Хакон пододвинул взволнованному человечку стул.

– Осложнения? Да! Все было так чудесно! Архиепископ должен был выйти из дворца вместе с хозяином. Перед ними шествовали бы красивые мальчики и пели своими ангельскими голосками «Тебя, Бога, хвалим». В небо вздымается золотой крест, воздух полон благовоний. А теперь… – Марсель разрыдался было, но быстро взял себя в руки и добавил: – Теперь этот зануда решил присоединиться к процессии флагеллантов!

– Флагеллантов, мсье? – Жан подал Марселю вина. Тот сделал глоток и продолжил:

– Да, к флагеллантам! К монахам-доминиканцам. Их двадцать. Они выведут графа де Шинона и четырех еретиков из камер, на каждом шагу избивая себя плетьми. А теперь этот… этот Чибо к ним присоединился. Им предстоит появиться последними, а архиепископ пойдет в самом конце. Такое тщеславие! Такой… такой дилетант!

Утерев глаза, Марсель начал обговаривать церемониал выхода палачей. Он неохотно согласился на то, чтобы Хакон поднялся на эшафот в качестве подручного Жана, но пришел в ужас от их одежды: от их тусклых серых плащей, ничем не украшенных коричневых курток и жилетов, одноцветных панталон. Ему напомнили, что палачи всегда одеваются так, чтобы не привлекать к себе внимания. Но больше всего эконома раздосадовало то, что их будет сопровождать пес. Однако он прекратил возражения, когда челюсти Фенрира сомкнулись на руке, которой эконом взмахнул слишком близко, а потом осторожно ее стиснули.

Марсель провел их по узким коридорам к парадным воротам дворца. В распахнутые двери ворвалась какофония криков.

Наклонившись к Жану, Хакон прошептал:

– Нам не следует предупредить Фуггера об изменении церемониала?

– Нет, это плана не меняет. Ты же слышал, что сказал Марсель: архиепископ пойдет позади остальных бичующихся, так что мы его узнаем. Следует быть настороже и наблюдать еще за одним человеком: это высокий немец, похожий на священника. На лице у него длинный шрам. Кажется, он его телохранитель. Я знаю, что он опасен.

Хакон стиснул топорище. Ворота распахнулись, и собравшаяся на площади толпа возбужденно взревела. Скандинав сказал:

– В таком случае я предвкушаю встречу с ним.

* * *

А позади дворца Фуггер как раз повстречался с тем самым человеком, о котором они разговаривали.

Осматривая лошадей, он болтал с Демоном, и тут в конюшню вошел телохранитель архиепископа. Фуггер услышал, как высокий воин со шрамом на лице отдает приказания конюхам, – вернее, слышал голос, потому что вид говорящего лишил Фуггера способности понимать человеческую речь. Дело в том, что Фуггер встречал Генриха фон Золингена уже не в первый раз.

Его правая кисть запульсировала болью: странное ощущение, потому что кисть отсутствовала. Однако присутствовал тот человек, который последним держал ее. В голове у бывшего смотрителя виселицы тоже пульсировала боль – ослепительно-белая, слившаяся с пламенем факела, который держал конюх. Фуггер перенесся из конюшни в Туре в таверну в Баварии, на семь лет назад.

– …Фуггер? – воскликнул наемник с длинными светлыми волосами и раной, проходившей ото лба к подбородку. – Из этого семейства иудеев-ростовщиков, которые разоряют честных рыцарей?

– Не иудеев, сударь. Мы в Мюнстере следуем учению Лютера. А законом теперь разрешено давать деньги в долг – спасибо благосклонному императору.

Так смело ответил шестнадцатилетний Альбрехт Фуггер – и это было последней его смелой выходкой.

– Тем хуже для тебя. – Лицо, исполненное ненависти, придвинулось ближе. – Хватайте его!

Не имело значения, что кругом были люди. Не имело значения, что Альбрехт был молодым человеком из хорошей семьи и выполнял первое семейное поручение: ему доверили доставить деньги на оловянные копи на юге. Со стола смахнули тарелки и кружки с пивом, на столешницу бросили его тело – и охочие помощники навалились на него.

И опять это лицо. В свете пламени шрам был синевато-багровым, изо рта лились гадкие слова:

– Если бы ты попался мне на пустой дороге, ты уже был бы мертв. В этом тебе повезло. Но твои жадные руки разорили многих из нас. И никто здесь не откажет католику и баварцу в праве воздать тебе по заслугам.

Клинок сверкнул так ярко и опустился так стремительно, принеся с собой первую ослепительно-белую вспышку боли, затмившую весь мир. Когда Фуггер вернулся обратно в мир, у него не оказалось денег, слуг – и руки. А еще исчезла его прошлая жизнь – она была отсечена так же безвозвратно, как его кисть. Он не мог вернуться в Мюнстер калекой, с позором. Его отец Корнелиус не увидит изуродованного сына – он увидит только потерянное золото. И потянется к потолочной балке и снимет оттуда ореховый прут, который держит там для особых наказаний.

Нет – дорога теперь могла идти только прочь. И в конце концов ее странные повороты привели Альбрехта Фуггера на перекресток, к виселице в долине Луары.

Забившись в дальний угол стойла, прижав пульсирующую болью голову к пульсирующему болью запястью, Фуггер заплакал.

* * *

Толпа уже несколько часов ждала – и пила. И теперь, когда до нее долетели первые звуки хорала, она нахлынула на ряд гвардейцев, которые с пиками в руке отделяли пространство перед эшафотом. Так шторм врывается в гавань. Когда палачи поднимались по настилу, Жан сквозь прорези в своей кожаной маске увидел, что другие солдаты очистили проход через площадь от эшафота до входа в ратушу, и толпа раздвинулась, как Красное море перед Моисеем.

Дойдя до помоста, участники процессии расположились вокруг него. Жан с Хаконом заняли места по сторонам двух тронов, установленных в центре. Епископ встал перед одним из них, а на втором были разложены одеяния архиепископа и его митра. Позади него выстроились десять священников, перед каждым – мальчик-певчий. Их белые стихари служили выразительным фоном для ярко-красных епископских риз. Перед ними расположились трубачи в синих туниках, украшенных геральдическими лилиями и городским гербом – молотом и ключом. Они протрубили сигнал, который постепенно заставил толпу затихнуть.

В тишине двери ратуши медленно отворились, и барабан начал отбивать ровный ритм. Граф де Шинон не столько вышел, сколько лениво выплыл из своей тюрьмы. Его руки, как и подобало человеку его звания, не были связаны, и он приветственно помахал ими толпе. Он был похож скорее на полководца-победителя, нежели на человека, идущего на смерть. Его манеры, его молодость и красота магнетически подействовали на толпу. Солдатам оцепления нелегко было сдерживать ее своими пиками.

Легкими шагами граф поднялся на помост. Воздев руки, он попытался утихомирить толпу, чтобы произнести свои последние слова, но по знаку епископа солдаты оттащили его назад и заставили встать на колени спиной к толпе, которая забушевала еще сильнее, когда из тюрьмы вывели четырех еретиков-ткачей – этих привязали к столбам костра, приготовленного перед эшафотом.

Снова загудели трубы, и снова наступила почти полная тишина. А потом из темноты епископского дворца донеслись отчетливые звуки – резкие щелчки и стоны наслаждения и боли. Появились люди: лица их были закрыты пеленами, торсы обнажены, сутаны завязаны на поясе. Приостановившись, они высоко подняли над головой тонкие веревочные плети с узлами, а потом резко и одновременно опустили их себе на плечи. Щелчок плети, впивающейся в тело, заставил зрителей поежиться. Двадцать монахов-доминиканцев шли вперед группой, а еще одна фигура со скрытым лицом чуть от них приотстала. С каждым шагом и каждым ударом они произносили покаянную формулу: «Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa».

Они бичевали себя на крестном пути, который создали им солдаты. Неуверенная божба и пьяный смех, которые встретили их появление, стихли – и теперь над толпой звучали только заунывные возгласы и щелчки плетей, впивающихся в тело.

Ритмичные удары, монотонные голоса, барабанный ритм… Жан почувствовал, что его снова затягивает знакомый ритуал. Его руки начали судорожно сжиматься и разжиматься на рукояти меча, мысли сосредоточились на ударе, который вскоре будет нанесен.

«Нет! – гневно сказал он себе. – Я в этом не участвую. Я здесь ради Анны Болейн».

Он повторял ее имя, словно заклинание. Но на новом эшафоте воспоминание о предыдущей казни стало казаться сном, и голос у него в голове начал затихать. Не было никакой клятвы, не было шестипалой руки, не было мгновения, когда открылась дверь и перед Жаном предстала его потерянная любовь. Существовали только сегодняшний ритуал смерти и та роль, которую он в нем играет. Жан смотрел на коленопреклоненного человека. Меч палача был готов к идеальному удару.

Приблизившись к эшафоту, доминиканцы открыли лица и выстроились возле вязанок хвороста, окружавших четыре столба. Каждый зажег факел от установленных рядом жаровен. Все – кроме последнего, который остался с закрытым лицом. Этот остановился у ступеней эшафота, поливая их своей кровью. Снова протрубили трубы, и епископ выступил вперед, широко разведя руки в благословляющем жесте.

– Братья во Христе! – крикнул он. – Мы приветствуем поданный вами пример истинной веры и жертвенности. Он как маяк светит тем, кто готов обвинить единственную истинную Церковь в греховности и упадке. И смотрите же, смотрите, чада мои: даже князь веры готов взять на себя страдания Господа нашего!

Жан стиснул Хакону руку.

– Это он, – прошипел он, не разжимая зубов. – Наконец-то я увижу моего врага!

При последних словах епископа окровавленный человек поднял руки к своему покрывалу. А когда снял его и заговорил, то в его голосе слышалось изумление:

– Я польщен таким именованием, милорд епископ, но я всего лишь аббат доминиканцев.

Епископ Турский воззрился на него. Рот у него беззвучно открывался и закрывался, он напоминал рыбу, которую только что вытащили на берег пруда. Жан шатнулся вперед, стискивая меч и ножны. В потрясенной тишине, наступившей после выступления аббата, Жан ясно расслышал шепот Хакона:

– Посмотри туда. Туда! В центр, где встречаются ряды солдат.

Все еще не опомнившись, Жан повернулся в ту сторону, куда указывал палец скандинава. Сразу за строем солдат, прямо перед эшафотом, собралась группа примерно из двадцати человек. Они скрывались под широкополыми шляпами и плащами. На глазах у Жана и Хакона каждый спрятал руку под плащ.

Один из них поднял голову. На мгновение Жан встретился с ним взглядом – и узнал товарища графа де Шинона, графа де Вальме.

Взрыв сотряс ратушу, и из окон с мелкими переплетами в вечерний воздух вырвался мощный столб дыма. Все невольно пригнулись, и Жан услышал громкую команду: «Пора!» Каждый человек в плаще достал кинжал и ударил солдата, стоявшего перед ним.

Сразу же вслед за тем началось смятение. Задние ряды зевак рванулись прочь от взрыва и пламени, а те, кто находились у эшафота и видели гибель солдат, попытались броситься в противоположную сторону. Две волны удирающих столкнулись на полпути, и солдат смяло толпой. Те, кто оказались сбоку, устремились в боковые переулки, которые почти сразу же оказались забитыми, отчего единственным свободным для бегства путем осталось пространство перед эшафотом. Будущие мученики за свою веру были захлестнуты народом – людской поток унес их прямо вместе со столбами.

Только люди в плащах точно знали, куда им следует направляться. Они перешагнули через бьющиеся тела солдат и подбежали к ступеням эшафота.

Епископ наконец обрел дар речи:

– Граф! Еретики явились, чтобы освободить пленника! Хватайте его!

Приказ был адресован Жану и Хакону. Оба не имели намерения его выполнять: этот конфликт их не касался. Однако освободители графа об этом не знали, потому что де Шинон все еще стоял на коленях позади палачей. А в руках его друзей теперь были уже не только кинжалы, но и мечи.

* * *

Фуггер, оказавшийся в плену жутких воспоминаний, опомнился только тогда, когда раздался оглушительный взрыв. Кони заржали и натянули привязи. Успокаивая их, Фуггер немного успокоился и сам. Он настолько ушел обратно в отбросы под виселицей, погрузившись в их привычную безопасность, что ему не хотелось снова возвращаться в реальность.

Человек, ставший причиной его падения, вышел из конюшни: Фуггер слышал, как он нетерпеливо расхаживает перед ней. Через несколько минут после взрыва он снова вернулся, на этот раз не один.

И Фуггеру снова показалось, что он по-настоящему вернулся в прошлое и надежно прячется в виселичных отбросах, потому что именно там, в смердящей куче, он впервые услышал тот обольстительный голос, что зазвучал совсем близко.

– Я не мог устоять перед искушением – очень уж хотелось увидеть лицо епископа, – говорил Джанкарло Чибо. – Похоже, он был потрясен куда сильнее, чем я предполагал. Кони готовы?

– Здесь, милорд. – Генрих отвязал архиепископского жеребца. – И ваше дорожное платье. Но остальное наше имущество – оно во дворце.

– Придется его оставить. Надо выбраться за городские ворота, пока их не закрыли. Этот город заражен ересью куда сильнее, чем мы думали. Об этом мне тоже придется поговорить с папой. Я сменю свой доминиканский наряд на дороге в Тулон.

Фуггер смотрел, как двое мужчин садятся верхом. Он еще глубже закопался в солому.

– Но хотя бы золото епископа Анжерского ты взял? – осведомился Чибо.

– Оно здесь, милорд, в моих седельных сумках.

– И что еще важнее – где рука ведьмы?

– В вашей седельной сумке, милорд. Как всегда.

Фуггер услышал, как ладонь хлопает по коже.

– Хорошо, – проговорил тот же благозвучный голос. – Тогда поехали.

Кованые копыта коней простучали по булыжникам, но этот звук быстро потонул в воплях, треске горящего дерева и звоне оружия, которые доносились с площади. Фуггер понял, что там сражаются и умирают люди.

* * *

Меч Жана оставался в ножнах, так что два первых удара, направленных против него, отразил своим топором Хакон. А потом, отшвырнув ножны, Жан резко поднял клинок и отразил удар, угрожавший незащищенному боку Хакана. Затем он подбросил меч высоко вверх, так что возвратным движением его клинок плашмя упал на голову нападающего. Тот замахал руками и с криком упал на спину, преградив путь еще пятерым освободителям де Шинона.

– Это не наша битва, скандинав! Наша добыча улизнула, – крикнул Жан.

– Скажи это им! – Хакон махнул в сторону вооруженных людей, которые уже перепрыгивали через своего упавшего товарища.

Для споров времени не осталось. Пятеро попытались их убить – и трое из них погибли. Двоих оттащили назад их друзья, которые наконец добрались до графа де Шинона. Как только он оказался среди друзей, его белая рубашка скрылась под плащом, а голова – под шляпой. Прочие люди графа расчистили дорогу от эшафота, решительно расталкивая мятущихся зевак.

Переулок, уводивший с площади, имел ширину одной повозки. Он был вонючим и скользким: по его середине про ходила сточная канава, а у стен громоздились кучи отбросов. Множество народа убегали от побоища вместе с Жаном и Хаконом, мешая пройти, так что до конюшни, где была назначена встреча, они добирались довольно долго.

– Фуггер! – Жан открыл двери ударом своего меча. – Ты здесь?

Первым появился Демон: он вынырнул из вороха соломы, в которой спрятался Фуггер. Следом вылез и хозяин птицы. Он был бледнее обычного, а глаза бегали так, словно хотели покинуть его голову.

– Что с тобой, Фуггер? У тебя такой вид, будто ты встретился с демоном.

У него все еще стучали зубы, но говорить он смог:

– Я видел, о, я видел! Того, кого не думал встретить снова. И слышал еще одного, хотя голос у него, как у падшего ангела.

– У нас нет на это времени, Фуггер! – огрызнулся Жан. – Архиепископ уехал.

– Да… уехал. Он только что выехал отсюда. Он…

– Тогда за ним! Нет! Больше никаких слов! Мы сможем поговорить, когда окажемся за городом. Скоро закроют ворота, чтобы попытаться не выпустить графа и его сторонников.

Они проехали в оставшиеся без охраны ворота: солдат вызвали тушить огонь и успокаивать буйную толпу. На холме за стенами они остановились, чтобы посовещаться.

– Даже если бы мы знали, куда они направляются, разве можно угнаться за ними на таких лошадях?

Хакон задал свой вопрос, сидя на спине самой рослой из лошадок, – и при этом его ноги почти касались земли. Эти животные с большими животами и прогнутыми хребтами хорошо подходили для крестьянских работ, но им не угнаться было за породистыми конями.

– Мы же знаем, куда они поехали! – Фуггер дышал уже спокойнее, однако глаза у него продолжали метаться. – Я слышал, как он это сказал. В Тулон.

– В Тулон? – Жан устремил взгляд в темноту. – Значит, им нужно в гавань, чтобы уплыть обратно в Италию, так?

– А до Тулона далеко? – спросил Хакон.

– Трое суток и еще один день, если ехать по главной дороге. Впрочем, – тут Жан улыбнулся, – до Тулона человек, знакомый с этими местами, может добираться и по-другому. Пусть эти лошади идут не быстро, но зато они выведены специально для холмистых троп.

Они снова поехали. Жан – первым, за ним Фуггер, который с трудом справлялся с самой спокойной из лошадок; Хакон завершал процессию. Фенрир бежал рядом с его стременем. Они немного продвинулись на юг по главной дороге, а потом Жан свернул на тропу, которую едва можно было различить при слабом свете луны. Тропа извивалась, уводя путников в холмы. Поднимаясь по склону, они услышали шум, доносящийся из города. Оглянувшись, они смогли увидеть, что начавшийся на площади пожар распространился оттуда дальше и теперь пожирал большой клубок узких улочек.

– Смотри, Демон! – прошептал Фуггер ворону, устроившемуся у него на плече. – Они все-таки получили свое очищающее пламя!

Спустя несколько минут тропа стала шире, так что по ней уже могла бы проехать крестьянская повозка. Хакон погнал свою лошадку вперед и поравнялся с французом.

– Не пора ли напомнить тебе о твоем обещании? – спросил он.

Жан мрачно указал на лежащую перед ними дорогу:

– А ты считаешь, что я думаю о чем-то другом?

– Не о том, которое ты дал твоей даме, – ухмыльнулся Хакон. – А о том, которое ты дал мне.

– И что это было за обещание?

– Что если я докажу, что я достоин, ты почтишь меня рассказом о своем приключении. Я ведь выполнил свою сторону уговора, не так ли?

Теперь уже улыбнулся и Жан:

– Полагаю, ты уберег меня от смерти. Еретик зарубил бы меня, если бы не ты. Но тебе действительно хочется услышать этот рассказ сейчас, во время долгого ночного пути?

– Не могу себе представить более удобного случая. А кроме того, я обдумал обстоятельства нашего короткого знакомства и пришел к выводу, что находиться рядом с тобой опасно. Подозреваю, ты замыслил для нас новые трудности. Так что другого случая может и не представиться.

Жан рассмеялся. Он смеялся второй раз за день, и оба раза причиной тому был его новый спутник. Лошади найдут в темноте дорогу лучше, чем люди, так что поводья можно отпустить. Он поудобнее устроился в седле и во второй раз рассказал историю своего обещания Анне Болейн.