Текст книги "Список"

Автор книги: Крис Картер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Скалли сдержалась. Только помедлила мгновение, тщательно подбирая слова, и очень спокойно спросила:

– Вы верите в утверждения Нича Мэнли?

– Мистера Мэнли звали Наполеон, – весело оскалившись, сказал Сперанза. – Ничем он был только для друзей. Вы подруга мистера Мэнли?

Скалли уселась поудобнее. Разговор, похоже, обещал быть долгим.

– Казненный на электрическом стуле за двойное убийство преступник по кличке Нич, – отчетливо произнесла Скалли, – согласно показаниям многих свидетелей несколько раз высказывался в том смысле, что обрел бессмертие и намерен вернуться после казни и отомстить кому-то. Согласно показаниям тех же свидетелей, вы поддерживали с преступником по кличке Нич приятельские отношения. Насколько убедительными и обоснованными вам, как приятелю преступника по кличке Нич, казались эти странные заявления преступника по кличке Нич?

Сперанза облизнул лиловые губы. Стрельнул глазами по сторонам, снова облизнулся. Встряхнул своим комом проволок. И, видно, так и не нашел, к чему придраться. А может, просто понял, что доводить Скалли дальше не стоит – может оказаться себе дороже.

«Сейчас начнет доставать меня как-нибудь иначе», – подумала Скалли.

Похоже, она оказалась права. Во всяком случае, мгновением позже она уже решила, что попала в точку. То, что начал говорить Сперанза, можно было расценить только так.

– Вопрос не в том, вернется ли Нич, – сказал он и принялся раскачиваться на стуле. – Вопрос в том, когда и как он вернется.

– Сперанза, что вы хотите сказать? – спокойно спросила Скалли, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном и повседневном, вроде сбыта наркотиков или скупке краденого. – Вы верите, что охранника Хоупа убил с того света Нич?

– А как иначе вы объясните смерть этого пидора? – вопросом на вопрос ответил не теряющийся Сперанза.

– Очень просто. Охранник совершил какую-то оплошность, а кто-то из заключенных ею воспользовался.

Вы на что это намекаете? – насторожился Сперанза и на миг перестал раскачиваться. – Вы не вздумайте на меня это повесить! Не получится! Я свои права знаю!

– Я ни на что не намекаю. Я просто ответила на ваш вопрос.

– Чепуха. Здесь не делают оплошностей. Нам носу не дают высунуть за решетку!

– Думаю, при наличии желания и упорства здесь можно многого добиться.

– Разумеется. У нас тут свой мир, и вам его все равно не понять. Но для того чтобы попасть из камеры в коридор или тем более в другую камеру, усилий даже всех зэков Ист-Пойнта не хватит. Тут понадобится помощь кого-то из охраны.

– Ну, значит, помог кто-то из охраны, – притворяясь равнодушной, уронила Скалли, а сама чуть не запрыгала на одной ножке от радости: Сперанза с ходу, сам того не ведая, подтвердил ее подозрения.

– А тогда при чем тут мы? – сказал Сперанза. – Охранникам, чтобы замочить одного из своих, помощь зэков не нужна. У них свои дела между собой. Вот среди них и ищите.

В логике поганцу трудно было отказать.

– Тем более, – сморщившись, добавил Сперанза, – в последние дни нас вообще гнобят как никогда. Шагу не сделать…

– Почему?

– Потому что все боятся того, во что стараются не верить.

– Что Нич вернулся?

– Конечно.

– Реинкарнация?

– Ну, мало ли каким ученым словом это можно обозвать… Он называл это переселением души.

– Но ведь это то же самое. А душа переселяется лишь в новорожденного… в тело, родившееся уже после смерти предыдущего тела. Вряд ли новорожденный мог появиться здесь, в тюрьме, и к тому же убить сильного мужчину.

– Кто вам сказал, что именно так это происходит?

– Ну… – Скалли почувствовала, что Сперанза все-таки заставил ее растеряться. – Все мировые религии, где упоминается о переселении душ…

– Нич сам был Богом, и он сам создал свою религию, – с превосходством отмахнулся Сперанза.

– Ах, вот как… – Скалли иронически улыбнулась.

– Не верите? Да вы спросите кого хотите. Этот человек был электричеством. Сам был электричеством, какой уж там стул! Он был сгустком энергии! Энергии в чистом виде!

«Он восхищается Ничем совершенно искренне», – подумала Скалли.

«Он из тех, для кого преступник всегда выглядит бодрее и энергичнее порядочного человека», – подумал Молдер.

Лязгнув, отворилась железная дверь, и в помещение вошел Бакли.

– Еще не наговорились? – спросил он.

– Как вам сказать… – ответил Молдер.

– Пожалуй, пока все, – ответила Скалли и встала из-за стола, – Но, знаете… Я хотела бы осмотреть камеру, в которой был убит Хоуп.

– Это можно устроить, – нехотя сказал Бакли и, приоткрыв дверь в коридор, зычно позвал: – Фармер!

Через несколько мгновений в комнату, явно не торопясь, вошел усатый охранник средних лет.

– Фармер, проводите леди в бывшую камеру Нича, – с едва уловимым оттенком иронии сказал Бакли. – Этого можно обратно? – он, указав на Сперанзу, вопросительно глянул Молдеру в глаза.

– У меня будет еще один вопрос, если позволите, – сказал Молдер.

– Да ради Бога, – пожал плечами Бакли, – Фармер в вашем распоряжении, мисс Скалли.

Скалли было очень любопытно, о чем вдруг захотел спросить Сперанзу ее столь долго отмалчивавшийся напарник. Но задержаться не позволяла гордость – она ведь уже заявила, что закончила допрос и хочет осмотреть камеру. Она лишь постаралась задержаться в дверях. То, что она услышала, ее разочаровало.

– Нич в своей речи перед казнью действительно поставил себе срок в сорок дней? Как вы думаете, почему именно сорок?

Ответа придурковатого и хитрого Сперанзы она не стала слушать. Вопрос был так себе, небогатый. И ответ уж никак не мог стать информативнее.

На сей раз путь оказался недалеким – всего-то полтора изгиба тускло освещенного, тающего в сумраке коридора. Но Скалли и он показался долгим. Такой тоской веяло от этих стен… Смертной тоской. Вязким, загустевшим от времени настоем тоски. «Как они тут живут», – подумала она о заключенных. Потом она кинула почти робкий взгляд на жесткое лицо Фармера, на его отчаянные усы. «Как они тут работают», – подумала она об охранниках.

Второе, пожалуй, было удивительнее первого.

– Фармер, скажите… вы знали Нича Мэнли?

– В определенном смысле, – чуть усмехнулся охранник. – Мы жили по разные стороны железок.

– Понимаю… Скажите, каким он был?

– Болтливым. Порой от него тошно делалось. Своими проповедями он мог довести до белого каления.

– Какими проповедями?

– Видите ли, мэм, тюрьма – место особое. Тут того гляди свихнешься. Человеку, очень влюбленному в собственную персону, лучше бы сразу оказываться на стуле, такое мое мнение. Нич свихнулся.

– И в чем это выразилось?

– Он решил, что стал Богом. Он уверовал в то, что та лапша, которую он всем тут пытался вешать на уши… надерганная то из Библии, то из Корана, то еще откуда-то… и впрямь истина, а он – ее пророк. Знаете, мэм, даже когда приличный человек на воле возомнит о себе такое, он делается довольно противным. А уж когда в Боги лезет сидящий в камере смертников поганый ниг… прошу прощения, мэм. Поганый убийца…

– Понятно, – Скалли поджала губы. С Фармером все было ясно: он оказался расистом, и на его объективность не стоило рассчитывать. Но несколько вещей все же следовало прояснить, – Как вы, профессионал, изнутри знающий здешнюю жизнь до тонкостей, думаете: кто мог убить Хоупа?

– Понятия не имею, – невозмутимо ответил Фармер, – Думаю, не Нич.

– Вы не боитесь?

Фармер чуть пожал плечами.

– Я стараюсь быть постоянно настороже…

– Вы не обращали внимания, – задала Скалли главный свой вопрос, – с кем из охранников у Нича Мэнли были наиболее теплые отношения?

– Теплые… – с непонятной интонацией повторил Фармер и чуть усмехнулся в усы. – Как вам сказать. В прошлом году Нич с корешами попробовал было устроить в столовке бунт. Обошлось без стрельбы… хотя этот самозваный Бог сделал все, чтобы подставить всю сотню обедавших в тот момент зэков под наши пули. Обычная провокация. Уверен, что дойди до крови – уже через полчаса тут были бы телекамеры десятка каналов и долгие вопли о нарушении прав заключенных.

«Понятно, как он относится к правам заключенных, – гадливо и презрительно подумала Скалли – и тут же вспомнила, что и ей самой, прежде чем начинать разговор со Сперанзой, захотелось дать ему оплеуху, чтобы нагличал поменьше. – Я ничем не лучше Фармера, – подумала Скалли с ужасом, но тут же нашлась: – Но ведь я только подумала, и все».

– Я Нича тогда довольно изрядно помял… После этого у нас установились особенно теплые отношения, – договорил Фармер и остановился, – Вот здесь, мэм.

В руке его блеснули серым тупым бликом ключи. Несколько мгновений сосредоточенного железного перезвона – и открылась решетчатая дверь. Смертник весь должен был быть на обозрении, как на ладони у находящейся в коридоре охраны – потому у этих камер не предусматривалось настоящих дверей; вместо одной из стен в камере была решетка, подвижная часть которой и являлась дверью. «Круглые сутки на выставке, – подумала Скалли с содроганием. – В любой момент…

Как они тут живут – и те и другие… по обе стороны от решетки?»

Это было непостижимо. Казалось, за сутки такой жизни и преступники, и их стражи должны свихнуться от одного только отвращения.

Зачем-то она вошла внутрь. Камеру можно было с тем же успехом осмотреть и снаружи; сквозь решетку она просматривалась, как то и было задумано, вся – но раз уж просила… раз уж пришла…

Зачем-то она провела ладонью по шероховатой цементной стене. Стена была холодная. Просто ледяная.

– Фармер! – глухо, как из подземелья, донеслось издалека. Усатый стражник беспокойно шевельнулся.

– Меня зовет директор, мэм, – сказал он. – Простите, я на минуту вас покину. Подождите… не бродите тут, хорошо?

– Я не боюсь, – небрежно бросила Скалли через плечо. Фармер вздохнул, покачал головой и отправился на зов.

Его неторопливые шаги удалились, и стало тихо.

Глухо.

Как в могиле.

И пахло, как в могиле.

А на подушке темнели пятна. Скалли провела ладонью по подушке. К горлу ее подкатывала тошнота. Наверное, Хоупа и впрямь задушили подушкой. И вот это место было как раз напротив его рта.

Скалли не могла больше оставаться в камере. Ей казалось, решетка сейчас сама собой захлопнется вдруг, отгораживая ее от мира, и она останется тут навсегда. Навсегда.

Навсегда.

Хорошо, что никто не видел, как она выскочила из камеры и остановилась, дыша так, будто за ней гнались в лесу, а она удирала по крайней мере с полмили, перепрыгивая через канавы и ямы, спотыкаясь о коряги…

В коридоре ей стало лучше. Она даже прошла, успокаивая дыхание и нервы, чуть дальше по этой нескончаемой тоскливой норе, пронизавшей каменную толщу… Но там оказался поворот, за поворотом – темнота, и в темноте наверняка кто-то был. Кто-то ждал. Наверняка. Быть может, это был мертвый Нич. Скалли, опять занервничав, повернулась, чтобы пойти обратно.

И в этот момент кто-то сзади зажал ей рот крепкой и шершавой, как дерево, ладонью.

Как она сумела устоять и даже не потерять сознания от ужаса – она и сама не могла понять потом. У нее даже не подкосились ноги. Даже сердце, остановившись на миг, почему-то не лопнуло. Впрочем, вероятно, просто не успело – кошмар был очень коротким, он не продлился и полусекунды, потому что тут же над плечом Скалли раздался шепот:

– Я вас не трону. Я хочу просто поговорить. Но так, чтобы никто не знал, не видел и не слышал, понимаете? Я знаю, кого собирается убить Нич. То есть… Я знаю, что есть список. Список из пяти человек, и имена тех, кто в списке, знает заключенный по имени Рок.

Зажмурившаяся Скалли почувствовала, что ладонь ушла с ее лица. Едва переводя дыхание, она обернулась.

В темноте и впрямь стоял Нич.

Нет, конечно. Это был рослый, мощный афро в форме охранника. Лишь его лицо, насколько Скалли могла судить, чем-то напоминало лицо Нича Мэнли, виденное ею на слайде, который показал ей Молдер утром.

– Кто вы такой? – выдохнула Скалли. Сердце готово было, казалось, выпрыгнуть и поскакать, как мячик, по цементному полу коридора… подальше, подальше отсюда, к солнцу, к шуму улиц… к нормальному миру…

– Меня зовут Пармелли. Винсент Пармелли, – едва слышно прошептал огромный афро. – Я хочу вам помочь.

Из-за поворота послышались неторопливые шаги Фармера.

– Агент Скалли! – немного встревоженно крикнул он, видимо, не найдя Скалли там, где оставил. Пармелли, глядя Скалли в лицо, еще попятился и вновь совсем пропал в темноте. Скалли, поправляя прическу и стараясь выровнять дыхание, двинулась навстречу Фармеру.

– Я просто пошла посмотреть, что тут кругом, – неубедительно произнесла она, выходя усатому расисту навстречу.

Тот покачал головой.

– Не годится женщине одной бродить в таких местах, – проговорил он. – Не годится… Идемте, ваш напарник там закончил со Сперанзой.

– Да. Пора. Нам пора! – она почти побежала по коридору.

Это же самое она сказала Молдеру, едва войдя.

– Пойдем, – сказала она, – пора. Я готова уходить.

– Скалли, – немного удивленно, а может, даже немного встревоженно сказал он. – Я хотел еще сходить в тюремную библиотеку… Все книги Нича Мэнли теперь переправили туда, говорят, их было немало, – он улыбнулся. Скалли тряс мелкий озноб. – Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, кто ты… Скалли, – он наконец-то почуял неладное. – Что с тобой? Ты буквально дрожишь…

– Нет. Нет, со мной ничего. Просто я готова уходить. Уже вечер, Молдер, не ночевать же нам в тюрьме. Осмотрим книги завтра. Идем. Я готова уходить.

– Идем, – согласился Молдер, пристально глядя ей в лицо. – Действительно, до завтра не так уж много осталось. Вернемся сюда часов в десять…

Перед тем как они, наскоро поужинав в ресторане отеля (оба уже валились ног), разбрелись по номерам, Молдер вдруг замер на полушаге и тихо, даже как-то застенчиво спросил: «Скалли, тебе не кажется, что здесь как-то очень много мух?». «Дались тебе эти мухи!» – в сердцах ответила Скалли и решительно нырнула в свою дверь.

Впрочем, ей самой всю ночь снились шевелящиеся горы личинок, почти до потолка заполнивших какие-то узкие, душные, пропитанные тоской коридоры. Во сне она почему-то была уверена, что это – жизнь, что это и есть – жизнь… и по ней надо идти, поворот за поворотом, решетка за решеткой.

И, шагая сквозь рыхлые толщи, очень не хотелось испачкаться о копошащуюся нечисть.

Они вернулись в тюрьму Ист-Пойнт на полтора часа раньше, чем рассчитывали. Потому что в три минуты шестого наряд заключенных, выделенный для окончательной отделки одного из недавно претерпевших косметический ремонт коридоров, в пустой банке из-под краски обнаружил отрезанную голову охранника Фармера.

Директор Бакли встретил агентов у ворот. У него запали глаза, лицо было сизым, будто с прошлого лета не видело солнца, хотя здесь, вне стен исправительного заведения – о, это слово! это магическое, так сладко ставящее все с ног на голову слово penitentiary! – кипело сиянием южное утро, и горячий голубой ветер бодро встряхивал яркие кроны развеселых пальм.

– Тоже ничего еще толком не знаю, – сразу сказал он, предвосхищая вопросы. – Мне позвонили и сообщили… только сам факт обнаружения. Идемте в амбулаторию.

Коридор.

Потом еще один.

Врач совсем не походил на тюремного – молодой, щеголеватый, с аккуратно и даже не без изысканности подстриженной каштановой бородкой. Очень уверенный в себе. И совершенно невозмутимый. Впрочем, он же не был ни заключенным, ни охранником, он не проводил здесь основную часть жизни. Основную часть жизни он проводил не здесь.

От него тонко, едва уловимо пахло приличным лосьоном.

– Тело до сих пор не найдено, – весьма академично и, как показалось Скалли, слегка любуясь собой, рассказывал врач. – Это, конечно, сильно затрудняет установление причин смерти.

Его самообладание не показалось Скалли достойным уважения; оно напоминало скорее полное окостенение чувств. Сама она была на грани шока. Шедший рядом с нею Молдер выглядел, пожалуй, не лучше директора тюрьмы Сэма Бакли, державшегося сначала на шаг позади, а потом вообще покинувшего их по своим делам (вероятно, особенно неотложным в сложившейся обстановке).

– Но у вас есть какие-то соображения после предварительного осмотра?

– Да. Разумеется.

– И что же это за соображения?

Врач изящным движением тронул прозрачный пластиковый пакет, в который была запечатана голова. Черты лица как-то оплыли, размазались. Скалли с трудом узнала бы человека, который был так любезен с нею вчера. «Не годится женщине одной бродить в таких местах»…

А мужчине?

Никому не годится.

– Голова была отделена от туловища точно по линии под нижней челюстью несколькими ударами мастерком, – сообщил врач. – Однако к этому моменту потерпевший был уже мертв. Скорее всего, он был задушен. Может быть, утонул. Но это менее вероятно – где бы ему, собственно, тонуть? Удары были очень сильные, рубящие. Как топором. Но иных черепных травм я не обнаружил. Хотите, я открою пакет?

– Нет, я вполне полагаюсь на ваши слова, доктор, – с трудом выговорила Скалли.

– Скажите, мистер…

– Твичет. Реджинальд Твичет, к вашим услугам.

– Скажите, мистер Твичет, – проговорил Молдер. – Я видел вчера этого человека. И я, к сожалению, видел довольно много трупов. Его лицо очень изменилось, насколько я могу судить сквозь пластик… Опухло, расплылось… В чем дело?

«Значит, мне не мерещится», – с облегчением подумала Скалли и покосилась на Молдера почти благодарно.

– Видите ли, – доктор Твичет лекторски повел рукой, – подкожный слой потерпевшего буквально нашпигован личинками мух. Когда голову нашли, с нее слетел такой рой… и столько ползало в банке… Что с вами?

– Нет, ничего, – выдавила побелевшая Скалли. «Не хватало еще, чтоб этот хлыщ решил, будто я вот-вот хлопнусь в обморок», – подумала она, начиная злиться.

Злость помогла.

– Понятно, – сказал Молдер, будто бы и не очень удивившись.

Но честь Скалли была задета.

– Постойте, доктор, – сказала она тоже весьма академичным тоном. – Это все же как-то странно. Смерть наступила лишь несколько часов назад. Трудно определить точно сейчас, но вчера в шестом часу вечера я еще разговаривала с этим человеком. Такое быстрое развитие зародышей…

Доктор отрицательно покачал головой, и в этом промелькнул легкий оттенок снисходительности.

– Нет. Ничего тут нет странного, агент Скалли, – возразил он. – Наша Lucilia illustris, более известная как зеленая мясная муха, способна откладывать личинки буквально через пару минут после прекращения жизнедеятельности объекта кладки. И растут они, развиваются они очень быстро, особенно в теплой, влажной среде. И вдвойне – особенно в замкнутом объеме, таком, как банка из-под краски. Ничего не вижу выходящего из ряда вон.

– Вы так уверены?

– Абсолютно, – Твичет коротко улыбнулся. – У первой нашей жертвы, например, легкие были доверху полны личинками. А неповрежденной кожи почти не осталось. Да вы сами видели вчера.

Наступило неловкое молчание. Говорить было больше не о чем. Но давило какое-то необъяснимое чувство, будто вот сейчас, здесь, немедленно можно вдруг получить какую-то информацию, и она поможет понять, раскроет глаза, и все встанет на свои места. Вот, пока голова еще так близко… Не голова – улика!

Ничего нельзя было узнать от этой улики. Все, что можно было – Скалли узнала от нее вчера, пока улика еще жила, и улыбалась, и рассказывала все, что могла и чего не боялась рассказать.

– Идем, – решительно проговорил Молдер. – Спасибо, доктор.

Твичет снова коротко улыбнулся и с утрированным радушием проговорил:

– Заходите еще!

Скалли передернуло.

Это все-таки тюремный врач, поняла она.

В коридоре, оставшись с Молдером наедине, она тихо сказала:

– Есть еще человек, с которым нам надо побеседовать по душам.

– Эй, Рок, – проговорил директор Бакли, – привет. Тут с тобой хотят немножко поболтать два федеральных агента.

Крепкий молодой афро, обнаженный по пояс, в красных спортивных штанах и, к счастью, безо всяких выкрутас на голове, и потому где-то даже симпатичный (пять вооруженных ограблений за семь месяцев, два трупа), посмотрел на агентов недоверчиво.

– Что такое?

Скалли и Молдер переглянулись. В глазах напарницы Молдер прочитал упрек: «Долго отмалчиваешься, – говорил взгляд Скалли, – слишком уж долго». И Молдер, кивнув в ответ, вошел в камеру Рока первым.

– Я слышал, что у вас есть какие-то сведения относительно списка Нича, – негромко произнес Молдер.

Рок вздрогнул. Его глаза непроизвольно метнулись вправо-влево; направо была холодная цементная стена, и налево была холодная цементная стена. Рок облизнул губы.

– Я предпочел бы не говорить об этом здесь, – совсем тихо, едва ли не шепотом ответил он. – Не среди смертников.

Молдер оглянулся на Бакли. Тот кивнул и сделал Року приглашающий жест.

Сперанза, пребывавший в соседней камере, и впрямь все слышал. Стоило Року выйти в коридор, добрый соседушка вцепился в прутья решетки обеими руками, попытался встряхнуть ее, но лишь затряс комом черной проволоки на голове, и заорал:

– Рок, ты труп! Я тебе башку оторву и очищу ее, как луковицу! Я тебя пополам сломаю! Эй, федералы! Федики! Он вам все наврет! Тем дело и кончится! Больше слушайте этого скунса!

Рок нервно улыбался и молчал. Старался даже не оборачиваться, и они уже прошли было мимо – но последняя фраза, видно, его все-таки достала. Пробила. Рок остановился на мгновение, полуобернулся к Сперанзе и негромко, но очень отчетливо проговорил:

– А за скунса ответишь.

Сэм Бакли, доведя их до помещения для бесед, снова куда-то убежал. Это было неудивительно. В тюрьме творился бардак, что скрывать.

Рок вел себя куда пристойнее Сперанзы. «Видимо, – подумала Скалли, – редкостно раскованная манера поведения – отличительный признак насильников. Грабители и то нормальнее… человечнее как-то. Вот и в поведении они приятнее…» Потом она вспомнила про трупы Рока: хромой старик, полковник авиации в отставке, ветеран еще аж Кореи, сбивший в свое время целых два МИГа и чудом уцелевший месяцем спустя, когда, наоборот, МИГ сбил его; и молодая поэтесса-мулатка, только что опубликовавшая вторую свою книгу, которая сразу после ее смерти (вероятно, не только после, но и благодаря) стала бестселлером. Как раз на поэтессе Рок наследил и был взят буквально через пару дней. «Славный парень, что и говорить, – подумала Скалли. – Действительно на редкость приятный в поведении».

– Вы знаете про список? – спросил Молдер, глядя Року в глаза.

Тот выдержал его взгляд и ответил с расстановкой:

– Я знаю про список.

– Он действительно существует?

– Да, он действительно существует.

– Вы знаете, кто в нем?

– Я знаю, кто в нем.

– Откуда вам все это известно?

Рок не запнулся ни на мгновение. Ясно было, что он идет на сотрудничество максимально охотно. На большее трудно было рассчитывать.

– Нич говорил об этом через решетку Сперанзе как-то ночью. По-моему, в начале той недели. Мне не спалось,' я слышал.

– Значит, Сперанза тоже все это знает.

– Да. Но он ничего вам не скажет.

– Почему?

– Он не боится ничего сейчас… но будет бояться, если… если раскроет вам то, что доверил ему Нич.

– Понятно, – сказал Молдер, хотя понятно ему было в этом запутанном и перепутанном змеином клубке далеко не все. – Хорошо. Сколько в списке имен?

– Пять. Нич не солгал на стуле. Ровно пять.

– Значит, вы с самого начала знали, что Хоупа и Фармера убьют?

Рок покачал головой.

– Нет-нет, вы неверно ставите вопрос. Откуда мне было знать, что их и впрямь убьют? Я лишь знал, что их имена в списке. О том, что их убьют, знал лишь тот, кто решил и впрямь убивать всех перечисленных Ничем. Или же…

– Что или же?

Рок вздохнул. Облизнул губы. Сменил позу на стуле. Потом все-таки уронил:

– Или сам Нич.

– Так вы думаете, что Нич вернулся и выполняет то, что обещал перед казнью?

– Я не знаю, – в голосе Рока ощутилось напряжение. Он нервничал, это было несомненно. Только вот отчего? Он помолчал несколько мгновений, а потом, как бы для полной гарантии, почти повторил: – Откуда мне знать?

– Но вы знаете, кто еще в списке?

– Да. Я знаю, кто еще в списке.

– Кто?

Рок молчал, выразительно глядя Молдеру в лицо. Ошибиться в смысле этого взгляда было невозможно.

– Может быть, вы хотите со мною как-то договориться?

– Да, хочу.

– Говорите, я слушаю.

– Я хочу, чтобы меня перевели отсюда. Куда угодно.

Молдер откинулся на спинку стула. Некоторое время смотрел в лицо Року. Тот снова выдержал его взгляд. Какая повадка, – подумала Скалли, – внимательно наблюдая за этим грабителем и убийцей. – Сколько сдержанности, корректности, благородства… Просто-таки Робин Гуд.

Наших дней».

– Почему? – спросил Молдер. – Вы тоже в списке?

– Я ничего не скажу вам больше, пока мы не договоримся.

– А если вас откажутся перевести?

– Тогда наверняка еще трое умрут, и смерть их будет как гром средь ясного, неба.

А может… – Рок облизнул губы. – Может, и не только трое.

– Что вы хотите этим сказать? не выдержала Скалли.

Рок поднял взгляд на нее.

– Тому, кто начал убивать, потом трудно остановиться. Поверьте, я это знаю лучше вас, честно сказал он. – Сначала пять… самых ненавистных… а потом, если сошло с рук, – глядишь, и еще пятнадцать…

– Понятно, – сказал Молдер.

«Парень до смерти напуган, – подумала Скалли. – Скорее всего, в этом пресловутом списке его нет, но отношения его с Ничем, похоже, не были теплыми, и теперь, когда кто-то и зачем-то принялся совершать убийство за убийством, уже не до списка. Вероятно, список Нича – некая легенда, предназначенная для того, чтобы замаскировать одно-единственное по-настоящему нужное убийце убийство. Из-за него все и затеяно. Когда оно произойдет, все скажут: список…

Где прячут лист? В лесу, как известно.

Значит, Нич еще при жизни был настолько во власти этого неизвестного пока убийцы, что даже в смертный свой час согласился по его требованию разыграть комедию с речью и пророчеством?

Или это убийца настолько предан Ничу, что после его казни послушно и без колебаний выполняет его предсмертную и посмертную волю?»

– Мы поговорим с мистером Бакли немедленно, – проговорила Скалли. Тоже глубоко задумавшийся о чем-то Молдер, чуть припозднившись, лишь кивнул.

Они с трудом нашли Бакли.

– Верите ли, до сих пор не могу доползти до своего кабинета, – проговорил директор тюрьмы, – Такое творится… Муравейник, просто муравейник, в который ткнули лопатой.

На лбу директора блестел пот.

– Идемте, – сказал он, – Поговорим по дороге. Мне нужны кое-какие документы из моего сейфа.

Молдеру хватило всего лишь одного коридора, чтобы вкратце пересказать Бакли содержание разговора с Роком.

Еще полкоридора Бакли размышлял.

– Нет, – неожиданно сказал он затем, – Я не могу пойти на это.

– Почему? – не сдержал изумления Молдер, – У вас не хватает полномочий?

– Полномочий хватает, но здесь тюрьма, а не биржа. Если я сейчас соглашусь на одну сделку, каждый полоумный зэк решит, будто резать охранников – хороший бизнес.

– Но разве три жизни не стоят такого риска?

– Поймите, агент Молдер, – Бакли остановился возле двери в свой кабинет. Принялся рыться в кармане в поисках ключей. У него дрожали руки, хотя он изо всех сил старался не показывать этого. – Поймите. Здесь идет постоянная война. У заключенных нет свободы, а у нас она есть – и поэтому мы обречены на то, чтобы существовать по разные стороны линии фронта. Если здесь кто-то твердо решит кого-то зарезать, он так или иначе обязательно добьется своего. Никакие сделки не помогут.

Сэму Бакли было страшно. Страшно так, как не было ни разу за те два десятка лет, что он работал в исправительном заведении Ист-Пойнт. Он впервые полностью утратил контроль над ситуацией в своей тюрьме. Он проводил свое личное расследование и, по меньшей мере, не отставал от федералов; в сущности, они были тут совершенно лишними, эти двое нежных агнцев из поднебесья, вопрошающих то о дружбе, то о теплых отношениях… где? здесь, в тюряге! И он прекрасно понимал, что творится несусветное. Сами заключенные, без помощи извне, никак не могли осуществить эти два убийства – убийства лучших людей, преданных, прекрасно умевших общаться с зэками, на которых сами зэки никогда, в общем, не держали зла. Значит, работает кто-то из охраны. Заговор. А против кого может быть заговор?

Да против него, директора тюрьмы! Это первое, что приходит на ум.

Но мухи… Эти чертовы адские мухи…

Мистика какая-то. Вот так и поверишь в то, что это призрак Нича бродит по тюрьме. Прямо как у Шекспира.

У Сэма Бакли голова шла кругом.

Но одно он понял сразу: Рока выпускать из рук нельзя.

Если это заговор, значит, Рок знает, кто с воли в него входит.

А если… прости, Господи… если, паче чаяния, тут и впрямь шуруют выходцы с того света, то он, Сэм Бакли, почти наверняка у них под прицелом. Так ли, этак ли – именно он под прицелом. Но Рок, который все время цапался с Ничем, тоже наверняка входит в этот самый список. И если в последний момент позволить Року убраться куда-то в безопасное место, призрак Нича… – прости Господи, ну не верю я в это, не верю, но как-то предусмотреть должен, ведь я еще нужен моим детям и жене!.. – призрак Нича может очень разгневаться. И на кого тогда падет гнев этого ублюдка? Да опять-таки на меня, на Сэма Бакли!

А вот если, наоборот, отдать ему Рока, если помочь ему доконать Рока… может быть… Может быть, и минет меня чаша сия…

Ох, каким языком я заговорил, прости, Господи! Что это я…

Да, руки дрожали, и пальцы слушались плохо. Бакли только с третьей попытки сумел вставить ключ в замочную скважину и открыть дверь.

– Прошу вас, госпо…

Его прервал слитный, басовитый гул тысяч внезапно потревоженных мух. Тягучий черный буран взметнулся с рыхлой, слитно шевелящейся горы.

И запах.

– Господи Иисусе… – прохрипел Сэм Бакли, пятясь.

Молдер едва успел поддержать пошатнувшуюся Скалли под локоть.

В кабинете директора исправительного заведения Ист-Пойнт, в директорском кресле и за директорским столом сидел полный суетливых личинок, до краев наполненный ими, будто рисовый пирог – белыми зернами, изъеденный, вспухший, безголовый охранник Фармер.

– Да, – несколько ошеломленно произнесла Скалли, – поразительная библиотека.

Книги Нича Мэнли занимали не менее двух полок. И что это были за книги! Вряд ли средний добропорядочный американец даже слышал про такие. Декарт, Сартр, Фрэнсис Бэкон, Тибетская книга мертвых… Ну, разумеется, Коран, Библия, Веды…

«Это действительно был очень умный человек», – подумала Скалли, ведя пальцем по корешкам.

«Многознание уму не научает», – подумал Молдер, листая папку с пухлой рукописью Нича.

– И при том – грабежи в магазинах, – сказала Скалли.

– Да, – сказал Молдер.

– И, возможно, убийство.

– Именно.

– Наверное, – задумчиво проговорила Скалли, – как это ни горько признать, творческие способности действительно как-то связаны с преступными наклонностями. Выход за рамки обыденного – в каком-то смысле всегда преступление. Нестандартная личность просто-таки обречена во всем вести себя с нарушениями общепринятых правил.