355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Козьма Прутков » Сочинения Козьмы Пруткова » Текст книги (страница 13)
Сочинения Козьмы Пруткова
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 11:16

Текст книги "Сочинения Козьмы Пруткова"


Автор книги: Козьма Прутков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Не огорчаюсь и тем, что мой медиум вовсе исключил некоторые места из моих рассуждений. Но не скрываю от тебя, читатель, что меня сердит сделанная им глупая оговорка, будто бы те места им выпущены вследствие усмотренного в них свободомыслия!

Клевета! Свободомыслие в суждениях человека, благонамеренности которого постоянно завидовал даже сам покойный Б. М. Федоров!

Очевидно, заблуждение моего медиума происходит от излишней осторожности. А излишество, как тебе известно, благоразумно допускать только в одном случае – при восхвалении начальства.

В оставшемся после меня портфеле с надписью: «Сборник неоконченного (d'inacheve)» есть, между прочим, небольшой набросок, озаглавленный: «О том, какое надлежит давать направление благонамеренному подчиненному, дабы стремления его подвергать критике деяния своего начальства были бы в пользу сего последнего».

Основная мысль этого наброска заключается в том, что младший склонен обсуждать поступки старшего и что результаты такового обсуждения не всегда могут быть для последнего благоприятны.

Предполагать, будто какие-либо мероприятия способны уничтожить в человеке его склонность к критике, так же нелепо, как пытаться обнять необъятное. Следовательно, остается одно:

Право обсуждения действий старшего ограничить предоставлением подчиненному возможности выражать свои чувства благодарственными адресами, поднесением званий почетного мирового судьи или почетного гражданина, устроением обедов, встреч, проводов и тому подобных чествований.

Отсюда проистекает двоякое удобство: во-первых, начальник, ведая о таковом праве подчиненных, поощряет добровольно высказываемые ими чувства и в то же время может судить о степени благонамеренности каждого. С другой стороны, польщено и самолюбие младших, сознающих за собою право разбирать действия старшего.

Кроме этого, сочинение адресов, изощряя воображение подчиненных, немало способствует к усовершенствованию их слога.

Я поделился этими мыслями с одним из губернаторов и впоследствии получил от него благодарность, так что, применив их в своем управлении, он вскоре сделался почетным гражданином девяти подвластных ему городов, а слог его чиновников стал образцовым. Суди сам по следующему адресу, поданному начальнику по случаю нового года:

«Ваше превосходительство, отец, сиюящий в небесной добродетели!

В новом годе у всех и каждого новые надежды и ожидания, новые затеи, предприятия, все новое. Неужели ж должны быть новые мысли и чувствования? Новый год не есть новый мир, новое время; первый не возрождался, последнее невозвратимо. Следовательно: новый год есть только продолжение существования того же мира, новая категория жизни, новая эра воспоминаний всем важнейшим событиям!

Когда же приличнее, как не теперь, возобновить нам сладкую память о благодетеле своем, поселившемся на вечные времена в сердцах наших?

Итак, приветствуем вас, превосходительный сановник и почетный гражданин, в этом новом летосчислении, новым единодушным желанием нашим быть столько счастливым в полном значении этого мифа, сколько возможно человеку наслаждаться на земле в своей сфере; столько же быть любиму всеми милыми вашему сердцу, сколько мы вас любим,   уважаем и чествуем!

Ваше благоденствие есть для нас милость божия, ваше спокойствие – наша радость, ваша память о нас– высшая земная награда!

Живите же, доблестный муж, мафусаилов век для блага потомства. Мужайтесь новыми силами патриота для блага народа. А нам остается молить Сердцеведца о ниспослании вам сторицею всех этих благ со всею фамильною церковью вашею на многие лета!

Эти чистосердечные оттенки чувств посвящают вашему превосходительству благодарные подчиненные».

К сожалению, насколько мне известно, еще никто из сановников не воспользовался вполне советами, изложенными мною в вышеупомянутом наброске. А между тем строгое применение этих советов на практике немало бы способствовало и к улучшению нравственности подчиненных. Следовательно, устранилась бы возможность повторения печальных происшествий, вроде описываемого мною ниже, случившегося в одном близком мне семействе.

 
Глафира спотыкнулась
 
 

 На отчий несессер,
 
 

 С испугом обернулась:
 
 

Пред нею офицер,
 
 

Глафира зрит улана,
 
 

Улан Глафиру зрит,
 
 

Вдруг – слышат – из чулана
 
 

Тень деда говорит:
 
 

«Воинственный потомок,
 
 

Храбрейший из людей,
 
 

Смелей, не будь же робок
 
 

С Глафирою моей.
 
 

Глафира! из чулана
 
 

Приказываю я:
 
 

Люби сего улана,
 
 

Возьми его в мужья».
 
 

Схватив Глафиры руки,
 
 

Спросил ее улан:
 
 

«Чьи это, Глаша, штуки?
 
 

Кем занят сей чулан?»
 
 

Глафира от испугу
 
 

Бледнеет и дрожит,
 
 

И ближе жмется к Другу,
 
 

И другу говорит:
 
 

«Не помню я наверное,
 
 

Минуло сколько лет,
 
 

Нас горе беспримерное
 
 

Постигло – умер дед.
 
 

При жизни он в чулане
 
 

Все время проводил
 
 

И только лишь для бани
 
 

Оттуда выходил».
 
 

С смущением внимает
 
 

Глафире офицер
 
 

И знаком приглашает
 
 

Идти на бельведер.
 
 

«Куда, Глафира, лезешь?» —
 
 

Незримый дед кричит.
 
 

«Куда? Кажись, ты бредишь? —
 
 

Глафира говорит,—
 
 

Ведь сам велел из гроба,
 
 

Чтоб мы вступили в брак?»
 
 

«Ну да, зачем же оба
 
 

Стремитесь на чердак?
 
 

Идите в церковь, прежде
 
 

Свершится пусть обряд,
 
 

И, в праздничной одежде
 
 

Вернувшися назад,
 
 

Быть всюду, коли любо,
 
 

Вы можете вдвоем».
 
 

Улан же молвил грубо:
 
 

«Нет, в церковь не пойдем,
 
 

Обычай басурманский
 
 

Везде теперь введен,
 
 

Меж нами брак гражданский
 
 

Быть может заключен».
 
 

Мгновенно и стремительно
 
 

Открылся весь чулан,
 
 

И в грудь толчок внушительный
 
 

Почувствовал улан.
 
 

Чуть-чуть он не свалился
 
 

По лестнице крутой
 
 

И что есть сил пустился
 
 

Стремглав бежать домой.
 
 

Сидит Глафира ночи,
 
 

Сидит Глафира дни,
 
 

Рыдает что есть мочи,
 
 

Но в бельведер ни-ни!
 

Примечание. С некоторого времени в «Петербургской газете» кто-то помещает свои сочинения под именем К. Прутков-младший.

Напоминаю тебе, читатель, что всех Прутковых, подвизавшихся на литературном поприще, было трое: мой дед, отец и я. Из моих же многочисленных потомков никто, к сожалению, не наследовал литературного таланта. Следовательно, я, по-настоящему, и должен бы именоваться «младшим». А потому, во избежание недоразумений, объявляю, что ничего не имею общего с автором' статей, помещаемых в «Петербургской газете»; он не только не родственник мне, но даже и не однофамилец.

К. П. Прутков. С подлинным верно: медиум N. N.

Некоторые материалы для биографии К. П. Пруткова

Взято из портфеля с надписью: «Сборник неоконченного (d'inacheve)»

Всем добропорядочным и благонамеренным подданным известно, что знаменитый мой дядюшка Козьма Петрович Прутков (имя его пишется «Козьма», как «Козьма Минин») давно уже, к общему сожалению, скончался, но, как истый сын отечества, хотя и не участвовавший в редакции журнала и газеты этого имени, он и по смерти не переставал любовно следить за всеми событиями в нашем дорогом отечестве и, как известно тебе, читатель, начал недавно делиться с некоторыми высокопоставленными особами своими замечаниями, сведениями и предположениями.

Из числа таковых лиц он особенно любит своего медиума, Павла Петровича N. N.. доблестного и уже почтенного летами духовидца. Но, при всем уважении моем к этому духовидцу, считаю нужным, в видах священной справедливости, предупредить тебя, благонамеренный читатель, что хотя он и зовется по отчеству с моим покойным дядюшкою – «Петровичем», но ни ему, ни мне вовсе не родня, не дядя и даже не однофамилец.

Все эти серьезные причины нисколько, однако, не препятствуют тому взаимному дружескому благорасположению, которое существовало и существует между покойным Козьмою Петровичем и еще живым Павлом Петровичем. Между обоими (коли можно так для краткости выразиться) «Петровичами» есть много сходства и столько же разницы. Разумный читатель поймет, что здесь идет речь не о наружности. Сия последняя (употребляю это слово, конечно, не в дурном смысле) была у покойного Козьмы Петровича столь необыкновенна, что ее невозможно было не заметить даже среди многочисленного общества. Вот что, между прочим, в кратком некрологе о приснопамятном покойнике («Современник», 1865 года) было мною сказано: «Наружность покойного была величественная, но строгая; высокое, склоненное назад чело, опушенное снизу густыми рыжеватыми бровями, а сверху осененное поэтически всклоченными, шантретовыми с проседью волосами; изжелта-каштановый цвет лица и рук; змеиная саркастическая улыбка, всегда выказывавшая целый ряд, правда, почерневших и поредевших от табаку и времени, но все-таки больших и крепких зубов, наконец вечно откинутая назад голова...»

Совершенно противоположное этому представляет наружность Павла Петровича. Он менее чем среднего роста, вздернутый кверху красный маленький нос напоминает сердоликовую запонку; на голове и лице волос почти вовсе нет, зато рот наполнен зубами работы   Вагенгейма или   Валенштейна.

Козьма и Павел Петровичи, как уже выше сказано, хотя никогда не были между собою родственниками, но оба родились 11-го апреля 1801 года близ Сольвычегодска, в дер. Тентелевой; причем обнаружилось, что мать Павла Петровича, бывшая незадолго перед этим немецкою девицею Штокфишь, в то время уже состояла в законном браке с отставным поручиком Петром Никифоровичем N. N., другом отца знаменитого К. П. Пруткова.

Родитель незабвенного Козьмы Петровича по тогдашнему времени считался между своими соседями человеком богатым.

Напротив того, родитель Павла Петровича почти ничего не имел; а потому и не удивительно, что по смерти супруги своей он с радостию принял предложение своего приятеля переселиться к нему в дом. Таким образом, «с детства лет», как выражается почтенный Павел Петрович, судьба связала его с будущим известным писателем, единственным сыном своих достойнейших родителей, К. П. Прутковым! Но пусть далее сам знаменитый дядюшка мои рассказывает о себе.

В бумагах покойного, хранящихся в портфеле с надписью: «Сборник неоконченного (d'inacheve)», в особой тетрадке, озаглавленной «Материалы для моей биографии», написано:

«В 1801 году, 11-го апреля, в 11 часов вечера, в просторном деревянном с мезонином доме владельца дер. Тентелевой, что близ Сольвычегодска, впервые раздался крик здорового новорожденного младенца мужеского пола; крик этот принадлежал мне, а дом – моим дорогим родителям.

Часа три спустя подобный же крик раздался на другом конце того же помещичьего дома, в комнате, так называемой «боскетной»; этот второй крик хотя и принадлежал тоже младенцу мужеского пола, но не мне а сыну бывшей немецкой девицы Штокфишь, незадолго перед сим вышедшей замуж за Петра Никифоровича, временно гостившего в доме моих родителей.

Крестины обоих новорожденных совершались в один день, в одной купели, и одни и те же лица были нашими восприемниками, а именно: сольвычегодский откупщик Сысой Терентьевич Селиверстов и жена почтмейстера Капитолина Дмитриевна Грай-Жеребец.

Ровно пять лет спустя, в день моего рождения, когда собрались к завтраку, послышался колокольчик, и на дворе показался тарантас, в котором, по серой камлотовой шинели, все узнали Петра Никифоровича. Это действительно он приехал с сыном своим Павлушею. Приезд их к нам давно уже ожидался, и по этому случаю чуть ли не по нескольку раз в день доводилось мне слышать от всех домашних, что скоро приедет Павлуша, которого я должен любить потому, что мы с ним родились почти в одно время, крещены в одной купели и что у обоих нас одни и те же крестные отец и мать. Вся эта подготовка мало принесла пользы; первое время оба мы дичились и только исподлобья осматривали друг друга. С этого дня Павлуша остался у нас жить, и до 20-летнего возраста я с ним не разлучался. Когда обоим нам исполнилось десять лет, нас засадили за азбуку. Первым нашим учителем был добрейший отец Иоанн Пролептов, наш приходской священник. Он же впоследствии обучал нас и другим предметам. Теперь, на склоне жизни, часто я люблю вспоминать время моего детства и с любовью просматриваю случайно уцелевшую, вместе с моими учебными тетрадками, записную книжку почтенного пресвитера, с его собственноручными отметками о наших успехах. Вот одна из страниц этой книжки:

Закон божий: Козьма – успешно; Павел – внимательно

Объяснение литургии: Козьма – от души; Павел – смиренно-мудренно

Арифметика: Козьма – сильно-живо хорошо; Павел – быстро-правильно

Чистописание: Козьма – удовлетворительно; Павел – кругло-приятно

Упражнение на счетах: Козьма – смело-отчетливо; Павел – сметливо

Священная история: Козьма – разумно-понятно; Павел – занимательно

Русская словесность: Козьма – назидательно-препохвально; Павел – усердно-добропорядочно

В течение недели оба питомца вели себя преизрядно. Козьма, как более шустрый, хочет всегда первенствовать. Дружелюбны, богобоязненныи к старшим почтительны.

Такие отметки приводили родителей моих в неописанную радость и укрепляли в них убеждение, что из меня выйдет нечто необыкновенное. Предчувствие их не обмануло. Рано развернувшиеся во мне литературные силы подстрекали  меня  к занятиям  и  избавляли  от  пагубных увлечений  юности.

Мне   было  едва   семнадцать  лет,   когда  портфель,   в котором я прятал свои юношеские произведения, был переполнен.

Там была проза и стихи. Когда-нибудь я ознакомлю тебя, читатель, с этими сочинениями, а теперь прочти написанную мною в то время басню. Заметив однажды в саду дремавшего на скамье отца Иоанна, я написал на этот случай предлагаемую басню:

 
Однажды, с посохом и книгою в руке,
 
 

 Отец Иван плелся нарочито к реке,
 
 

 Зачем к реке? затем, чтоб паки
 
 

Взглянуть, как ползают в ней раки.
 
 

Отца Ивана нрав такой.
 
 

Вот, рассуждая сам с собой,
 
 

 Рейсфедером он в книге той
 
 

Чертил различные, хотя зело не метки,
 
 

Заметки. Уставши, сев на берегу реки,
 
 

 Уснул, а из руки
 
 

 Сначала книга, гумиластик,
 
 

 А там и посох – все на дно.
 
 

Как вдруг наверх всплывает головастик,
 
 

 И, с жадностью схватив в мгновение одно
 
 

 Как посох, так равно
 
 

И гумиластик,
 
 

Ну, словом, все что пастырь упустил,
 
 

Такую речь к нему он обратил:
 
 

«Иерей! не надевать бы рясы,
 
 

 Коль хочешь, батюшка, ты в праздности сидеть
 
 

Иль в празднословии точить балясы!
 
 

Ты денно, нощно должен бдеть,
 
 

Тех наставлять, об тех радеть,
 
 

Кто догматов не знает веры,
 
 

А не сидеть,
 
 

И не глазеть,
 
 

И не храпеть,
 
 

Как пономарь, не зная меры».
 
 
Да идет баснь сия в Москву, Рязань и Питер,
 
 

И пусть
 
 

Ее твердит почаще наизусть
 
 

Богобоязливый пресвитер.
 

Живо вспоминается мне печальное последствие этой юношеской шалости. Приближался день именин моего родителя, и вот отцу Иоанну пришло в голову заставить меня и Павлушу разучить к этому дню стихи для поздравления дорогого именинника. Стихи, им выбранные, хотя были весьма нескладны, но зато высокопарны. Оба мы знатно вызубрили эти вирши и в торжественный день проговорили их без запинки перед виновником праздника. Родитель был в восторге, он целовал нас, целовал отца Иоанна. В течение дня нас неоднократно заставляли то показать эти стихи, написанные на большом листе почтовой бумаги, то продекламировать их тому или другому гостю. Сели за стол. Все ликовало, шумело, говорило, и казалось, неприятности ожидать неоткуда. Надобно же было, на беду мою, случиться так, что за обедом пришлось мне сесть возле соседа нашего Анисима Федотыча Пузыренко, которому вздумалось меня дразнить, что сам я ничего сочинить не умею и что дошедшие до него слухи о моей способности к сочинительству несправедливы; я горячился и отвечал ему довольно строптиво, а когда он потребовал доказательств, я не замедлил отдать ему находившуюся у меня в кармане бумажку, на которой была написана моя басня «Священник и гумиластик». Бумажка пошла по рукам. Кто, прочтя, хвалил, а кто, просмотрев, молча передавал другому. Отец Иоанн, прочитав и сделав сбоку надпись карандашом: «Бойко, но дерзновенно»,– передал своему соседу. Наконец бумажка очутилась в руках моего родителя. Увидав надпись пресвитера, он нахмурил брови и, не долго думая, громко сказал: «Козьма! прийди ко мне». Я повиновался, предчувствуя, однако, что-то недоброе. Так и случилось,– от кресла, на котором сидел мой родитель, я в слезах поспешно ушел на мезонин, в свою комнату, с изрядно накостылеванным затылком...

Происшествие это имело влияние на дальнейшую судьбу мою и моего товарища. Было признано, что оба мы слишком избаловались, а потому довольно нас пичкать науками, а лучше бы обоих определить на службу и познакомить с военной дисциплиною. Таким образом, мы поступили юнкерами, я в*** армейский гусарский полк, а Павлуша в один из пехотных армейских полков. С этого момента мы пошли различною дорогою. Женившись на двадцать пятом году жизни, я некоторое время был в отставке и занимался хозяйством в доставшемся мне по наследству от родителя имении близ Сольвычегодска. Впоследствии поступил снова на службу, но уже по гражданскому ведомству. При этом, никогда не оставляя занятий литературных, имею утешение наслаждаться справедливо заслуженною славою поэта и человека государственного. Напротив того, товарищ моего детства, Павел Петрович, до высших чинов скромно продолжал свою службу все в том же полку и к литературе склонности никакой не оказывал. Впрочем, нет: следующее его литературное произведение получило известность в полку. Озабочиваясь, чтоб определенный солдатам провиант доходил до них в полном количестве, Павел Петрович издал приказ, в котором рекомендовал гг. офицерам иметь наблюдение за правильным пищеварением солдат.

Со вступлением на гражданскую службу я переселился в С.-Петербург, который вряд ли когда-либо соглашусь покинуть, потому что служащему только тут и можно сделать себе карьеру, коли нет особой протекции. На протекцию я никогда не рассчитывал. Мой ум и несомненные дарования, подкрепляемые беспредельною благонамеренностью, составляли мою протекцию.

В особенности же это последнее качество очень ценилось одним влиятельным лицом, давно уже принявшим меня под свое покровительство и сильно содействовавшим, чтоб открывавшаяся тогда вакансия начальника Пробирной Палатки досталась мне, а не кому-либо другому. Получив это место, я приехал благодарить моего покровителя, и вот те незабвенные слова, которые были им высказаны в ответ на изъявление мною благодарности: «Служи, как до сих пор служил, и далеко пойдешь. Фаддей Булгарин и Борис Федоров также люди благонамеренные, но в них нет твоих административных способностей, да и наружность-то их непредставительна, а тебя за одну твою фигуру стоит сделать губернатором». Таковое мнение о моих служебных способностях заставило меня усиленнее работать по этой части. Различные проекты, предположения, мысли, клонящиеся исключительно на пользу отечества, вскоре наполнили мой портфель.

Таким образом, под опытным руководством влиятельного лица совершенствовались мои административные способности, а ряд представленных мною на его усмотрение различных проектов и предположений поселил как в нем, так и во многих других, мнение о замечательных моих дарованиях как человека государственного.

Не скрою, что такие лестные обо мне отзывы настолько вскружили мне голову, что даже, в известной степени, имели влияние на небрежность отделки представляемых мною проектов. Вот причина, почему эта отрасль моих трудов носит на себе печать неоконченного (d'inacheve). Некоторые проекты отличались особенною краткостью, и даже большею, чем это обыкновенно принято, дабы не утомлять внимания старшего. Быть может, именно это-то обстоятельство и было причиною, что на мои проекты не обращалось должного внимания. Но это не моя вина. Я давал мысль, а развить и обработать ее была обязанность второстепенных деятелей.

Я не ограничивался одними проектами о сокращении переписки, но постоянно касался различных нужд и потребностей нашего государства. При этом я заметил, что те проекты выходили у меня полнее и лучше, которым я сам сочувствовал всею душою. Укажу для примера на те два, которые в свое время наиболее обратили на себя внимание: 1) «о необходимости установить в государстве одно общее мнение» и 2) «о том, какое надлежит давать направление благонамеренному подчиненному, дабы стремления его подвергать критике деяния своего начальства были в пользу сего последнего».

Оба эти проекта, сколько мне известно, официально и вполне приняты не были, но, встретив большое к себе сочувствие во многих начальниках, в частности, не без успеха были многократно применяемы на практике.

Я долго не верил в возможность осуществления крестьянской реформы. Разделяя по этому предмету справедливые взгляды г. Бланка и других, я, конечно, не сочувствовал реформе, а все-таки, когда убедился в ее неизбежности, явился с своим проектом, хотя и сознавал неприменимость и непрактичность предлагавшихся мною мер.

Большую часть времени я, однако, всегда уделял на занятие литературою. Ни служба в Пробирной Палатке, ни составление проектов, открывавших мне широкий путь к почестям и повышениям, ничто не уменьшало во мне страсти к поэзии. Я писал много, но ничего не печатал. Я довольствовался тем, что рукописные мои произведения с восторгом читались многочисленными поклонниками моего таланта, и в особенности дорожил отзывами об моих сочинениях приятелей моих: гр. А. К. Толстого и двоюродных его братьев Алексея, Александра и  Владимира Жемчужниковых. Под их непосредственным влиянием и руководством развился, возмужал, окреп и усовершенствовался тот громадный литературный талант мой, который прославил имя Пруткова и поразил мир своею необыкновенною разнообразностью. Уступая только их настояниям, я решился печатать свои сочинения в «Современнике».

Благодарность и строгая справедливость всегда свойственны характеру человека великого и благородного, а потому смело скажу, что эти чувства внушили мне мысль обязать моим духовным завещанием вышепоименованных лиц издать полное собрание моих сочинений, на собственный их счет, и тем навсегда связать их малоизвестные имена с громким и известным именем К. Пруткова».

Этими сведениями заканчивается рукопись моего покойного дядюшки, озаглавленная «Материалы для моей биографии».

Остальные листы тетрадки испещрены разного рода стихами и заметками. Последние своею разнообразностью особенно замечательны. Весьма прискорбно, что страницы этой тетрадки написаны слишком неразборчиво, местами перечеркнуты, а местами даже залиты чернилами, так что очень немногое возможно разобрать. Одна страница, например, так перепачкана, что с трудом лишь можно прочесть следующее: «Наставление, как приготовляется славный камер-юнкерский, шафгаузенский пластырь».

На следующей странице находятся отдельные заметки, не имеющие между собою никакой связи, а именно;

О превосходственном

Что есть превосходственное? Манир, или способ к выражению высочайшей степени качества, в силе, доброте, понятии, в благости и красоте, или величине, в долготе, высоте, широте, в толщине, в глубине и в проч.

Сколько превосходственных степеней? Две. Превосходственное властное и превосходственное относительное или сходственное.

– Почему сивый всегда завидует буланому?

– Сказывают, будто скороходам вырезывают селезенку для того, чтобы ноги их получили большее проворство. Слух этот требует тщательной проверки.

– Известно, что кардинал де Ришелье каждое утро, по совету своего медика, выпивал рюмку редечного соку.

– Гений мыслит и создает. Человек обыкновенный приводит в исполнение. Дурак пользуется и не благодарит.

– Некий начальник, осматривая одно воспитательное заведение, зашел, между прочим, и в лазарет. Увидав там больного, спросил его: «Как твоя фамилия?» Тому же послышалось, что его спрашивают, чем он болен, а потому с стыдливостью отвечал: «Понос, ваше превосходительство».– «А! Греческая фамилия», – заметил начальник.

– Покупай только то мыло,  на котором  написано: la loi punit le contrefa-cteur (Подделка преследуется законом (франц.)).

Выдержки из моего дневника в деревне

I

28-го июля 1861 года. Село Хвостокурово. Очень жарко,

даже и в тени, должно быть, много градусов.

На горе под березкой лежу,

II

(Два дня спустя. Ртуть все поднимается выше и, кажется,

скоро дойдет до того места, где написано С.-Петербург.)

Желтеет лист на деревах.

– Тот, кто вместо рубль, корабль, журавль   говорит рупь, карапь, журавь, тот, наверное, скажет колидор, фалетор, куфня, галдарея.

– Почему иностранец менее стремится жить у нас, чем  мы в его земле? Потому, что он и без того уже находится за границей.

–Прежде чем решиться на какое-либо коммерческое дело, справься: занимаются ли подобным делом еврей или немец? Если да, то действуй смело, значит, барыши будут.


Отрывок из поэмы «медик»


 
Лукавый врач лекарства ищет,
 
 

Чтоб тетке сторожа помочь,—
 
 

Лекарства нет; в кулак он свищет,
 
 

А на дворе давно уж ночь.
 
 

В шкафу нет склянки ни единой,
 
 

Всего там к завтрашнему дню
 
 

Один конверт с сухой малиной
 
 

И очень мало ревеню.
 
 

Меж тем в горячке тетка бредит,
 
 

Горячкой тетушка больна...
 
 

Лукавый медик все не едет,
 
 

 Давно лекарства ждет она!,.
 
 

Огнем горит старухи тело,
 
 

Природы странная игра!
 
 

 Повсюду сухо, но вспотела
 
 

 Одна лишь левая икра...
 
 

Вот раздается из передней
 
 

Звонок поспешный: динь-динь-динь.
 
 

 «Приехать бы тебе намедни!»
 
 

«А что?» – «Уж тетушке аминь!»
 
 

«Помочь старухе нету средства,—
 
 

Так злобный медик говорит,—
 
 

 Осталось ли у ней наследство?
 
 

 Кто мне заплатит за визит?»
 

– Человек умирает, но ордена остаются на лице земли.

– Вопрос.   Кто имеет право говорить:  боже мой, боже мой, все одно и то же: мой!

Ответ. Прачка.

– Иностранное слово аудиенция весьма удобно может быть заменено русским словом уединенция.

– Коли смотришь куда-либо  вдаль, делай над твоими глазами  щиток из правой или левой твоей ладони.

– Не вкусивши сладкого, горькое еще можно есть, а раз вкусивши сладкое, кислое уже неприятно.

– Собери свои мысли и сосредоточься ранее, чем переступишь порог кабинета начальника. Иначе можешь оттуда вылететь наподобие резинового мячика.

–Вспоминая минувшие счастливые дни твои, сравни их с настоящими и подведи итог.

(Мысли над гробом «прекрасной магометанки»)

«Думаешь ли ты, что это сердце заливает огонь его, когда слезы, струясь по ржавчинам цепей иноплеменных, не смывают их?..»

Сильно сказано. Воспользоваться и развить сию мысль. Иметь в виду эту фразу для четвертого действия драмы «Ключ от подвала». (Подробности, касающиеся этой драмы, ищи в портфеле № 147.)

Вот все, что удалось нам разобрать в помянутой тетрадке. Из этих отдельных заметок, мыслей и стихотворений даровитого покойника ты можешь, благоразумный читатель, еще раз убедиться в разнообразности и силе творческого таланта моего незабвенного дядюшки.

В заключение спешу поделиться с тобою, читатель, известием, что в недалеком будущем выйдет в свет полное собрание сочинений знаменитого поэта и моего неоцененного родственника К. П. Пруткова.

Гордящийся этим родством племянник покойного

К. И. Шерстобитов.

Посмертное произведение Козьмы Пруткова


 
Спирит мне держит речь, под гробовую крышу.
 
 

 «Мудрец и патриот! Пришла чреда твоя;
 
 

Наставь и помоги! Прутков! Ты слышишь?»
 
 

– Слышу
 
 

 Я!
 
 
Пером я ревностно служил родному краю,
 
 

 Когда на свете жил... И кажется, давно ль?!
 
 

И вот, мертвец, я вновь в ее судьбах играю —
 
 

Роль.
 
 
Я власти был слуга; но, страхом не смущенный,
 
 

Из тех, которые не клонят гибких спин,
 
 

И гордо я носил звезду и заслуженный —
 
 

 Чин.
 
 
Я, старый монархист, на новых негодую:
 
 
Скомпрометируют они – весьма боюсь —
 
 

 И власть верховную, и вместе с ней святую —
 
 

Русь.
 
 
Торжественный обет родил в стране надежду
 
 

И с одобрением был встречен миром всем...
 
 

А исполнения его не видно между
 
 

Тем.
 
 
Уж черносотенцы к такой готовят сделке:
 
 

Когда на званый пир сберется сонм гостей —
 
 

 Их чинно разместить и дать им по тарелке —
 
 

Щей.
 
 
И роль правительства, по мне, не безопасна;
 
 
Есть что-то d'inacheve... Нет! Надо власть беречь,
 
 
Чтоб не была ее с поступком несогласна —
 
 

Речь.
 
 
Я, верноподданный, так думаю об этом:
 
 

Раз властию самой надежда подана —
 
 

Пускай же просьба: «Дай!» – венчается ответом:
 
 

«На!»
 
 
Я главное сказал; но из любви к отчизне
 
 

Охотно мысли те еще я преподам,
 
 

Которым тщательно я следовал при жизни —
 
 

Сам.
 
 
Правитель! дни твои пусть праздно не проходят;
 
 

 Хоть камушки бросай, коль есть на то досуг;
 
 

Но наблюдай: в воде какой они разводят —
 
 

Круг?
 
 
Правитель! избегай ходить по косогору:
 
 

Скользя, иль упадешь, иль стопчешь сапоги;
 
 

И в путь не выступай, коль нет в ночную пору —
 
 

Зги,
 
 
Дав отдохнуть игре служебного фонтана,
 
 

За мнением страны попристальней следи;
 
 

И чтобы жертвою не стать самообмана,—
 
 

Бди!
 
 
Напомню истину, которая поможет
 
 

 Моим соотчичам в оплошность не попасть;
 
 

 Что необъятное обнять сама не может —
 
 

Власть.
 
 
Учение мое, мне кажется, такое,
 
 

 Что средь борьбы и смут иным помочь могло б.
 
 

Для всех же верное убежище покоя —
 
 

 Гроб.
 


Раздел 2

Корреспонденция

М. г. Находясь за границей, я только на этих днях успел ознакомиться с «Христоматией для всех» г. Гербеля. Позвольте мне чрез посредство вашей газеты исправить вкравшуюся в этот почтенный труд ошибку относительно меня. Не все, подписанное именем Кузьмы Пруткова, принадлежит мне, как полагает г. Гербель. Граф Алексей Константинович Толстой писал также под этим псевдонимом. Кроме того, весьма многое из Пруткова написано обоими нами вместе. Просмотрев и собрав в настоящее время мои стихотворения для издания их отдельною книжкою (в которой, скажу мимоходом, я предполагал, по личным моим соображениям, не помещать ни комедий, ни некоторых стихотворений, к числу которых отнесена мною и «Старая дорога», включенная в Христоматию), я намеревался присоединить к этому собранию шуточный отдел из творений Кузьмы Пруткова; но покинул это намерение именно потому, что теперь трудно определить долю участия каждого из нас в сочинении многих пьес, напечатанных под этим именем. Что же касается до тех, которые помещены в Христоматии и, следовательно, признаются г. Гербелем за лучшие, то я считаю долгом объявить, что одно из этих стихотворений: «Вянет лист, проходит лето...» – принадлежит исключительно графу Толстому. Мне очень приятно, что на этот раз я согласен с г. Гербелем относительно оценки стихотворений; и мне эта шутка очень нравится. Вообще Кузьме Пруткову в настоящем случае посчастливилось. Хотя у него, как и у всех, впрочем, поэтов, есть вещи менее удачные, и просто слабые, он попал в категорию тех писателей, которые не имеют основания быть недовольными выбором, сделанным Христоматией из их творений. Ко всему сказанному я должен прибавить, что в некоторых произведениях Пруткова принимали участие и мои братья, в особенности Владимир Михайлович.

Позволю себе сделать еще одно замечание, до меня не касающееся. Задача г. Гербеля заключалась в том, чтоб представить образцы всех более или менее известных русских поэтов. Почему же он пропустил Арбузова, который издал собрание своих стихотворений, кажется, в начале пятидесятых годов?

Примите уверение и проч.

Алексей Жемчужников. 29 января (10-го февраля) 1874 г. Ментона во Франции


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю