Текст книги "Сочинения Козьмы Пруткова"
Автор книги: Козьма Прутков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Пино (подает ему)
Три рубля семьдесят пять копеек.
Биенинтенсионне (берет сверток и не платит.)
Хорошо.
Гюгель (к Биенинтенсионне)
Полковник, позвольте два слова
Биенинтенсионне (берет его под руку и отводит на авансцену)
Благородный молодой человек! Говорите смело, не жалейте ни отца, ни матери; я ваш истинный друг и приятель! Тайна останется между нами, я даю вам благородное слово! Ваш откровенный поступок не останется без внимания. Кого вы заметили в вольнодумстве?
Гюгель
Нет-с, я не о том.
Биенинтенсионне (целует его взасос)
Я вам второй отец! Как ваше имя? Кто вы такой?
Гюгель
Секретарь господина де Лагероньера! Модест Гюгель, к вашим услугам.
Биенинтенсионне
Де Лагероньера! Это мой приятель; мы всегда крестим друг у друга детей. Итак, вы что-нибудь про него знаете? Говорите откровенно.
Гюгель
Я готов все положить на алтарь отечества
Биенинтенсионне (целует его взасос)
Я это знал; я в тебе не ошибся! Итак?..
Гюгель
Господин де Лагероньер человек неблагонадежный...
Биенинтенсионне
Я это знаю.
Гюгель
Здоровья плохого.
Биенинтенсионне
Самого скверного.
Гюгель
Весь в прыщах.
Биенинтенсионне
Конечно, но я их не заметил.
Гюгель
Они покажутся завтра.
Биенинтенсионне
Как завтра?
Гюгель
Завтра он будет весь в прыщах.
Биенинтенсионне
К чему это клонится?
Гюгель
Может ли человек в прыщах быть товарищем министра плодородия?
Биенинтенсионне
Будут, конечно, затруднения. Но что же вы полагаете?
Гюгель
Полковник, у меня цвет лица чист, я все готов положить на алтарь отечества. Скажите за меня слово министру, и я буду товарищем.
Биенинтенсионне
Благородный молодой человек! Ваше желание показывает сметливость. Если ваше усердие равняется оной, обещаю за вас хлопотать. Но согласны ли вы быть моим соглядатаем при министре?
Гюгель
Все положу на алтарь отечества!
Биенинтенсионне (целует его взасос)
Ты будешь товарищем! (В сторону.) А едкие вещества, завернутые особо, я все-таки не забыл! Буду иметь в виду.
Оба выходят.
ДЕЙСТВИЕ IV
Спальня де Лагероньера. Де Лагероньер сидит в ванне [4]Возле него
на стуле Гюгель.
Де Лагероньер (высовывая голову из ванны)
Прибавь лоделавану. Так. Неаполитанское распустил?
Гюгель
Распустил, ваше превосходительство.
Де Лагероньер
А казанское?
Гюгель
И казанское, ваше превосходительство.
Де Лагероньер
Прибавь лоделавану. Что, цвет лица лучше?
Гюгель
Заметно поправляется, ваше превосходительство.
Де Лагероньер
Прибавь лоделавану, не жалей его, мошенника. А как, сколько сидеть на отрубях? Что, брат Гюгель, они зашиты в мешки?
Гюгель
В наволочке, ваше превосходительство.
Де Лагероньер
А если наволочка прорвется?
Гюгель
Не дай бог, ваше превосходительство!
Де Лагероньер
То-то, не дай бог! Если прорвется, я тебя, братец, прогоню! Не забудь, что у тебя жена и семеро детей; куда ты с ними денешься?
Гюгель
Боже сохрани, ваше превосходительство, чтоб прорвалась! Вы только не извольте ездить на мешке.
Де Лагероньер
Дурак, я езжу только в карете! Советую тебе не забываться. Прибавь лоделавану.
Гюгель (в сторону)
Бездушный честолюбец! (Бросает что-то в ванну и говорит скороговоркой.) Красный перец!
Де Лагероньер
Что ты сказал?
Гюгель
Я говорю, что ваше превосходительство наш второй отец.
Де Лагероньер
То-то, второй отец. Прибавь кипятку.
(Гюгель льет).
На ноги льешь, на ноги льешь! Смотри, только ошпарь их!
Гюгель (льет еще что-то в ванну, говоря в сторону)
Крепкая водка!
Де Лагероньер
Что ты говоришь?
Гюгель
Я сказал: какое благоденствие осенит наше любезное отечество, когда ваше превосходительство сделаетесь товарищем министра плодородия.
Де Лагероньер
Ты, кажется, не то сказал? Мыла прибавь.
Гюгель (льет и говорит скороговоркой)
Серная кислота!
Де Лагероньер
Что ты говоришь?
Гюгель
Я говорю, что нет на свете государства свободнее нашего, которое, наслаждаясь либеральными политическими учреждениями, повинуется вместе с тем малейшему указанию власти.
Де Лагероньер
Это правда.
Гюгель
Кожа вашего превосходительства заметно делается нежнее. (В сторону.) Завтра будешь в прыщах!
Де Лагероньер
Однако твоя наволочка что-то очень растопырилась, я насилу держу равновесие... Смотри, если отруби выскочат! Ты у меня висишь на волоске...
Гюгель
Не извольте беспокоиться.
Де Лагероньер
Что, брат Гюгель, думал ли ты когда-нибудь, что мы будем товарищем? А? Каково? А ведь от какой безделицы зависит иногда счастье человека! Не будь у меня средства купить косметики для приобретения здорового цвета лица, вскочи у меня завтра хоть единый прыщик на лбу – и все пропало!
Гюгель
Все лопнуло, ваше превосходительство.
Де Лагероньер (с испугом)
Как лопнуло? Что лопнуло?..
Гюгель
Не будет удачи, ваше превосходительство.
Де Лагероньер
А, да... А я думал, ты говоришь про мешок!
Гюгель
Про оный вы лучше изволите знать, ваше превосходительство, потому он под вами.
Де Лагероньер
Подай зеркало. Да кто там ходит в боскетной? Поди посмотри.
Гюгель (идет и возвращается)
Ваше превосходительство, ваше превосходительство!.. Его высокопревосходительство, сам министр плодородия изволили приехать!..
Де Лагероньер
Быть не может... Врешь!..
Гюгель
Провались я сквозь землю вместе с вами, ваше превосходительство, если говорю неправду!
Де Лагероньер
Боже мой, как быть! Простыню!..
Голос министра плодородия (за дверью)
Без церемоний, почтеннейший господин де Лагероньер, если вы в халате, оставайтесь в оном.
Де Лагероньер
Ах, что делать?! Счастливая мысль! Приму его в ванне: это означает заботливость о здоровье,– он будет доволен!.. Что бы мне ему сказать?! Ба! он любит веселое расположение духа,– так затяну же я песенку, будто не знаю, что он здесь! (Поет.) «При долинушке стояла...»
Голос министра
Я к вам за небольшим делом.
Де Лагероньер (будто не слышит, продолжает)
«Калину ломала!..»
Голос министра
Да позвольте же войти!
Де Лагероньер (по-прежнему)
«Ты поди, моя коровушка, домой!»
Голос министра
Милостивый государь, вы забываетесь!..
Де Лагероньер (продолжает)
«Ты поди, поди, недоеная!..»
Голос министра
Нет, это уж слишком!..
Сам министр
(отпирает дверь и, видя де Лагероньера в ванне, останавливается в восхищении)
Усладное зрелище!.. Мой будущий товарищ – в ванне!..
Де Лагероньер (хочет выскочить из ванны)
Ваше превосходительство, не нахожу слов!.. Я в таком замешательстве!..
Министр (бросается к нему и удерживает его в ванне)
Сидите, сидите, мой милый, мне вчуже приятно!..
Де Лагероньер
Такое неожиданное посещение!.. (Хочет выскочить.)
Министр (удерживает его за плечо)
Говорю – сидите; мне приятно видеть подчиненного в мыле!.. Поговоримте лучше о деле... (Садится около ванны.) Вы хотите быть моим товарищем? Какой у вас взгляд на вещи?
Де Лагероньер
Я более смотрю на них косвенно.
Министр
Это хорошо. А направление века?
Де Лагероньер
Можно дать другое направление.
Министр
Это необходимо. Когда я займусь министерством здоровья, то поручу вам плодородие. Дайте ему совершенно другое направление.
Де Лагероньер
В каком смысле я должен понимать?..
Министр
В самом прямом смысле. Плодородие должно зависеть от министерства, то есть от меня. Я не хочу, чтобы в нашем отечестве что-либо росло и рождалось без моего позволения. О всех посевах надо будет представлять мне смету на утверждение. Без моего ведома чтоб никто не смел посеять ниже кресс-салату. Все, что вырастает мимо меня,– вон!
Де Лагероньер
Это показывает глубокую заботливость вашего превосходительства.
Министр
Таков мой взгляд. Куры, яйца, свиноводство и даже самое движение народонаселения, понимаете, должно подлежать моему надзору. Все, что будет сверх сметы,– вон! Я на вас надеюсь, и в знак моего расположения я привез вам мои старые эполеты. Положите их под стекло.
Де Лагероньер (хочет вскочить)
Такая неожиданная милость, ваше высокопревосходительство...
Министр
Сидите, сидите.
Де Лагероньер
Не могу, не могу; слишком великая милость!.. (Хочет выскочить; между ними начинается борьба; Гюгель заграждает их ширмами; из-за ширм слышны голоса.)
Голос министра
Таки выскочил пострел!
Голос де Лагероньера
Обнимая ваше высокопревосходительство, я обнимаю все отечество!
Голос министра
Тьфу! перестаньте, вы мокры и в отрубях!..
Голос де Лагероньера
Значит, прорвалась наволочка!.. Я прогоню Гюгеля... Позвольте обнять ваше высокопревосходительство!
Слышна борьба.
Голос Биенинтенсионне (тоже за ширмами)
Извините, господа, что без доклада... Ах, какой срам!.. Да наденьте хоть простыню!..
Гюгель отодвигает ширмы. Те же и Биенинтенсионне. Де Лагероньер
в простыне.
Биенинтенсионне
Странное зрелище, странные проступки!
Де Лагероньер
Полковник, я рад видеть вас! Порадуйтесь моему счастью! Министр дал мне слово – я буду его товарищем; вот его эполеты!
Биенинтенсионне
Долг чести повелевает мне, драгоценный друг, воспрепятствовать этому: вы поступили безнравственно, выскочив из ванны; безнравственный человек не может быть назван товарищем!
Де Лагероньер
Что я слышу?.. Вспомните, Полковник, вы у меня крестили детей!..
Биенинтенсионне
Тем паче! Не пожалею ни отца, ни матери для блага службы.
Министр плодородия (вглядывается в де Лагероньера)
Боже! Что я вижу! Двадцать пять прыщей на лбу! Ты меня надул, ты заговорщик!.. Никогда не будешь моим товарищем,– отдай назад эполеты!.. Полковник, я беру свое честное благородное слово назад,– я буду иметь другого товарища:
Биенинтенсионне
Не беспокойтесь. Вам более товарищ не нужен. Вы более не будете министром. По долгу чести я предъявил ваше стихотворение: «Народов идеал, свобода золотая!»
Министр
Что я слышу?
Гюгель (подходит к полковнику)
Итак, теперь товарищем буду я? У кого я буду соглядатаем?
Биенинтенсионне (торжественно и строго)
Когда нет министра, нет и товарища! Ты, злонамеренный, подлежишь уничтожению за то, что подмешал едкие вещества в ванну своего благодетеля... Все вы вольнодумцы, всех вас следует вписать, но – это не мешает нам оставаться в коротких дружеских отношениях. Друзья мои! позвольте утереть слезу сострадания и расцеловать вас! (Утирает слезу сострадания и подходит поочередно к каждому с распростертыми объятиями.) Теперь прощайте! Еду в министерство подозрения,– там впишу Пино за продажу едких веществ. А потом – подарю в своем лице нашему любезному отечеству кандидата в министры – и здоровья и плодородия. (Уходит.)
Немая картина.
Занавес опускается
Примечания:
[1] И таким образом, одним ударом я убью двух зайцев (франц.),
[2] Нужно заставить себя попросить хорошенько (франц.),
[3] То, что отсрочено,– не потеряно (франц.).
[4] Для этого актеру не следует в самом деле раздеваться и садиться в воду; оно было бы на сцене неприлично. Он может, сев в сухую ванну, накрыть оную простыней, из-под коей выставить только мокрую голову и шею без галстуха и голую руку. В ногах должно поместить в ванне ведра, в кои и вливать воду, будто в ванну. Так представляли мои дети на домашнем моем театре, и вышло очень хорошо. Примечание Козьмы Пруткова.
Биографические сведения
Биографические сведения о Козьме Пруткове
Источники: 1) Личные сведения. 2) Сочинения Козьмы Пруткова. 3) «Некролог Козьмы Петровича Пруткова» в журн. «Современник», 1863 г., кн. IV, за подписью К. И. Шерстобитова. 4) «Корреспонденция» г. Алексея Жемчужникова, в газ. «С.-Петербургские ведомости» 1874 г., № 37, по поводу изданной г. Гербелем «Христоматии для всех». 5) Статьи: «Защита памяти Козьмы Пруткова», в газ. «Новое время» 1877 г., № 892, и 1881 г., № 2026, за подписью «Непременный член Козьмы Пруткова». 6) Письмо к редактору журнала «Век» от г. Владимира Жемчужникова, в газетах: «Голос» 1883 г., № 40, и «Новое время», 1883 г., № 2496. 7) Статья: «Происхождение псевдонима Козьмы Пруткова» г. А. Жемчужникова, помещенная в «Новостях», 1883 г., № 20.
Козьма Петрович Прутков провел всю свою жизнь, кроме годов детства и раннего отрочества, в государственной службе: сначала по военному ведомству, а потом по гражданскому. Он родился 11 апреля 1803 г.; скончался 13 января 1863 г.
В «Некрологе» и в других статьях о нем было обращено внимание на следующие два факта: во-первых, что он помечал все свои печатные прозаические статьи 11-м числом апреля или иного месяца: и во-вторых, что он писал свое имя: Козьма, а не Кузьма. Оба эти факта верны; но первый из них истолковывался ошибочно. Полагали, будто он, помечая свои произведения 11-м числом, желал ознаменовать каждый раз день своего рождения; на самом же деле он ознаменовывал такою пометою не день рождения, а свое замечательное сновидение, вероятно только случайно совпавшее с днем его рождения и имевшее влияние на всю его жизнь. Содержание этого сновидения рассказано далее, со слов самого Козьмы Пруткова. Что же касается способа писания им своего имени, то в действительности он писался даже не «Козьма», но Косьма, как знаменитые его соименники: Косьма и Дамиан, Косьма Минин, Косьма Медичи и немногие подобные.
В 1820 г. он вступил в военную службу, только для мундира, и пробыл в этой службе всего два года с небольшим, в гусарах. В это время и привиделся ему вышеупомянутый сон. Именно: в ночь с 10 на 11 апреля 1823 г., возвратясь поздно домой с товарищеской попойки и едва прилегши на койку, он увидел перед собой голого бригадного генерала, в эполетах, который, подняв его с койки за руку и не дав ему одеться, повлек его молча по каким-то длинным и темным коридорам, на вершину высокой и остроконечной горы, и там стал вынимать перед ним из древнего склепа разные драгоценные материи, показывая их ему одну за другою и даже прикидывая некоторые из них к его продрогшему телу. Прутков ожидал с недоумением и страхом развязки этого непонятного события; но вдруг от прикосновения к нему самой дорогой из этих материй он ощутил во всем теле сильный электрический удар, от которого проснулся весь в испарине. Неизвестно, какое значение придавал Козьма Петрович Прутков этому видению. Но, часто рассказывая о нем впоследствии, он всегда приходил в большое волнение и заканчивал свой рассказ громким возгласом: «В то же утро, едва проснувшись, я решил оставить полк и подал в отставку; а когда вышла отставка, я тотчас определился на службу по министерству финансов, в Пробирную Палатку, где и останусь навсегда!» – Действительно, вступив в Пробирную Палатку в 1823 г., он оставался в ней до смерти, т. е. до 13 января 1863 года. Начальство отличало и награждало его. Здесь, в этой Палатке, он удостоился получить все гражданские чины, до действительного статского советника включительно, и наивысшую должность: директора Пробирной Палатки; а потом– и орден св. Станислава 1-й степени, который всегда прельщал его, как это видно из басни «Звезда и брюхо».
Вообще он был очень доволен своею службою. Только в период подготовления реформ прошлого царствования он как бы растерялся. Сначала ему казалось, что из-под него уходит почва, и он стал роптать, повсюду крича о рановременности всяких реформ и о том, что он «враг всех так называемых вопросов!». Однако потом, когда неизбежность реформ сделалась несомненною, он сам старался отличиться преобразовательными проектами и сильно негодовал, когда эти проекты его браковали по их очевидной несостоятельности. Он объяснял это завистью, неуважением опыта и заслуг и стал впадать в уныние, даже приходил в отчаяние. В один из моментов такого мрачного отчаяния он написал мистерию: «Сродство мировых си л», впервые печатаемую в настоящем издании и вполне верно передающую тогдашнее болезненное состояние его духа [1]. Вскоре, однако, он успокоился, почувствовал вокруг себя прежнюю атмосферу, а под собою – прежнюю почву. Он снова стал писать проекты, но уже стеснительного направления, и они принимались с одобрением. Это дало ему основание возвратиться к прежнему самодовольству и ожидать значительного повышения по службе. Внезапный нервный удар, постигший его в директорском кабинете Пробирной Палатки, при самом отправлении службы, положил предел этим надеждам, прекратив его славные дни. В настоящем издании помещено в первый раз его «Предсмертное» стихотворение, недавно найденное в секретном деле Пробирной Палатки.
Но как бы ни были велики его служебные успехи и достоинства, они одни не доставили бы ему даже сотой доли той славы, какую он приобрел литературною своею деятельностью. Между тем он пробыл в государственной службе (считая гусарство) более сорока лет, а на литературном поприще действовал гласно только пять лет (в 1853—54 и в 1860-х годах).
До 1850 г., именно до случайного своего знакомства с небольшим кружком молодых людей, состоявшим из нескольких братьев Жемчужниковых и двоюродного их брата, графа Алексея Константиновича Толстого,– Козьма Петрович Прутков и не думал никогда ни о литературной, ни о какой-либо другой публичной деятельности. Он понимал себя только усердным чиновником Пробирной Палатки и далее служебных успехов не мечтал ни о чем. В 1850 г. граф А. К. Толстой и Алексей Михайлович Жемчужников, не предвидя серьезных последствий от своей затеи, вздумали уверить его, что видят в нем замечательные дарования драматического творчества. Он, поверив им, написал под их руководством комедию «Фантазия», которая была исполнена на сцене С.-Петербургского Александрийского театра, в высочайшем присутствии, 8 января 1851 г., в бенефис тогдашнего любимца публики, г. Максимова 1-го. В тот же вечер, однако, она была изъята из театрального репертуара, по особому повелению; это можно объяснить только своеобразностью сюжета и дурною игрою актеров. Она впервые печатается лишь теперь.
Эта первая неудача не охладила начинавшего писателя ни к его новым приятелям, ни к литературному поприщу. Он, очевидно, стал уже верить в свои литературные дарования. Притом упомянутый Алексей Жемчужников и брат его Александр ободрили его, склонив заняться сочинением басен. Он тотчас же возревновал славе И. А. Крылова тем более, что И. А. Крылов тоже состоял в государственной службе и тоже был кавалером ордена св. Станислава 1-й степени. В таком настроении он написал три басни: «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул» и «Цапля и беговые дрожки»; они были напечатаны в журн. «Современник» (1851 г., кн. XI, в «Заметках Нового Поэта») и очень понравились публике. Известный литератор Дружинин поместил о них весьма сочувственную статью, кажется, в журнале «Библиотека для чтения».
Делая эти первые шаги в литературе, Козьма Петрович Прутков не думал, однако, предаться ей. Он только подчинялся уговариваниям своих новых знакомых. Ему было приятно убеждаться в своих новых дарованиях, но он боялся и не желал прослыть литератором; поэтому он скрывал свое имя перед публикою. Первое свое произведение, комедию «Фантазия», он выдал на афише за сочинение каких-то «Y и Z»; а свои первые три басни, названные выше, он отдал в печать без всякого имени. Так было до 1852 г.; но в этом году совершился в его личности коренной переворот под влиянием трех лиц из упомянутого кружка: графа А. К. Толстого, Алексея Жемчужникова и Владимира Жемчужникова. Эти три лица завладели им, взяли его под свою опеку и развили в нем те типические качества, которые сделали его известным под именем Козьмы Пруткова. Он стал самоуверен, самодоволен, резок; он начал обращаться к публике «как власть имеющий»; и в этом своем новом и окончательном образе он беседовал с публикою в течение пяти лет, в два приема, именно: в 1853—54 годах, помещая свои произведения в журн. «Современник», в отделе «Ералаш», под общим заглавием: «Досуги Козьмы Пруткова»; ив 1860—64 годах, печатаясь в том же журнале в отделе «Свисток», под общим заглавием: «Пух и перья (Daunen und Federn)». Kpoме того, в течение второго появления его перед публикою некоторые его произведения (см. об этом в первой выноске настоящего очерка) были напечатаны в журн. «Искра» и одно в журн. «Развлечение», 1861 г., № 18. Промежуточные шесть лет, между двумя появлениями Козьмы Пруткова в печати, были для него теми годами томительного смущения и отчаяния, о коих упомянуто выше.
В оба свои кратковременные явления в печати Козьма Прутков оказался поразительно разнообразным, именно: и стихотворцем, и баснописцем, и историком (см. его «Выдержки из записок деда»), и философом (см. его «Плоды раздумья»), и драматическим писателем. А после его смерти обнаружилось, что в это же время он успевал писать правительственные проекты, как смелый и решительный администратор (см. его проект: «О введении единомыслия в России», напечатанный без этого заглавия, при его некрологе, в «Современнике», 1863 г., кн. IV). И во всех родах этой разносторонней деятельности он был одинаково резок, решителен, самоуверен. В этом отношении он был сыном своего времени, отличавшегося самоуверенностью и неуважением препятствий. То было, как известно, время знаменитого учения: «усердие все превозмогает». Едва ли даже не Козьма Прутков первый формулировал это учение в означенной фразе, когда был еще в мелких чинах? По крайней мере, оно находится в его «Плодах раздумья» под № 84. Верный этому учению и возбужденный своими опекунами, Козьма Прутков не усомнился в том, что ему достаточно только приложить усердие, чтобы завладеть всеми знаниями и дарованиями. Спрашивается, однако: 1) чему же обязан Козьма Прутков тем, что, при таких невысоких его качествах, он столь быстро приобрел и доселе сохраняет за собою славу и сочувствие публики? и 2) чем руководились его опекуны, развив в нем эти качества?
Для разрешения этих важных вопросов необходимо вникнуть в сущность дела, «посмотреть в корень», по выражению Козьмы Пруткова; и тогда личность Козьмы Пруткова окажется столь же драматичною и загадочною, как личность Гамлета. Они обе не могут обойтись без комментариев, и обе внушают сочувствие к себе, хотя по различным причинам. Козьма Прутков был, очевидно, жертвою трех упомянутых лиц, сделавшихся произвольно его опекунами или клевретами. Они поступили с ним как «ложные друзья», выставляемые в трагедиях и драмах. Они, под личиною дружбы, развили в нем такие качества, которые желали осмеять публично. Под их влиянием он перенял от других людей, имевших успех: смелость, самодовольство, самоуверенность, даже наглость и стал считать каждую свою мысль, каждое свое писание и изречение – истиною, достойною оглашения. Он вдруг счел себя сановником в области мысли и стал самодовольно выставлять свою ограниченность и свое невежество, которые иначе остались бы неизвестными вне стен Пробирной Палатки. Из этого видно, впрочем, что его опекуны, или «ложные друзья», не придали ему никаких новых дурных качеств: они только ободрили его и тем самым они вызвали наружу такие его свойства, которые таились до случая. Ободренный своими клевретами, он уже сам стал требовать, чтобы его слушали; а когда его стали слушать, он выказал такое самоуверенное непонимание действительности, как будто над каждым его словом и произведением стоит ярлык: «все человеческое мне чуждо».
Самоуверенность, самодовольство и умственная ограниченность Козьмы Пруткова выразились особенно ярко в его «Плодах раздумья», т. е. в его «Мыслях и афоризмах». Обыкновенно форму афоризмов употребляют для передачи выводов житейской мудрости; но Козьма Прутков воспользовался ею иначе. Он в большей части своих афоризмов или говорит с важностью «казенные» пошлости, или вламывается с усилием в открытые двери, или высказывает такие «мысли», которые не только не имеют соотношения с его временем и страною, но как бы находятся вне всякого времени и какой бы ни было местности. При этом в его афоризмах часто слышится не совет, не наставление, а команда. Его знаменитое «бди!» напоминает военную команду: «Пли!» Да и вообще Козьма Прутков высказывался так самодовольно, смело и настойчиво, что заставил уверовать в свою мудрость. По пословице: «смелость города берет», Козьма Прутков завоевал себе смелостью литературную славу. Будучи умственно ограниченным, он давал советы мудрости; не будучи поэтом, он писал стихи и драматические сочинения; полагая быть историком, он рассказывал анекдоты; не имея ни образования, ни хотя бы малейшего понимания потребностей отечества, он сочинял для него проекты управления.– «Усердие все превозмогает!»...
Упомянутые трое опекунов Козьмы Пруткова заботливо развили в нем такие качества, при которых он оказывался вполне ненужным для своей страны; и, рядом с этим, они безжалостно обобрали у него все такие, которые могли бы сделать его хотя немного полезным. Присутствие первых и отсутствие вторых равно комичны, а как при этом в Козьме Пруткове сохранилось глубокое, прирожденное добродушие, делающее его невинным во всех выходках, то он оказался забавным и симпатичным. В этом и состоит драматичность его положения. Поэтому он и может быть справедливо назван жертвою своих опекунов: он бессознательно и против своего желания забавлял, служа их целям. Не будь этих опекунов, он едва ли решился бы, пока состоял только в должности директора Пробирной Палатки, так откровенно, самоуверенно и самодовольно разоблачиться перед публикою.
Но справедливо ли укорять опекунов Козьмы Пруткова за го, что они выставили его с забавной стороны? Ведь только через это они доставили ему славу и симпатию публики; а Козьма Прутков любил славу. Он даже печатно отвергал справедливость мнения, будто «слава – дым». Он печатью сознавался, что «хочет славы», что «слава тешит человека». Опекуны его угадали, что он никогда не поймет комичности своей славы и будет ребячески наслаждаться ею. И он действительно наслаждался своею славою с увлечением, до самой своей смерти, всегда веря в необыкновенные и разнообразные свои дарования. Он был горд собою и счастлив: более этого не дали бы ему самые благонамеренные опекуны.
Слава Козьмы Пруткова установилась так быстро, что в первый же год своей гласной литературной деятельности (в 1853 г.) он уже занялся приготовлением отдельного издания своих сочинений с портретом. Для этого были тогда же приглашены им трое художников, которые нарисовали и перерисовали на камень его портрет, отпечатанный в том же 1853 году в литографии Тюлина, в значительном количестве экземпляров [2]Тогдашняя цензура почему-то не разрешила выпуска этого портрета, вследствие этого не состоялось и все издание. В следующем году оказалось, что все отпечатанные экземпляры портрета, кроме пяти, удержанных издателями тотчас по отпечатании, пропали, вместе с камнем, при перемене помещения литографии Тюлина;[3] вот почему при настоящем издании приложена фотогиалотипная копия, в уменьшенном формате, с одного из уцелевших экземпляров того портрета, а не подлинные оттиски.
Дорожа памятью о Козьме Пруткове, нельзя не указать и тех подробностей его наружности и одежды, коих передачу в портрете он вменял художникам в особую заслугу; именно: искусно подвитые и всклокоченные, каштановые, с проседью волоса; две бородавочки: одна вверху правой стороны лба, а другая вверху левой скулы; кусочек черного английского пластыря на шее, под правою скулой, на месте постоянных его бритвенных порезов; длинные, острые концы рубашечного воротника, торчащие из-под цветного платка, повязанного на шее широкою и длинною петлею; плащ-альмавива, с черным бархатным воротником, живописно закинутый одним концом за плечо; кисть левой руки, плотно обтянутая белою замшевою перчаткою особого покроя, выставленная из-под альмавивы, с дорогими перстнями поверх перчатки (эти перстни были ему пожалованы при разных случаях).
Когда портрет Козьмы Пруткова был уже нарисован на камне, он потребовал, чтобы внизу была прибавлена лира, от которой исходят вверх лучи. Художники удовлетворили это его желание, насколько было возможно в оконченном уже портрете; но в уменьшенной копии с портрета, приложенной к настоящему изданию, эти поэтические лучи, к сожалению, едва заметны.
Козьма Прутков никогда не оставлял намерения издать отдельно свои сочинения. В 1860 г. он даже заявил печатно (в журн. «Современник», в выноске к стихотворению «Разочарование») о предстоящем выходе их в свет; но обстоятельства мешали исполнению этого его намерения до сих пор. Теперь оно осуществляется, между прочим, и для охранения типа и литературных прав Козьмы Пруткова, принадлежащих исключительно литературным его образователям, поименованным в настоящем очерке.
Ввиду являвшихся в печати ошибочных указаний на участие в деятельности Козьмы Пруткова разных других лиц, представляется нелишним повторить сведения о сотрудничестве их!
Во-первых: литературную личность Козьмы Пруткова создали и разработали три лица, именно: граф Алексей Константинович Толстой, Алексей Михайлович Жемчужников и Владимир Михайлович Жемчужников.
Во-вторых: сотрудничество в этом деле было оказано двумя лицами, в определенном здесь размере, именно:
1) Александром Михайловичем Жемчужниковым, принимавшим весьма значительное участие в сочинении не только трех басен: «Незабудки и запятки», «Кондуктор и тарантул» и «Цапля и беговые дрожки», но также комедии «Блонды» и недоделанной комедии «Любовь и Силин» (см. о ней в начальной выноске), и
2) Петром Павловичем Ершовым, известным сочинителем сказки «Конек-горбунок», которым было доставлено несколько куплетов, помещенных во вторую картину оперетты: «Черепослов, сиречь Френолог» [4].
И в-третьих: засим, никто – ни из редакторов и сотрудников журнала «Современник», ни из всех прочих русских писателей – не имел в авторстве Козьмы Пруткова ни малейшего участия.
13 января 1884 г.
Примечания:
[1] В таком же состоянии духа он написал стихотворение «Перед морем житейским», тоже впервые печатаемое в настоящем издании.
[2] Художники эти – тогдашние ученики Академии художеств, занимавшиеся и жившие вместе: Лев Михайлович Жемчужников,
Александр Егорович Бейдеман и Лев Феликсович
Лагорио. Подлинный их рисунок сохранился до сих пор у Л. М. Жем-
чужникова. Упоминаемая здесь литография Тюлина находилась в С.-Петербурге на Васильевском острову по 5-й линии, против Академии художеств.
[3] Так было объявлено г, Тюлиным В. М. Жемчужникову в 1854 г. в новом помещении литографии. Впоследствие некоторые лица приобретали эти
пропавшие экземпляры покупкой на Апраксином дворе.
[4] П. П. Ершов лично передал эти куплеты В. М. Жемчужникову в Тобольске, в 1854 г., заявив желание: «Пусть ими воспользуется Козьма Прутков, потому что сам я уже ничего не пишу». Кстати заметить: в биографии П. П. Ершова, напечатанной г. Ярославцевым в 1872 г., на стр. 49 помещен отрывок из письма Ершова от 5 марта 1837 г., в котором он упоминает о «куплетцах» для водевиля «Черепослов», написанного приятелем его «Чижовым». Не эти ли «куплетцы» и были в 1854 г. переданы П. П. Ершовым? При них было и заглавие «Черепослов».
