Текст книги "Ключ от твоего сердца (ЛП)"

Автор книги: Кортни Милан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

      Элейн улыбнулась.

– Ты говоришь нелепости, мама.

      Ее мать нахмурилась.

– Да, – наконец признала она. – Довольно оптимистично экстраполировать геометрический тренд из двух точек данных.

      Элейн вздохнула. Ее мать была... ну, она определенно не была глупой. Леди Стокхерст, вероятно, знала больше, чем половина членов Королевского общества. В вопросах астрономии и математики она была самым проницательным человеком из всех, кого знала Элейн.

      Что касается всего остального... Хотя ее мать не была глупой, она могла быть удивительно рассеянной. Более внимательная мать, возможно, посмотрела бы на Элейн и увидела дочь, которая не смогла найти мужа после одиннадцати сезонов. Любой другой родитель понял бы, что Элейн была социальной неудачницей. Но мать Элейн смотрела на свою дочь и видела совершенство.

      Элейн старалась не слишком разрушать иллюзии своей матери.

– Так приятно, что Уэстфелд вернулся.

      Ее мать проследила пальцем темный дефект на зеркале, а затем описала вокруг него эллиптическую орбиту.

– Мммм.

      Говоря это, леди Стокхерст отметила перигелий на своей орбите и измерила его пальцами.

– Знаешь, я всегда считала, что он был неравнодушен к тебе.

      Элейн смотрела прямо перед собой. Краем глаза она смогла мельком увидеть горничную, которую они привезли с собой. Мэри остановилась, отряхивая платье, ее глаза метнулись к Элейн в невысказанном вопросе.

      Элейн отвела взгляд и тщательно подобрала следующие слова.

– Возможно, тебе показалось. Ты думала, что виконт Сакстони тоже был заинтересован.

      Раздраженный взмах ее руки.

– И он был... если бы только он не был настолько непостоянен, чтобы жениться на другой.

– Ты говорила, что сэр Марк Тернер был влюблен в меня.

– Так и должно быть, если он хоть немного понимает, что для него хорошо. Из вас получилась бы прекрасная пара – оба светловолосые и высокие. Ему нужна жена. И вы оба так популярны.

      Элейн прикусила губу. Сэра Марка Тернера приглашали везде, потому что королева посвятила его в рыцари. Если Элейн где-то и была нужна, так это для того, чтобы стать объектом шуток.

      Леди Стокхерст слабо улыбнулась и размазала свой рисунок, который нарисовала на зеркале.

– Я упоминала, что собираюсь прочитать лекцию?

– Да.

      Элейн вздрогнула. Ее мать прочитает лекцию, и все будут смеяться над ней. Элейн уже видела это раньше – ехидный шепот о том, как забавно видеть, как женщина подражает мужчине. Элейн было трудно игнорировать оскорбления, когда они были направлены лично на нее. Но было мучительно прикусывать язык, когда эти голоса насмехались над ее матерью.

      Тем не менее, ее мать, казалось, никогда этого не замечала. Она восприняла бы их саркастические насмешки в конце как искренние аплодисменты. Одна только Элейн кипела бы от злости, разъяренная, униженная и не желающая лишать блеска глаза своей матери, говоря правду.

– Я рада, что мы приехали, – сказала ее мать, решительно кивнув.

      Элейн встала, подошла к матери и обняла ее за плечи.

– Я тоже, – сказала она. И она действительно была. Ее матери все нравится, а если она не знала правду, могло ли это причинить ей боль?

      Но плечи ее матери казались тонкими и хрупкими. Леди Стокхерст была великолепна, сбита с толку и... и невероятно мила.

– Скажи мне, – сказала Элейн, – ты, конечно, не думала о Уэстфелде в бальном зале. Что у тебя было на уме?

      Это было правильные слова. Ее мать сразу же улыбнулась.

– Да, я думала, что определить гравитационные силы между любыми двумя телами – дело простой математики. Однако добавьте третье, и уравнения превратятся в неразбериху. В бальном зале было так много тел – так много сил. Нельзя было просто применять пертурбацию для прогнозирования будущего. – Она резко покачала головой. – Вот почему людей так трудно понять. Я даже не могу оценить их гравитационное притяжение.

      Вопреки всему, Элейн улыбнулась. Ее мать никогда бы не поняла, что ее дочь была практически изгоем. Она никогда не смогла бы вместить в свои уравнения порицание, смех и оскорбления, которым подверглась ее дочь.

      Возможно, именно поэтому, после всех этих лет, ее любовь к дочери никогда не менялась. Она была невосприимчива к социальной реальности. Она видела только то, что хотела видеть, и за это Элейн отчаянно любила ее.

      Ее мать повернулась и направилась к двери своей спальни. – Я не могу дождаться, чтобы увидеть, что принесет завтрашний день, – сказала она на прощание.

      Элейн продолжала улыбаться, пока ее мать не исчезла.

      Господь всевышний. Вечеринка продлится еще два дня. Сорок восемь часов с лордом Уэстфелдом и леди Косгроув? Это будет настоящим адом.

Глава 3

      Если бы Данте решил привести в пример Эвана, он не смог бы создать более детализированную версию ада.

      Эван пытался предостеречь Диану от издевательств над Элейн – сначала тонко, потом более настойчиво. Днем после бала Диана потратила добрых десять минут, подбадривая леди Стокхерст, в то время как другие дамы тихонько хихикали в свои перчатки. И Эван отвел ее в сторону.

– Оставь ее в покое.

      Сначала она притворилась смущенной.

– Почему, что ты имеешь в виду? Леди Стокхерст любит делиться своими идеями.

      На ее щеке появилась ямочка, а ресницы опустились, как будто она ожидала, что он посмеется вместе с ней.

      Когда-то он бы так и сделал.

– Это не то, что я имею в виду. Ты делаешь это, чтобы унизить леди Элейн, и мне это надоело.

      Его кузина продолжала улыбаться, но ямочки на ее щеках исчезли.

– Я делаю это для тебя.

– Я этого не хочу. Прекращай. Немедленно.

      Ее лицо вытянулось. Он не должен был чувствовать себя подлецом из-за того, что упрекал ее, но он чувствовал.

      Он провел рукой по волосам и попробовал еще раз.

– Мы начали эту игру, когда были детьми.

      Они были двоюродными братом и сестрой, росли в соседних поместьях, их игнорировали все, кроме нянек и гувернеров. И хотя Эван уехал в школу, когда он проводил там лето, она была его единственным компаньоном. После их тихого, несколько уединенного детства они вместе вошли в общество. Головокружительный водоворот постоянной компании был ошеломляющим – пугающим, веселым и невозможным одновременно.

      Он защищал ее. Она защищала его. Вместе их было не остановить.

      Действительно, кому-то стоило остановить их.

      Он покачал головой.

– Мы больше не дети. В этом нет необходимости.

      Она положила руку ему на запястье.

– Тебя долго не было, Эван. Ты не помнишь, на что похоже лондонское общество. Они как волки, и это значит сожрать самому или быть сожранным. Если ты не займешь свое место в обществе, у тебя его отнимут. Прямо как у твоей леди Элейн.

– Я прекрасно помню, на что похоже лондонское общество.

      Глаза Дианы вспыхнули, и она с вызовом посмотрела на него.

– Возможно, ты сейчас очень низкого обо мне мнения, потому что я всего лишь глупая девчонка, которая вышла замуж за мужчину постарше и осталась дома, пока ты путешествовал по миру. Но мой муж навсегда уехал на континент. Для меня было даром божьим, когда ты вернулся. Ты самый близкий для меня человек, и я не позволю тебе поступиться своей репутацией или хорошим положением в обществе просто потому, что у тебя в голове какое-то устаревшее представление о рыцарстве.

– В элементарной человеческой порядочности нет ничего устаревшего, – огрызнулся Эван.

– Послушай себя! Ты не такой – этот неуклюжий парень, одетый в коричневое. Я знаю тебя. Ты ни капельки не веселился с тех пор, как умер твой отец. Я не для того тащила тебя в Хэмпшир, чтобы ты погряз в скуке.

– Я не против немного развлечься, – тихо сказал он. – Но я больше не думаю, что разрушать жизнь леди – разумный способ скоротать время.

      Она пожала одним плечом. Но она не понимала и не верила ему. Он это понял по тому, что на протяжении всего ужина она изводила Элейн постоянным потоком лукавых намеков, и никакие сдержанные покашливания с его стороны не могли ее остановить.

      Десерт был испорчен крошечными колкостями, которые говорила его кузина. И когда Эван и другие джентльмены снова присоединились к дамам после портвейна и сигар, он сразу увидел, что она не оставила своего любимого занятия. Леди Элейн сидела на длинном диване, зажатая между Дианой и ее матерью. Даже если бы он не знал Диану, в морщинках вокруг глаз леди Элейн было особенно затравленное выражение, которое сказало ему все, что ему нужно было знать.

      Кто-то предложил карты; другой человек – игру в шарады. Дискуссия продолжалась, пока слуги разносили изящные бокалы с темно-красным винным пуншем, охлажденным до образования конденсата на бокале.

      Именно Диана прекратила спор, жестикулируя своим бокалом с пуншем.

– Пожалуйста, – сказала она, – мой кузен давно не выходил в люди. И я умираю от желания, чтобы он рассказал о своих приключениях.

      Диана мило улыбнулась ему.

– Расскажите, – сказал мистер Арлстон. И все повернулись, чтобы посмотреть на Эвана.

– В устах леди Косгроув это звучит так интересно. – Эван откинулся на подушки кресла. – Но у меня было довольно обычное путешествие, я полагаю. Я провел сезон в Италии, лето в Греции. Однако большую часть своего времени я провел во Франции и Швейцарии.

– О, Париж. Я люблю Париж.

      Это сказала миссис Арлстон.

      Эван забыл, каково это – быть в центре внимания, когда все смотрят на него, ожидая его следующих слов. Людей тянуло к нему, и хотя он поклялся, что не будет этого делать, он почувствовал, как часть прежней энергии возвращается.

– Я проезжал через Париж в одни выходные, но не остался. Я провел большую часть своего времени в Шамони.

      Понимающие взгляды сменились недоумением, и все окружающие люди наклонились вперед на своих стульях.

– Шамони – это город во французских Альпах, недалеко от Монблана.

– Значит, там красиво? – нахмурилась миссис Арлстон. – Я бы не смогла провести все свое время в маленьком городке.

– Там красиво, – тихо сказал Эван. – Он ютится у подножия самой высокой горы во всем альпийском регионе. Я трижды поднимался на Монблан.

– Три раза? – Мистер Паттон положил руку на свой круглый живот и покачал головой. – Один раз я еще могу понять. Полагаю, это дает вам сомнительное право хвастаться. Но трижды, похоже, это результат избытка амбиций.

– Впервые кто-то обвинил меня в этом, – ответил Эван.

      Дамы в толпе улыбнулись.

– Я думал о том, чтобы попытаться подняться на Маттерхорн, но я предпочитаю оставаться среди живых. Но моих достижений не так уж много. За это время моя двоюродная сестра вышла замуж и произвела на свет четверых детей. Несомненно, это самое большое достижение.

      Диана теперь наблюдала за ним с любопытством и сделала глоток вина.

– Святые небеса. Сколько времени нужно, чтобы подняться на Монблан?

– В зависимости от условий? Не намного больше, чем несколько дней изнурительной работы, через отчаянные переходы, покрытые снегом.

      Он сделал паузу, чтобы дать картине опустошенности пейзажа проникнуть в разум окружающих.

      Мистер Паттон, сидевший напротив Дианы, нахмурился.

– Ну, вы рассказали про неделю из десяти лет. Чем вы занимались остальное время?

      Эван приподнял бровь.

– Готовился к восхождению на Монблан.

– Готовились? Десять лет? Неужели так много времени уходит на покупку веревки и тому подобного?

      Эван покачал головой и сдержал улыбку.

      Но Диана горячо вмешалась, чуть не толкнув локтем леди Элейн, сидевшую рядом с ней, торопясь выступить от его имени.

– Альпинизм, – сказала она, – довольно опасен, и это должно быть известно любому. Есть... ну, альпинистские приемы, которым нужно научиться. Особенные. Думаю, что мы не сможем понять, сколько времени на все это нужно.

      У его кузины всегда был вспыльчивый характер – и хотя многим она могла показаться непостоянной, Эван знал, что в глубине души она была очень верной. Она будет защищать его любой ценой.

– И потом, – продолжала Диана, – нужно быть очень разборчивым в своем снаряжении. Потому что нужно учитывать не только веревку, но и ботинки, и, э-э, а также щиты.

– Шипы, – подсказал Эван.

– Шипы, – повторила она, не сбиваясь с ритма.

– Но по моему опыту, – перебил ее Эван, – те, кто тратит все свое время на покупки и споры о том, использовать ли кованое железо для гвоздей для ботинок, вообще не проводят время в горах. Самая важная часть восхождения на гору – это не выбор веревки, а умение работать в команде. Ты не можешь пойти один. Что ты сделаешь во время обвала? Что, если оступишься на краю обрыва? Если ты не можешь доверять своей команде, ты рискуешь умереть.

– Чепуха, – вставил мистер Паттон. – Только и слышишь, что об этих тщедушных французах, умирающих таким ужасным образом. Рослый английский лорд? Горы не посмели бы убить его.

– Что за забавные слова. – Эвану было не смешно. – Меня бы здесь не было, если бы меня не спас тщедушный француз.

– Чепуха, – повторил Паттон, но с меньшей уверенностью.

– Мы были на леднике. – Эван пристально посмотрел мужчине в глаза. – Я не знаю, что вы о них слышали, но они довольно опасны – каждый шаг скользкий, и вы не можете доверять поверхности под вашими ботинками. Есть расщелины глубиной в мили, покрытые лишь тончайшей коркой льда. Один шаг, и вы можете упасть навстречу своей гибели.

      Дамы ахнули. Все, кроме леди Элейн. Ее серые глаза встретились с его, как будто она тоже знала, каково это – падать навстречу смерти.

– Ты стараешься быть как можно осторожнее, но никогда не знаешь, идешь ли ты по ледяному выступу. Земля под вашими ногами может поглотить вас в любой момент. Целые команды исчезали. Вот так. – Эван щелкнул пальцами.

      Диана выглядела слегка испуганной.

– Как уберечься от такого?

– Молитвой, – коротко сказал он. – И вы соединяетесь веревкой, чтобы, если один человек оступится, его товарищи могли вытащить его.

      Все вокруг мудро кивали.

– Но—

      Это была леди Элейн, заговорившая впервые.

– Но если вы связаны веревкой, разве это не означает, что один человек может затащить вас в расщелину так же легко, как его можно вытащить?

– Не говорите глупостей, – огрызнулась Диана. – Если один человек упадет, остальные наверняка смогут его вытащить. Это разумный план и безопасный.

      Элейн отстранилась.

– Это небезопасно, – услышал Эван свое возражение. – Это о– то есть, это совершенно опасно. Видите ли, если человек падает достаточно быстро, он может сбить товарища с ног прежде, чем у другого мужчины появится шанс собраться с силами. Если обрушится шельфовый лед, на это могут уйти сразу два человека – и такой мертвый груз может утянуть в пропасть целую группу.

      Глаза Дианы расширились.

– Что делать, если падает более одного человека, и вы не можете их вытащить?

– А ты как думаешь? В этом вопросе нет выбора. Ты перерезаешь веревку.

      Диана отхлебнула еще пунша.

– Что? И отправляешь их на верную смерть?

      Эван коротко кивнул.

– Да. И вы планируете это заранее. Вы тренируетесь на безопасной площадке, прежде чем отправиться на ледник, так что вы точно знаете, каковы ваши возможности как команды. Вы знаете, когда приходится выбирать между падением одного человека и принесением в жертву всей группы.

– Какой ужас!

– Библия ошиблась, когда намекнула, что долина содержит тень смерти. Смерть обитает на возвышенностях.

      Теперь все слушали его.

– Итак, – прошептала Диана. – Ты чуть не умер. Как?

– Все было именно так, как я сказал. Земля исчезла у меня из-под ног. Я упал на шесть футов в мгновение ока, и из меня вышибло дух.

– Н-но твои друзья вытащили тебя, не так ли?

– Мое падение сбило и Мейснера с ног. Ему повезло больше – он зацепился за выступ и остался болтаться наверху, едва удерживаясь. У нас был только один человек, связанный веревкой, – Дутой.

– Боже милостивый. Хорошо, что ты практиковался для таких ситуациях.

– Не было никакой практики, которая могла бы помочь, – сказал Эван. – Мы знали, на что способны. Один человек ранен, один человек едва держится... Мы не смогли бы этого пережить. Мой вес должен был столкнуть Мейснера с уступа, и когда это произошло бы, мы все трое погибли бы. Видите ли, мы это проверили.

      Диана еще раз отхлебнула пунша и, казалось, удивилась, обнаружив, что стакан пуст. Говоря это, она жестом велела слуге наполнить его.

– Что ты сделал?

– Как ты думаешь, что я сделал? – сказал Эван. – Я сказал им перерезать проклятую веревку.

      Никто даже не вздрогнул от этого богохульства в этой смешанной компании, настолько пристальным было их внимание.

– Если бы я мог дотянуться до своего ножа, я бы сделал это сам. Но он был у меня в ботинке, а я висел под таким неудобным углом… Эти идиоты чуть не убили себя, спасая мою жизнь.

      После этого они никогда не говорили об этом. Но как только у него появилась возможность, он купил им выпивку.

– Я полагаю, что есть вещи похуже, чем быть обязанным французскому аристократу.

      Дутой не был аристократом. Его отец был буржуем, богатым торговцем. Мейснер тоже был простолюдином – юным племянником какого-то натурфилософа, жившего в королевстве Ганновер. Но он не видел никакой причины пытаться объяснить это этим людям. Они бы не поняли, как сильно он преобразился.

– Какая необыкновенно близкая дружба, – сказала леди Элейн. – Знать, что кто-то имеет власть над твоей жизнью и смертью.

      Или, может быть... может быть, один человек понял бы. У Эвана пересохло в горле. Ее серые глаза встретились с его, и он почувствовал себя почти обнаженным перед ней, как будто она могла видеть степень его преображения. Как будто ей одной из всех женщин была дана сила понять, кем он стал.

– Вне брака, – сказал Эван, – это самые интимные отношения, которые могут быть у мужчины.

      Диана хихикнула, нарушая общее настроение.

– Что ж, – прошептала она не слишком мягко, – неудивительно, что леди Элейн проявляет такое любопытство. Она не найдет близости никаким другим способом.

      Леди Элейн отстранилась, закрывшись ставнями, как приморский коттедж перед лицом шторма. Всякое чувство близости исчезло, как будто она вспомнила, что он был ее врагом.

      Но это не так. Я изменился.

– Диана, – предостерегающе сказал Эван.

      Глаза его кузина с возмущением встретились с его глазами, и в них вспыхнула маленькая искорка вызова. Она в последний раз поднесла свой бокал с пуншем к губам... а затем, прежде чем Эван успел вмешаться, опрокинула его и совершенно сознательно вылила содержимое на колени Элейн.

      Жидкость пролилась на ее платье.

– Боже мой, – сказала Диана. – Как неуклюже с моей стороны. Должно быть, я была очень расстроена, услышав эту историю. Уэстфелд – один из моих самых дорогих друзей и... о... – Диана разрыдалась. Толпа собралась вокруг его двоюродной сестры, успокаивая ее, говоря ей прилечь и глубоко дышать. Слуги бросились на поиски нюхательной соли.

      Элейн бесцеремонно оттолкнули с дороги. Она встала и сделала два шага назад. Бледно-голубой цвет ее платья был испорчен сердитым красным. Палец в перчатке коснулся пятна, и ее подбородок поднялся.

      Она была похожа на королеву, подумал Эван, чрезвычайно элегантную даже в своем горе. Она не смотрела на него.

      Вместо этого леди Элейн нашла свою мать. И в то время как Диана постепенно позволила своему ложному плохому самочувствию утихнуть, леди Элейн и ее мать выскользнули за дверь.

– Ну вот, – говорила Диана сквозь слезы, – кажется, теперь я контролирую свои нервы.

      Она поймала взгляд Эвана и попыталась улыбнуться ему.

      Он не улыбнулся в ответ.

– Уэстфелд, мы не можем обеспечить ту же опасность, с которой ты столкнулся за границей, – сказала она. – Но все же – разве в веселье и смехе нет интимности?

      Оставалось сделать только одно. Эван подошел к своей кузине – когда-то его самому дорогому другу – и взял ее за руку. Он склонился над ней.

      Чтобы услышала вся компания, он сказал:

– Я расстроил свою двоюродную сестру своей историей. Полагаю, это мой намек на то, чтобы пожелать вам всем доброго вечера. Мне бы не хотелось больше мешать вашему веселью.

– Но, Уэстфелд—

      Диана заставила его слишком ясно вспомнить, кем он был. Причинить ей боль было бы все равно что порезаться самому. Но это было то, что ему было нужно – избавиться от того человека, которым он был. Возможно, именно поэтому он наклонился ближе и не предпринял никаких усилий, чтобы смягчить свои слова.

– Если бы ты была там в тот день, – прошептал он, – я уверен, ты бы перерезала веревку.

      Это было жестоко. Она вздрогнула, и он отпустил ее руку.

      Тем не менее, он вышел из комнаты, не оглядываясь.

Глава 4

– Какое невезение, – сказала мать Элейн, вглядываясь в испорченную ткань. – Это такое прелестное платье. Как ты думаешь, на нем останутся пятна?

      Бледно-голубой был одним из любимых цветов Элейн – цвет зимнего неба. С этим изящным кружевом, окаймляющим рукава, она чувствовала себя сосулькой – холодной и не тающей, независимо от того, насколько жарко горели костры сплетен.

– Хорошо, что это случилось не завтра, – говорила ее мать. – Это было бы так разрушительно для моей лекции.

      Позади себя Элейн почувствовала, как ее горничная Мэри остановилась, ее руки на шнурках платья. Мэри слышала всю историю. И без слов Элейн Мэри, несомненно, поняла, что это значит.

– Да, – сказала Элейн. Она хотела говорить успокаивающе, но ее горечь все равно прорвалась наружу. – Потому что, несомненно, твоя лекция важнее, чем пролитый бокал винного пунша на твою дочь.

      Но ее мать была так же невосприимчива к сарказму, как и к лукавым намекам.

– Так и есть! – сказала она, просияв. – Я так рада, что ты согласна.

      Элейн так долго сдерживала все свои эмоции внутри себя, что оказалась неподготовленной к обрушившейся на нее вспышке гнева – яростной, горячей и неудержимой.

– Нет, – услышала она свой крик. – Нет, это не так.

      Она повернулась, и Мэри потянулась к шнуркам, которые свободно волочились за ней.

– Я годами терпела их оскорбления, недомолвки и бокалы с винным пуншем. Ты никогда не спрашиваешь о моих неудачах, но я бы хотела, чтобы ты хоть раз заметила, как это больно.

      Леди Стокхерст уставилась на нее.

– Элейн, ты же не расстроилась из-за несчастного случая, не так ли?

– Несчастный случай?

      Элейн снова отвернулась от своей горничной.

– Конечно, ты решила, что это был несчастный случай. Мама, они ненавидят меня. Они смеются над тобой. Мы никому не нравимся. Никому.

– Но леди Косгроув всегда такая дружелюбная.

– Она гордится тем, что унижает тебя.

– Но как я могу быть униженной? Мои лекции довольно эрудированы, и -

– Ты унижаешь меня каждый день.

      Слова слетели с губ Элейн прежде, чем она успела их как следует обдумать. И вернуть их назад было невозможно. Ее мать сильно побледнела.

      Но плотина прорвалась, и излияние гнева было не остановить.

– Знаешь, что я больше всего ненавижу в тех, кто внизу?

      Смущенное покачивание головой в ответ.

      У Элейн защипало глаза, и перед глазами все поплыло.

– Они заставляют меня ненавидеть тебя, – сказала она. – Иногда. Я ненавижу их за это. Я ненавижу их. Я ненавижу их. Но когда они издеваются над тобой, а ты так легко играешь им на руку... иногда это заставляет меня ненавидеть и тебя тоже.

– Элейн.

      Она больше ничего не могла сказать. Она не могла позволить десятилетнему гневу сорваться с ее губ. Но она также не могла остановиться. Вместо этого Элейн слепо повернулась и, распахнув дверь в холл, яростно зашагала прочь.

      Она не сломается, она не сломается. Но ее платье было наполовину расстегнуто, и слезы потекли по ее лицу прежде, чем она сделала больше полудюжины шагов. Она остановилась в конце коридора, привалившись к стене, и стала жадно глотать воздух.

      Она так долго сдерживала всю свою бешеную ярость; почему сейчас ей так трудно это сделать, просто потому, что она поняла, что будет жить с этим всю оставшуюся жизнь? Что изменило бы еще полвека?

      Скрип пола поблизости полностью остановил ее слезы. Она подняла глаза... и ее сердце упало.

      Конечно. Недостаточно было того, что они облили ее пуншем. Леди Косгроув, должно быть, послала своего кузена наверх, чтобы довершить е унижение.

      Ибо там стоял сам лорд Уэстфелд.

      Последнее, что Эван ожидал увидеть в конце коридора, была леди Элейн, платье которой спадало с плеч, открывая полотняную сорочку. Она сидела на полу, свернувшись почти в клубок, сжав кулаки.

      Она беззвучно плакала, сдерживая громкие рыдания. Элейн никогда не плакала – по крайней мере, она не делала этого публично. Это заставило его почувствовать, что он вторгается в болезненно интимный момент, который раскрывал ее больше, чем цвет слоновой кости ее сорочки.

      Она подняла глаза, увидела его – и ахнула, как будто он ткнул ее локтем в живот.

      Но этот момент шока прошел. Ее глаза сузились, и она выпрямилась в обжигающей ярости.

– Лорд Уэстфелд, – сказала она, – что вы здесь делаете? Что ж, вечер еще совсем молод.

      Она кивнула в сторону лестницы. Низкий гул голосов был слышен даже сейчас, слегка насмешливо доносясь до ушей Эвана.

– Я обнаружил, что компания внизу не в моем вкусе.

      Он хотел успокоить ее, но вместо этого она закатила глаза и вскочила на ноги.

– Что вы скажете остальным? – спросила она почти непринужденно. – Расскажетк им, что нашли меня в смятении? Будете ли вы и ваша кузина злорадствовать, что наконец-то сломили меня?

      Она сделала один шаг к нему. Если бы у нее в руке был нож, он подозревал, что у него уже текла бы кровь. Но вместо этого рукав ее платья сдвинулся и сполз по плечу.

– Я же говорил вам, что мне жаль. Я бы никогда не сделал ничего, что могло бы причинить вам еще большую боль.

      Ее глаза расширились.

– Никогда? – Она сделала еще один шаг вперед и толкнула его в плечо тыльной стороной ладони – не сильно, но и не нежно. – Вы, должно быть, думаете, что я глупая. А почему бы и нет? Я достаточно долго изображала шута.

      Ее левая рука поднялась, и она еще раз слегка толкнула его.

– Все это время я позволяла всем думать, что я легкая добыча – что все, что вам нужно сделать, это немного унизить меня и вы получите удовольствие. Но я покончила с этим. В следующий раз, когда вы толкнете меня, я толкну в ответ. Что мне терять? Вы итак уже ни во что меня не ставите.

– Я никогда не думал, что вы легкая добыча, – запротестовал Эван. – На самом деле, вы всегда казались удивительно неуловимой.

– Не лгите мне. Я позволяла вам причинять мне боль каждый раз. Каждый раз, когда я отводила взгляд. Каждый раз, когда притворялась, что не слышу ваших злобных замечаний. Вам никогда ничего не стоило причинить мне боль, – ее лицо начало покрываться ярко-розовыми пятнами. Она будто вся пылала.

– Нелегко оскорбить, – объяснил он. – Я думал, вас невозможно поймать, разоблачить. Поймать.

– Поймать? Что вы имеете в виду?

      Она стояла близко к нему, так близко, что он мог бы протянуть руку и провести по впечатляющему изгибу ее груди, одновременно снимая рукава с плеч. И от этой неуверенной нотки в ее голосе все его доводы отключились – все доводы, кроме чистого запаха ее волос, ослепительного блеска в ее глазах.

      И поэтому он наклонился и поцеловал ее.

      Она напряглась в шоке, когда его руки обвились вокруг нее. Она была такой горячей на его губах – обжигающе горячей – и мягкой повсюду. У него было всего мгновение, чтобы насладиться ее вкусом.

      Она отпрянула от него, сердито глядя.

– Теперь я поняла. Бедная маленькая старая дева – я в таком отчаянии, что вы думаете, я откажусь от своей добродетели при первой возможности.

– Нет, – выдохнул он. Это он был нуждающимся, отчаявшимся человеком. Ему нужно было подумать, но мысли ускользали. Не помогало и то, что ее грудь приподнималась с каждым вдохом.

Она положила палец на край своего своенравного рукава. – Ну что ж. – Ее слова были резкими, но рука дрожала.

– Может быть, так оно и есть. – А затем она спустила ткань вниз по руке, обнажив кремовую кожу.

      Его легкие были в агонии. Он не мог дышать, не мог думать ни о чем, кроме... о Боже, пожалуйста, продолжай.

– Может быть, я в отчаянии.

      Ее голос был тихим.

– Мне не на что рассчитывать, кроме десятилетий одиночества. Может быть, все, о чем я прошу, – это одна ночь страсти.

      Она взглянула на него сквозь густые ресницы.

– Это то, что я должна сказать? Я должна умолять вас об одной ночи?

– Да.

      Это слово вырвалось прежде, чем он успел подумать получше.

      Уголок ее рта скривился в отвращении, но она не отстранилась.

– Я имею в виду, нет. Я хотел сказать...

      Он не знал, что имел в виду, но его эрекция росла. Он был бы готов на все, если бы мог просто поцеловать ее снова.

– Может быть, я должна умолять вас сделать из меня женщину.

– Черт. – Похоть всегда делала его глупым. – Вам не нужно умолять.

      Его голос стал хриплым.

– Я... послушайте, я всегда хотел вас.

      Возможно, он был глуп, но даже он мог сказать, что что-то было не так. Ее носик сморщился в восхитительно драчливой манере, и она сердито посмотрела на него.

– Всегда, – прошептала она, ее голос был шелковистым. – Конечно. Как очевидно. Но есть одна маленькая проблема, не так ли, Уэстфелд? Я вам не доверяю.

– Не доверяете.

– Видите ли, – продолжала она, – я очень уязвима, а вы нет. Вовсе нет.

      Это вызвало в голове еще один горячий образ – на этот раз о том, насколько уязвимым он был бы, если бы отдал себя в ее руки. Буквально. Он застонал и попытался отогнать видение, но оно сменилось другим – он стоит перед ней на коленях, задирая ее юбки – и еще одним, в котором она проводит руками по всему его телу.

      Нехорошо. Ему нужно было думать своим мозгом, а не твердеющим членом. Но она подняла руку и просунула палец под другой рукав, и все, о чем он мог думать, было ее платье, расстегнутое до талии, корсет расстегнут, а груди вываливаются наружу.

– Господи, – выругался он вслух.

      Помни: ты причинил ей боль. Она не хочет тебя. Она просто хочет причинить тебе боль в ответ.

– Вот как это будет, – хрипло сказал он, роясь в кармане в поисках ключа от своей комнаты. Он повернул замок, открыл дверь. – Я не собираюсь просить вас зайти внутрь.

      Сильный румянец гнева начал сходить с ее лица.

– По крайней мере, пока, – поправился он.

      Он затаил дыхание и шагнул в комнату. Он порылся в тусклом свете, пока не нашел рюкзак, который привез с собой. Когда он нашел его на комоде, то поднял глаза. Она стояла в холле, в футе от его двери, настороженно наблюдая за ним.