Текст книги "Эскамбрай (СИ)"

Автор книги: Корреа Эстрада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Не знаю, похоже, поговорить захотел.

Он тронул поводья.

– Вот каналья! У вас что, все такие?

– Все, – отвечала я развеселившись, – один к одному!

Чудненькая, однако, была сцена, когда за одним костерком – он трещал, не дымя, сложенный из самых сухих сучьев, потому что дело было днем, когда дым совсем, понимаете, ни к чему, а на рогульке висел котелок с кофе – собрались охотник и дичь. Юмор положения оценили все.

– Здорово, бродяги, – сказал капитан, без церемоний подсаживаясь на плоский камень поближе к огню.

– Здравствуй и ты, раз не шутишь, – сказал Каники. – Как в той толстой книге: лев рядом с ягненком.

– Знаем мы ваших ягнят: пусти их втроем – волка съедят, – отвечал ему в лад белый гость. – Ты, похоже, хорошо знаешь эту книгу.

– Для черного – чересчур, – рассмеялся Филомено. – Немного поменьше – было бы в самый раз.

Я любовалась этой сценой со стороны. Не часто видишь у одного костра столько настоящих мужчин – сильных и уверенных в себе. Дон Федерико держался – надо сказать – без тени заносчивости. Заносчивость, равно как и смущение, порождается страхом, а он не боялся. Запах кофе плыл над поляной, и Пипо наполнил чашки из скорлупок гуиры, подав в первую очередь гостю. Тот отхлебнул с видимым удовольствием, поблагодарив мальчика:

– Очень кстати! Я сегодня рано встал и не выспался. А где вы берете кофе такого замечательного сорта?

– Воруем помаленьку, – посмеивался Каники. – Вряд ли даже можно назвать это воровством. Он с того кафеталя, откуда ваши синемундирники вызволили краденых негров из Пинар-дель-Рио. Наверно, зачлось по службе, а, капитан?

Тот сделал жест рукой, означающий: лучше молчи, но сам не мог сдержать улыбки.

– Твое письмо, приятель, пришлось вроде шила в нежное место. Жандармское управление стало похоже на перепуганный курятник. Неграм ничего, но нам всем тогда досталось.

Дон Федерико отпил со вкусом из своей чашки, отер усы и с той же усмешкой продолжал:

– Это все мелочь по сравнению с тем, что мне досталось от губернатора Вилья-Клары за вашу последнюю проделку, чертовы негры. Скажите, кто вас надоумил увезти именно губернаторских дочек?

– Это нечаянно вышло, – отвечала я. – Мы вон с тем одноухим искали коляску побогаче, и эти две куклы подвернулись как раз вовремя. Я и не знала, чьи они есть.

– Так-так, – отвечал капитан, – а что, если бы губернатор не приказал выпустить Грома, с ними было бы то же самое, что с наследницей Вильяверде?

– Не думаю, – отвечала я. – Они же не кормили собак живыми людьми. Но сладко бы им не пришлось, могу поручиться, а папаша, конечно, предполагал худшее. Ведь мы симарроны, убийцы, мы живьем едим бедных белых девушек – правда, парни?

Факундо фыркнул, Каники усмехнулся, Идах, не улавливая полностью нить разговора, напряженно вслушивался. Капитан, однако, бровью не повел. Достал из кармана портсигар, галантным жестом предложил. От сигар не отказались, закурили непринужденно, передавая от одного к другому обломок сухой ветки с тлеющим концом.

– Короче, негры, – сказал капитан, – трое грамотных симарронов из четверых в одной шайке – это уже чересчур. Тем более таких шустрых, как вы, которые додумываются использовать в своих целях жандармское управление и брать в заложники членов губернаторских семей.

– Похоже, что сеньор имеет что-то предложить, – заметил Каники словно бы нам одним.

– Да, имею, – подтвердил дон Федерико. – Причем сам от себя, без каких бы то ни было официальных полномочий. Их просто не может быть в таком деле, как ваше, сами понимаете, я действую на свой страх и риск. Если кто-нибудь об этом узнает... Лучше, впрочем, промолчать, здесь сидят люди не глупые.

Помолчал, оглядел всех еще раз и начал излагать свое предложение.

Относительно меня, моего мужа и моего сына оно осталось без изменений: нам предлагались защита и покровительство. Для Каники, так же как для Идаха, у него тоже нашелся пряник. Он обещал им выправить отпускные свидетельства по всей форме, – от своего имени, с тем, чтобы они из Вилья-Клары. где их знают как облупленных, убрались бы на другой конец острова, все равно, в Гуантанамо или Пинар-дель-Рио, и сидели бы там тихо, как мыши.

– Для двух таких здоровых парней работа всегда найдется. Устроитесь, женитесь и будете жить спокойно, как люди живут. В случае осложнений с местными властями отсылайте их ко мне, я всех успокою. Идет?

Я переводила смысл речи для Идаха, а Каники все поглядывал да покуривал, держа сигару в пальцах колечком, между большим и указательным, и усмехался едва заметно. Факундо смотрел в сторону, будто это его не касалось. Разом решив вопрос о бегстве, он предоставил на мое усмотрение решать вопрос о возвращении.

Идах, уразумев сказанное, молча и выразительно сделал капитану неприличный креольский жест. Дон Федерико вздохнул:

– Понятно все по твоей оструганной голове. Ты натерпелся от белых так, что не хочешь иметь с ними дела? Уверяю тебя, не все так плохи, как твой бывший хозяин.

Идах пожал плечами и отвернулся.

– Ну ладно, – не сдавался Суарес. – Он босаль, он не понимает этой жизни, он боится белых. Но вы, дьяволы! Вы умны, грамотны, вы снова приспособитесь к жизни, которую оставили по несчастью. Королевский суд вас не тронет. Разве что-нибудь еще держит вас в горах? Ну скажите что-нибудь – да, нет?

– Ты умный, но ты дурак, – сказал, наконец, Филомено.

– Почему? – спросил капитан с неподдельным интересом.

– Потому что думаешь, что мы рассуждаем как ты. А ты рассуди, как я думаю. Возьми себе в толк: разве я усижу тише воды, ниже травы? Если я вижу, как бьют ни за что негра, разве я утерплю не встрять? А бьют нашего брата губошлепа почем зря. Так стоит ли пытаться?

– Поэтому не вернулся к хозяйке, которая готова была тебя откупить.

– Поэтому тоже.

– Есть еще какие-нибудь причины?

– Неважно. Этой хватит с лихвой.

– Пожалуй... но уж тут я сделать что-нибудь бессилен Ладно, посчитаем, что обстоятельства сильнее вас. Но вы? Сандра, Гром, что вы скажете? Почему?

– Потому что единственное, что тебе надо из всей затеи – спать с моей женой, сеньор Федерико.

– Пусть так, а почему нет? Это не силой и не задаром. Не жадничай, ты у нее все равно на первом месте.

– Ну тогда отдай мне взамен свою жену, идет?

Я заметила уголком глаза, как Филомено положил ладонь на рукоятку мачете; но капитан, раскуривая свою давно погасшую сигару, ответил на удивление спокойно:

– Я бы продал ее тебе за три реала, если бы эта дура стоила тех денег. К тому же, боюсь, после твоей чертовки она не придется тебе по вкусу. И вдобавок она не из семьи Суаресов и не умеет называть вещи своими именами. Сандра, а ты? Не хочешь мне сказать ничего нового?

– Нет, – отвечала я, – нет, Федерико. Я сказала все, что могла сказать. Я рада, что видела тебя.

– Жаль, – проговорил он, не сводя с меня глаз, – чертовски жаль, я все предлагал от чистого сердца. Жаль. Ну что ж... Налейте мне еще одну чашку кофе, и я поеду назад. Все остались при своих, как два хороших игрока за карточным столом, и каждый идет своей дорогой.

Он не торопился покидать наш костер и пил горячий кофе мелкими глотками.

– Это было бы забавно, – сказал он, отставив чашку, – сейчас я у вас в гостях, а завтра буду за вами охотиться, чтобы вздернуть, если бы не эта женщина... может быть, мне и ее придется убить, и тогда мне останется только повеситься. Впрочем, тут я не буду оригинален: то же самое пытался сделать бедняга Фернандо Лопес. Прощайте!

Он уже сидел в седле, когда Каники его окликнул. Поднялся, взял за стремя коня и сказал:

– Капитан... Ты самый лучший мой враг, капитан. Когда придет мое время умирать – хотел бы я, чтобы меня убила твоя пуля.

– Твоя судьба висит над тобой поминутно, парень. Боюсь, я не смогу успеть вовремя.

– Э, нет, ты не знаешь судьбу. Она не глупа, она сведет нас вовремя. Прощай! Ты настоящий мужчина, хоть ты и испанец.

И протянул Федерико руку. Склонившись с седла, тот крепко пожал черную жесткую пятерню. Эти Суаресы, когда их не видел никто, много чего могли себе позволить.

Глава шестая

Война была объявлена, и раковины Олокуна звенели боевыми трубами.

– Ребята, перебрались бы вы на Сапату на годик-другой, – говорил нам Пепе. – Что-то по лесу стало лазить слишком много белых. Мне это вовсе не по душе.

Он говорил правду. Хорошо вооруженные отряды по пять-шесть человек с собаками прочесывали горы. Мы встречали их дважды, и оба раза не оставили в живых никого. После этих встреч у Пипо появились первые заметки на ложе арбалета по числу уничтоженных врагов. Они были не жандармы – негрерос. Мы с ними не церемонились, бесшумно снимая выстрелами по одному, и совесть – клянусь! не мучила никого. Они при случае поступили бы с нами хуже. Но случай был на нашей стороне.

На нашей стороне было дождливое, грозовое лето, ливни, смывавшие следы, вздувшиеся ручьи и паводки на речках. Поныне не помню такого слякотного года.

Мы-то были не против уйти на Сапату и там переждать. Но Каники в ответ на предложение Пепе молча смотрел куда-то в сторону. Он так ничего и не решил – точнее, не мог решиться уйти слишком далеко от особняка с колоннами на улице Ангелов в Тринидаде. Он предложил нам пройтись снова до Хикотеа... или в Камагуэй. Но тут впервые за все время, пока Каники возглавлял наш маленький отряд, я возразила резко. Хорошо прогуляться за Хикотеа и пошуметь там, чтобы капитан Суарес искал подальше. Ловить-то нас будут и там, но капитан постарается найти место, куда мы возвращаемся.

– Помните Адана, которого убил Кандонго? Почти наверняка его хотели использовать как лазутчика, а он бы на это пошел, он был подлый малый. Кто поручится, что сеньор не попробует еще раз? Нет, нам и впрямь лучше уйти из паленке, а еще лучше паленке перейти на другое место.

– Их отсюда под зад лопатой не сковырнешь, – буркнул Факундо. – Обленились, обсиделись, обросли барахлом... Нам самим легко, что ли, сниматься с насиженного места?

Решили в конце концов поход за Хикотеа отложить и разведать дорогу, по которой в случае опасности мог бы утечь весь пестрый люд, населяющий паленке. Конечно, Эскамбрай велик, и обшарить все его закоулки было бы под силу лишь целой армии. Но мало ли что! Адан не выходил из головы. И мы решили показать Пепе свое пещерное убежище. Старик одобрительно покачивал головой, но посоветовал лучше нам самим переселиться туда насовсем

Все сходилось к одному: раз начались тщательные, специально на нас направленные поиски, надо было или прятаться и пережидать (если только это могло помочь), или убираться.

Пришлось разведать старые места на Сапате. Невесело было ходить по своим остывшим следам. Хижина развалилась, подпорки сгнили, сырость показалась еще более пронизывающей, а комары еще более настырными, чем восемь лет назад. Возвращаться мне туда не хотелось никак. И – хотите, верьте, хотите нет, я знала, что мы туда не вернемся. Раковины Олокуна трубили не к этому.

Зато мы хорошенько заметили дорогу: тропы, ручьи, проход через топь. На обратном пути Факундо не утерпел заглянуть в Сарабанду – губернаторское имение. Перестреляли собак, подожгли службы, конюшни, увели с собой трех тонконогих красавцев, разогнав остальных лошадей куда попало, и ушли опять через болота. Гром говорил, что каждому из этих жеребцов не было цены. Мало для чего, однако, они могли служить нам, потому что в наших условиях от лошадей требовалась скорее выносливость, чем резвость. Но Факундо не мог пройти мимо хорошего коня так же, как какой-нибудь юбочник мимо красивой женщины.

Мы еще в двух или в трех местах побывали в Матансас – не столько для того, чтобы кому-то чем-то навредить, сколько помелькать и создать впечатление, будто мы обосновались в тамошних болотистых местах. Это было безопасно. Стоило углубиться в мангровую топь хотя бы на полмили – и погони можно было не бояться. А когда стали замечать вдоль непроходимой поймы Рио-Негро жандармские разъезды – повернули на восток конские морды и хорошо знакомой дорогой ушли на Эскамбрай.

И решили сделать передышку. Я надеялась, что мы убедили капитана, будто нас больше нет в Вилья-Кларе. Но поверить в то, что его удастся перехитрить так легко, мне было трудно.

Нас не было в паленке около месяца; с нами ездил и Пипо, а в хижине оставалась хозяйничать одна Гриманеса. За время отсутствия в горах стало тише, негрерос пропали, так и не подобравшись близко к нашему ущелью. Не было их слышно и еще месяц, пока мы жили в паленке, а Каники пропадал знаем где и не скажем, и потом, когда сделали еще одну вылазку в окрестности болот, и тогда, когда снова вернулись в свои стены, ставшие до того привычными, что временами казалось – а не это ли дом, о котором мечтали, где в безопасности и уюте можно проводить день за днем в тихих хлопотах, в окружении тех, кого любишь? Уже в разгаре было лето, июньское солнце плавило голову, июль гремел небывалыми грозами изо дня в день.

Когда мы вернулись в очередной раз, в паленке было событие: пришел новый человек. Женщина, мулатка, очень красивая, по имени Сара. Она обратила на себя мое внимание, во-первых, тем, что знаться не желала ни с кем из осаждавших ее мужчин, а во-вторых, тем, что сама начала осаждать Каники. Она крутила перед ним всем, чем можно было крутить – а у нее все крутилось, тело было красивое, упругое, налитое. Конечно, ей сказали, что у Каники своя зазноба где-то на стороне, потому-то так часто и пропадает, но кроме нас, никто не знал, кто была эта зазноба. Куманек на соблазнительные авансы внимания не обращал, улыбался и смотрел сквозь нее словно через пустое место. Потом она стала с ним заговаривать – то да се, а я расспросила Пепе о том, кто была эта Сара. Горничная, хозяйская любовница, хозяйка со свету сживала – похоже, ладно; но только настырность, с какой она добивалась внимания Филомено, коробила и его самого, и нас, и многих. Что-то мне показалось не так, и я расспросила Кандонго и Хосефу, не встречали ли они когда-нибудь раньше эту девчонку. Нет, не встречали. Я и не надеялась на другой ответ: если капитан решит заслать лазутчика, постарается найти кого-то, кто не будет узнан. Откуда у меня возникла такая мысль – сказать не могу, но возникла и не давала покоя. А она приставала и приставала к Филомено, пока ему не надоело. Он сказал красотке:

– У меня есть жена, после которой на тебя смотреть не хочется, не то что...

Вместо того, чтобы назвать его мерином или чем похуже, Сара начала расспрашивать: кто такая, почему не бросила все ради такого мужчины, почему не ушла с ним... Но Каники опять смотрел сквозь нее как сквозь пустое место. Ей-богу, мой бы муж не упустил воспользоваться случаем – зная, что его кусок лучше, попробовать и от этого пирога... Но куманек был не таков – не в упрек никому из двоих будь сказано, не таков, и все.

Что же делала эта дальше? После того, как Каники отшил ее со всеми прелестями и любопытством, а потом и вовсе ушел к своей подруге, она начала заговаривать со мной. Она хитро ко мне подъехала, не к кому-то из мужчин, а именно ко мне, зная, что если в походе командует Каники, то дома слушают меня.

Она просила разрешения жить с нами. Мол, все остальные вне нашей компании – неотесанные мужланы, что она без ума от Каники – готова мыть ему ноги и быть второй женой, поскольку та, первая, никогда не появится в паленке, "и, правда, неужели она такая красивая?"

Я не чувствовала, не видела в ней влюбленности – оттого-то мои подозрения переросли в уверенность, а я привыкла себе доверять. Я сказала:

– Ты хочешь иметь здесь защиту? Вон старик Пепе, он тут старшина, и он смотрит на тебя так, как будто три дня не ел.

– Я не хочу Пепе, я хочу Филомено, – отвечала она. – Он слушает тебя, скажи ему, чтоб он меня не отталкивал. Ведь той, другой, все равно тут нет!

– Хотела бы сначала послушать тебя, – отрезала я ей в ответ. – Кто ты такая, чтобы навязываться нам и ему?

Тут-то у нее и мелькнул страх первый раз – словно серая мышка пробежала по лицу и скрылась. Она была не из робких.

– Не хуже, чем все, – заявила она. – Ты что, делиться не хочешь?

Эти местные сплетни я знала давно: мне приписывали Филомено в любовники едва ли не с первого дня. Ни я, ни муж на это не обращали внимания, так с чего бы это должно волновать не влюбленную и испуганную мулатку? Если она хотела защиты – чем ей был плох Пепе? На своем шестом десятке конга был мужчина хоть куда.

Тут-то вдруг и всплыли строчки давно прочитанного доверительного послания: "Эта женщина слишком бестолкова для столь важной миссии..." Это про Хосефу. Но Сара? Ушлая такая полукровка, пригодная для исполнения самых тонких дел. Догадка требовала немедленной проверки. Я послала мальчишку за Пепе и позвала своих. А потом спросила прямо в лоб:

– Что обещал тебе капитан Суарес за наши головы?

Она попыталась было запираться:

– Если с кем и имел тут дело капитан, так это с тобой.

– А чего ты тогда испугалась? Ладно, молчи. Ничего не говори. Отсюда вон до того дерева – сорок шагов. Пройди их и вернись назад. Если ты вернешься и ни разу не упадешь – я прошу у тебя прощения. Если нет – ты врешь.

Она поднялась, попыталась было шагнуть и села: не держали ноги, так она испугалась, и лицо побледнело от страха.

– Рассказывай, – хмуро сказал Пепе.

Рассказ был ошеломляюще прост. Красивая мулатка-отпущенница работала в борделе на улице Офисиос, где заприметил ее капитан. Он пообещал ей все наградные – пятизначная цифра! – что сулило за наши головы начальство. Он рассказал ей, что делать, и в начале апреля (шустро же развернулся мой приятель!) ушлая эта бабенка с хорошо уложенной котомкой пробиралась вверх по реке Каунао, долина которой отстояла от долины Аримао не более чем на десять миль в самом узком месте. Там-то и нашел ее один из наших, Данда, – она к тому времени пообтрепалась, спала с тела и стала похожа на настоящую симаррону. Данда и привел ее в паленке – это было в нашу последнюю отлучку. Расспрашивали ее, как водится – но она ни разу не сбилась и не запуталась.

Вот так!

Мы сидели и думали. Сара поскуливала от страха и все спрашивала, что с ней будет.

– Молчи себе, – сказал Факундо. – Тут не знаешь, что с нами будет, – о тебе, что ли, думать?

– Что делать, старик? – спросила я Пепе. – Это ведь из-за нас и Каники. Решай, ты тут старший.

Решать было трудно. Он знал, что полагалось делать в таких случаях, но делать этого не хотел.

– Оставь ее мне, – молвил он наконец. – Она не уйдет отсюда, это я говорю.

– На твое усмотрение, Пепе, – отвечала ему я. Что ж, если мужчина в нем пересилил вождя, это случалось со многими. – Но только боюсь, паленке придется отсюда перекочевывать.

– Нет, – покачал головой конга, – ее скоро не хватятся, а хватятся, не смогут найти. Давно все следы остыли.

Суд и совет на этом окончился. Пепе увел шельму в юбке в свою хижину – надо думать, она не стала воротить от старика нос. А мы остались встревоженные донельзя, потому что происшествие сулило мало хорошего. И как назло, не было Филомено. Идти за ним в Тринидад? Посовещались и решили, что не стоит. Пепе прав: скоро лазутчицы не хватятся.

А тут еще пропал фула, Деметрио, наш неисправимый воришка. Он пропадал часто, но, по заведенному порядку, предупреждал, куда и насколько идет. Он отправился во Флор Бланко за табаком, а это могло занять самое большее дня четыре. Прошла неделя, другая, третья – есть, отчего забеспокоиться. Не то что его было жаль, но мысль у всех была одна: не иначе попался, бродяга. А такое не беспокоить не может, особенно когда человек ненадежный и все пошло валиться одно к одному.

Посылать кого-то за Каники мы все же не стали. У нас было условлено место для встречи на всякий случай, если придется оставлять насиженное место и уходить. Пещера в западных отрогах за Каунао, как раз по дороге на Сапату. Если бы планы изменились, тот, кто окажется в ней раньше, должен оставить послание на известняковой стенке в одном из тупиков – нацарапать углем два-три слова. Мы со дня на день собирались уходить, если не на Сапату, то в пещерный городок выше по течению, но все откладывали, потому что со дня на день ожидали возвращения куманька. А беспокойство росло, и однажды вечером мне стало вовсе не по себе.

После полудня налетел дождь. Солнце быстро высушило воду на камнях, и воцарилась прежняя духота. А меня бил озноб, и я уж подумала было, что подцепила какую-то странную лихорадку, да только жара не было, а было какое-то странное беспокойство, которое не давало ни сесть, ни лечь, как будто я то ли что-то забыла или потеряла... Даже не знаю, как это назвать: не по себе, и все. А отчего – никак не пойму, и знаю точно, что надо понять, догадаться, что это знак судьбы, предсказание какой-то беды. А с какой стороны ее ждать?

И вот, когда солнце уже заходило за вершины, я не усидела в хижине и поднялась на гребень за поселком, на плоский камень под сосной.

Все было спокойно в синеющих, сумеречных горах. И в спокойствии этом особенно ясно доносились привычные ночные звуки: хохот сычика, лягушачий крик, стрекот сверчков, отдаленный собачий лай.

Вот этот-то лай, раздававшийся словно с нескольких сторон, и привлек мое внимание.

– Хибарос гонят оленя, – сказал Факундо, прислушиваясь. Пипо не был так уверен.

– Звук с одного места. Точнее, с трех разных. Везде он стоит на месте. Видишь – Серый ловит ветер?

Серый вытянул морду, не шевелясь, – только уши подрагивали и на затылке дыбилась шерсть. Мы не думали спорить ни с одним сыном, ни с другим. Слух у обоих был не просто тонкий – безошибочный. Мальчишка лучше нас знал лесные звуки и шорохи, потому что они окружали его с рождения, его не могли спутать и смутить не эхо, ни переменчивый ветер в ущельях. А Серый знал каждую собаку в окрестностях, подолгу погуливал с ними и не был враждебен ни к одной из появлявшихся в округе стай. Значит, это собаки пришлые.

Звуки по ночным горам разносятся далеко. Самый ближний лай, что был слышен со стороны верховьев Аримао, раздавался мили за три-четыре и по речной долине доносился чисто и отчетливо. Глухой, басистый рев, он показался знакомым до того, что в утробе стало тошно. Вот он затих, – то есть это мы не слышали ничего, но Пипо уверял, что слышит визг и рычание, шум собачьей драки, и Серый, с ощеренными зубами и взъерошенным загривком, подтверждал то же самое всем видом.

Безусловно, следовало разведать, в чем дело. Даже если мы найдем на прибрежной полосе клочья шерсти и следы от задних лап, сдиравших дерн в собачьем "танце презрения" – и то это стоило бы сделать.

Взяли пистолеты, ножи, мачете. Свистнули Серого и пошли втроем, предупредив лишь Идаха и Пепе.

По мокрому берегу, по обмытому водой приплеску добрались до того места, откуда шел напугавший нас звук. Ветерок тянул на нас, и вот сначала Серый повел носом, а потом и до наших ноздрей донесся запах дыма. А через полмили за излучиной реки, за поворотом, сверкнули языки пламени – костер догорал, но среди ночной черноты он просто резал глаза.

Костер горел на другом берегу – на обрывчике в полроста человека, поросшем редкими кустами. Перебрались через реку и выглянули из-за обрывчика. У костра вповалку спали люди – большой отряд, судя еще и по тому, какой табун лошадей пасся у кромки леса. Собак не было видно за костром: верно, их привязали к глубине поляны. Оттуда слышалось сонное взлаивание. Часового тоже не было видно: надеялись на собак, наверно, собак было много.

Вот она, беда! Скорее спешить в паленке, поднимать тревогу! Но Факундо медлил, тянул голову из-за кустов, словно пытался сосчитать спящих. Медлил и дождался: один из лежавших у костра зашевелился, поднялся и направился к нашим кустам. Он стал мочиться с обрывчика, расставив ноги, и, видно, почти не разлепив сонных глаз.

Он их и не успел разлепить, как оказался под обрывом с зажатым ртом и ножом у горла. Гром при своем росте был проворен, как кошка, и сцапал этого парня так же ловко, как хорошая, незалежавшаяся кошка хватает мышь. Он сразу же сунул испанца головой в воду, а когда бедолага нахлебался ее вволю – приподнял, шагах в двадцати от того места, где опустил. Я придерживала брыкающиеся ноги. Вода журчала на перекате, заглушая плеск шагов, а испанец не мог издать ни звука. Его вынимали из воды ровно настолько, насколько требовалось, чтобы не отдал богу душу. Только когда мы отошли шагов на пятьсот, Гром откачал бедолагу, едва живого – перевернул вниз головой и тряс за ноги, пока тот не отплевался.

Я сделала кляп из головной повязки. Серый куда-то исчез, но за него волноваться не стоило. Испанец вертел головой и дико таращил глаза, не в силах разглядеть что-либо во тьме кромешной.

Сзади было тихо.

Припустили бегом по мокрой отмели, свернули в боковой ручеек, поднялись по нему немного вверх и выбрались из воды. Развязали пленнику рот.

– Эй, сеньор охотник, что скажешь?

Его лицо смутно белело во тьме, он озирался и все шарил вокруг себя. До меня дошло потом, что он просто нас не видел – как черную кошку в темной комнате. По крайней мере, пока не понял, что к чему. А как понял, – перепугался и упал на колени, прося не губить. Пришлось приводить его в себя парой затрещин, потому что у труса страх можно вышибить только страхом.

– Захлопни рот, – сказал ему Факундо. – Закрыл? Теперь скажи, откуда ваша шайка?

– Со всей Вилья-Клары.

– Сколько вас?

– Здесь около сорока человек.

– А собак?

– Почти столько же.

– Немудрено, что передрались. А на Гуманайягуа сколько?

– Откуда вы знаете?

– Знаем! Сколько?

– Примерно столько же.

– Сколько всего народа участвует в облаве?

– Больше двухсот конных, а пеших загонщиков и собак уйма.

Испанец трясся, ноги подгибались, а зубы выбивали чечетку.

Его лысина отсвечивала даже в потемках.

– Где еще ваши стоянки?

– На Камароне и Сиро-Редондо.

– Почему облава именно здесь?

– Так сказал начальник – жандармский капитан.

– Суарес?

– Он самый.

– Как пойдет облава?

– С рассветом перекроют все ручьи, и лес между ними будут прочесывать, как гребнем.

– В какой точке сойдется облава?

– У Макагуа.

Паленке брали в клещи, отрезая путь от спасительных пещер. Проклятый фула тому причиной или нет, гадать не приходилось, а приходилось поторапливаться.

Испанца в живых мы не оставили. Война есть война. Бросив его тело у ручья, мы заторопились обратно. Но не отошли и мили, как сзади поднялся переполох. Собачья грызня, конское ржание, топот. Серый! Он оказался умнее нас. Случайно или нет, он распугал лошадей на этой, самой близкой к нам и самой опасной стоянке ловцов. Какая-то часть лошадей оказалась не стреноженной, и судя по грохоту копыт, многие разбежались с испуга. Это давало нам лишнее время.

В паленке не спали: там слыхали переполох и сами переполошились. Серый нас догнал – язык вывален на плечо, но на морде – выражение "Знай наших!". Идах седлал коней и собирал котомки. А уж как крыли – на все бока! – и куманька, и нас, и по отдельности, и вместе взятых! Одно было хорошо: не пустились врассыпную, как это обычно водится, и не напутали следов, потому что в лесу всех переловили бы как зайцев, и если пяток из большой компании спасся бы, то это было бы чудо.

Каники не было, и ждать его уже не приходилось. Люди были готовы впасть в панику. Увы, но так есть: негров легко вогнать в панику, куда легче, чем даже труса-испанца. Единственным способом их успокоить было – показать, что кто-то знает, что делать. И вот этим "тем, кто знает, что делать", пришлось стать в ту ночь мне. Это вышло само собою, а впрочем – пунцовая повязка ко многому обязывает.

На лошадей вьючили котомки, сажали детей. Все было устроено в считанные минуты. В суете поймала Пепе, потому что у меня было дело к старику.

– Пепе, где та женщина?

– Сидит взаперти.

– Ее нельзя брать с собой.

– Знаю.

– Свяжи ее и оставь здесь. Ее найдут завтра днем.

– Хорошо.

– И попроси от меня передать привет капитану Суаресу.

И вот молчаливая кавалькада осторожно начала спускаться по мокрым камням. Впереди я, за мной на передней лошади – Филомено, потом остальных лошадей ведут под уздцы, потом пешие гуськом. Шли споро, без остановок, вниз по Аримао, к местам, где жили люди.

Ночь переваливала за половину. Дорогу я знала хорошо. Не доходя крошечного поселка Макагуа, вышли на правый берег и двинулись прямо по торной дороге, ведущей к усадьбе Потрерильо. Дорога была наезженная, каменистая. Если лысый испанец не врал – а вряд ли он врал – сегодня тут столько соберется людей, лошадей и собак, что наши следы будут затерты совершенно. Покажите мне хоть одну собаку, кроме нашего Серого, которая на торной дороге отличит следы беглого негра от следов негра хозяйского! А потом свернули налево по едва заметной, но хорошо знакомой тропе и оказались в долине мелкого безымянного притока Каунао, там, где находилась наша укромная пещерка.

Время поджимало, и когда наш караван сворачивал с дороги, небо начинало сереть. Тут-то и случилось то, что едва нас всех не погубило: ни свет ни заря нанесли черти на эту дорогу двух каких-то господ с собакой. Наверняка – ехали в Макагуа, чтобы принять участие в большой охоте. Собака нас почуяла, и поскольку была не на сворке, рванулась в заросли.

Я шла впереди и не могла видеть, в чем дело: только лай и грызня, и крики. В хвосте, подгоняя и поддерживая отстающих, шли Факундо, Идах и Серый. Они ждали на свертке, когда пройдет последний из наших. Тут-то и налетела псина, опередив хозяев.

Идах уже изготовил лук, но Гром остановил его и свистом послал навстречу Серого. Началась грызня. Шум собачьей драки заглушил и чей-то испуганный вскрик, и проклятия самих сеньоров, когда породистый дог удирал из зарослей под защиту хозяина. Дог в добавление к укусам получил от хозяина пару плетей, но продолжал жаться к конским ногам. Сеньор достал пистолет и прицелился, – но Серый был тоже грамоте учен и скрылся в кустах. Испанцы тронули лошадей, проклиная всех собачьих ублюдков на свете. Опасность миновала.

К пещере подошли уже засветло. Серый, пущенный вперед на разведку, вдруг весело подпрыгнул и полетел стрелой. И тут же из кустов показалась знакомая косоглазая физиономия. Каники! У меня отлегло от сердца.

Куманек ничем не показал своего удивления – словно ожидал увидеть всю нашу орду.

– Мажем пятки салом, чертовы дети?

Его счастье, что ни у кого не было сил на ругань. Он помогал снимать вьюки, расседлывать и стреноживать лошадей, а мы по ходу дела поведали о происшедшем. Каники эту историю тоже знал, но, разумеется, с другого конца.

Слухи о готовящейся большой облаве ходили и в Тринидаде. Она готовилась загодя и держалась в секрете, хотя у испанцев секреты всегда относительны. А фула, подлая шкура, в самом деле попался, и вместо того, чтобы заявить, что ходит сам по себе (а этому поверили бы без особого битья, потому что все же большинство негров в бегах так и ходит) рассказал, где стоит паленке, и негрерос с жандармами вместе двинулись в горы на несколько недель раньше, чем собирались. Сам Каники, выйдя из города и не зная, ушли мы в болота или задержались в горах, направился сначала в эту пещеру, благо она была ближе, чем паленке. Послания не обнаружил и собирался уже идти дальше, несмотря на бессонную ночь – но тут мы пожаловали сами.