Текст книги "Скандал из-за Баси (журнальный вариант)"

Автор книги: Корнель Макушинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Так глубоко он задумался над этими проблемами, что даже не заметил, что девочка куда-то его ведет. Писатель машинально шел за ней и делал то, что она ему велела. По ее просьбе он должен был поднять ее, чтобы она могла увидеть себя в зеркало, должен был доставать книжки с полок, чтобы она могла их потрогать, должен был, наконец, осмотреть ее сумочку и какой-то кусок картона. Вдруг он живо заинтересовался. На картоне, замазанном и залитом чернильной жидкостью, он ясно увидел свою фамилию и адрес. Ольшовски не знал, что Шот поправил расплывшиеся буквы и вывел их с нажимом, как на меди. Он беспомощно рассматривал эту картонку, вертел ее в разные стороны, но в конце узнал ровно столько же, сколько в начале.

– Скандал арабский! – сказал он сам себе.– Что же делать? – крикнул он громко.

– Прыгать! – посоветовала ему Бася.

Совет был очень разумный, но взрослые люди сами не знают, чего они хотят. Этот большой человек вовсе не выказывал никакой охоты прыгать. Прилепился к телефону и штурмовал все театры, разыскивая актера Балицкого. Ему отвечали, что лазит такой по божьему свету, но никто, однако, не знает, где он живет и не бродяжничает ли, случаем, по провинции.

Бася не покидала его ни на минуту; ей очень нравился этот высокий пан, который так забавно что-то кричит в черную коробочку. Из всех, кого она встречала до сих пор, этот был самым хорошим, таким же хорошим, как Михась.

Пан Ольшовски был знаменитым писателем, но он, однако, ни в зуб не знал что делать с соплячкой, крутящейся, как веретено, задающей шестьдесят вопросов в минуту и смеющейся над умнейшими ответами. Тогда он призвал на совещание пани Валентову, которая вкатилась в комнату, как тяжелое орудие на позицию, и дала ему спасительный совет.

– Все в доме говорят, что вы должны оставить у себя этого ребенка! – сказала она вежливо.

– Как это – все? – крикнул пан Ольшовски.– А кто же о нем знает?

– Знают, знают... Уже вчера, когда девочку привели, некоторые приходили на нее посмотреть, а сегодня, когда вы еще спали, тут потихоньку была целая процессия.

– О Боже! – застонал пан Ольшовски.– Вы что, с ума сошли? Этого ребенка ко мне привели случайно!

– Случайно или не случайно, этого я уж не знаю. Но я знаю, что это Господь Бог ее сюда привел, чтобы у вас жизнь была немного повеселее. Это солнышко, а не девочка! И вы хотите ее отдать? ?

– А что я с ней буду делать? – крикнул пан Ольшовски. 5

– Если у вас нет сердца, то вы можете выбросить ее на улицу, но тогда Бог вас накажет, а если совесть у вас есть, то вы ее вырастите.

– Выращу? Но ведь ее у меня отберут!

– Пусть попробуют! – загремела тучная дама так мощно, что знаменитый писатель отступил, как перед ревущим напором бури.– Каждый слетит с лестницы и свернет себе шею. О, посмотрите, как она к вам ластится, эта пташка,– прибавила она голосом, уже менее громыхающим.

Пан Ольшовски, осознав, что «весь дом» с готовностью принял Басю в свое каменное лоно, решил действовать самостоятельно. Он поручил деловитой пани Валентовой заниматься ребенком, то же самое поручил Михасю под угрозой побоев, а сам отправился на поиски. Он обошел все театры, везде спрашивая о Валицком. Да, его знали, и пан Ольшовски тоже должен знать его, артиста из своего спектакля. Он начал смутно припоминать, что в самом деле видел человека, который, по общему описанию, был мрачен, как кладбище в полночь. Только спустя три дня он разузнал его адрес и помчался туда как можно скорее. Какой-то юноша объяснил ему, что Валицки уехал с бродячим театром на восток, а вернется через месяц. Пан Ольшовски глухо застонал.

– А как поживает Бася? – внезапно спросил блондинистый юноша.

Знаменитый писатель бросился на него как тигр.

– Чей это ребенок? – крикнул он.

Шот рассказал, что знал: что это сиротка, найденная в поезде, которую отослали с табличкой на шее по адресу пана Ольшовского; что бедный ребенок пропал бы, если бы не Валицки, который ее подобрал.

– Но это какая-то страшная ошибка! – взволнованно сказал писатель – Я не могу оставить у себя эту девочку.

– Это сирота...– тихо сказал Шот.

– Может быть, но при чем тут я? Вы хорошо прочитали ту табличку?

– Адрес, несомненно, правильный. Мы старательно проверили. Я думаю, что это фортуна подарила вам такого замечательного ребенка. Мой приятель Валицки вам от всего сердца завидовал.

– Вы так думаете? А пан Валицки мне завидует? Ну так дело простое: берите себе эту девочку.

Веселый пан Шот сильно посерьезнел.

– Пан писатель! – сказал он дрожащим голосом.– Поверьте мне, что если бы существовала хотя бы тень возможности, мы бы забрали этого ребенка обеими руками. Но...

– Но что?

– Но...– говорил Шот с трудом,– но... Мы сами часто сидим голодными... А ребенок, ведь вы, наверное, знаете... И еще такой ребенок..

– Извините,– сказал писатель, внезапно растрогавшись.– От всего сердца прошу прощения. Видите ли... Такие внезапные проблемы... поэтому я немного не в себе. Признаюсь вам, что я полюбил эту крошку... А если и ищу тех, кому она принадлежит, то скорее из-за заботы о ней. Я не смогу с ней сам управиться, я не знаю, как воспитывать ребенка.

– Эх! – воскликнул немного повеселевший Шот – Вы все сможете, ведь вы гений! Писатель слегка покраснел.

– Преувеличение, юноша, преувеличение! – сказал он, скрывая радость – Но сделаем так: я оставлю ребенка у себя, не прекращая поисков, поскольку уверен, что во всем этом есть какая– то необъяснимая ошибка. Я буду искать постепенно, с умом. Конечно, моя жизнь перевернется вверх ногами, но уж ладно... Вы говорите, что это сирота?

– Мой приятель сказал, что она – круглая сирота. Кто-то посторонний посадил ее в вагон и положился на доброту людей. В конце концов, можно было бы поискать на той станции...

– И там поищем. До свидания, дорогой пан... Вы благородный человек.

– Вы благороднее!

– В связи с этим мне кажется, что вы получите роль в моей новой пьесе,– воскликнул писатель.

– О Боже,– промолвил Шот, складывая руки словно бы в восторге.

Когда Ольшовски вернулся домой, Бася внимательно присмотрелась к нему и, надувшись,

спросила:

– Где ты был?

Знаменитый писатель стал ей объяснять, что ходил по лесу и искал грибы.

– Что-то ты обманываешь,– сказала она, качая головкой.– А где грибы?

А так как он не смог найти в кармане грибов, обман выплыл наружу, и, к своему непомерному удивлению, автор множества книг сильно покраснел.

Бася вела все хозяйство, поэтому пан Ольшовски, выйдя из дома утром, не мог узнать его, вернувшись. Это уже был не дом, а цыганский табор: все в нем перемещалось с места на место, каждый стул ползал из угла в угол, а книги меняли местопребывание так, как она считала нужным. Сорванец Михась не только не мешал ей в этом адском занятии, а еще и со знанием дела помогал. Его возмутительное нахальство, порожденное безмерным обожанием Баси, привело к тому, что однажды вечером он сказал своему хозяину:

– Вы бы могли немного раньше возвращаться домой, потому что Бася сердится, когда вас долго нет...

Пан Ольшовски в приступе внезапного гнева швырнул в него тринадцатым томом энциклопедии, но не попал. Однако назавтра он вернулся засветло и ассистировал при отходе принцессы Баси ко сну. Она крепко его поцеловала, а потом шепнула ему на ухо:

– Что я тебе скажу!

– Что ты мне скажешь, малыш?

– Сейчас мы будем молиться.

Знаменитый писатель вытолкал за двери Валентову и тихо сказал:

– Хорошо, Васенька. Помолимся.

– Так стань на колени!

Он встал на колени возле ее постельки, а она рядом с ним. Господь Бог выглянул с неба и вслушивался, улыбаясь, в то, как ребенок говорит ему какую-то свою собственную молитву, без лада и склада, словно бы птичка щебечет.

– Все! – заявила она с триумфом.– Можешь встать.

Но пан Ольшовски еще стоял на коленях и что-то шептал. Много-много лет не преклонял он колен и не шептал, поэтому, наверное, и поднялся с некоторым трудом.

Так же, с трудом, он вел поиски. Как-то ему расхотелось... Впрочем, у него не было времени, потому что он торжественно обещал Басе, принеся ей семьдесят семь присяг, что напишет для нее хорошенькую книжечку, но такую, «чтобы была смешная, аж страх!». Так как он никогда не писал таких книжек, дело двигалось медленно. Однако каждое утро он читал ей вслух то, что написал вечером.

Казалось, что несколько сотен зрителей в театре не умели радоваться так громко, как это могла панна Бася. Она прыгала, хлопала в ладоши, пища от сверхчеловеческой радости. Она бросалась поэту на шею, целуя его от всей души, а поэт краснел и был счастлив так, словно бы его увенчали лавровым венком. Эта замечательная церемония неизменно каждое утро заканчивалась тем, что оба падали друг другу в объятия и танцевали по комнате.

Весь дом знал, что пан Ольшовски обожает Басю, а Бася не может жить без пана Ольшовского.

Весь этот месяц был просто очаровательным, потому что именно месяц прошел с того памятного вечера, когда Бася с триумфом въехала в квартиру писателя. Пан Ольшовски вспоминал со стыдом, что хотел избавиться от этого ребенка. Он давно прекратил всякие розыски и уже решил, что поселится с усатой теткой, чтобы отдать Басю в женские руки, справедливо опасаясь, что сам распустит ее, как дедовский бич. С непомерным трудом ему удалось спасти остатки своей серьезности, и его охватывал гнев, когда он видел улыбочки этого верзилы Михася; этот башибузук отчетливо смеялся в кулак, слушая за дверями, как его знаменитый хозяин объясняется перед Басей: а где был, а что делал, а почему у него нос замерз?

Светло сделалось в жизни пана Ольшовского; ему казалось, что сквозь серые тучи пробился золотой солнечный луч и блуждает по его квартире. Как-то легче ему теперь писалось, он чаще смеялся, и так сердечно, как никогда...

Бася сидела у него на коленях и ехала рысью, как на коне, когда Михась заглянул в двери.

– Чего ты хочешь, негодник? – весело спросил его пан Ольшовски.

Михась не отвечал и подавал какие-то непонятные знаки.

– Бася! Михась разучился говорить! – закричал писатель.

Паренек повторил свои знаки и многозначительно подмигнул.

«Что с ним случилось?» – подумал пан Ольшовски.

– Чего тебе? – спросил он, выйдя к Михасю.

Михась был страшно серьезен и дрожащими руками подавал ему газету, молча показывая в ней какое-то место.

– Это Бася! – шепнул пораженный писатель – Что же это?

На фотографии улыбалась Бася своей улыбкой от всего сердца, а под фотографией жирные буквы кричали черным голосом:

Потерялась девочка, пяти лет, по имени Бася. Всех, кто знает о ней, просим срочно обратиться...

Газета выпала у писателя из рук. Он услышал тихий шепот парнишки:

– Что, мы ее должны отдать?

– Никогда! – воскликнул пан Ольшовски, словно внезапно проснувшись.– Ее мне прислали, у меня она и останется. Скажи Валентовой...

– Она уже знает... Стоит с метлой в воротах, и, если кто приблизится, она его побьет. Весь дом уже знает! Будет война!

Пан Ольшовски не слышал, потому что, ворвавшись в комнату, схватил Басю в объятия и прижал к груди.

– Ты меня задушишь, сумасшедший! – еле выговорила Бася.

Ловля

крупного

зверя

Пани Таньской было вообще-то семьдесят лет, но она продолжала оставаться живой, как белка, всегда спешила, но никогда, однако, как следует не знала, куда и с какой целью. Она выходила из дома и, пробежав мелкими шажками половину улицы, внезапно останавливалась и старалась вспомнить, куда это она так торопится. А так как ей никто не мог этого объяснить, возвращалась домой. Весьма почтенная непоседа. С ней нельзя было ни до чего дотолковаться, потому что если кто-то ехал в лес, то она – обязательно по дрова, и тогда она в отчаянии говорила:

– Оставьте меня в покое, ведь мне семьдесят лет!

Все выглядело совершенно иначе, когда старушка съедала в страшных количествах блюда слишком жирные, с перцем и с приправами.

– Ведь бабушке семьдесят лет! – восклицали все в ужасе.

– Ну и что с того? – отвечала она с обидой.– Неужели это такой возраст, что нельзя съесть кусочка баранины?

Трудно было договориться с пани Таньской, «летучим голландцем», потому что она всегда была права.

Она как раз размышляла, легкомысленно и рассеянно, куда ей побежать по какому-то выдуманному делу, когда вошла Марцыся, одна из наиболее красноречивых особ столетия.

– Проше старшей пани, письмо принесли.

– Какое письмо?

– Заказное, барышне. Я уже расписалась в квитанции...

Бабка сорвалась с кресла пружинистым движением кенгуру.

– Зачем же ты брала? Кто знает, что это за письмо? Может, не дай бог, из суда?

– Если бы оно было из суда, его бы принес полицейский. Возьмите его, пожалуйста.

– Не возьму, не хочу! Положи его на комод... Как ты думаешь, это от мужчины или от женщины?

Девушка понюхала письмо, втягивая воздух, как охотничий пес.

– Трудно понять... От мужчины – тогда бы оно пахло табаком, а от женщины – духами. А это не пахнет ни так, ни эдак.

Старая пани посмотрела на письмо мрачно, как на врага, который коварно спрятался в конверте. Она не любила писем, ненавидела телеграммы. Кто знает, кто пишет ее внучке? Может быть, это какая-то западня? В наше время все возможно.

Ее любимая внучка Стася на целый месяц уехала к родителям в глухую деревеньку на литовских окраинах.

– Может, это письмо выслать паненке? – спросила Марцыся.

– Еще чего! – крикнула бабка.– Пусть себе лежит и ждет. Если уж ей придется отравиться какой-нибудь плохой новостью, то пусть это будет как можно позже.

– А может, это предложение?

– Письменно? Ты с ума сошла! Тот, кто сделает предложение нашей барышне, здесь, вот здесь будет стоять на обоих коленях и будет скулить, потому что я ему устрою экзамен.

– Натерпится, бедняга,– буркнула Марцыся.

Письмо лежало на комоде и спало. Понемногу его закидали газетами, а потом о нем вообще забыли.

Внучка пани Таньской вернулась через месяц и два дня рассказывала обо всем, что творится в деревне. Это была девушка высокая, стройная, гибкая. Бабка смотрела на нее теплым взглядом, полным большой любви; эта смуглолицая девушка для нее единственный свет в окошке. Она уговорила ее родителей, тяжко работающих на своем кусочке песчаной земли, что внучка будет воспитываться возле нее, а потом она выдаст ее замуж. Это дело, однако, все откладывалось, потому что бабка охотнее всего выдала бы ее за какого-нибудь наследника престола, однако же все дипломаты вставляли почтенной бабке палки в колеса, и до этого марьяжа не дошло. Обыкновенных, менее блистательных конкурентов бабка укладывала на раскаленный противень и поджаривала их на адском огне, так что они исчезали со всех ног с горизонта. Каждый из них был неподходящим для ее внучки, и таким образом панна Стася, тяжело, хотя и тайком, вздыхая, дожила до двадцати пяти лет. Она терпеливо ждала того, кто наконец понравится ее капризной бабушке. Как показывали все знаки на небе и на земле, такой еще не родился.

Панна Стася окончила высшую сельскохозяйственную школу и должна была когда-нибудь заняться своим родным селом. Пока же занималась бабкой.

Когда девушка закончила отчет о каждом кочане капусты и о здоровье каждого теленка в хозяйстве родителей, то лишь от недостатка тем для разговора спросила:

– Бабушка, мне никаких писем не было?

– Писем? Откуда бы тебе были письма?

Прибирающаяся в комнате Марцыся сейчас же взяла слово и сказала:

– Есть письмо, даже заказное.

– Бабушка, ты, наверное, забыла? – спросила внучка.

– Деточка, мне все-таки семьдесят лет! – огорченно ответила пани Таньска.

Панна Стася быстро разорвала конверт и пробежала письмо глазами.

– Боже мой! – воскликнула она сдавленным голосом.

– Я говорила, что это какое-то несчастье,– шепнула бабка. – Марцыся, воды, быстро воды, паненке плохо.

Панна Станислава тяжело оперлась о стол. Другая рука, в которой она держала письмо, дрожала.

– Ох, бабушка,– сказала она подавленным, сквозь слезы, голосом.– Почему ты не послала мне это письмо?

– Мне ведь семьдесят лет! – простонала пани Таньска.– А что случилось?

– Страшная вещь. О боже, какая страшная! А это письмо лежит тут уже месяц... Ох, бабушка, как ты могла, как ты могла...

– Что в этом письме? Говори быстро!

Панна Станислава, однако, не могла говорить быстро. В глазах ее были слезы, она была бледна и измучена.

– У меня была подруга... Хеленка Бзовска...

– Я ее знаю!

– Ты ее знала, бабушка... Она попала под поезд... Ехала с дочкой... У меня есть фотография этого ребенка... И этот ребенок... О, боже милосердный!

– Что с ним, говори быстрее!

– У Хеленки хватило сил попросить, чтобы ребенка отослали ко мне. В этом письме просят, чтобы я ждала на вокзале... А все это было месяц назад... Где теперь этот ребенок?

Пани Таньска явно была перепугана.

– Это страшно,– шепнула она.– Что делать, что делать?

Она вскочила с кресла и начала рысью бегать по комнате. Вдруг остановилась и громко крикнула:

– Кто послал ребенка поездом?

– Жена какого-то врача... Наталья Будзишова. Письмо написал ее муж.

– У Натальи Будзишовой с головой не в порядке, если она отослала ребенка без опеки. Ее адрес есть?

– Есть...

– Напишем Наталье Будзишовой. Пусть сюда сейчас же приезжает. Можно, конечно, послать телеграмму, но она может перепугаться от телеграммы. А впрочем, черт с ней! Пусть перепугается. Марцыся! Беги на почту и скажи, чтобы отправили, как из пушки... Еще не все потеряно. Хоть мне и семьдесят лет, но еще со всем сама управлюсь. Пиши телеграмму!

Панна Станислава, вдохновленная энергией бабки, взволнованная и залитая слезами, сразу собралась с силами. Написала: «Прошу срочно приехать трагическое недоразумение высланный ребенок потерялся». И сама побежала на почту.

До поздней ночи у пани Таньской обсуждали этот ужасный случай.

– Наверное, в газетах писали об этом происшествии, но я редко их читала. А ты, бабушка, не читала?

– Мне все-таки семьдесят лет...– возразила бабка.– И не читала, и не слыхала. Скажи мне, однако, как могло случиться, что девочку никто ко мне не привел? Этот доктор пишет, что его жена повесила ей на шею точный адрес. Может, девочка потеряла адрес? А где ее отец? .

– Так ты и об этом не слышала? Я ведь тебе рассказывала.

– Мне ведь семьдесят лет... Впрочем, все равно. Где он?

– Муж Хеленки был известным ученым и поехал в какие-то джунгли, в Латинскую Америку.

– Зачем его туда занесло?

– Они поехали втроем в экспедицию, не знаю точно, в какую. И все трое пропали без вести.

– Они погибли?

– Никто не знает, но считается, что погибли. Хеленка не могла в это поверить... Она жила в Гдыне и все время ждала возвращения мужа. Как она очутилась на той станции, на которой ее ждало несчастье, куда ехала – об этом мы узнаем. А ребенок...

– Не плачь!

– Как не плакать? Бедная, бедная Басенька!..

– Эту девочку зовут Бася? Так, как меня,– пробормотала пани Таньска.– Может, бог даст, мы ее найдем. 8^?

Назавтра около двенадцати в ее квартиру ворвалась иерихонская труба.

– Я жена доктора Будзишова! – объявила она громогласно.– Что случилось?

– Несчастье! – сказала пани Таньска.

Жена доктора, услышав обо всем случившемся, схватилась руками за голову.

– Это вы во всем виноваты! – крикнула она, для большей убедительности указывая пальцем на несчастную бабку.

– Мне ведь семьдесят лет...– заныла пани Таньска.

– Тем более вы виноваты. От человека в вашем возрасте можно ожидать хотя бы капельку рассудка.

– А вам сколько лет?

– Сорок два... А при чем тут это?

– А то, что если бы мне было сорок два года, я бы не отослала маленького ребенка одного в Варшаву. Может, если бы только в детстве я упала с лестницы и ушиблась головой.

– Верно,– мрачно согласилась Будзишова.– Но мой муж...

– Ос I авьте уж в покое возраст,– сказала панна Станислава. – Посоветуемся, что делать, чтобы найти ребенка. Что вы написали на табличке?

– То, что мой муж записал,– «Панне Станиславе Ольшаньской, Варшава, улица Зельна, 15». Правда, мой муж потом выписал на этом листочке рецепт какому-то болвану, но у меня этот адрес был записан в душе. Все правильно?

– Все правильно, а девочки нет.

– Кто-то ее украл!

– Цыгане...—подсказала бабка шепотом.

– Какие цыгане? Ее украл кто-то на вокзале, или на улице, или... Подождите! В купе сидел такой тип. немного похожий на разбойника. Были там две очень приличные пани и он. Я, наверное, совсем с ума сошла, если не заметила это сразу! Или палач, или убийца...

– Я думаю,– сказала панна Станислава,– что девочка вышла на улицу, кто-то ею занялся, и сейчас сам не знает, что с ней делать. Хотя в это трудно поверить, потому что тогда он мог бы заявить в полицию или дать объявление в газетах.

Они строили самые разные предположения и взвешивали сотни возможностей. После многочасового мучительного совещания было решено: объявить в газетах о странной пропаже и приложить к объявлению фотографию Баси.

– Детка моя...– шепнула пани Будзишова, глядя на фотографию.

Пани Таньска и ее внучка молчали, очень растроганные.

Вдруг жена доктора крикнула громким голосом:

– Я найду ее, хоть из-под земли достану!

Пани Таньска, тронутая этим энтузиазмом, от всего сердца простила ей замечание о «капельке рассудка».

– Рассчитывайте и на меня! – горячо заявила она.

Земля, услышав, что три деловитые женщины будут переворачивать ее вверх ногами в поисках Баси, немножечко струхнула. Больше всех она должна была бояться жены доктора, которая заявила, с силой ударив себя в грудь:

– Моя вина, что я давно сюда не приехала. Я удивлялась, что не получила от вас никаких известий, это мне спать не давало. И потом, у меня были плохие предчувствия. Мне не раз казалось, что Бася меня жалобно зовет. Но муж только посмеялся...

– Мужчины не должны иметь права голоса в таких тонких делах,– глухо промолвила бабка.

Жена доктора поселилась у пани Таньской и с большим беспокойством стала ожидать ответа на объявление.

Вскоре прилетела первая ласточка, дама в красной шляпке, и рассказала печальную историю о каком-то Ироде, который громко скрежетал зубами и всех пугал.

– И вы позволили ему забрать ребенка? – стальным голосом спросила пани Будзишова.

– Кто же мог знать, что так случится? – отпарировала красная шляпка.– Ведь вы сами ясно сказали, что на вокзале девочку встретят.

Жена доктора посмотрела на нее исподлобья.

– Ну и что? Вы женщина или нет?

– Как видите! Усов у меня нет...

– Значит, вы могли бы лучше присмотреть за ребенком из материнских чувств! Впрочем, о чем тут говорить... Вы бы узнали того бандита?

– Тотчас же. Такую разбойничью морду не забудешь.

– Мы его найдем! – в очередной раз воскликнула жена доктора, потрясая этими словами, как тяжелыми кандалами.

Зеленая шляпка, которая прибежала двумя часами позже, подтвердила отчет красной и пообещала, что после поимки похитителя детей она пойдет в свидетели изощренного преступления.

Дело оставалось за тем, чтобы поймать преступника.

Проинформированные о нем власти не могли припомнить никого похожего. В картотеке известных преступников не было его фотографии. Надо было вести поиски самостоятельно. Бабка Барбара составила план, а панна Стася и жена доктора обегали город во всех направлениях. Так как панна Стася никогда не видела бандита, в качестве адъютантов по городу кружили с ней обе цветные шляпки. Рассерженные пани обыскивали сады и парки, заглядывая в лицо каждой девочке, и навестили все детские приюты. Нигде не было никаких следов.

Жена доктора, охотясь на крупного зверя в одиночку и мало надеясь на то, что ей удастся встретить девочку, всматривалась внимательным взглядом во все мужские лица. Не один мужчина отшатнулся во внезапном испуге, почувствовав на себе тяжелый взгляд незнакомой дамы; другие сильно удивлялись, видя, что дама, осмотрев их внимательно, уходила в гневе, бурча что-то по-медвежьи. Ей порой стало приходить в голову, что, может быть, она ищет напрасно, потому что человек с лицом преступника наверняка давно повешен или сидит в тюрьме.

Однажды ее сердце на мгновение замерло, а радость лишила ее дара речи, но лишь на мгновение. На трамвайной остановке, ярко освещенный солнцем, оскорбляя белый свет своим видом, стоял преступник. Жена доктора, успокоив сильно бьющееся сердце, начала подкрадываться к нему движениями пантеры. Одним прыжком она оказалась возле него, схватила его за воротник и пронзительным голосом закричала:

– Помогите! На помощь! Помогите!

Добрые люди изумились, не в состоянии понять, отчего о помощи просит не тот, на кого напали. Собралась толпа, и все с любопытством смотрели на мрачное лицо человека, который в искреннем изумлении старался высвободиться из хищных когтей.

– Чего вы от меня хотите? – наконец зарычал пан Валицки.

– Ребенок! Где ребенок? Говорите сейчас же, или я вас задушу!– с крикливым, но глубоким убеждением пригрозила ему жена доктора.

– Убил ребенка... Ребенка убил...– зашелестела толпа.

– По морде видно, что убийца!

– Полиция! Полиция!

– Где ребенок? – сдавленным голосом спрашивала пани Будзишова.

Бедный актер, видя, что до того, как все выяснится, он будет сильно избит толпой, быстро проговорил:

– Ребенок жив и здоров... Не устраивайте скандал, я вам все расскажу. Идемте отсюда!

Пани Будзишова, подумав, сказала:

– Хорошо! Только и не думайте удрать! Я вас держу за рукав!

Актер как можно скорее покинул горячее место, таща за собой вцепившуюся в его рукав докторшу. Она кивком остановила проезжавшую мимо машину и затолкала в нее Валицкого, как тюк.

– Куда вы меня везете? – спросил он с зубовным скрежетом.

– Не ваше дело!

Спустя какое-то время пан Валицки предстал перед судом, на котором председательствовала бабка. Панна Станислава смотрела на него со страхом, а обе шляпки – с отвращением и с победной улыбкой. Докторша была прокурором.

Рассмотрение дела оказалось коротким. Пану Балицкому на мгновение показалось, что он находится на сцене перед многочисленными зрителями. Он изничтожил взглядом обе шляпки, на бабку посмотрел с любопытством, с большой симпатией – на панну Станиславу, и черным взглядом – на пани Будзишову. Когда та сухим, как перец, голосом объяснила ему, за что его арестовали, он рассказал все.

– Эти пани,– говорил он, указывая левым глазом на зеленую шляпку, а правым – на красную,– оставили ребенка без опеки, и мне пришлось им заняться.

– Ах, так? – глухо сказала Будзишова.

– Это недоразумение! – смущенно шепнули шляпки.

– Вы, наверное, очень заняты,– вмешалась бабка.– Благодарю вас за помощь в поисках, но мы не можем ею злоупотреблять. До свидания!

Обе шляпки отступили, пренебрежительно улыбаясь.

– Говорите дальше! – поторопила Будзишова.

Валицки живописно рассказал о молоке и о замазанном адресе, о вдумчивом анализе и о несравненной сообразительности своего друга.

– Мы прочитали адрес с большим трудом, потому что там осталось только несколько букв. Вы должны признать, что мой приятель в некотором смысле гений.

– Ваш приятель – кретин,– поправила его Будзишова. – Наделали вы делов, каких свет не видал. Кто этот пан Ольшовски?

– Бели вы читали отечественную литературу,– ответил Валицки твердо и с гордостью,– вы бы знали, что это – знаменитый писатель и драматург. Однако же трудно требовать от таких, кто пишет важные документы химическим карандашом...

На счастье, вмешалась бабка и потушила пожар.

– Дорогой мой, – сказала она. – Вы благородный человек, хотя и делаете такие мины, словно едите детей сырыми. Произошло небольшое недоразумение, но вы в нем не виноваты... Мы все тут виноваты, но вы – меньше всех. Ребенка мы заберем, а вы, может быть, время от времени будете навещать нас, чтобы увидеть Басю. Может, даже сегодня вы останетесь на обед... Хорошо?

– Смотря на какой обед, – ответил актер мрачно.– Я люблю жирные блюда. И люблю, чтобы было тихо! – добавил он грозно, поглядев на докторшу.

Пани Будзишова, однако, была так счастлива, что ослабела. Она даже пыталась улыбнуться Валицкому.

– Кто бы мог подумать! – с милой улыбкой сказала она.– Морда злодейская, а сердце доброе!

– Вы мне очень нравитесь! – быстро сказала бабка, услышав легкий скрежет зубов.

Валицки посмотрел на нее с подозрением и неожиданно спросил:

– Вы не издеваетесь надо мной?

– Боже сохрани! – горячо молвила пани Таньска.– Вы так похожи на моего покойного мужа.

Будзишова прервала эти милые разговоры взмахом руки.

– Одно меня удивляет,– сказала она в задумчивости.– Неужели этот пан Ольшовски не читает газет? Неужели он не видел фотографии Баси?

– Может быть,– сказал Валицки мрачно.– Литератор читает только то, что о нем пишут.

– В этом что-то есть...– сказала докторша сама себе.

Вдруг она обратилась к Валицкому:

– А вы случайно не выдумали все это?

Пан Валицки резко обернулся, словно ища какой-нибудь тяжелый предмет, чтобы зашибить жуткое создание. Ничего подходящего поблизости не оказалось, только фортепьяно, и он издал такой страшный звук, что бабка попятилась вместе со своим креслом.

Новый Соломонов суд

Валицки стоял перед Шотом и ввинчивал в него взгляд, подобный штопору. В этом взгляде была бездна презрения.

– Из-за тебя,– говорил он,– мне чуть не свернули шею. Из-за тебя я стал посмешищем публики. Из-за тебя меня унижали. Ты Шерлок Холмс несчастный, ты детектив недоразвитый, дубина стоеросовая! Недаром стыд сжигает твою болванскую душу. Что ты прочитал на картонке?

– То, что было на ней написано,– ответил Шот самонадеянно,– «Станислав Ольшовски, Хмельна, 15».

– Ты прочитал «Станислав»? А знаешь, что это было, гамадрил ты африканский? Там было написано: «Станиславе».

– Не может быть!

– Теперь дальше. Ты прочитал «Ольшовски». Я тогда неглупо у тебя спросил, нет ли там еще чего-нибудь после «и». Я два раза спрашивал...

– Неправда! Только раз!

– Ты сказал, что ничего нет, а там что-то было. Были две буквы – «ой». А все вместе – «Панне Станиславе Ольшаньской». Ты коварно изуродовал красивую и милую женщину. А улица вовсе не была Хмельной, а была Зельной.

– Ну и дела! – удивился Шот.

Он еще больше удивился, когда Валицки рассказал ему все в деталях.

– И что теперь будет? – спросил он.

– Будет то, что должно быть. Дамская армия предпримет сегодня наступление на Ольшовского и отберет у него девочку. Генерал в этом наступлении бабушка, которую зовут Барбара, а я сомневаюсь, что ты знаешь, недокрещенный язычник, о том, что святая Барбара – это покровительница тяжелой артиллерии. Ольшовскому будет горячо!

– А если,– спросил Шот неуверенно,– он не захочет отдать ребенка? Я слышал, что он от нее совсем одурел.

– Не отдаст? Трем женщинам? – засмеялся Балицкий.– Одна из них схватила меня за шиворот, и я думал, что у меня позвоночник хрустнет, как спичка.

Шот задумался.

– Знаешь что, Антось? – сказал он с сомнением.—Я побегу к Ольшовскому.

– Зачем?

– Предупрежу его... Это хороший человек. Ну, и обещал мне роль... Ты не пойдешь?