Текст книги "Ворота"
Автор книги: Константин Белослудцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
– Здесь он остановился, – Миллер задумался, – Постоял немного и пошел обратно. Странно…
– Мы пойдем дальше?
– Нужно же как-то выбраться наружу.
Грегори, молча согласившись, не стал продолжать разговор. Он никак не мог осознать, что уже два человека из их отряда погибли. Капитан Хилл говорил, что задание не будем трудным. Он говорил, что они справятся с ним за три дня и благополучно вернутся на базу, но обещания его не сбылись, а сам он погиб от пули в живот. Но он умер, как настоящий солдат, пал от руки врага, чего нельзя было сказать о рядовом Макбрайде. Юный Стивен умер, убегая от врагов, погиб при несчастном случае, пытаясь скрыться от вражеских пуль. «Нас всего двое осталось, – подумал Грегори, идя вперед, – Еще кто-нибудь погибнет?!»
По мере того, как они углублялись под землю, становилось все холоднее, но уже через десять минут извилистый коридор, уходящий лишь вниз, слегка изменил направление, немного поднялся вверх, и у него появились многочисленные разветвления.
– Если будем идти по следам, то не заблудимся, – сказал сержант Миллер.
Дальше коридор резко поворачивал направо, а за поворотом взору открывался просторный зал, освещенный солнечным светом, попадающим под землю сквозь искусственно созданную дыру в потолке, который тонул в свежей зелени мха, растущего вблизи дыры.
– Смотрите, там дверь, – чувствуя непонятный трепет, прошептал Грегори, – Что за странные линии на стенах?
– Царапины, – ответил ему сержант, – Словно кто-то много раз проводил по стене пальцем или какой-нибудь палочкой.
– Следы уходят за дверь.
– И дальше по коридору… нужно разделиться. Я пойду за дверь.
– Это обязательно? – Грегори засомневался, – Знаете, я прочел много разных рассказов, в которых герои разделялись и затем умирали по одному.
– Обязательно, – строго сказал сержант.
Грегори кивнул и, пожелав Миллеру удачи, пошел дальше по коридору. Пройдя совсем немного, он почувствовал приятный запах специй, и вскоре набрел на чье-то скромное жилище. Оно состояло из наспех сколоченного стола, старого спального мешка и некого подобия шкафа, в котором хранились местные специи и рис. Дорожка из следов в этом месте заканчивалась, и Грегори решил, что идти дальше просто неразумно и нужно возвращаться к сержанту Миллеру.
Путь обратно занял немного больше времени, чем рассчитывал Грегори, но сержанта Миллера, хоть и думал, что тот уже далеко, он встретил у самой двери. Подходя к ней, рядовой Уокер сначала увидел вытекающую из-под щели между дверью и полом кровь, а, открыв дверь, рассмотрел в неярком свете выхода, к которому вела поднимающаяся наверх лестница, нечто, что могло быть сержантом Миллером.
В бесформенной куче мяса, из которой, словно копья, торчали окровавленные кости, изредка просматривалась форма американского военнослужащего. Грегори точно знал, что это сержант Миллер, и знал, что должен забрать его жетон. Он, уже ничего не соображая, присел рядом с ним и погрузил руки в теплую кучу, состоящую из мяса, костей, кусков ткани и органов. Прошло десять минут, двадцать, тридцать, а Грегори, откладывая найденные жетоны капитана Хилла и рядового Макбрайда в сторону, все раскидывал куски Миллера по коридору, и только спустя час среди гнусно пахнущих кишок нашел то, что искал. Измазанный кровью и содержимым желудка, жетон был наполовину вонзен в почку. Стальная пластинка с выбитым на ней именем принадлежала сержанту Джону Миллеру. Рядовой облегченно вздохнул и повалился на пол.
Все произошедшее дальше Грегори помнил лишь обрывками. Он помнил, как вышел из-под земли в деревне, в которой они останавливались на ночь, помнил, что заметил голого пожилого вьетнамца, помнил ярость на его лице, помнил, как земля вокруг него вдруг взорвалась, помнил, как стал убегать от него…
Грегори бежал, но выбежать из деревни не мог. Куда бы он ни поворачивал, деревня все не заканчивалась и не заканчивалась, а старик ни на мгновение не останавливался и продолжал преследовать его, пока они, наконец, не встретились. Грегори замер на месте, и земля под его ногами взлетела вверх. Его откинуло далеко в сторону, а когда он открыл глаза после сильной боли от удара, увидел, что его левой ноги и левой руки нет. Не успел он понять этого, как старик оказался рядом с ним. Он одним легким движением закинул его к себе на плечи и унес обратно под землю, после чего Грегори потерял сознание.
***
Рядовой Грегори Уокер из штата Юта умер в тот день и попал в рай, но ангелы доставили его на базу, отправили в госпиталь, поставили протезы, а затем отпустили домой, после чего закрыли в доме для душевнобольных из-за его нелепых слов о смерти и о рае с адом. Грегори пролежал в психушке целых три года, а когда вышел из нее, получил почти что полную свободу.
Но скрыться от наблюдающих за ним докторов у него не получилось. Постоянный надзор за ним осуществлялся круглосуточно, и долгое время, до самого начала двухтысячных годов, его, словно дикого зверя, перевозили из одного исследовательского центра в другой – изучали странную аномалию, наблюдающуюся в его теле. В двухтысячном году Грегори Уокеру уже должно было исполниться больше пятидесяти лет, но с момента его госпитализации во Вьетнаме его тело изменилось лишь так, что человек, видевший его лишь раз, с трудом отличил бы Грегори времен войны во Вьетнаме от Грегори, вошедшего в новое тысячелетие. Грегори Уокер выглядел не старше двадцати пяти лет, а сознанием так и остался в призывном возрасте, что ученые, однако, не посчитали странностью. Они объясняли это сильным шоком и психологической травмой из-за потери руки и ноги. На протяжении долгих десятилетний они исследовали его тело, но их исследования ни к чему не привели, и в третьем году второго тысячелетия правительством было решено предоставить ему свободу наравне с остальными жителями США. Ему возместили все мучения и подарили жилье, но взамен заставили регулярно приходить на обследования. Все происходящее напоминало настоящий цирк, но Грегори знал, что погиб тогда во Вьетнаме, поэтому все происходящее казалось ему вполне естественным, и он понял, что все еще жив только тогда, когда ощутил, что надзор над ним ослаб.
Грегори развязали руки, но возвращаться в семью он не стал. Родители уже давно умерли, а у брата была своя счастливая семья: любящая старушка-жена, два сына и пять внуков… Грегори не хотел неожиданно появляться в их жизни, поэтому, не стесняясь, заселился в подаренный ему правительством небольшой загородный домик и долгое время, пока не познакомился с ветераном Афганской Войны, жил в нем.
Новый и единственный за долгое время знакомый появился в его жизни неожиданно. Грегори подрабатывал экскурсоводом в своем городе, и один случайно набредший на него русский турист, представившийся ему Николаем Федоровичем, вдруг, искажая слова сильным русским акцентом, спросил его: «Сколько вам лет?»
Грегори не нашел, что ответить, но старик, стоящий перед ним все понял. «Я такой же, как ты, – сказал он, – Я стал таким холодной осенью 1812 года, когда мы с французами воевали. А ты?»
– После Вьетнама, – не веря, что случайность могла свести его с человеком, как и он, медленно стареющим, ответил Грегори, – Постойте, вы что-нибудь знаете об этом?
– Абсолютно ничего! – Николай Федорович заулыбался, – Знаю лишь, что некие высшие силы, или даже сам Бог, свели нас сегодня. Вам определенно нужно в Россию. Запишите мой адрес, буду вас ждать… когда приедете, тогда все и обсудим… простите, что сегодня поговорить не получается. У меня уже билеты на самолет куплены, через пару часов вылетаем.
Николай Федорович, оставив Грегори в глубокой задумчивости, пожал ему руку, и экскурсия продолжилась дальше.
Вечером, ложась спать, Грегори задумался о возможности, что энергия, скрытая за тонкой пеленой в том вьетнамском храме, может не только замедлить обыкновенное старение, но и сделать человека бессмертным или наделить его могущественной силой, которой обладал старик, оторвавший ему руку и ногу. До короткого разговора с Николаем Федоровичем Грегори ставил под сомнение существование того старого вьетнамца, но после уже точно был уверен, что конечности ему оторвало не миной, а загадочной силой, которой управлял старик. «Если я вновь найду что-нибудь подобное, то эта сила, возможно, станет моей, – засыпая, думал Грегори, – Но во Вьетнам я вновь не сунусь. Ни за какие деньги моей ноги там больше не будет!»
С такими мыслями он уснул, а утром сразу направился к ученым, исследующим его организм, чтобы попросить у них небольшой отпуск. Грегори думал, что ничего не получится, но уже через год по странному стечению обстоятельств он стал полноправным жителем Российской Федерации. Ничего не понимая в страшном круговороте событий, разговорах со странными людьми и выполнении таких же странных поручений, он уснул в квартире Николая Федоровича, а когда проснулся, последний документ, делающий его гражданином России, был уже готов. Хоть Грегори и уверили, что все документы настоящие, он в это никогда не верил. «Люди долгими годами пытаются переехать жить в другую страну, – говорил он, – а я стал гражданином России всего за один год. Не верю».
Но никаких проблем с гражданством не было, а Николай Федорович часто напоминал ему, что он зачем-то понадобился высшим силам, Богу, и именно поэтому его жизнь складывается наилучшим образом. Грегори отвечал ему, что сильно в этом сомневается, но факты говорили сами за себя. У него появилась работа, подходящая ему по силам, крыша над головой и верный друг, помогающий ему всем, чем только можно. Грегори никогда не чувствовал острого голода, высыпался по выходным и, пока жена Николая Федоровича не умерла, был окружен дружелюбной средой, уважающей его и принимающего таким, каким он является.
Жена Николая Федоровича умерла, и все изменилось. Николай Федорович огрубел, ни с кем не разговаривал и, однажды, оставив после себя лишь записку, в которой говорилось, что искать его не следует, куда-то пропал. Он забрал шкатулку с жетонами, которыми Грегори дорожил больше всего на свете, и исчез, заставив бывшего солдата вспомнить, зачем именно он покинул родину и переехал жить в другую страну.
Грегори принялся искать, и поиски, в конечном итоге, привели его в Латин. Как и все происходящее с ним в последнее время, это тоже произошло случайно. Грегори просто бесцельно ехал в поезде на восток, и, будучи уже рядом с Уральскими Горами, вдруг почувствовал что-то, что напомнило о том чувстве, которое снизошло на него в помещении с линиями на стенах во вьетнамском храме. Случилось это в совсем маленьком городке, которого не было даже в расписании поезда. Грегори, повесив на спину рюкзак со всеми своими вещами, вышел из вагона и понял, что прибыл в место, которое долго искал.
Поезд уехал, а он остался…
Почти без денег, без жилья и знакомых, Грегори попал в совершенно незнакомый город, но опять все сложилось так, что он не умер от голода или холода. Грегори без проблем нашел для себя дешевое жилье и вскоре устроился на работу кондуктором на железнодорожном вокзале. На жилье и еду денег хватало, а больше Грегори ничего и не нужно было.
Прошел год, и в него влюбилась молодая девушка, а еще через полгода они сыграли свадьбу. Грегори переехал жить к ней, и никаких трудностей, кроме поисков энергии, скрытой за пеленой, в его жизни не осталось.
***
Грегори проснулся в холодном поту, но, вспомнив, что война во Вьетнаме уже давно закончилась, успокоился и с любовью обнял свою молодую двадцативосьмилетнюю жену, мирно сопящую на его плече. Был выходной, и часы показывали десять утра.
Грегори встал, оделся, причесал слегка поседевшие после Вьетнама черные волосы и выглянул в окно. Жил он на десятом этаже высокого многоквартирного дома, и почти весь небольшой Латин просматривался с этой высоты. Из квартиры Грегори был виден и асфальтобетонный завод, и спортивный стадион, и несколько больниц, торговых центров и разнообразных образовательных учреждений. Он смотрел на все это через окно, но интереса не испытывал. С недавних пор ощущаемое им чувство ослабло и сконцентрировалось лишь в одном месте – в подвале соседнего дома.
Грегори часто спускался в помещение с начерченными маркером линиями на стенах, но не знал, что нужно делать. Ответ маячил где-то рядом, но постоянно ускользал от него, и Грегори лишь раз за разом безрезультатно исследовал подвал соседнего дома, надеясь хотя бы на малый успех. В отчаянных попытках разузнать хоть что-либо, он обращался в церковь, в старые музеи и библиотеки, но никакой информации не находил и, отчаявшись, решил, что будет просто ждать…
7. Занавес
Укушенная нога болела, и кожа под повязкой чесалась, но Дима с этим ничего поделать не мог. Он, лишь иногда уезжая с отцом в ближайший поселок, чтобы ставить уколы от бешенства, днями напролет лежал в кровати и думал.
Алиса уехала обратно в Латин, и с тех пор жизнь Димы в деревне стала скучной и неинтересной. Он понимал это, и оттого боялся.
Пока Алиса была с ним, заботилась о нем и по возможности старалась не покидать его в то время, пока он лежал в кровати, Дима почти не чувствовал боли в ноге и совсем не думал о Николае Федоровиче, который забрал шкатулку, найденную в подвале сарая. Юноша ощущал заботу девушки и неосознанно радовался тому, что она рядом.
Но Алиса уехала вместе со своими родителями, и мысли тяжелым камнем навалились на него. Дима плохо спал и размышлял о старике. Он думал о нем, думал о солдатских жетонах, найденных в подполье сарая, о мгновенном старении дома и цветочного сада Николая Федоровича, о волке и не постаревших иконах. Чем больше он думал, тем загадочнее становилось всё случившееся с ним за последнее время. Перед тем, как встать на ноги, Дима уже не ставил под сомнение то, что Николай Федорович, действительно, живет уже больше двух сотен лет и за всю свою жизнь учувствовал во многих важных для мира войнах.
Выздоровление ноги шло долго и мучительно, но ближе к началу нового учебного года Дима, лишь слегка прихрамывая и ощущая несильную боль в бедре, спокойно ходил, бегал и почти не жаловался на жизнь. После того, как Алиса уехала, за ним ухаживал Андрей Иванович, его отец, и помощь его была куда заботливее, хоть девушка и старалась изо всех сил. Дима не хотел гостить дома долго, ведь в Латине у него осталось много дел, но укус дикого животного заставил его задержаться, поэтому Дима покинул отца только в конце августа, когда погода была еще жаркой и свобода до сих пор правила жизнью, но уже чувствовался холод предстоящей осени и учебы.
Они, Дима и Андрей Иванович, шли к железнодорожной остановке и оба молчали. Отец клял себя за то, что не вмешался в отношения своего сына и Алисы, что не помог девушке, а Диму терзали страшные мысли о том, что он грустит без Алисы. Он успокаивал себя, думая, что это нормально, когда человек грустит по своему другу, но его грусть не была похожа ни на что подобное. В ней перемешалась и тоска, и желание вновь увидеть девушку, прикоснуться к ней и обнять; и стремление поговорить, выразить благодарность; и что-то такое, о чем Дима старался не думать. Лишь малой долей своего сознания он осознавал, что Алиса ему небезразлична, но всячески отказывался принимать это. «Она – мой друг, – оглянувшись на отца, решил он, – Друг, и все!»
В детстве он строго приказал себе не ввязываться в любовные отношения, и долгое время не испытывал с этим никаких проблем. Проблемы появились только в старших классах. Животное сознание, заставляя юношу мучиться, требовало любви, но тогда Дима оказался сильнее своих потребностей. Теперь же все стало намного хуже. Он вспоминал, как Алиса приносила ему в кровать еду, как гладила его по голове, весело взлохмачивала волосы и пыталась поддержать нелепыми шутками, и сладкая дрожь проходила по всему его телу. До Алисы никто его так сильно и по-настоящему не любил.
Сохранять спокойствие было трудно. Дима не желал нарушить поставленные самим собой запреты, но и отталкивать Алису от себя ему не хотелось.
– Как ты думаешь, – слыша, как поезд подступает к станции, спросил Дима отца, – может ли существовать обыкновенная дружба между мужчиной и женщиной?
– Мы с твоей матерью долгое время просто дружили, – ответил Андрей Иванович, – В итоге все вылилось в любовь, но закончилось плачевно.
– Она любила тебя?
– Может и любила. Даже, точно любила. Знаешь, все эти психологи говорят, что настоящая любовь начинается с хорошей дружбы. Наша любовь тоже начиналась с хорошей дружбы…
– Значит, лучше не дружить с женщиной?
– Не могу точно ответить, – Андрей Федорович замялся, – Но думаю, что если ты уверен, что никогда не полюбишь ее, то вполне можно просто дружить. Ты это про Алису, да?
– Нет, – Дима отвернулся, – Мне это нужно для рассказа.
– Пора бы уже начать беспокоиться, Дима.
Юноша остановился и, окруженный зеленой листвой, впервые со страшной серьезностью посмотрел отцу в глаза.
– Не вижу ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться, – сказал он, – Ты же знаешь, папа. Святой Рыцарь, все такое… это важно для меня. Понимаешь?
– Я тебя никогда не понимал, – Андрей Иванович вздохнул, – Почему бы тебе не быть обыкновенным человеком, таким, как все остальные? Так было бы легче. Зачем мучить себя?
«Мучить!» – мысленно воскликнул Дима и ответил:
– Я никогда себя не мучил. Все просто. Не хочу восхвалять себя, но, отрекаясь от низких любовных потребностей, я становлюсь лучше. Мои мысли яснее, а поступки приводят к куда большему результату. Пойми, папа!
– Не надо кричать.
– Извини… Ладно, электричка уже едет. Мне пора.
– Ты прости, что до поселка, до нормальной станции не довожу…
– Да ладно, не беспокойся.
– Ладно, давай. Пока.
Отец не стал обнимать Диму, но крепко пожал ему руку. Электричка останавливалась всего на пять минут, поэтому Диме пришлось поторопиться. Когда электричка прибыла, он, еще раз попрощавшись с отцом, предоставил проводнику билет и прошел внутрь. В электричке он доехал до железнодорожной станции и, прибыв на нее, пересел на поезд. В этот раз он ехал в купе.
Его попутчиками в грязном, но вполне пригодном для жизни вагоне оказались два пожилых чеха и русский парень примерно того же, что и Дима возраста. У одного из чехов, Гжегожа Гуса, на лице блестели красные ожоги, у другого, представившегося Сэмом Жижкой, не было одного глаза, а третий, русский, как вскоре выяснилось, не был по-настоящему русским. Его предки жили в Германии, и звали его Артемом Таппертом. Таппертом он себя и попросил называть.
– Вот ты, Дима, очень странный, – протянул Тапперт, поглаживая свои рыжие волосы – Скажи мне, ты когда-нибудь любил?
– Любил? – Дима не понял, – Кого любил?
– Девушку, – сказал Тапперт, смахнув с глаз длинную челку, – Или тебе больше парни нравятся?
– Нет, – Дима покраснел, – Я никого не любил.
– Никогда?
– Никогда.
– Не может такого быть, – Тапперт рассмеялся, – Is that right, my friends?
Гжегож и Сэм дружно закивали головами.
– Я не знаю чешского, поэтому разговариваю с ними на английском, – пояснил Тапперт, – Но это не важно. Ты, действительно, никого никогда не любил?
– Никого и никогда.
– Странно. Мне вот всего двадцать два года, и у меня уже есть жена и сын. И я, представь себе, живу счастливо. Они не обременяют меня, а, наоборот, делают более свободным и счастливым…
– Нет, нет, – остановил его Дима, – Не в этом дело. Я не думаю так. Понимаешь…
Он решил не рассказывать совершенно незнакомому человеку о своем отношении к любовным отношениям и в нерешительности замолчал.
– Что я должен понять? – спросил Тапперт.
– Да, наверно, ты прав, – Дима отмахнулся, – Знаешь, я подумаю над твоими словами, а пока, если ты не против, не будем затрагивать эту тему. Хорошо?
– Как пожелаешь, – Тапперт улыбнулся, – Тогда, Гжегож, how do you think…
Дима вздохнул и, пытаясь не слушать разговор Тапперта с чехами, закрыл глаза. Поезд шел не слишком быстро, он приятно качался на рельсах; это быстро убаюкало Диму, и он уснул.
***
Когда Дима проснулся, чехов уже не было, а Тапперт устало смотрел в окно. По его лицу и сгорбленной спине, облаченной в синюю клетчатую рубашку, было видно, что он очень устал, и устал не от тяжелых физических нагрузок, а от одиночества.
– О, Дима, господи, наконец-то ты проснулся! – чуть ли не закричал Тапперт, увидев, что Дима сонно потирает глаза, – Мы уже Пермь проехали, а ты до сих пор спишь!
– Пермь?! – Дима ему не поверил, – Как мы могли так быстро проехать Пермь?
– А вот так вот. Я уже хотел будить тебя. Ты, ведь, говорил, что куда-то сюда едешь.
– Да. В Латин еду.
– Латин? – недоуменно спросил Тапперт, – Это что такое?
– Это город. Я в нем учусь.
– Странно, никогда не слышал о нем. Подожди, сейчас что-нибудь в интернете поищу.
Тапперт достал из кармана телефон и через пару секунд показал его Диме. На экране в строке поиска было забито: «Латин», а ниже красовались фотографии города и его официальная страница в сети.
– Я уже долгие годы езжу по этому маршруту, но никогда не слышал об этом городе, – пояснил Тапперт, – Вот, смотри, написано, что ничего не найдено.
– Как, ничего не найдено? – Дима еще полностью не проснулся и не до конца понимал, что происходит, – Тут, по крайней мере, десять страниц, и в каждой фигурирует Латин.
– Нет же! – Тапперт посмотрел на экран, – Ничего не найдено!
– Ты меня разыграть пытаешься? – разговаривая, будто с ребенком, спросил Дима, – Может, позвать кого-нибудь, чтобы он тоже на экран посмотрел?
– Да, лучше позвать.
Дима встал с кровати, но тут же упал обратно. Поезд сильно тряхнуло, и весь багаж полетел с полок вниз.
– Что это? – испуганно спросил Дима.
– Тихо, – ответил Тапперт, – Ни слова.
– Что?
– Ни слова, – повторил Тапперт, – Сиди здесь и не высовывайся.
– А ты?
– Тихо.
– Артем!
Тапперт, призывая Диму к тишине, приложил к губам палец и прильнул к окну.
– Дементоры? – Дима попытался пошутить.
– Какие, к черту, дементоры? Темнота.
– Темнота?
– Да. Сейчас станет темно.
Как он и сказал, через пару секунд солнце скрылось за плотными черными тучами, и купе погрузилось в непроглядный мрак.
– Что-то не так с погодой?
– Господи! Тихо, пожалуйста! Мне нужно сконцентрироваться.
– На чем?
Тапперт не ответил. Он сосредоточил взгляд на окне и стал шептать себе что-то под нос. Дима встал рядом с ним и попытался разобрать что-нибудь из его шепота, но не сумел понять ни слова.
– Ты меня все еще видишь? – спросил Тапперт через некоторое время.
– Вижу.
– Это плохо. Посмотри в окно. Видишь что-нибудь?
– Ничего.
– Ни деревьев, ни рельс?
– Ни деревьев, ни рельс.
Услышав такой ответ, Тапперт обеспокоенно прикусил губу.
– Да, – процедил он сквозь зубы, – Когда все это закончится, у меня к тебе будет пара вопросов. И про Латин, и про то, каким образом ты попал сюда.
– Что?
– То, что слышал. У тебя есть что-нибудь, чем ты, в случае чего, мог бы защититься?
– Нет…
– Тогда сиди здесь и никуда не выходи. Я скоро вернусь.
Сказав это, Тапперт задвинул за собой дверь так быстро, что Дима не успел произнести ни слова. Воздух пропитался тишиной, словно ночью на кладбище, и стремительные шаги, уносящиеся к головному вагону, превратились в страшное осознание того, что все остальные звуки просто исчезли. Мерное гудение поезда пропало; исчез и стук рельс под колесами, и шум из соседних купе. Тишина сковала поезд, и юноше стало тяжело дышать. Он, испуганно прислушиваясь к постепенно затихающим шагам Тапперта, подошел к окну. Лишь тьма, густая тьма, похожая на плотные клочья тумана, предстала его взору. Дима, мучая глаза до неприятной боли, всматривался в эту темноту, но ничего, кроме нее, не видел. Складывалось впечатление, что поезд, который во тьме совсем не проглядывался, плывет по воздуху, в абсолютной пустоте.
После неудачной попытки разглядеть что-нибудь в этой тьме, Дима вернулся на кровать. Шагов Тапперта уже не было слышно, и вместе с юношей осталось лишь его собственное дыхание и слабый хруст в суставах, который при отсутствии остальных звуков сильно выделялся при любом движении.
– Артем сказал, что нужно ждать, – прошептал Дима, – Слишком много странного происходит в последнее время. Даже и удивляться не стоит.
Он погрузился в молчаливое ожидание, но уже через пару секунд, проводя невольные аналогии с коридором с Воротами, вдруг почувствовал что-то, что заставило его вспомнить, какие ощущения наваливались на него, когда он оказывался в подвале дома, в котором снимал квартиру.
Не веря в то, что он попал в место, способное перенести его в коридор с Воротами, Дима приложил палец к стене и провел ритуал, который открывал двери к Воротам.
– Так и мой дух, бегущий и смятенный, вспять обернулся, озирая путь, всех уводящий к смерти предреченной, – сказал он, когда с ведением пальцем по стенам и перечислением цифр от одного до десяти было покончено.
Далее следовало открыть дверь. Дима сделал это, и тут же ему в лицо ударил поток освежающего прохладного воздуха, и нос наполнился приятным ароматом полевых цветов.
Юноша в удивлении раскрыл рот. Прямо перед ним, всего в нескольких шагах скрипели на ветру приоткрытые Первые Ворота. Дима шагнул в иной мир, раскрыл Ворота шире и чуть не закричал от восторга. Створка Вторых Ворот была слегка отодвинута в сторону, и в образовавшуюся щель попадал теплый летний свет. Дима, дрожа всем телом, прошел за Первые Ворота и обеими руками толкнул вперед Вторые. Они послушно отворились…
Дима не поверил своим глазам, но реальность оказалась реальной. За Вторыми Воротами, словно предыдущие, качались на ветру открытые Третьи, а за ними в ярком солнечном свете утопал зеленый луг с небольшим прудиком, рядом с которым стояло дерево с раскидистой кроной. Каждый листик дерева покрывала ослепительно блестящая на солнце роса. Цветов Дима не разглядел, но их запах чувствовал отчетливо.
Нужно было сделать лишь несколько шагов вперед, и тогда Дима узнал бы, что скрывается за Воротами, но рука Тапперта, сильной хваткой сжавшего юношу за предплечье, остановила его.
– Ты чего это задумал?! – еле выговаривая слова, закричал Тапперт, – Быстро, в купе!
Очарованный прекрасным пейзажем за Третьими Воротами, Дима его сначала не расслышал, но затем Тапперт резко дернул его на себя, и оба они повалились на грязный пол. Запах цветов тут же пропал, и коридор с Воротами плавно растворился в воздухе, уступая место ряду окон, за которыми была лишь тьма.
– Господи, – поднявшись на ноги и отдышавшись, промолвил Тапперт.
Дима, судорожно шепча под нос Божественную Комедию, повторил весь ритуал от начала и до конца, но, открыв дверь, обессилено рухнул на кровать. Коридора с Воротами за дверью не оказалось.
– Как ты мог?! – рявкнул он на Тапперта, – Я уже почти…
Увидев свежие пятна крови на рубашке Тапперта и старый армейский нож, который он держал в левой руке, Дима осекся. Тапперт был взбешен. Капли пота стекали по его лицу, а грудь беспорядочно вздымалась из-за тяжелого дыхания. И нож, и рука так же были вымазаны кровью.
– Не надо, – простонал Дима.
– Успокойся, – спокойно, пытаясь сдерживать ярость, ответил Тапперт, – Что с тобой только что произошло?
– Ворота, – лишь произнес Дима.
– Ты стал уходить из этого мира, но не в наш. Тебя затягивало дальше в Лимб? Ты видел Ворота? Ты хотел пройти через них?
– Хотел, – прижавшись к стене, прошептал Дима, – Не надо…
Тапперт недоуменно посмотрел на него, но вспомнив про нож в руке, положил его на столик и попытался сделать дружелюбное лицо.
– Это важно, Дима.
– Там были Ворота. Первые, Вторые, Третьи… Все открытые, а у мены открыты только Первые. Еще чуть-чуть, и я бы прошел…
– Думаю, хорошо, что ты не прошел, – задумчиво сказал Тапперт, – Тебя точно затягивало дальше в Лимб, но Ворота… говоришь, открываешь Ворота? Должно быть, Лимб создал для тебя видение Ворот, чтобы ты ушел дальше.
– Я не понимаю…
– И не надо. Разговаривать некогда, сначала нужно кое-что сделать.
– Что?
– Одержать над кое-кем поеду. Где-то в поезде прячется могущественный блуждающий дух. Он-то и затащил меня сюда. А как оказался здесь ты, я не знаю.
– Подожди, Артем…
– Некогда объяснять. Сиди здесь и больше ничего не делай.
– Я пойду с тобой.
– Не надо. Тебе же лучше будет. Сиди.
Тяжело вздохнув, Дима уставился в окно, а Тапперт удовлетворенно кивнул и скрылся за дверью. На этот раз звук его шагов унесся в сторону последнего вагона.
Как только шаги утонули в тишине, Дима повторил ритуал еще несколько раз, но ожидаемого результата не получил. Коридор с Воротами за дверью больше не появлялся. Дима никак не мог попасть в него и, осознав это, просто лег на кровать и стал ждать.
Происходящее не казалось ему странным, и он не боялся, не переживал за себя или Тапперта. Диме казалось, что все обязательно должно закончиться хорошо. Он знал, что Тапперт успешно справиться со своим заданием, упокоит призрака, поэтому страшно ему совсем не было. Больше Дима волновался насчет Алисы. Девушка никак не выходила из его головы.
Он понимал, что ему стоит беспокоиться о собственной шкуре или искать способ вновь попасть к Воротам, но тяжелые размышления не позволяли ему встать с кровати и начать действовать. Дима думал о том, что будет делать, когда приедет в Латин и встретится с Алисой, и все предположительные варианты исхода событий не радовали его. Ему не хотелось обижать девушку, ранить ее, но и вступать с ней в близкие отношения Дима не желал. Он чувствовал, что испытывает к ней некую любовь, что уже подпустил ее близко к сердцу и позволил своим неконтролируемым чувствам овладеть ситуацией и в какой-то небольшой степени открыть сердце и душу для Алисы, но оставшийся здравый смысл, вперемешку со Святым Рыцарем, упорно орали: «Остановись! Не надо!»
Дима и рад был бы остановиться, но процесс уже был запущен, и просто отказаться от Алисы он был уже не в состоянии. Сотни раз приходя к какому-либо выходу, через пару секунд он отказывался от него и начинал все сначала. Все предыдущие разрешения проблемы были отброшены им, и Дима впервые за всю свою жизнь не знал, как правильно поступить. Еще совсем недавно он хотел, чтобы Алиса стала ему хорошим другом, как и он для нее, но теперь такой выход казался ему до абсурда смешным. «Не существует между мужчиной и женщиной дружбы, – думал он, – Тем более, не может быть дружбы между мной и Алисой».
Святой Рыцарь, сидящий в Диме, не позволял мыслям развиваться дальше, и юноша ему за это был благодарен. Если бы не Святой Рыцарь, которым он себя считал, он давно бы уже утратил всю свою возвышенность.
– Ох, Алиса-Алиса, – Дима вздохнул, – И зачем мы вообще встретились?
