Текст книги "История Православной Церкви до начала разделения Церквей"

Автор книги: Константин Победоносцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

XIV. Юлиан Отступник

Со смертью Констанция прекратилась на время власть ариан; но новое бедствие постигло Церковь: неожиданное гонение от язычников. Оно, впрочем, продолжалось недолго и лишь указало, как крепко утвердилась христианская вера и как тщетны и безумны были бы все попытки оживить умирающее язычество.

После Константина Великого оставшиеся в живых малолетние племянники его Галл и Юлиан воспитывались, по повелению Констанция, под надзором христианских наставников из ариан. Они были окружены почетом, но их содержали почти в неволе. Оба они крестились, затем были поставлены чтецами в церкви. Заставляли их строго соблюдать все обряды христианского закона: поститься, посещать гробницы мучеников, делать пожертвования в пользу храмов, но дух Христова учения не коснулся их: никогда образ Христа не был представляем им в настоящем своем свете и величии. Среда, в которой они воспитывались, мало имела влияния на старшего из них, Галла: слабый и физически, и умственно, он ко всему относился одинаково равнодушно и к тому же не долго оставался в живых. Младший же, Юлиан, богато одаренный природой, принял в душу свою впечатления всего того, что с детства его окружало. Он видел вблизи жизнь тех, кому было поручено его христианское воспитание, – видел, что эта жизнь была переполнена злобой, враждой, взаимным преследованием, и причину зла стал искать в христианском учении. Ко влиянию же язычества он относил все то прекрасное и великое, что сквозь прозрачность таинственной дали представляла его воображению жизнь героев древнего мира, к памяти которых он относился не иначе, как с благоговейным восторгом! Христианства настоящего он не знал, а то, которое думал видеть в жизни близких к нему людей, – презирал и ненавидел…

Он жаждал знания; ему долго запрещалось общение с языческими философами, и это запрещение придавало новую привлекательность их учению, тогда как учение, преподаваемое ему людьми, которых он глубоко презирал, могло лишь охладить его душу, живую, беспокойную, любознательную…

Так возрастал он, тая в душе своей ненависть к Церкви Христовой… Наконец император Констанций признал нужным позаботиться о дальнейшем образовании Юлиана, и для этой цели ему велено было предпринять путешествие по Малой Азии и Греции. В Афинах Юлиан посещал то самое училище, в котором учились Василий Великий и Григорий Богослов, и вполне предался изучению классических наук и языческой философии. Замечательно, что вскоре после первой своей встречи с ним Григорий, которого неприятно поразило гордое, презрительно насмешливое выражение Юлиана, воскликнул, беседуя о нем со своими друзьями: "Какое проклятие в нем подготовляет себе империя!"

Еще в бытность свою в Ефесе Юлиан, на двадцатом году жизни, отрекся от Крещения и был посвящен в язычество. В Афинах же он совершил над собою языческий обряд очищения чрез окропление жертвенной кровью и был торжественно, хотя тайно, принят в число служителей богов. Он не смел еще прямо объявить себя язычником, и необходимость притворяться и скрывать свои истинные чувства и убеждения еще усилила в нем ненависть к христианской вере… Император Констанций внезапно умер, Юлиан вступил на престол как единственная отрасль дома Константина; дальнейшее лицемерие стало теперь лишним… Языческая партия ожила: ниспровержение христианства и восстановление язычества сделались главной целью жизни Юлиана.

Он тотчас же объявил себя почитателем богов Греции и Рима, велел во всех городах открыть языческие капища и, где они были разрушены христианами, построить новые на счет христиан. Он сам принимал деятельное участие во всех языческих торжествах и говорил, что звание верховного жреца для него почетнее и драгоценнее, нежели самый титул императора. Окружив себя языческими философами и софистами и будучи сам образован и учен, он вместе с тем вдавался в языческие суеверия, верил гаданиям и заклинаниям, старался узнать будущее по внутренностям жертвенных животных, считал за великую честь принимать участие во всех языческих обрядах, вставал ночью, чтобы совершить молитву идолам, начинал день жертвоприношением в честь Солнца, которое чествовалось в особенности.

Юлиан понимал однако, что язычество не может иметь силы, если не преобразуется и не очистится. Христианский закон явил миру образец нравственной чистоты, которая внушала уважение и удивление даже неверующим; итак, безнравственность язычества должна была неприятно поражать лучших людей между язычниками. Юлиан старался перенести в язычество дух чистоты и добродетели, свойственных христианству. Он запретил жрецам являться на публичные увеселения; требовал, чтобы они вели жизнь чистую и воздержную, предлагали народу нравственные поучения; велел устраивать при капищах странноприимные дома и больницы, на содержание которых выдавать деньги. "Стыдно нам, – говорил он, – что "галилеяне" (так звал он христиан) содержат не только своих бедных, но еще и наших".

Желая заменить христианство преобразованным язычеством, Юлиан однако не хотел открыто преследовать христиан: он хорошо понимал, что "кровь мучеников есть семя христианской Церкви", и надеялся иными путями подавить столь глубоко им презираемую веру… По восшествии на престол он объявил, что каждый из его подданных свободен поклоняться тому божеству, которое считает истинным. Затем он возвратил из ссылки всех изгнанных за веру. Эта глубоко обдуманная мера имела двоякую цель: достигнуть похвалы за веротерпимость и нанести удар христианству, возвратив тех изгнанников, которые могли снова вселить раздор и смуту в дело Церкви.

Однако скоро он познал свою ошибку: общая опасность от возрождения язычества сплотила все партии, заставила умолкнуть все те споры, которые так долго раздирали Церковь… Ненависть Юлиана теперь главным образом обратилась не на массу народную, исповедовавшую христианскую веру, но на тех вождей и пастырей Церкви, которых он сам этому народу возвратил… Особенно опасался он влияния Афанасия, признаваемого повсюду главной опорой веры и Церкви Православной.

Возвращение Афанасия к Александрийской пастве было народным торжеством, о котором современники вспоминали с умилением, сравнивая его со входом в Иерусалим. Весь город от мала до велика выступил ему на встречу с восторженными восклицаниями, песнями и благодарственными молитвами. Афанасий принялся немедленно за восстановление мира в возмущенной распрями пастве: умея соединить мудрую строгость с кротостью, он старался покрывать снисхождением вины многих, отступивших в смутное время от православия.

Юлиан с раздражением следил за каждым его действием; не прошло еще и года от возвращения Афанасия, как императорским указом было повелено ему удалиться, из Александрии в силу того, что указ, возвративший изгнанников, не имел в виду восстановление епископов на кафедры, которые они занимали до изгнания. Афанасий немедля выехал из города; а когда православные обратились к царю с просьбой возвратить епископа, это еще более раздражило Юлиана, и он велел изгнать Афанасия даже из Египта. И этого казалось мало. Вскоре пришло повеление разрушить главную церковь в городе и предать Афанасия смерти, если найдут его где-либо в Египте. Христиане со слезами провожали любимого епископа; он утешал их и говорил: "Не плачьте, это небольшое облако; оно скоро пройдет". Он на ладье поплыл по Нилу в Фиваиду. Воины, имевшие повеление умертвить его, последовали за ним. Они уже почти настигли его, но Афанасий велел обратить лодку и плыть им навстречу. Воины, не ожидавшие этого, не узнали его. "Далеко ли Афанасий?" – спросили они. "Нагоните скоро, если поспешите", – отвечали им спутники епископа. Они продолжали плыть; а Афанасий вышел на берег и вновь нашел убежище у пустынных подвижников. Изыскивая все способы, чтобы унизить христиан, Юлиан уничтожил все христианские символы на общественных зданиях и на знаменах, вводя повсюду статуи и символы языческих богов, не упускал случаев насмеяться над христианством и в публичных речах своих, и в сочинениях. Христианское духовенство он лишил всех прежних льгот и запретил делать завещания в пользу Церкви. В христианских училищах запретил изучать классических писателей древности под тем предлогом, что христианам довольно своих священных книг, так как сами их учители хвалятся не мудростью, а невежеством и простотой. Наконец, для посрамления их верования, он решил, хотя и обманом, вовлечь их в совершение языческих обрядов и приказал кропить кровью идольских жертв припасы, продаваемые на рынках. Господь не попустил такого посрамления верных. Предание гласит, что на первой неделе Великого поста епископу Константинопольскому явился ночью святой мученик Феодор Тирон и сказал: "Запрети христианам употреблять в пишу купленное на рынке; а пусть те, которые не имеют других запасов, сварят у себя пшеницу с медом". С этих пор ведется в Церкви обычай приносить на первой неделе Великого поста коливо в память святого мученика Феодора Тирона.

Зная ненависть иудеев к христианам, Юлиан стал оказывать особенное покровительство иудеям и верованиям и обрядам иудейским. Он задумал приступить к восстановлению храма Иерусалимского, надеясь нанести этим чувствительный удар христианству и доказать ложность пророчеств о разрушении храма. Иудеи приняли это предложение с восторгом. Восстановление храма было любимой мечтой несчастного народа; с возобновлением древней святыни связывал он надежды на величие и славу. Иудеи вновь возмечтали о независимости и толпами поспешили в Иерусалим. Уверенные в покровительстве царя, иудеи стали везде наносить оскорбления христианам; во многих городах они предавали их истязаниям, везде безнаказанно ругались над их верой. В Иерусалиме особенно положение христиан сделалось крайне тяжелым от оскорблений, которые наносили им торжествующие иудеи. Между тем приступили к работам.

Но едва успели расчистить место и приготовить материалы для постройки, как страшное землетрясение с бурей и вихрем разметало все заготовленное, и множество работников было завалено обломками и камнями. Оставили на время работу; когда же опять приступили к делу, произошло новое землетрясение, страшнее первого. На этот раз остатки еще уцелевшего основания были вырваны из земли, орудия разнесены вихрем; пламень клубами вспыхивал из земли и опалял работников. Ужас объял иудеев; они оставили предприятие, убедившись, что Сам Бог против них; многие уверовали и крестились.

В военных делах с германцами и персами Юлиан показал себя искусным полководцем; но последний задуманный им поход на Персию был неудачен и стоил ему жизни. Двинувшись со значительными силами, на пути он посещал знаменитейшие языческие капища, совершал усердно жертвоприношения и вопрошал оракулов; давал щедрые пособия на возобновление разрушенных языческих храмов, обещая открыть их торжественно на возвратном пути. Ободренный первыми успехами своего оружия, он зашел далеко за Евфрат, сжег за собой флот, понадеявшись на верный успех предприятия, но, внезапно окруженный персами в опасном месте, был смертельно ранен в сражении неприятельской стрелой. Утверждают, что перед смертью, в отчаянии, захватил он в горсть крови, текущей из раны, и бросил ее на воздух, воскликнув: "Ты победил, Галилеянин!" Так он скончался в 363 году.

Он хотел устранить веру, принесшую миру святые идеалы, святую отраду, но только успел закалить ее новым страданием; с его жизнью закончилось возрождение язычества.

На следующий день был избран императором Иовиан – христианин. Войско объявило себя христианским, и на возвратном пути армии священный лабарум, предшествовавший войскам, возвещал всем народам, какой вере принадлежит новый император. Водворился мир. Христиане радовались; проповедники возбуждали к кротости и незлобию, и нигде радость не омрачилась гонением на язычников. Но скоро эту радость сменила печаль… Миновало гонение от язычников, настало снова гонение от ариан.

По смерти Юлиана Афанасий вернулся на свою Египетскую кафедру, которой он спокойно правил во все время непродолжительного царствования Иовиана. Когда новый владыка Востока, арианин Валент, стал изгонять всех православных епископов, – и Афанасий подвергся изгнанию, однако мольбы преданной его паствы побудили императора согласиться на его возвращение. В то время, когда дело, которому посвящена была вся его жизнь, подвергалось преследованию во всех других частях Восточной империи, великому поборнику православия было дано провести свои последние годы в мирном обладании той самой кафедрой, на которую с ранней его молодости поставила его рука Божия. Он скончался в мае 373 года.

Продолжительная борьба святого Афанасия с царской властью и уже одно то, что императоры столько раз принуждены были с ним вступать в борьбу, свидетельствуют о том духе свободы, который в эти дни всеобщего нравственного порабощения сохранился в Церкви христианской.

XV. Святой Василий Великий и святой Григорий Богослов

Второй Вселенский Собор

В истории борьбы Церкви с арианством Василий Великий выступает сильным защитником православия в то время, когда святой Афанасий Александрийский уже сходил со своего поприща, и является соучастником и продолжателем его великого дела, сперва в сане пресвитера и затем архиепископа обширной Кесарийской епархии.

Епископ Кесарийский Евсевий, когда почувствовал, что управлять одному обширной своей епархией ему не под силу в столь трудную пору, призвал к себе Василия, посвятил его во пресвитера и поручил ему часть своего служения. Он трудился неутомимо, и мало-помалу все управление Церкви перешло в его руки, так что в действительности епископом стал собственно Василий. Проповедовал он слово Божие ежедневно, иногда даже два раза в день, утром и вечером, и проповедь привлекала такую массу народа, что он иногда был вынужден сокращать свои беседы, чтобы слишком долго не отвлекать рабочих от их работ.

Имя святого Василия знаменито в истории церковных дел и церковного управления на Востоке; но особенно близка и понятна православному сердцу деятельность его как народного проповедника. Толпами стекались к нему простые и бедные люди, а он вдохновенным своим словом учил их возвышаться к Богу созерцанием природы, описывал им чудеса мироздания и благость Создателя. Мысль его была направлена к Богу и вечности; но он сохранил при том и природную нежность души, и живость воображения, так что величественные картины природы служили для него средством привлекать к Богу верующие души. Итак, святой Василий вместе с Григорием оставили Церкви первый образец красноречия, направленного к духовному просвещению народа, к исправлению нравов и к утешению скобящих и бедствующих.

Вся жизнь святого Василия была как бы выполнением апостольской заповеди: радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими(Рим. 12: 15). Любовь его была всегда деятельная, и его милосердие простиралось ко всем бедным, страждущим по какой бы то ни было причине. Все они, говорил он, одинаковое имеют право на сожаление и так же смотрят на руки наши, как мы на руки Божий, когда чего просим.

В 368 году обширная область Кесарийская потерпела от страшного неурожая. Подвоз хлеба из других мест оказался недоступен по дороговизне доставки, так что вся страна подверглась бедствиям голода. Страдание народа стало страданием и его пастыря – в эту тяжкую годину он был всем для всех (Кор. 9:22).

И примером, и силой своего слова сумел он воздействовать на тех, кто мог прийти на помощь страждущему народу. "Земледельцы, – говорит святой Василий в трогательном своем слове, – сидя на нивах и сложив руки на коленях, посмотрят на малюток своих и начнут рыдать… устремят взор на жен и зальются слезами; потрогают и пощупают сухие листы взошедших стеблей и громко зарыдают, как отцы, потерявшие сыновей, достигших цветущего возраста… Какого же достоин наказания тот, кто пройдет мимо?.. Что еще можно прибавить к такой жестокости? Кто имеет возможность уврачевать зло, но добровольно и по любостяжательности откладывает это, того по справедливости можно осудить наравне с убийцами!" (Беседы Василия Великого).

Все свое имение он немедленно продал, чтобы на вырученные деньги прокормить голодающих. Все приходившие к нему получали хлеб без различия возраста и народности. Умилительным и строгим словом, так же как и этим своим примером, он тронул сердца богатых и побудил их открыть и свои житницы. Так сделался он как бы новым Иосифом для страждущей Кесарии.

По смерти Евсевия в 371 году вся Кесария пожелала иметь Василия епископом.

Царствовал в это время император Валент. Он был совершенно ослеплен ересью Ария и пользовался своей властью, чтобы всячески покровительствовать арианам и притеснять православных. Между главными мерами к ослаблению православия было изгнание из Церкви православных епископов и замена их арианскими. Среди всех этих гонений на православие архиепископ Кесарийской Церкви, славный умом, познаниями и добродетелями, естественно обращал на себя особенное внимание как православных, которые надеялись иметь в нем оплот православия, так и ариан, видевших в нем главное препятствие своим замыслам. И точно, подвигнуть такой светильник с места нелегко было для самого повелителя Востока; поэтому Василий оставался на своем престоле, когда вокруг него уже многие места епископские были заняты арианами. Святой Василий был истинно-евангельским епископом – отец народу, друг бедным и бедствующим, в вере непреклонный, неутомимый и неистощимый в благотворении.

Его заботами в Кесарии и окрестностях устраивались приюты, странноприимные дома, больницы.

В одном из отделений кесарийской громадной, великолепной больницы был в первый раз устроен приемный покой для прокаженных. Прокаженные возбуждали к себе особую нежность святого Василия; он без слез не мог смотреть на этих страдальцев, которые терпели самое великое зло: чувствовали себя от всех ненавидимыми за одно только то, что подверглись несчастью… "Они – братья наши по Боге, – говорит святой Василий в умилительном слове, произнесенном здесь же, в этом убежище, – братья, получившие одинаковое с нами естество, так же как и мы, одаренные образом Божиим и хранящие его, может быть, лучше нас; хотя и истлели телом, но во единого облечены Христа; за них, равно как и за нас, умер Христос, и они суть сонаследники небесной жизни, хотя отчуждены от земной, и страдают они со Христом, дабы с Ним прославиться! Что же мы? Презрим ли их? Пробежим ли мимо? Оставим ли их как мертвецов, как страшилищ? Нет, братья! Не тому учит нас – овец Своих – добрый Пастырь Христос, обращающий заблудших, взыскующий погибших, укрепляющий немощных… Не то внушает нам и природа человеческая, которая вложила в нас закон сострадания". Святой Василий не гнушался ими, часто посещал их, обнимал, давал им великую радость чувствовать близость любви своей.

Приданное Василию прозвище "Великого" объясняется тем особенным впечатлением, которое он производил на своих современников… Вся его внешность: осанка, бледное, изможденное лицо, глубокий взгляд, спокойная важность телодвижений, возбуждала во всех чувство благоговения… "Одна его улыбка была похвалой, а молчание укоризной". Враги его не могли не сознавать нравственной его силы, а друзья с восторгом подчинялись ей. Влияние Василия на духовенство было так велико, что при нем оно достигло высшей степени достоинства, и епископы чужих епархий просили у него пресвитеров для своих церквей.

Он сам любил красоту церковную, благолепие храма, гармонию в богослужении, и это чувство внушал окружающим его; два раза в его жизнеописании упоминается о его служении в церкви – и оба раза говорится о том особом впечатлении, которое оно производило на душу. Святой Ефрем Сирин и император Валент, люди столь разнородные, оба восприняли одно впечатление при виде торжественного величия этого служения. "Я видел на ступенях алтаря дома Божия, – говорит увлеченный своим восторгом святой Ефрем, – видел этот сосуд избранный – стоящим пред лицом своей паствы, украшенным и обогащенным словами, сияющими, как драгоценные камни. На плече у него, казалось мне, сидел белый как снег голубь и шептал ему на ухо, а все собрание светилось божественным сиянием благодати".

В храме же и при совершении богослужения была встреча святителя с императором Валентом. При обозрении подвластных стран императору однажды приходилось проезжать и по Кесарии. Не желая иметь столкновение и вступать в прения с епископом, который держался иного учения и думая, что нетрудно будет его привлечь на свою сторону, царь предварительно поручил префекту Модесту расположить Василия к общению с арианами. Модест, приехав в Кесарию прежде императора, тотчас приказал потребовать к себе святого Василия. Святой Василий явился перед ним с обычным ему спокойствием, как будто пришел он на праздник, а не на суд. Модест, окруженный ликторами с прутьями и топорами в руках, сначала обошелся со святым Василием почтительно и льстивым образом убеждал его исполнить волю императора, признать арианство. Но когда увидел средство это безуспешным, то принял грозный вид, и в чрезвычайной досаде, не удостоив святого Василия и имени епископа, сказал: "Василий, что это? Как смеешь ты упорствовать против столь великого императора, притом один и так нагло?" Василий объяснил, что не может принять заблуждения ариан. Модест стал грозить ему изгнанием, лишением имущества, смертью.

"Это и все? – сказал Василий. – Ничто из этого не устрашает меня. Тот, у кого ничего нет, не может быть лишен имущества, если только не пожелаешь отобрать несколько книг, которые составляют мое имение. Изгнание? Я не имею понятия о нем. Я не связан ни с каким местом. Та земля, на которой я теперь обитаю, не моя; а всякая земля, в которую я могу быть заброшен, вся моя или скорее вся Божия, на которой я только странник и пришелец. А что касается до смерти, то смерть есть благодетельница, так как она приведет меня к Богу, для Которого я живу и Которому я служу".

Величие Василия изумило префекта. "Доселе никто так не говорил со мною", – сказал он.

"Вероятно, тебе не случалось говорить с епископом", – спокойно отвечал Василий.

Между тем Валент прибыл в Кесарию, и Модест немедленно донес ему, что епископ победил его; что на него не действует ни угроза, ни ласка и что потому остается одно – употребить насилие. Валент, выслушав все, невольно в душе своей почувствовал к святому Василию какое-то особое влечение; он, быть может, даже сознавал, что истина с ним, – но оставить арианство ему было стыдно. Он начал искать случая, чтобы изъявить святому Василию хотя бы свое глубокое уважение.

Случай скоро представился. Наступил торжественный праздник Богоявления. Валент в сопровождении своих телохранителей вошел в храм, где святой Василий совершал богослужение, и стал между православными мирянами, показывая этим как бы свое общение со святым архиепископом. Церковь была переполнена народом: люди, как волны морские, теснились, налегая друг на друга, но ничто не нарушало тишины. Неслось стройное праздничное пение; за престолом, обратясь лицом к народу, стоял сам архиепископ: он ни взглядом, ни знаком не показал, что замечает присутствие императора. Высокий, стройный, он стоял неподвижно во всем величии своего архипастырского облачения, с посохом в руке; глубокий, пламенный взор его устремлен был на святой престол. Вокруг него в благоговейном порядке стояли пресвитеры и диаконы, будучи похожи скорее на Ангелов, нежели на людей.

Красота святости наложила свой особый отпечаток на всех служащих – и тихий свет благодати осенял молящихся. Робкий, впечатлительный Валент был потрясен до глубины души величием этой картины. Его волнение было всеми замечено, когда он подвинулся вперед и дрожащей рукой хотел подать свое приношение на жертвенник; никто из духовных, не зная воли архиепископа, не посмел принять его от императора; Валент пошатнулся и непременно бы упал, если бы один из пресвитеров не поддержал его. Тогда святой Василий, видя, что император предлагает приношение не с гордостью, а со смирением, захотел лучше несколько ослабить строгость церковных постановлений, нежели пристыдить его при всем народе. Он принял его приношение сам.

Через несколько дней после этого император опять пришел в церковь к святому Василию и слушал его поучение; потом выпросил себе у него позволение войти в алтарь, где и вступил в желанную беседу с ним. Святой Василий долго и с чрезвычайной силой говорил ему об истинном учении веры. Император слушал его весьма внимательно, и, казалось, несомненно признал сторону святого Василия действительно правоверной. Он сделался благосклонен к православным и велел прекратить гонение на них.

Эта царская милость продолжалась весьма недолго. Едва прошло несколько дней, как униженная гордость придворных и хитрость арианских епископов успела снова возбудить в императоре гнев на святого Василия, и, не задумываясь, он подписал ссылку святого архипастыря. Велико было торжество ариан, глубока печаль православных. Вероятно, для того, чтобы не произошло возмущения в народе, святой Василий должен был выехать из города до рассвета в первую ночь по получении приговора.

Но Бог очевидным образом вступился за святого и всемогуществом Своим тотчас дал всему течению дел совсем иной вид. В эту самую ночь шестилетний сын императора сделался опасно болен. Император призвал искуснейших врачей; но врачи отказали в надежде. Он сам усердно молился Богу, многократно повергаясь на землю, но – тщетно.

При этом вдруг вошла императрица, встревоженная ужасным сновидением; терзаемая скорбью о потере сына, она сказала своему супругу, что болезнь сына послана в наказание за оскорбление архиепископа; император, стыдясь своего поступка со святым Василием, постепенно отменил приговор и послал просить молитв епископа. Ребенок выздоровел. Валент уже не тревожил Василия; и гонение, сильное во всех областях, миновало Каппадокию.

Святой епископ Кесарийский недолго наслаждался водворением мира: в постоянной борьбе с противниками православия истомилась душа его. Труды, невзгоды жизни сломили его. Он скончался 1 января 379 года. Друг его Григорий не мог присутствовать при его кончине, потому что сам в это время был опасно болен. Последние слова святого Василия были: в руки Твои предаю дух мой (Пс. 30: 6; Лк. 23: 46).

Имея великую заботу о достоинстве и благолепии богослужения, святой Василий много для него потрудился. Он составил величественный чин литургии, известный под его именем. Принимая во внимание немощь молящихся и полагаясь на ревность избранных пресвитеров, он на литургии сократил общие молитвы, расширив в то же время молитвы священнослужителей. Состав утреннего богослужения устроен по его указаниям и наставлениям. Многие известнейшие православные молитвы Часослова и Псалтири, равно и из правила к причащению, составлены им же. Наконец, чудно-таинственные молитвы о ниспослании нам Духа Святого и об упокоении усопших, которые с коленопреклонением читаются в день Святой Пятидесятницы, тоже его творение. В своих писаниях святой Василий оставил Церкви сокровище мудрости, красноречия и священной поэзии. Вот что говорит о них святой Григорий: "Когда я беру в руки и читаю "Шестоднев", то прихожу в общение с Творцом… Когда читаю книги, написанные им о Святом Духе, я нахожу Бога… Когда читаю другие его толкования, я слышу, как бы это был один глубокий призыв от одного к другому, вижу свет, стремящийся к свету, – и постигаю значение Священного Писания".

Святой Василий родился быть властелином; чувство христианского смирения с трудом подавляло в нем сознание своего превосходства над людьми. "Василий, – говорит Руфин, один из его современников, – был смирен пред Богом; но Григорий был смирен и перед людьми". Сам Григорий не защищает его от этого обвинения, но доказывает, что если и была его гордость велика, то она терялась в бездне любви, милосердия и нежности к меньшей братии.

В продолжение всего царствования императора Валента, т. е. в продолжение около 40 лет, в Константинополе были поставляемы исключительно арианские епископы. И епископы, и гражданские власти назло православным покровительствовали всяким лжеучениям; всевозможные ереси разглашались свободно, и страсть к богословским спорам и прениям объяла все народонаселение; на улицах слышались беспрестанные прения; ремесленники, лавочники спорили о Божественности Христа, об отношении Его к Богу Отцу, утверждали или отвергали Божественность Духа Святого.

Между тем как все лжеучения исповедовались свободно, Никейское вероисповедание было постоянно преследуемо. Православные не имели в Константинополе ни одной церкви; они собирались втайне для богослужения, иногда в горах и лесах, где часто на них нападали враги. Никогда еще Православная Церковь не терпела такого угнетения, не нуждалась так в крепкой защите. По смерти императора Валента, одушевленные проблеском новой надежды, православные обратили свои взоры на Григория Назианзского как на единственного человека, который мог собрать около себя православное стадо и из развалин воссоздать их расстроенную Церковь. Они поспешили написать к нему, умоляя его прибыть в Константинополь и взять на свое попечение малочисленную Церковь Православную.

Святой Григорий по воле отца своего и против своей воли был рукоположен в пресвитеры; против своей воли, по воле друга своего Василия, был возведен в сан епископа. Он в трепетном ужасе взирал на таинство священства и не считал себя вправе служить у алтаря "великого Бога нашей жертвы и нашего Первосвященника". То, что он, однако, принял это служение, легло тяжелым гнетом на его до болезненности чуткую душу. Настроение его никогда не было жизнерадостным; тем не менее он изнемогал и принужден был искать себе успокоения в тиши сельского уединения. Но никогда еще жизнь не казалась ему мрачнее, нежели именно в это время: "Я потерял Василия, – писал он к одному из своих друзей, – потерял моего духовного брата и могу сказать с Давидом: отец мой и мать моя оставили меня (Пс. 26: 10). Здоровье мое слабо, друзья не верны. Церковь без пастырей, все, что есть хорошего, гибнет, зло выступает обнаженное. Мы плаваем во мраке, и нигде не видно маяка… Христос почивает".

В призыве Константинопольской Церкви Григорий почувствовал определение воли Божией. Наступила теперь самая деятельная пора его жизни, хотя ей суждено было ограничиться лишь тремя достопамятными годами.

Все дело возрождения Церкви в Константинополе Григорий совершил силой духовной и удивительным красноречием своей проповеди. Во всех внешних отношениях он далеко не соответствовал ожиданиям тех, кто призвал его. Они заочно слышали о его громкой славе и ожидали увидеть человека, сразу поражающего величием и блеском. Вместо того они увидели человека малого роста, тощего, болезненного. Его истощенное заботами лицо, которое так часто орошалось слезами, носило отпечаток обычной грусти, его бедное одеяние более походило на одежду нищего, нежели на одежду епископа. И тем не менее, Григорий скоро заставил всех забыть все эти первые невыгодные впечатления, выполнил все и даже больше того, чего от него ожидали. Он отдал свою чистую душу на служение Церкви, и святость его кроткой, смиренной жизни, как солнечный луч пригрела всходы на той заглохшей Божией ниве, которую он в терпении принялся возделывать вновь.