Текст книги "Зато мы делали ракеты. Воспоминания и размышления космонавта-исследователя"

Автор книги: Константин Феоктистов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Константин Феоктистов
Зато мы делали ракеты
Воспоминания и размышления космонавта-исследователя

Предисловие

Мечта строить космические корабли родилась у меня еще в детстве и, как позже выяснилось, стала целью и делом всей жизни. Уже в начале 1950-х, вскоре после окончания института, я принимал участие в работе над первой межконтинентальной ракетой Р7, а в последующие годы занимался разработкой проектов пилотируемых кораблей и орбитальных станций. В 1964 году в качестве исследователя (оставаясь гражданским человеком) в составе экипажа из трех космонавтов участвовал в полете на корабле «Восход».

Первые шаги в новой сфере деятельности, где до вас еще никто не работал, – дело интересное и азартное, требующее от участников всех их умственных, а часто и физических возможностей. На нас обрушивались сотни технических и организационных проблем, которые необходимо было незамедлительно решать, причем так, чтобы эти решения можно было реализовывать надежно и в самые короткие сроки. Были удачные решения, даже «озарения», но были и ошибки, промахи, и тяжелые потери – все это сопровождало, сказать без преувеличения, наше великое дело. Громоздкая система управления и контроля по понятным причинам, как правило, не способствовала ускорению развития отрасли, а, скорее, тормозила нашу работу. Чего только стоят некоторые никчемные «парадные» запуски, которые дорого обходились, но не давали ожидаемых результатов. В новой книге мне удалось более объективно рассказать о работе и, конечно, о людях, связавших свою судьбу с космонавтикой, – моих коллегах: конструкторах, космонавтах и производственниках.

Но главное, что я хочу донести до читателя – и о чем не было сказано ни слова в моей предыдущей книге, – это размышления о настоящем и будущем, о трудностях, которые предстоит преодолевать людям не только в космических работах, но и в других областях деятельности. Считаю, пришла пора не просто говорить – а требовать внимания к серьезным проблемам планетарного масштаба – нынешним и тем, что могут возникнуть в ближайшем будущем.

Автор

Длинная дорога

Мне было лет десять, когда старший брат Борис принес популярную тогда книгу «Межпланетные полеты». Многое в ней излагалось весьма наивно. Но я этого, естественно, не понимал, читал ее с интересом, и тогда все мне казалось понятным: и схема двигателя, и схема ракеты. Просто бери и делай. В результате сразу принял решение: вырасту – займусь космическими кораблями: буду сам строить и летать на них. Уже тогда обнаружился некоторый избыток самоуверенности и решительности. И проявилась еще одна особенность характера – принимать программу сразу и целиком, без серьезного продумывания деталей. Осознал этот свой недостаток, пожалуй, только в последние годы. Но тогда я принял решение, как оказалось, на всю жизнь.

Родился я в Воронеже в 1926 году. Дед мой со стороны отца был священником (отец Павел) в деревне Булыгино, на границе Рязанской и Московской губерний. Но о том, кем он был, не знал вплоть до поступления в институт. Родители хранили это в тайне, чтобы не осложнять сыновьям жизнь. Мой отец – сын священника, сам я – внук священника! Это даже хуже, чем интеллигент, а «интеллигент» тогда звучало как оскорбление. Даже после хрущевской оттепели, заезжая к отцу, который жил тогда со своими сестрами и братом в одной квартире, почти всегда наблюдал одну и ту же картину: оживленный разговор при моем появлении мгновенно прекращался – конспирация! На мои вопросы о судьбе братьев деда они отвечали: не знаем. О смерти деда тоже никогда ничего не рассказывали. Единственное, что я знал, – это год его смерти: 1917.

Но однажды все же дожал отца, и он рассказал мне, что действительно мало что знает и о братьях своего отца, и об их потомках. Кто-то кого-то видел в последние годы гражданской войны в Крыму. Старший брат деда в чине действительного статского советника перед Первой мировой войной служил инспектором учебных заведений в Варшаве, больше о нем ничего не известно. Другой брат деда был врачом. Сохранилась переписка братьев (около 1875–1880 годов). В письмах обсуждалась будущая женитьба деда. После окончания семинарии он работал учителем в сельской школе. Однако потом дед вместе со своим отцом (тоже священником) решили, что учитель – это хорошо, но священник лучше. А чтобы получить сан, надо было не только закончить семинарию, но и жениться! Вот и рассуждали о выборе невесты. Старший брат деда (тогда еще инспектор народных училищ в Харькове) распространялся о важности этого шага, подчеркивая, что не следует пренебрегать ответственностью перед будущими детьми (по-видимому, намекал на то, что не стоит забывать и о получении церковного прихода и приданого за невестой). Младший брат (который потом стал врачом) писал: «Да не слушай ты этого зануду, главное, смотри, чтобы хорошенькая была!» Из других писем и фотографий было ясно, что прагматичный дед не пренебрег ни тем, ни другим советами. Женился он на дочери священника – симпатичной (судя по фотографии) молоденькой поповне Вере.

Братьев у отца было трое: старший – врач, большевик. Второй, адвокат, будучи до революции эсером, после революции это скрывал, так же, как и то, что после окончания университета служил присяжным поверенным (рассказывая, что «был только учителем географии!»). Третий брат благоразумно избрал профессию бухгалтера, и отец (самый младший в семье) – тоже.

О более дальних предках практически ничего не знаю, кроме того, что прадеда, священника, звали Кондрат, а прапрадеда, также священника – Феоктист. Может, от предков священников перешла ко мне по наследству способность убеждать?

О предках по линии матери известно еще меньше. Родилась она в селе Алексеевка, под Пензой. Девичья фамилия ее Покшина. Что-то мордовское есть в самой этой фамилии. Мать рассказывала, что дед ее, отслужив в армии, вернулся в родную деревню и женился. Был в семье тираном. Это в какой-то степени объясняет, почему в нашей семье главенствовала мать – наследственность опять же!

Отец в начале двадцатых годов поступил в Рязанский университет на географическое отделение, но поскольку географическое отделение в Рязанском университете вскоре закрыли, отца перевели в Воронежский (бывший Юрьевский) университет, эвакуированный туда во время Первой мировой войны из Дерпта, который раньше был известен как «Юрьев». Может быть, это Юрий Долгорукий решил и там увековечить свое имя?

Семья также переехала в Воронеж. Сняли комнату в полуподвальном помещении, где мне и привелось появиться на свет.

Отец, еще будучи студентом, подрабатывал бухгалтером. После моего рождения учиться и одновременно работать, чтобы содержать большую семью, стало трудно, и ему пришлось бросить учебу.

В конце двадцатых годов родители взяли участок, построили своими силами дом и посадили сад. Однако через какое-то время власти на месте нашего дома решили построить поликлинику. В 1935 году родители получили задом компенсацию, купили на эти деньги двухэтажный дом на улице Чичерина. Наша семья занимала там верхний этаж, а внизу жили квартиранты, которые вселились, по-видимому, после революции и ничего хозяину дома не платили. Поэтому он продал дом моим родителям недорого. Участок принадлежал нам, на нем располагались сад, сараи, гигантский погреб. Фактически было два сада: яблоневый и вишневый. Яблоневый – старый, с большими деревьями. Из нашей с братом комнаты можно было через окно спуститься по яблоне прямо в этот сад. Кроме того, были еще «джунгли» – участок, заросший травой, кустарниками и деревьями. Второй этаж – четыре небольших комнаты, включая кухню, веранда – тоже были в нашем распоряжении. В конце улицы начинались карьеры, где для местного кирпичного завода добывали песок и глину. Зимой там для нас были лыжные горки, летом – футбольные поля, а весной мы даже плавание устраивали на тающих льдинах в большой луже.

В 1937 году родители продали этот дом (тоже, наверное, не смогли долго выдержать квартирантов) и купили кирпичный домик на Рабочем проспекте, где тоже посадили сад.

Я уже рассказывал о принятом мной «космическом» решении. Тогда же поделился со своим одноклассником великим замыслом: «В 1964 году полечу на Луну». Почему именно в 1964-м? И именно на Луну? Скорее всего потому, что перед этим вышла на экран кинокартина о полете на Луну. В числе персонажей фильма был Циолковский, демонстрировался старт лунной ракеты по наклонной эстакаде! Тогда я рассчитал: закончить школу – шесть лет, пять лет на институт и еще лет пятнадцать-семнадцать – на исследования, проектирование, постройку корабля и подготовку к полету.

Верность детской мечте хранил недолго. Уже когда учился в седьмом классе, показалась заманчивой идея передачи электроэнергии без проводов, которую почерпнул, наверное, в каком-нибудь фантастическом рассказе. Представлялось несложным преобразовать электроэнергию в радиоизлучение высокой частоты, сконцентрировать ее в узкий направленный луч и по этому лучу передавать. Смущало одно: а если пролетающий самолет наткнется на этот луч? Сгорит?!

Записался в энергетический кружок городского Дворца пионеров. Для начала руководитель кружка предложил попробовать сделать электрический генератор с постоянным магнитом. Руки у меня оказались неважные – нужный зазор между ротором и статором никак не получался. Энергетиком так и не стал, но время, проведенное в кружке, хорошо запомнилось. Руководитель кружка, инженер, умел находить с нами общий язык. Правда, когда я рассказал ему о своей «электрической» идее, разочаровывать меня не стал, но посмотрел как-то нехорошо и в дальнейшем относился ко мне несколько настороженно. Наверное, подумал, а не зря ли тратит время на этого зануду.

В том же кружке было еще двое ребят – Владька Маликов и Вовка Саенко. Жили они недалеко от меня, и мы учились в одной школе. Вечерами вместе занимались в кружке и, уже совсем поздно возвращаясь длинной дорогой домой, обсуждали все подряд: от навыков работы с напильником до устройства Вселенной. Последняя тема часто занимала мальчишек: а что там, за облаками? Мы были уверены: можно сделать, построить все. Нужно только хорошо подготовиться, изучить уже достигнутое в выбранном направлении и не тратить время на изобретение велосипеда.

Позже, занимаясь в энергетическом кружке, оправдывал свое отклонение от космической линии тем, что для создания космических кораблей требуются глубокие инженерные знания. К окончанию десятого класса колебания в выборе профессии стали носить просто неприличный характер: захотелось попутешествовать, на мир посмотреть, ну, например, геологоразведчиком стать или дипломатом. Как почти в каждом мальчишке, во мне была склонность к бродяжничеству.

В конце концов все решила книга. В школьной библиотеке мне попалась на глаза работа известного немецкого инженера и изобретателя Макса Валье «Полет в мировое пространство». И в этой книге все излагалось достаточно понятно, но более серьезно и увлекательно. Мне стало, как показалось тогда, значительно яснее: как, по каким траекториям может летать космический корабль. И когда дело дошло до поступления в институт, я твердо решил идти в авиационный, полагая, что это ближе всего к выбранной цели.

Школу закончил в эвакуации, в Коканде, в сорок третьем году. В аттестате одни пятерки – по тогдашним правилам мог поступить в институт без экзаменов. И послал документы в Московский авиационный. Прошло лето, а вызова в институт все не было. Только в сентябре пришла бумага, получил пропуск для проезда в Москву, попрощался с матерью и отправился в столицу. Пришел в МАИ, но мне сообщили, что я опоздал на месяц, прием уже закончен, все места заняты. Что делать? Узнав, что Московское высшее техническое училище только что вернулось из эвакуации и у них на некоторые специальности недобор, подался туда. Поступил на факультет тепловых и гидравлических машин, хотя это и далеко от космической техники, но ракетный двигатель все-таки тоже тепловая машина. Через год, думал, переведусь куда-нибудь поближе, а может, и в МАИ.

Тогда в МВТУ и намека не было на веселую студенческую жизнь. Холод. Бумаги для чертежей нет. Выискивали на кафедрах старые проекты и чертили на обороте. И конечно, обычные для студентов проблемы с финансами, с едой и одеждой.

Ощущение нужды и голода сопровождало меня многие годы. До войны в стране повсеместно, как правило, голодали, но дома мы этого не ощущали, отец и мать выкладывались изо всех сил, чтобы дети не нуждались в куске хлеба. Перед войной начали надоедать очереди за хлебом, – и мне тоже приходилось стоять. Во время войны голодали постоянно, особенно когда мы с матерью были в эвакуации. Тогда у меня появились язвы на ногах. Только много позже, став взрослым, узнал, что эти так называемые трофические язвы – результат голодания. И студентом тоже почти постоянно чувствовал голод, хотя у нас и были карточки, по которым можно было получить какой-никакой обед в столовой, а успевающим выдавались талоны на дополнительное питание.

Как староста группы я в деканате получал списки на получение талонов на дополнительное питание для студентов нашей группы. И регулярно в этих списках чуть ли не против каждой фамилии, стояло «зад», «зад», «зад» (то есть «задержать»). Это означало, что нам талоны на неделю не выдавали. А задерживали талоны на дополнительное питание за то, что мы не ходили на лекции по марксизму и политической экономии – лекции эти были так занудны! Плохо было и с куревом. После получения стипендии хотя бы один из нашей компании покупал папиросы и рассовывал их по закоулкам, чтобы было что искать, когда деньги и курево кончались. Но мы были молоды и жизнерадостны. Получив стипендию, могли и выпить, особенно в праздник.

Позже, когда уже стал работать инженером в Ново-Златоустовском СКБ-385, положение довольно сильно изменилось. Меня поселили в коммунальной квартире вместе с моим будущим приятелем чувашом Колей Даниловым. Коля после окончания Казанского авиационного института приехал в СКБ-385 в тот же день, когда там появился я. Зарплату назначили 1200 рублей в месяц. По сравнению со стипендией – большие деньги! Нынешняя профессорская зарплата меньше, чем тогдашняя зарплата молодого специалиста (правда, все же в привилегированном ракетном КБ). А через полгода получал уже 1700 рублей (после хрущевской реформы – 170). Стал богачом: смог даже купить себе охотничье ружье. В застойные годы на рубль в нашей стране можно было купить примерно столько же наших товаров, сколько на один американский доллар в Соединенных Штатах. Так что если забыть о качестве, то для ориентации, для оценки, можно принимать, что тогда я получал соответственно примерно 120 и 170 долларов в месяц.

Поступив в аспирантуру, я переехал в Москву, а родители продали дом в Воронеже и перебрались ко мне поближе – купили комнату в сельском доме в деревне Ватутино (сейчас это место в черте Москвы), и мы снова стали жить вместе. Дом был деревянный. Отец, мастер на все руки, летом пристроил еще одну комнату для меня. Быт меня не смущал, особенно после того, как защитил кандидатскую диссертацию и стал зарабатывать 280 рублей в месяц.

Когда женился во второй раз и у нас должен был родиться сын, пришлось обратиться к Королеву. По-видимому, он дал команду, и мне вне всякой очереди предоставили вполне устроившую меня двухкомнатную квартиру в новом доме в Подлипках (сейчас город Королев), что было очень удобно – работа, можно сказать, рядом. А до этого приходилось очень много времени тратить на дорогу от Ватутино до КБ и обратно (два – два с половиной часа). После полета на «Восходе» квартирный вопрос и вовсе исчез: мне предоставили большую четырехкомнатную квартиру в Москве.

За время работы в КБ зарплата моя росла в соответствии с повышением в должности. Мой приятель Николай Белоусов время от времени советовал мне иногда обращаться в бухгалтерию и напоминать, что в связи с каким-либо новым званием, или с изменением названия должности, или с ростом стажа положено увеличивать зарплату. К концу работы в КБ, с учетом всяких надбавок, премий, пенсии, мой доход, если можно так выразиться, составлял около тысячи застойных рублей в месяц. И, конечно, все равно не хватало – жили от зарплаты до зарплаты. Человек редко умеет довольствоваться тем, что имеет. Сейчас денег меньше, но жить можно, и мне грех жаловаться.

Кроме зарплаты иногда получал крупные премии: за работы по кораблю «Восток», за полет на «Восходе», Ленинскую и Государственную премии.

А тогда, будучи студентом, жил в общежитии в Лефортово. Постепенно сложилась дружная компания. На последнем курсе мы переехали в общежитие в Бригадирском переулке (прямо рядом с МВТУ) и поселились в одной комнате. Одного из пятерых, правда, уже нет: Ванюшка Косовцев, ставший вскоре после окончания МВТУ главным конструктором Воронежского экскаваторного завода, умер молодым. Сын его тоже закончил МВТУ Володя Ануфриев был единственным из нас комсомольским активистом, а занялся он этим неблаговидным делом из-за Вали Баклановой, входившей в состав факультетского комитета комсомола. Леня Бондарчук (тогда – «толстый Ленечка» – он был не такой тощий, как остальные) пользовался популярностью у девушек, через много лет стал шишкой чуть ли не министерского ранга в Госплане. Боря Павлов – самый положительный из нас (и недаром) – стал потом начальником главка в Минхиммаше. На заводах, в КБ и в разных НИИ его главка работало несколько сот тысяч человек.

После первого курса я обратился к ректору: так, мол, и так, хочу специализироваться по ракетам – отпустите в МАИ. Тогда только с согласия ректора можно было перейти в другой институт. Хочу туда, где авиация и откуда до ракет рукой подать. А он мне в ответ: никуда переходить не надо, а что касается ракет, то у нас две кафедры ведут разработки, весьма близкие, к интересующей тебя тематике. Пошел сначала на кафедру Ю. А. Победоносцева «Пороховые ракеты». Нет, не то: военное это дело, мне оно ни к чему. На другой кафедре, где В. В. Уваров был в то время не только заведующим, но и главным конструктором КБ газовых турбин и воздушно-реактивных двигателей, должны были читать курс по жидкостным ракетным двигателям. Понял, действительно никуда переходить не надо: ракетные двигатели – это же сердце ракеты! А вскоре вообще пришел к утешительному заключению, что самое важное для инженера – общетехническая подготовка, и лучшей, чем в МВТУ, нигде не получишь. Уже превратился в патриота МВТУ!

При распределении тем дипломных проектов на нас пятерых, занимавшихся на кафедре Уварова, выпали две темы по жидкостным ракетным двигателям, но обе достались нашим девушкам. Потом одна из них отказалась, явно в мою пользу. Но я жертву не принял, хотя было очень соблазнительно: тема вела прямо к цели. Решил еще потерпеть.

Делал проект воздушно-реактивного двигателя с осевым компрессором. В дипломе несколько необычным был расчет осевого компрессора, в котором я использовал новые экспериментальные данные, о чем вспоминал потом с некоторым тщеславием.

13 июня 1949 года состоялась защита диплома. Распределение меня не порадовало. Девушка, за которой ухаживал, оставалась в Москве. К тому времени уже возникли крупные предприятия в ракетной технике в Москве и в Подмосковье. А направили меня очень далеко от них, в только что созданное конструкторское бюро на Урале, в поселок Новый Златоуст, который находился километрах в десяти от Златоуста. Дело там обещали перспективное, однако к выбранной цели оно не вело. Очень не хотелось уезжать из Москвы. Но все же, отдохнув дома, в Воронеже, два месяца вместо одного, поехал. Кстати, направили нас с курса туда человек пятнадцать-двадцать, а приехали вместе со мной лишь трое. И только совсем недавно узнал, что все не приехавшие ухитрились перераспределиться. Но вот что меня поразило: многие начальственные должности среднего уровня уже занимали молодые специалисты из МАИ того же, сорок девятого года выпуска. Преимущество их заключалось лишь в том, что эти прагматики знали об организации нового КБ и приехали туда на два-три месяца раньше, сразу после того как защитились. А я на целый месяц опоздал с защитой (разгильдяй!), да еще два месяца бездельничал. Не сразу разобравшись в ситуации, я в первое время всерьез воспринимал этих «руководителей среднего звена».

Назначили меня сначала инженером КБ, потом механиком цеха, а вскоре «начальником пролета», в котором готовилась к пуску нитка сварочных станков-полуавтоматов для изготовления хвостового отсека ракеты Р1. Что сразу понравилось, так это полная самостоятельность. Никто (и я, естественно, тоже) в этом деле ничего не понимал. Технологической документации практически не было. То какой-то сварочный полуавтомат капризничал, то подвижная сварочная головка не хотела работать нормально, то во время точечной сварки прожигали стальные листы. В причинах разбирался сам. Седлал сварочную головку и ездил на ней во время выполнения автоматической сварки, пытаясь понять, в чем дело. Подбирал материал для электродов, режимы сварки. Несколько раз разбирал и собирал вывезенный вместе с остальным оборудованием из Германии старый компрессор, не дававший нужного давления, пока не понял, что перепутаны местами всасывающий и выпускной клапаны. Был ужасно доволен. Детектив!

Конечно, в Златоусте кроме работы был и отдых, и развлечения. Самым любимым занятием в свободное время стала охота на тетеревов и рябчиков. Как правило, в лес ходил весной или осенью с приятелями Колей Даниловым и Сашей Ялышевым, а чаще один.

Одному интереснее: поговаривали, что в тамошней тайге обитают рыси и даже медведи. Отправлялся в ночь на воскресенье в горы. Нравился сам процесс: сборы, подготовка снаряжения, ружья, патронов, запаса еды, устройство ночлега. Уже в темноте надо было найти большой, более-менее плоский камень, разжечь на нем костер, чтобы нагреть его – ночи-то холодные, – затем смести с камня угли и пепел, накрыть лапником, улечься спать и не проспать! Затемно успеть добраться до выбранного места засады и ждать начала токования. А к вечеру опять многочасовой путь через тайгу и болота – домой. Добычи, как правило, не было. Вороны задолго до моего приближения поднимались и улетали куда подальше! Это огорчало, но к следующей вылазке уже прочно забывалось. Зимой по воскресеньям (если не было аврала) – лыжи. Горы-то небольшие и некрутые, но опыта лыжника не было, падал на каком-нибудь спуске и тут же возвращался назад, чтобы повторить попытку. Иногда на одном спуске застревал на целый день.

И когда перешел в НИИ-4, увлечение охотой сохранилось: иногда, поздней осенью, ездил охотиться на уток на Рыбинское водохранилище. Бывало, возвращался с крупной добычей, оправдывавшей и долгую дорогу, и многочасовое сиденье в засаде на холодном ветру в ледяной воде: подбитых уток приходилось доставать самому, иначе их мог угнать ветер! Зимой ездил на зайцев, исполняя одновременно и роль стрелка, и роль охотничьей собаки, чаще без успеха.

Охота долгое время оставалась едва ли не самым любимым (но очень редким) моим развлечением. Но как-то, уже много лет спустя, после очередной вылазки, вдруг ощутил: не хочу убивать. Что мотивировал самыми благородными соображениями – это противно природе цивилизованного человека. Хищники имеют на это право, а я – нет. Но может быть, просто сказался возраст, а благородная мотивировка была лицемерием перед самим собой?

Работа в Уральском КБ велась аврально, с восьми утра до позднего вечера. Впрочем, как это часто бывает, в аврал вовлекались немногие, только непосредственно отвечающие за пуск линии, сборку и сварку. А остальные, непричастные, наблюдали. Приходилось работать за троих. И конструктором, и снабженцем, и слесарем. И пилил, и точил, и варил.

В начале января 1950 года линия станков-полуавтоматов заработала. Начальник докладывал телеграммой Устинову (нужны не слова, а документ!): «Феоктистов начал варить хвостовые отсеки». Судя по всему, на заводе мне была уготована долгая славная жизнь, которая меня никак не соблазняла, но судьба, наконец, повернулась ко мне лицом.

В январе 1950 года в составе группы молодых инженеров нашего КБ меня направили на стажировку (на целых полгода!). И не куда-нибудь, а в королёвское КБ. Главный конструктор, однако, не обратил внимания на молодого провинциального инженера, и, главное, сам он мне очень не понравился. Все оказалось намного сложнее и произошло не так скоро. Да и космические корабли для Королева были тогда еще где-то далеко за горизонтом. После стажировки вернулся и стал работать проектантом в КБ.

А через год решил поступить в аспирантуру в один из научно-исследовательских институтов. Еще на стажировке узнал, что в подмосковном военном научно-исследовательском институте НИИ-4 Михаил Клавдиевич Тихонравов организовал группу инженеров, занимавшуюся исследованием проблем создания мощных ракет и, возможно, также космических аппаратов и что у него есть группа аспирантов.

Еще в тридцатые годы Тихонравов начал разработку проекта ракеты, способной поднять человека в стратосферу.

К 1945 году эта работа вылилась в проект BP-190, сделанный им совместно с А. Б. Чернышевым. Ракета должна была поднимать вертикально герметичную кабину с людьми на высоту 200 километров. Был он человеком с фантазией, самых разных интересов и увлечений. Разрабатывал и строил планеры, пытался работать над теорией полета аппарата с машущими крыльями. Иногда упрямый, но в то же время мягкий, интеллигентный, внимательный, мог быть ироничным, умел вовремя дать полезный совет. Но, в отличие от Королева, Тихонравов не проявлял высоких бойцовских качеств, когда приходилось сражаться с начальством.

Итак, вместе с приятелем Колей Даниловым весной 1951 года я послал заявление и документы в адъюнктуру (то есть аспирантуру) Академии артиллерийских наук, в состав которой тогда входил и НИИ-4, мы получили вызов на сдачу вступительных экзаменов. Ясно было, что нас не отпустят, поскольку мы не проработали еще и двух лет после окончания института, а тогда выпускники вузов обязаны были отработать по распределению, по крайней мере, три года. Кто захочет досрочно отпустить с производства молодых специалистов? И тут наши с Колей методы действий разошлись. Я проявил здоровый прагматизм и воспользовался для сдачи экзаменов в аспирантуру очередным отпуском, а он на это дело отпуск пожалел и честно подал заявление о предоставлении дополнительного отпуска для сдачи экзаменов. Начальство его, конечно, никуда не пустило. А мое заявление об очередном отпуске подписали, и в тот же день я исчез из Златоуста.

Экзамены в Москве сдал успешно. В июне 1951 года вернулся в Златоуст и объявил: уезжаю в Москву, в аспирантуру. Шум тут поднялся! Использовали и кнут, и пряник. Грозили не отпустить ни при каких обстоятельствах, обещали показать где раки зимуют и тут же назначили исполняющим обязанности главного конструктора на время его отпуска. Это меня-то – с двухлетним стажем работы! Смешно! И даже работая в должности и.о., решения своего я не изменил, и, когда пришел вызов, меня все же отпустили. Почему – непонятно. Говорили, что как ни странно, повлияло наше министерство.

Так, летом 1951 года я сделал важный шаг. Оставался еще один. Года полтора был только аспирантом, готовился и сдавал экзамены на кандидатский минимум, разрабатывал план кандидатской диссертации. Начал заниматься теорией полета ракет. Темой кандидатской хотел взять теорию движения искусственных спутников Земли. Но к этому времени (весной 1953 года) почувствовал, что мне трудно тянуть на маленькую аспирантскую стипендию, ведь я уже обзавелся семьей: в декабре 1951 года женился на своей однокурснице по МВТУ и вот-вот должен был родиться ребенок.

Вступал в брак трижды. И первая жена, и вторая – были красивые неглупые женщины. Была и влюбленность, и привязанность. В том, что семейная жизнь у меня с ними не сложилась, виноват, по-моему, только я – с одной стороны, очень мягкий человек, даже уступчивый (а в семье это не лучшее качество, хотя, быть может, и необходимое в разумных пределах), а с другой – совсем неконтактный, типичный бирюк и в то же время вспыльчивый и часто неоправданно резкий.

С Верой, моей третьей женой, мы вместе уже более 25 лет. Она очень решительная женщина. Но постепенно мы научились ладить друг с другом. Женившись на молодой и красивой девушке (ей тогда было 23 года), по сути, я взял на себя обязательства, которые не мог выполнить, учитывая напряженность моей работы и тогдашние условия жизни. Понял это не сразу, но все же со временем стал осознавать. Жизнерадостная и веселая, она, естественно, хотела жить интересной и насыщенной жизнью («а муж приезжаете работы поздно, усталый, измочаленный, мрачный»). Чтобы как-то скрасить ее жизнь, я старался возвращаться пораньше, стали ходить в театр. Как правило, в те годы в деловые поездки за границу отправляли без жен, чтобы дома оставались, так сказать, заложники. Но иногда делались исключения, например, для академиков и членов-корреспондентов Академии наук. Ухватившись за такую возможность показать Вере мир, я навел справки, узнал, когда состоятся очередные выборы в Академию, и затеял авантюру, выдвинув себя в члены-корреспонденты по Отделению механики, что закончилось провалом, что, впрочем, и хорошо. Дело в том, что во время предвыборной кампании мне пришлось познакомиться со многими представителями Академии наук, и сложилось впечатление, что, может быть, они и были когда-то способными исследователями, но, став академиками, превратились в администраторов. А многие никогда учеными и не были, работали в оборонной промышленности, и их проталкивали в Академию наук, чтобы как-то отблагодарить за административную или чисто инженерную работу.

От двух первых жен у меня по сыну. В 1953 году родился Николай, мой старший. Он окончил МГУ по специальности «экономика зарубежных стран» (очень ему хотелось попутешествовать и посмотреть мир). Жена его кончала тот же факультет. У него есть сын – мой внук, тоже Николай, сейчас студент. В 1962 году (от второго брака) родился сын Андрей. Он закончил физический факультет МГУ. Женат.

С Верой у нас двое детей: дочь Наташа (архитектор) и сын Константин (закончил факультет вычислительной математики МГУ).

Дети все разные. Старший сын – длинный, тощий, красивый. Спортивен. Мастеровитый, чего мне всегда не хватало. Средний – типичный Илья Муромец – и по внешности, и по характеру. Умеет постоять за себя. Много работает. Младший, как и старшие, длинный и симпатичный. Работает с интересом. Ко мне относится несколько снисходительно. Дочка – упорная, очень работоспособная, отлично рисует. Все стены в нашем доме увешаны ее, в основном учебными, работами. Что будет дальше, трудно сказать – она еще только начинает жить.