Текст книги "Брачный сезон или Эксперименты с женой"

Автор книги: Константин Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 22
Облом

Проснулся я от грохота на кухне. Там уже орудовал Тимирязьев. Радио орало на полную мощность. Много лет проработав в ресторане, Ленька уже не представлял себе, что музыку можно слушать тихо. Не исключено, что он даже начал потихоньку глохнуть и в будущем мог стать глухим композитором. Как Бетховен, к примеру. Только творения Бетховена играют до сих пор. С тимирязьевским же творчеством вопрос пока оставался открытым.

Под аккомпанемент радиоаккордов я побрился Ленькиной бритвой и выполз на кухню. Мой друг стоял на одной ноге у плиты и сыпал в кастрюлю с кипятком какой-то порошок из пакетика.

– Много супа из ничего, – скаламбурил он.

Моя холостяцкая жизнь протекала в основном под зловещим знаком пельменей и сосисок. Ленька же не был холостяком в полном смысле этого слова. Нет, посуду он, конечно, не мыл. Но не потому, что ему было недосуг, просто вместо него это делала любящая родительница. Когда же Тимирязьев оставался наедине с бытом, то пищу его составляли исключительно концентраты. Он был застарелым рационалистом и поклонником многого в малом. На сей раз он «варил» грибной суп.

Вывалив в мою тарелку половник зеленоватой жижи, Тимирязьев заметил:

– Завтрак нубийского крестьянина. Просто, вкусно и полезно!

– Сомневаюсь, чтобы нубийские крестьяне пробовали эту гадость, – скривился я, поднося ко рту ложку.

– Обижаешь, старик. Не могу же я тебя каждый день потчевать карпами. Давай, жри быстрей, и побежали… Мне еще разучивать любимые песни этого денежного туза. Ума не приложу, как выкрутиться? Он заказал какую-то композицию под условным названием «Шо ты давишь, тюбик?» Может, знаешь, как там дальше?

– Ну у вас и репертуарчик, – подивился я и подумал, как к этому отнесется моя благонравная мадам Еписеева. – Нет, не знаю.

– Жаль.

Я вспомнил о вчерашнем приглашении и спросил:

– Так нам можно прийти? Сегодня вечером?

– Что ж, валяйте. Знаешь ресторан «Гавана»?

Я кивнул.

– Часикам к восьми подгребайте.

Надо позвонить Маше. Не напороться бы только на ее сынка. Утром-то он наверняка в школе. А вдруг она не сможет сегодня вечером? Нет. Вчера она работала в вечернюю смену. Значит, сегодня – в утреннюю. Сможет, убежденно решил я.

Мы с Ленькой вышли на улицу. Он сел в такси, а я спустился в метро и поехал в поликлинику. Закрывать больничный. Хотя, при должном умении, его можно было и продлить.

Перед кабинетом врача Щербино было полным-полно пенсионеров. Значит, мне предстояло провести несколько часов, меряя шагами линолеумные просторы поликлиники. Для начала я присел на красную дерматиновую банкетку рядом с толстой старухой в платке. Она пришла с внучкой. Девочка скучала, потому что бабушка оживленно разговаривала с соседкой – тоже старушкой, но в очках и потертой зимней шляпке.

– И-их, скоро все там будем! – голосил платок.

– И не говорите, такие очереди, что, того и гляди, прямо здесь прихватит, – вторила ему шляпка.

– Вы сами-то с чем к Вере Павловне?

– Ноги у меня. Совсем что-то не ходят.

– Вот-вот, – подхватил платок, – вечером так распухают, что с места не сдвинешься. Думаешь, прямо сейчас и помрешь… И давление скачет, не приведи господи…

Девочка немного попрыгала, а потом со скуки предложила:

– Бабушка, давай играть в больницу.

Обладательница платка строго посмотрела на внучку и сказала:

– Хорошо, только я буду в реанимации.

После чего возобновила разговор со шляпой.

– Что-то я вас здесь не видела? Недавно болеете?

– Какое там, – шляпа возмущенно блеснула очками. – Я обычно к Зацепиной хожу, а не к Щербине. Но Зацепина заболела, так что…

– Голова гудит, прям хоть ложись и помирай, – не слушал ее платок. – И ведь помру.

Вот что ждет меня лет через двадцать-тридцать, меланхолично подумал я. Бесконечные разговоры о болезнях, лекарствах и смерти. Нет, надо срочно жениться. Иначе даже внуков рядом со мной не будет.

Я глянул на изнывающую от скуки девочку. Она вяло слушала разговор шляпы и платка. Игра «в реанимацию» ее, по-видимому, не слишком заинтересовала.

Наконец девочка не выдержала минорного настроения, царившего у терапевтического кабинета, и решила в меру своих возможностей поддержать философскую беседу:

– Бабушка, – вставила она после очередной реплики о грядущей смерти, – а чего ты так волнуешься?

Обе старушки с сожалением поглядели на трясущиеся где-то внизу молодые бантики.

– А вот умру, – оживилась бабушка, – ты в сад пойдешь. Так матери и скажи!

Девочка серьезно ответила:

– Когда ты умрешь, мы с мамой тебя каменную сделаем. На могиле…

Я не стал слушать изумленно-возмущенных воплей старшего поколения и отправился в очередное путешествие по линолеумной равнине коридора. Через полчаса послышался грубый голос Веры Павловны Щербино:

– Васильев! Кто Васильев?

– Это вон тот здоровый, мордастый, – понеслись со всех сторон старческие голоса.

На меня нацелился с добрый десяток узловатых пальцев.

– Вы что же, особого приглашения ждете? – пробурчала докторесса.

В кабинете кроме меня и докторши присутствовал старый гриб в просторных семейных трусах. На столе красовалась фотография в рамке. Я пригляделся. На снимке был запечатлен хилый усач с наглым взглядом в компании Веры Павловны Щербино. Надо полагать, фотография не первой свежести, но Вера Павловна ничуть не изменилась. Ошибки быть не могло. Доктор Щербино была в фате, едва доходившей ей до лопаток. Значит, этот жизнерадостный сперматозоид – ее муж.

– Давайте больничный, – свирепо приказала Вера Павловна. – И раздевайтесь. А вы одевайтесь, – обратилась она к старичку, – и не просите. У меня нет времени.

Гриб прошамкал:

– Ты, дочка, еще разик посмотри. И скажи, что с ногами-то?

Он указал тоненькой рукой на свои не менее тоненькие ножки, стоящие на полу независимо, как кегли.

– Ну как я скажу? – Щербино с треском навалилась на стол и вгляделась в старичка. – Ничего ведь не поймешь, дедуля. То ли у вас ноги такие тонкие, то ли трусы широкие?

Старичок не двинулся с места. Зашевелились только его синеватые губы:

– Может, мне хирургу показаться?

Вера Павловна вздыбилась над старичком и пророкотала, как мотоцикл без глушителя:

– Дедуля, хирург – это тот же терапевт. Только доведенный до отчаяния!

Я разделся, нерешительно подошел к Щербино и выпятил живот над ее столом. Она приложила к нему что-то холодное и стала прислушиваться. Ее огромные ноздри с шумом раздувались. Словно где-то работал паровой молот.

Я попытался выбить из врача еще один больничный – в школу идти не хотелось – и принялся дышать с легким хрипом.

– А ну прекратите паясничать! – Щербино хлопнула меня по животу мощной ладонью.

Я сдулся, как воздушный шар, и задышал нормально. Вера Павловна заскрипела ручкой и бросила мне:

– Одевайтесь! И чтобы завтра на работу.

Покидая кабинет, я бросил на старичка прощальный взгляд. Мне ответил стальной блеск его ко всему привыкших глаз.

По пути домой я грустил. Итак, завтра меня опять ждет встреча с этим скопищем идиотов. И что еще хуже – с коллегами. Сонечкой, Риммой Игнатьевной… Снова изо дня в день выслушивать одну-единственную реплику «К в кубе»: «Все шутишь, а знаний-то – нет!» Тьфу, пропасть! А главное, надо как-то смотреть в глаза подлецу Мухрыгину. После моей борцовской неудачи он наверняка почувствовал себя героем. Еще возомнил, чего доброго, что я заболел именно после нашей с ним схватки…

Так что сегодня я должен устроить прощальный вечер. Лебединая песня, посвященная больничному листу. И все куплеты этой песни налицо – лучший друг, любимая женщина, хороший стол, музыка… Кстати, с «любимой женщиной» еще не все ясно. Сможет ли она стать свидетельницей моего торжества?

Дома я со страхом набрал номер мадам Еписеевой. Вдруг подойдет хулиган. Но на этот раз повезло. Владимир, по-видимому, застрял где-то возле костров и гаражей, и я без помех пригласил Марию в «Гавану». Однако все оказалось не так-то просто.

– Боюсь, что я не смогу прийти в восемь, – сказала мать хулигана. – И вообще не смогу.

– Почему? – расстроился я.

– Ну, потому. У меня есть дела, – ответила она уклончиво.

По опыту я знал, что в таких случаях к женщине лучше не приставать. Она все равно не скажет.

– А вдруг у тебя получится?

– Может быть. Если получится, приду. Адрес-то я знаю…

Вот незадача, кого же пригласить? Ведь Ленька уже, наверное, заказал два места? Обидно, если одно из них пропадет.

Глава 23
В шумном балагане

Около подъезда под лучами умирающего солнца грелась группа старушек. С ними я принципиально не здоровался. Они проводили меня долгими взглядами. Наверняка, как только я скрылся, бабки зашушукались, обсуждая мою персону. Думаю, они умирают от желания натравить на меня участкового, который именует их не иначе как «Наши глаза и уши!»

В брюхе булькали остатки завтрака нубийского крестьянина, поэтому есть не хотелось. К тому же вечером предстояло роскошное угощение. А в ресторан, как наверняка сказала бы Маша, приличный человек приходит слегка голодным. Хотя нет, приличный человек голодным как раз уходит из ресторана. Ну ладно, будем считать, что я неприличный человек. Думаю, доказательств этому утверждению предостаточно. Но Мария, скорее всего, не пойдет со мной в «Гавану». Если уж женщина говорит «нет», то это серьезно. Или я что-то неправильно понимаю? Я бы, конечно, позвонил Катьке. Но она теперь долго будет дуться. А если позвоню, подумает, что я хочу подлизаться. Да и не пойдет она. С чего ей шастать со мной по ресторанам, ежели после трудового дня у нее одно-единственное желание: плюхнуться в ванну и забыть обо всем на свете. Или, в лучшем случае – поболтать по телефону. О чем-нибудь сокровенном.

Есть у меня на примете одна любительница подобных развлечений. Марина. Но сам я звонить ей больше никогда не буду. У нее же муж – полный кретин, даром что гений. Еще заявится, в самом деле. Хлопот не оберешься.

А что, если позвонить Виталькиной жене? Все равно Виталька с ней разводиться собрался. У него теперь Лариса… Вдруг Светлана и впрямь согласится? Хорошо бы мы с ней вместе смотрелись. Ленька просто обалдеет, когда я войду в зал с этакой дамочкой. Надо попробовать.

Я подскочил к телефону и набрал рыбкинский номер. Трубку подняла Светлана. Значит, все по-прежнему. Этого-то нам и надо.

– Привет покинутым женам, – бодро поздоровался я и самонадеянно сообщил: – Хочу отдать вчерашний должок.

Света вроде бы даже обрадовалась.

– Не ожидала, что так быстро.

– Как насчет ресторана?

– Ресторана? Ну-ну. Ты небось на какое-нибудь вшивенькое пиво занимал?

Я промолчал. И как она догадалась?

– Ты что, получил наследство? – продолжала допытываться она.

– Представь себе. Так ты согласна?

– Ну, допустим, согласна. Все равно делать нечего. Надеюсь, ты меня не в «Метрополь» зовешь? А то у меня драгоценностей не хватит.

– Почти что в «Метрополь». Надевай все, что есть, – приказал я. – Буду ждать тебя без десяти восемь на «Октябрьской».

– Странно как-то. Неужто у тебя на тачку не хватит, если в ресторан зовешь? – удивилась жена торговца кетчупом. – Да и какой смысл где-то встречаться? Ты ведь живешь в соседнем доме?

– Я подумал, что это ты поедешь на метро. Ты ведь у нас – покинутая женщина. А у меня еще дела в центре, – веско заметил я.

– Ты не очень-то болтай про покинутых жен, – слегка оскорбилась Света. – А то вообще один пойдешь. На все четыре стороны. Хоть в ресторан, хоть за пивом.

Далось же ей это пиво. Небось, вообразила, будто я пытаюсь приударить за ней. Знала бы она, под каким соусом она проходит в «Гаване». Гримерши, или как там…

Ровно без десяти восемь у станции метро «Октябрьская» показалось норковое манто. Надо же, не опоздала. А выглядит хорошо. Волосы рыжей гривой ниспадают на воротник, переплетаясь с норковыми зарослями. Истинный художник это должен отметить.

Да и сам я ничего. Пиджак, Виталькин галстук, одеколон, который мне подарила Катька на прошлый день рожденья…

Света меня поцеловала. В щеку. Я немного опешил. Принято так, что ли, у женщин? Чуть что – сразу целоваться. Я остервенело принялся стирать помаду, которая наверняка осталась на моем лице. После чего потянул Светлану к троллейбусной остановке. Если сейчас подойдет троллейбус, то через десять минут мы будем у «Гаваны».

Но моя спутница не пожелала подметать полы общественного транспорта полами своего мехового изделия. Она вытянула руку, и у обочины тотчас остановился рыженький «Запорожец». Я хотел было запротестовать и заявить, что у меня нет денег даже на такой экипаж, но Света просунула губы в крохотное окошко и сказала водителю:

– Поезжай, дядя. Ты подумал, как я влезу в твою коробчонку? – Она окинула взглядом мою мешковатую фигуру. – А тем более он…

«Запорожец» недовольно фыркнул и затарахтел дальше. Около Светиной руки в черной перчатке остановился старенький «Мерседес».

– О, вот эта лошадка нам подходит! – воскликнула мадам Рыбкина и влезла на переднее сиденье.

Мне пришлось удовольствоваться задним.

Через пару минут мы были у «Гаваны». Заранее покраснев, я изготовился сообщить, что мне нечем расплатиться. Но Светлана почему-то расплатилась сама.

– Не волнуйся, – сказала она, когда мы выбрались из машины, – даже если тебе не хватит денег в ресторане, я добавлю. Просто мне надо немного развеяться. Спасибо, что пригласил.

– Это ты не волнуйся, – заявил я, нагло предвкушая дармовой ужин, – денег мне хватит, – и уверенно присовокупил: – Могла и за машину не платить.

Я галантно, как учила мадам Еписеева, подставил Светлане руку, и мы прошествовали к освещенным дверям «Гаваны». Там за стеклом уже маячила расплывчатая фигура Леньки Тимирязьева.

– Старик, ну ты пунктуален, как я не знаю кто, – удивился он, когда мы со Светланой, будто королевская чета, вошли в распахнутые швейцаром двери. – Представь меня даме.

Я представил их друг другу, и Ленька, улучив момент, когда Светлана отвернулась, прошептал:

– Ну, старикан, девочка – блеск! Одна шубка чего стоит. И где только таких отхватывают?

Тимирязьев подвел нас к гардеробу и самолично принял на руки драгоценную шубу мадам Рыбкиной. Под шубой скрывалась невиданная роскошь. Светлана приняла мои слова всерьез и, похоже, нацепила все свои побрякушки. Среди них преобладали бриллианты. Впрочем, изредка, особенно в ушах и на пальцах, встречались сапфиры и изумруды. Она излучала такое сияние, что я не сразу разглядел наряд моей спутницы. Даже видавший виды Тимирязьев остолбенел.

– Прошу в зал, – холуйским тоном просвиристел он. – Позвольте вашу ручку.

– Нет уж, – вмешался я. – Вы, Леонид, идите, занимайтесь делами, репетируйте. Мы как-нибудь сами разберемся.

Ленька, надувшись, удалился, а мы со Светой стали подниматься по лестнице.

– Кто этот пакостный тип? – поинтересовалась она.

– Да так, один знакомый.

– Это, небось, он тебя пригласил?

– Скорее я его, – бесстыже возвестил я, надеясь, что Светлана еще убедится в «обслуживающих» функциях моего разлюбезного друга.

Народу в зале было немного. Однако сам хозяин вечера со своей дамой, по-видимому, еще не появлялись. Блеск, исходящий от Светланы, не привлек ничьего внимания. Такого здесь было достаточно. Зато сама она привлекла внимание какой-то толстенной тетки с внешностью артистки театра «Ромэн».

– Привет, Изольда, – почему-то поздоровалась с ней Светлана. – Здравствуйте, Георг Георгиевич, – бросила она импозантному седому спутнику цыганки.

Изольда и Георг Георгиевич улыбнулись и закивали в ответ.

Мы сели за свободный столик, и я спросил Светлану:

– Что, знакомые?

– Мир тесен! – ответила она. – Это Виталькины сослуживцы.

В этот момент из дальнего конца раздалось:

– Привет, Светочка! Как дела?

Мадам Рыбкина помахала рукой бритому мужику с золотыми зубами и толстенной золотой же цепью на бычьей шее.

– Опять знакомый? – уже недовольно спросил я.

– Представь себе, опять, – по густо напудренному лицу Светы блуждала растерянная полуулыбка.

– Оно не удивительно, – стал успокаивать я. – Мир, действительно, тесен. А потом, ресторан-то дорогой, так что немудрено, что ты встретила сослуживцев своего бывшего. Может, они здесь завсегдатаи…

К нашему столику подошел Ленька. Несмотря на напускную хмурость, при взгляде на Светлану он всякий раз расплывался в улыбке.

– Ты бы видел этот текст! – сказал он, вероятно имея в виду песню, заказанную хозяином вечера.

– Вы его все-таки нашли?

– Ага, бомж один напел. За бутылку. Мат, правда, пришлось заменить. Хотя, как знать, может, нашему бандиту песенка дорога именно из-за мата? Так что споем на свой страх и риск.

К Леньке подвалил красноносый дядька в бабочке, под мышкой он держал стопку нот.

– Ну и где этот кекс с гадиной? – непонятно спросил он.

– Похоже, они появятся после того, как мы отыграем эту дрянь, – ответил Тимирязьев и сказал Светлане: – Кушайте, не стесняйтесь. Сейчас начинаем.

Ну надо же, «кушайте»! И откуда только в лексиконе моего друга взялось это лакейское словцо?

Красноносый и Ленька поднялись на сцену. Саксофон предупреждающе фыркнул. Скрежет ножей и вилок прекратился, но через мгновение возобновился с удвоенной силой. Как будто кузнечики в августовский полдень.

Ленька перекинул саксофон за спину и взял в руки микрофон.

– Друзья, – затянул он гнусавым ресторанным голосом, – все мы собрались здесь, чтобы отметить одно достославное знакомство. Скажем так, одного известного вам замечательного джентльмена с пока неизвестной вам, но, безусловно, прекрасной леди. Вы получили от них интригующие пригласительные билеты и пришли сюда. За что вам огромное спасибо! Имен наша пара просила пока не называть, но… – Ленька перевел дух и заорал, стараясь перекричать чавканье: – Дорогие гости! Вы сами должны отгадать, кто сейчас предстанет перед вашими уважаемыми очами! Итак, песня!

Музыканты встрепенулись, Тимирязьев перекинул саксофон на грудь и выпучил глаза. К микрофону выдвинулся пухлый солист в розовой рубахе, ужасно напоминавший огромного младенца. Он старательно пригладил блестящие длинные кудри и хрипло завел:

Я жиган московский, парень я блатной,

Торможу я тачку и – скорей домой.

Если ты – козлище, роги обломлю.

Вынимайте тыщи, денежки люблю!

Публика заметно оживилась. Некоторые даже прекратили жевать. Я с улыбкой посмотрел на Светлану и хотел отпустить замечание по поводу изысканности этой песни, но увидел, что на моей спутнице нет лица.

Тем временем солист перешел к припеву. Зал, к моему удивлению, подхватил вместе с ним:

В законе вор, в законе вор. Закон – простой:

Коль в зоне ты, то ты – блатной,

Коль дома ты, то ты – бугор.

В законе вор, в законе вор!

Над столиками повисло матерное жужжание. Чувствовалось, что над текстом изрядно потрудилась редакторская рука. Я с удовольствием приготовился слушать дальше:

У меня в котлете – ровно миллион,

А котлы имеют заграничный звон,

И на барахолке знает фуцманьё,

Кто им всем расставит точечки над «ё».

«Точечки над «ё» меня почти умилили. Вот уж явная Ленькина придумка!

Зал уверенно подхватил припев, и я спросил Светлану:

– Ну как тебе? Прямо Чикаго двадцатых годов!

Она свирепо глянула на меня и прошипела:

– Куда ты меня привел?

– Тебе не нравится? Я думал…

Но солист вместе со златозубым залом не дали мне докончить. Тимирязьев извлекал из своей дуды какие-то пароходные звуки. Со всех сторон раздавалось:

Что ты давишь, тюбик? Что коптишь, охнарь?

Всех столичных улиц я – король и царь,

А чуть что, так стоит пальцем шевельнуть,

И, зажав волыны, вспенится вся муть!

– Это же Виталькина любимая песня! – выкрикнула мадам Рыбкина, как только рев немного утих.

– Ну и что? – не понял я. – Мало ли песен на свете?

Песня закончилась. И тут все стали скандировать, как на трибунах:

– РЫБ-КИН!!! РЫБ-КИН!!! ПРО-СИМ!!! ПРО-СИМ!!!

Я едва не потерял сознание. От соприкосновения моего лица с салатом спасло лишь то, что я вовремя ухватился за ледяную руку Светланы. На сцену, освещенную цветными огнями, вышел торговец кетчупом и мой однокашник Виталий Рыбкин собственной персоной. Он ослепительно улыбался. Под руку он держал Ларису Пастернак. Она была в золотом платье с огромным декольте, спину обвивали бесчисленные золоченые шнурочки.

Глава 24
Мир все-таки тесен

Я уткнул глаза в салат. Так бы и разглядывал всю оставшуюся жизнь зеленый горошек вперемежку с картошкой. Вот это совпадение! Мир, разумеется, тесен, кто спорит? Но не настолько же! Мир все-таки не сводится к моей кухне!

Я покосился на свою спутницу. Она тоже поникла, как ковыль после бури. Кажется, даже бриллианты слегка потускнели. Светлана уловила мой пугливый взгляд и прошептала:

– Ну теперь-то уж точно конец! Мерзавцы, вы с ним сговорились!

– Почему это я мерзавец? – отозвался я. – Ты еще можешь тихонько уйти, – но тут же понял, что «тихонько» уйти не удастся.

Со всех сторон на нас были устремлены глаза.

– Бедная Светочка, – наконец прорвало цыганку Изольду. – Да он тебя, никак, бросил!

Мадам Рыбкина промолчала. Изольда сочувственно покивала головой и, посмотрев на меня, сказала:

– Да ты не расстраивайся. Этот вроде тоже ничего. Деятель…

В тусклых зрачках Георга Георгиевича светилось доброжелательное любопытство. «Если жена Рыбкина здесь, то кто же тогда рядом с ним на сцене?» – казалось, спрашивали его выпученные глаза.

– Друзья! – тем временем гаркнул Виталька в микрофон. – Позвольте представить вам мою будущую невесту и бывшего секретаря Ларису Михайловну Пастернак!

В зале раздались жиденькие хлопки. Всем хотелось ясности.

– Что так неактивно? – пришел на помощь Витальке Тимирязьев. – У нашего уважаемого юбиляра… – тут Ленька замялся и, подыскав нужное слово, поправился: —…то есть жениха, ответственное событие! Прошу аплодисменты!

Но зал оказался не таким сговорчивым, как аудитория Большого театра после премьеры. Хлопков раздалось побольше, но все равно это было не то. Виталька беспокойно завертел головой. На лице его золотой спутницы застыла улыбка – посмертная маска фараона, да и только.

Я снова покосился на Светлану. Она нагнулась и нервно теребила застежку своей туфельки.

Наконец мадам Рыбкина выпрямилась и гордо окинула зал горящими глазами. Виталька увидел свою жену, и улыбка медленно съехала с его масляной физиономии. Почувствовав заминку, Тимирязьев взмахнул руками, и оркестр врезал какую-то залихватскую мелодию.

Рыбкин на полусогнутых спустился со сцены и побрел к своему столику. Его лакированная голова моталась из стороны в сторону, как у раненного на корриде быка. Я опустил веки, но все равно почувствовал, что Виталька увидел меня. Ну что за напасть!

В этот момент моего рукава коснулась чья-то рука.

– Там, кажется, к вам. Пришли… – проговорил надтреснутый голос рядом с моим ухом.

Я поднял глаза. Это был швейцар.

Вот он – подарок судьбы! Нужно скорее сматываться. Я приподнял зад и приготовился бежать.

– Это куда же ты собрался? – яростно осведомилась Светлана. – Завел меня в этот гадюшник и бежать?

– Я на секундочку, – проблеял я и, пригнувшись, засеменил к выходу.

Уф! Теперь есть пара минут, чтобы все обдумать. Только кто бы это мог вызвать меня? Я посмотрел вниз с лестницы.

Там стояла Мария Еписеева и слегка помахивала рукой в перчатке.

Я во второй раз за вечер едва не лишился сознания. На этот раз меня поддержали перила. Железной хваткой вцепившись в выскобленную деревяшку, я начал медленно съезжать в объятия матери хулигана.

– Привет! – бодро сказала она. – А я все-таки решила прийти. Ничего?

– Оч-чень хор-рошо, – выдавил я и потянул ее к гардеробу.

Что делать дальше, я не имел ни малейшего представления. Это уж слишком! Почему бы злодейке-судьбе не сменить наконец-то гнев на милость?

Мария беззаботно скинула дубленку. Я механически передал ее швейцару. Мадам Еписеева была в давешней кофточке. Только сейчас на ее груди красовалась янтарная брошка в виде паука. Наша биологичка Сонечка непременно отметила бы, что у паука всего шесть ног, вместо положенных восьми.

– Как ты себя чувствуешь? – встревоженно спросила Маша и приложила руку к моему лбу. – Температуры нет?

Я молчал.

– Ты что, не рад, что я пришла?

– Что ты, очень рад… – пробормотал я.

– Может, поднимемся в зал?

– Да-да, – обреченно простучал я зубами, и Мария поволокла меня вверх по лестнице.

В дверях я попросил ее подождать и подозвал официанта.

– Слушай, друг, – взмолился я, – позови саксофониста!

Официант кивнул и скрылся за дверями кухни, хотя Тимирязьев все еще красовался на сцене.

– Ну где же наш столик? – нетерпеливо спросила мадам Еписеева. – Что же мы не идем?

Эх, будь что будет! Я подхватил Марию под руку, и мы продефилировали к центру зала. По пути я наткнулся на ошарашенный взгляд Изольды.

За моим столиком по-прежнему сидела Светлана. А рядом с ней – Виталька. Весь в пятнах.

– …чтобы завтра же… духу… – донеслось до меня. Я побледнел, но продолжал, как кролик, двигаться в пасть поджидавшему меня удаву.

Виталька увидел меня.

– А-а! – протянул он. – Вот и наш соблазнитель!

– Старик! – от страха я даже употребил не свойственное мне обращение.

– Никакой я теперь тебе не старик! – заорал Виталька.

– Старик, – продолжал я, – ты просто не понял. Здесь маленькое недоразумение…

– Значит, как только я за порог, ты с моей женой развлекаться! Да еще за мой счет! Что ж, развлекайтесь! Ты ее теперь и будешь обеспечивать! Потянешь такие вот побрякушки? – Виталька ткнул пальцем в позолоченную грудь своей жены.

– Как будто на твоих побрякушках свет клином сошелся! – неожиданно встала на мою защиту Светлана. – Проживем и без них! Тоже мне Рокфеллер! Да если бы не я, ты бы так и корпел над своим ватманом с замусоленным карандашом за ухом! Твоей вонючей горчицей любой дурак торговать сможет!

– О, вот как мы заговорили! – удивленно протянул Виталька. – Ну что же, посмотрим, посмотрим. А пока, – он сделал гостеприимный жест, – угощайтесь. Чувствуйте себя как дома…

Рыбкин поднялся, натянул на лицо улыбку и двинулся к своему столику. Там уже нервно озиралась родственница великого поэта.

– Дурак! – прошипел я в спину бывшему другу. – Ты же с ней все равно разводиться хотел…

С правой стороны меня ослепила вспышка. Светлана отвесила мне увесистую пощечину. Не успел я оправиться от удара, как слева от меня заскрежетал отодвигаемый стул.

– Сеня, – растерянно проговорила Мария, – что же это?

– Вы с ним лучше не связывайтесь, девушка, – зло посоветовала мадам Рыбкина.

Меня наградили пощечиной слева.

– А я ведь тебя любила! – трагически воскликнула мадам Еписеева и, залившись слезами, добавила: – Я на тебя жалобу напишу… В педсовет…

– Ты лучше сразу прокурору напиши! – пьяно посоветовали из-за соседнего столика.

Маша развернулась и двинулась к выходу. Даже в эту злосчастную минуту она помнила о походке.

Светлана насмешливо и выжидающе смотрела на меня. Я несколько раз качнулся на стуле. Потом несмело встал, залпом проглотил какую-то коричневую гадость из первого попавшегося стакана и кинулся вслед за Марией. Она стояла на противоположной стороне улицы, у троллейбусной остановки, укутавшись в пуховый платок, будто та самая старушка в старомодном, ветхом шушуне».

– Маша! – завопил я. – Ты все неправильно поняла!

Мадам Еписеева даже не посмотрела в мою сторону. Но я не сомневался, что она слышала каждое мое слово. Такие уж они, женщины.

Поток машин все не останавливался. Я снова крикнул:

– Эта баба – просто дура! Слышишь? Это жена одного моего друга!

Что бы еще такое соврать правдоподобное?

– Она просто влюблена в меня по уши, вот и говорит всякие глупости! Напилась, понимаешь?

В этот момент я был готов очернить хоть самого Господа Бога. Вдалеке заблестели рога подъезжающего троллейбуса. Машины остановились. Прижав рукой полы пиджака, я курицей метнулся через дорогу.

– Ты слышишь? – я заглянул в Машино лицо. Оно было непроницаемо. – Ну хочешь, вернемся, и я все улажу? – предложил я, зная, что не вернется ни за какие коврижки.

Ее печально-красивое лицо слегка дрогнуло.

– Я ведь люблю тебя! – продолжал наседать я. – А это… Это – полная чепуха!

Шурша шинами, подкатил троллейбус. Мадам Еписеева уцепилась за поручень. Что же придумать?! Я попытался задержать ее, но Маша решительно поднялась в салон. Двери троллейбуса захлопнулись, прищемив мне кончики пальцев.

– Давай поженимся! – проорал я в полном отчаянии. – Завтра же…

Мои слова заглушил ветер. Он яростным зверем вцепился в Виталькин галстук, болтавшийся на моей шее. Я сорвал ненавистную тряпку, швырнул в слякотную жижу и принялся ожесточенно топтать галстук ногами. Потом, опомнившись, подобрал дорогую вещь, встряхнул и сунул в карман пиджака.