Текст книги "Сатори (СИ)"

Автор книги: Константин Котт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ему быстро и толково объясняли ущербность его взглядов. Не нравится ему порядок? Но на этом порядке испокон веков стояла и процветала их держава! Смотри какой, ему не нравится, всем нравится, а ему нет. Да кто ты такой? Что ты можешь предложить взамен? Анархию? Для таких негодяев как Тарам анархия может и подходит, но обычным людям нужна стабильность и покой. Обычные люди не должны думать о порядках, они должны их соблюдать и это непререкаемое правило! А если тебе что-то не нравится, то ты и есть враг который должен понести суровое наказание!

Калахи приносят страдания? Несправедливы в наказаниях? Насилуют женщин? Ну, дорогой, как же ты далеко зашел в своем приступном заблуждении! Ведь известно же, что от рождения мы и есть чернь, преступники, воры и убийцы, и только власть, стоящая над нами и несомненно дарованная самим Богом, делает из нас достойных людей. Мы и должны страдать и спасибо калахам за это говорить, это понятно даже детям. Несправедливо наказали? Опять спасибо должен сказать, ибо несправедливого наказания не существует в природе. Ну а про насилие над женщинами, пусть ваши женщины рады будут что такие доблестные воины на них внимание обращают. Посмотри сколько здесь приличных людей, умных, патриотов, и из них любой бы был счастлив если бы доблестный калах обратил внимание на его жену! Все бы его поздравляли, радовались бы! Тут все благодарны должны быть!

А про ханов, про этих величайших столпов державности, чистейших и добрейших людей и говорить не стоит. Если ты их боишься даже ненавидишь, то тут только мучительная смерть исцелит тебя! Твоей голове уже ничто не поможет.

Тарам брел и все ниже опускал голову. Ведь он все это знал: власть абсолютна и справедлива. И, как и когда он дерзнул в этом сомневаться? Видимо говорящие головы были правы, он стал настоящим врагом, который теперь может просить для себя только быстрой смерти.

Где-то вдалеке стал виден конец зала. Там была дверь, за которой Тарама не ждало ничего хорошего. Но кому и что он мог сказать? Только смерть могла исправить такого человека как он.

– Скажи мне просто, зачем ты сюда пришел? – К Тараму обращалась одна из последних голов в ряду. Холеное лицо с ухоженной щетиной на щеках, лысый череп и изящные очки на переносице. Подвижное лицо то и дело корчило какие-то непонятные гримасы лихо загибая бесцветные брови то над одним, то над вторым глазом.

– Я не... – Тарам мучительно пытался вспомнить, как и зачем он здесь оказался. – Я не знаю.

– Понятно ли тебе что ты последняя тварь? Все что ты себе думал до этого, все это просто детский лепет, только утяжеляющий твою вину. Понятно ли тебе это?

Тарам обреченно кивнул.

– И зная все это, ты осмелился прийти сюда и что-то там лепетать о своих оправданиях, отвлекая уважаемых и взрослых людей?

Тарам стоял понурившись, размазывая по щекам слезы.

– Пшел вон отсюда, надеюсь ханы не пощадят тебя.

Не чуя под собой ног и плохо соображая Тарам поплелся к выходу. У самой двери он остановился и повернулся. На него смотрели сотни ненавидящих его глаз и не было никого, кто бы пожалел его. Обреченно вздохнув Тарам навалился на дверь и вышел из зала.

За дверью была пустота, прохладный воздух и полное одиночество. Плохо соображая Тарам запер за собой дверь и медленно опустился на пол. Он не чувствовал ничего кроме полного опустошения. Думать не было никаких сил.

Чего он хотел, на что надеялся? Зачем отправился сюда, имея какую-то надежду на то, что его выслушают и поймут? Но это смешно, и теперь он это отчетливо понимал. На самом деле он был кругом виноват еще с самого рождения, и отрицать это было бы глупо.

Ханы велики и могучи. Они вершат великие, непонятные простому человеку дела. На них держится все мироустройство. И какое им дело до какого-то там Тарама, старосты сто второй деревни, вора и негодяя? Какие могут быть старосты в решении проблем державы, вопросах войны и мира, жизни и смерти, правды и лжи? Тарам усомнился в самих устоях мира, заблуждался давно и целенаправленно. Вот как становятся врагами, участь которых незавидна.

Собрав последние силы, он поднялся и прихрамывая поплелся к огромной резной двери за которой находились хоромы великого хана Ясноокого.

За дверьми его ждало огромное светлое помещение. После всех путешествий по полутемным залам стало больно глазам, Тарам зажмурился. Великолепие убранства поражало. Везде было золото. Огромные изящные статуи, изображавшие невиданных зверей, многочисленные массивные колонны, прозрачные витрины за которыми находилось еще больше золота.

В отдалении на высоком пьедестале из золота украшенном великолепной резьбой стоял огромный стол. Стол был такой величины, что заполнил бы собой всю избу Тарама, не оставив свободного места.

За столом восседал сам хан Ясноокий, увидев его Тарам тут же упал на пол.

Хан был велик, ростом он был выше Тарама на три головы. Размеры его туловища поражали своей необъятностью. На огромной голове его с узким разрезом глаз блистал прекрасный золотой шлем. Одеяния его, выполненные из прекрасно обработанной людяковской кожи, сидели на нем как влитые. Горделивая осанка выдавала в нем хана властительного и непререкаемого, не терпящего никаких возражений и отговорок. Из далека казалось, что от этой мощной фигуры даже исходит сияние.

Это был могущественный человек, опора стабильности и безопасности державы. В руках ханов была сосредоточена абсолютная власть, ставить под сомнение которую никто не смел.

Тарам лежал ни жив ни мертв. Он так и не мог привыкнуть к этой ослепительной, блистающей власти. Сейчас он чувствовал себя полным ничтожеством, коим несомненно и являлся.

Мощный голос хана прогремел как гром откуда-то сверху:

– Кто таков? По какой надобности?

– Тарам я, ваше величество, – голос предательски дрожал, губы пересохли, – Староста сто второй деревни.

Повисла зловещая тишина. Слышно было как поскрипывают при дыхании на хане его кожаные одежды.

– Как ты посмел сюда явиться, собака! Почему ты еще жив?!

Страх сковал Тарама и выбил из его горла последние слова. Он лежал просто парализованный страхом и не мог вымолвить даже звука.

Что-то зашумело, послышались звук отодвигаемого стула и мощные, тяжелые шаги. В следующий миг Тарам ощутил сильный удар железным ботинком по голове, но боли он не почувствовал, страх полностью владел им.

Голос хана звучал над ним все усиливаясь и переходя в крик:

– Тварь подметная! Паскуда! Убить меня вздумал?

Удары градом сыпались на тело Тарама. Попадало по голове шее, по спине и по ногам. Он так и не мог ничего вымолвить, только жалобно скулил и пытался прикрывать голову руками.

– Сидел там, молчал, все глазками своими моргал! Испортил таких калахов у себя в деревне и в окружающих! На кол тебя! Четвертовать! Распять! Сжечь! Остатки собакам выкинуть!

Ярость обуяла хана. Бил он беспорядочно руками и ногами и тем что под руку попадется. Бил долго и сосредоточено, при этом выкрикивая самые страшные ругательства на пополам со слюной. Лицо его стало багровым. Золотой шлем съехал с головы хана, а на бритой голове выступили крупные капли пота. На лице Тарама не осталось живого места – одно сплошное кровавое месиво.

Запыхавшись, хан отступил. С брезгливостью он смотрел на копошащийся на полу и отплевывающийся кровью кусок мяса.

Тарам беспомощно возился на полу тщетно пытаясь встать, ничего не получалось. Глаза не открывались, рот был заполнен кровью.

– Ваше... – слова тонули в потоке крови изо рта, четко выговорить не получалось, на пол выпадали выбитые зубы, – Ваше велищество, что же я... Прошу!

– Просишь ты!? – голос хана стал подозрительно добрым, – А вот сейчас мы тебя на кол то посадим, там и попросишь. Стража!

Где-то хлопнула дверь, послышались торопливые шаги. Чьи-то руки уверенно подхватили Тарама и оторвали от пола. Стальной голос хана отчеканил:

– В суд его!

Услышав эти слова Тарам потерял сознание.

Очнулся он от того что кто-то вылил на него ведро воды. Все тело болело, каждое движение причиняло боль. Тарам попробовал открыть глаза, получилось с трудом. Один глаз не открывался вовсе, второй приоткрылся наполовину. Во рту стоял металлический привкус крови. Тарам попробовал оглядеться.

Его худшие опасения подтвердились. Он находился в судебном зале. Огромный зал был заполнен зеваками и прислужниками ханаата. Все с интересом разглядывали Тарама. Кто-то перешептывался, с задних рядов раздавался приглушенный смех.

Тарама схватили подмышки и попытались поставить на ноги. Боль овладела его телом. Тарам застонал и снова чуть не потерял сознание. Его грубо встряхнули и поставили на колени перед каменной статуей.

Статуя представляла из себя фигуру человека в полный рост, в судебном одеянии. Выражение высеченного лица было надменным, глаза смотрели куда-то вдаль, казалось изображенный человек просто не может заставить себя смотреть на обвиняемого из-за какой-то сверхъестественной брезгливости. А если бы и посмотрел, то не увидел бы ничего кроме пустого места. Это не было взглядом человека, это был взгляд бездушного инструмента, настроенного своим создателем только лишь для того чтобы карать. Надо было отдать должное тому художнику кто делал это изваяние – судья получился как живой, но в то же время абсолютно и запредельно мертвый.

По правую руку от Тарама находился хан. Лицо его не выражало никаких эмоций.

– Очухался? Не падать, стоять перед судьей! – Хан не спеша прохаживался вокруг Тарама, заложив руки за спину. – Ну что же, начнем.

Тарама качало, из последних сил он пытался удерживать равновесие.

– Сей смерд обвиняется в том, что замыслил худое против власти и Империи. А именно, будучи старостой своей деревни, он недостаточно ревностно относился к содержанию людяков, являющихся собственностью Империи, что привело к недостаточному приросту количества людяк, а также к их плохому качеству, что в наше время равносильно предательству. Нам также достоверно известно, что преступление это он совершил намеренно со злым умыслом.

Тарама мутило, в голове стоял звон. Несмотря на это он попытался оправдаться. В высокой смертности людяков виноват вовсе не он. Уже который год стояла засушливая погода, почва совсем высохла. Людяки голодали и давали все меньше араччи. Но несмотря на эту засуху закупочные цены на араччи не повышались ханаатом, а наоборот, понижались. У деревни был все меньший доход, и они просто не могли закупить достаточно ткани для одежды, не говоря уже о материале для сараев. Людяки спали на улице, простужались и умирали раньше времени.

Все эти доводы ему высказать не дали. Хан злобно приказал молчать, указав что суд не место для дискуссий. Оборвав Тарама, хан продолжил:

– Также допустил подкуп размещенных в подчиненной ему деревне калахов в результате чего те плохо выполняли свои обязанности, дисциплина у них разлагалась, и они заразили этим калахов во всех окружных деревнях. После этого ханаату пришлось менять практически всех калахов в округе.

Вокруг все зашептались. Так вот откуда пошла вся эта свистопляска с калахами. Уже давно ходили слухи о том, что калахи на местах полностью не выполняли своих обязанностей. Закрывали глаза на нарушения законов, дружили с людьми, брали взятки. В зале одобрительно закивали головами, наконец власти взялись наводить порядок.

– И самое главное, – голос хана стал зловещим, люди в зале замерли, – в деревне этого недостойного находились дети, людские дети от девяти до тринадцати лет, умеющие говорить и о которых он не сообщил вышестоящему начальству.

В зале воцарилась гробовая тишина. Хуже преступления себе представить было невозможно. Весь уклад жизни этот неверный перевернул вверх дном. Давно не было в их улусе такого преступления.

Издавна в империи был закон о детях. Если у людей рождались дети (что само по себе случалось довольно редко), то до поры до времени они оставались у родителей. Дальше, если ребенок не разговаривал и был безумен (а таких было большинство), то такого ребенка забирали, растили отдельно и дальше отдавали в людяки. Из таких детей получались людяки производители, приносившие свежую кровь в стадо. Они навсегда оставались среди людяк.

Если же ребенок начинал говорить, то родители обязаны были с трех лет отдавать такого ребенка в ханаат, где определяли его возможности и область применения. Из таких детей получались обычные люди, богогляды, старосты, прислужники ханаата.

Главным же условием закона о детях было полное и безусловное отделение детей от родителей. Дети не знали своих родителей, а родители не знали судьбы своих детей. Закон свято чтили, ведь именно в нем был оберег от бунтов – самого страшного преступления на свете. Закон о детях создавал ту базу, на которой стояла абсолютная власть Империи. И по-другому быть не могло.

Мало кто осмеливался нарушать этот закон. Но если же кто-то нарушал, то участь такого несчастного была незавидной.

Тарам опустил голову. Судьба его была предрешена. Тут возразить ему было нечего. Это было страшное преступление, с которым он жил. Много бессонных ночей он провел, представляя себе момент, когда его преступление откроется.

Он прекрасно понимал, что совершает преступление, но ничего поделать с собой не мог. Сатори была единственным ребенком, его единственной радостью. Сначала он этого даже не понимал, относился к рождению ребенка с прохладой и особого значения этому не предавал. Он не помнил своих родителей, его еще ребенком распределили в сто вторую деревню. Что такое родительские чувства, родственные чувства, он не понимал и не представлял. У него была жена, но с ней он жил потому что обязан был по закону. Жены должны были быть у всех здоровых мужчин, кроме богоглядов. С женой он удовлетворял свои физиологические потребности и относился к ней больше как к своему имуществу. Лучше, чем к людякам, но все же.

Поэтому, когда родилась Сатори, а тогда у нее еще не было имени, Тарам отнесся к этому с удивлением, но не более того.

Девочка залопотала очень рано, неожиданно для всех. Она забавно коверкала слова и смотрела на Тарама своими умными глазами.

Тогда Тарам сразу и не понял, а когда понял, то ужаснулся – он не мог жить без своей дочери. Он занимался своими делами, а думал только о том, как вернется домой и там будет его Сатори. Все мысли его были заняты дочерью. Тарам удивлялся себе, но успокаивал себя тем, что такое бывает у каждого и со временем это чувство привязанности пройдет. Мать Сатори тайком проявляла чувства к ребенку, но при Тараме она вела себя холодно и надменно. Поговорить они не решались потому что не привыкли к такому.

Время шло, Сатори исполнилось три года и пора было отдавать ее в ханаат. Впервые Тарам испытывал такое ощущение тяжести и горя, ранее с ним такого не было. Он готов был переносить истязания и физическую боль, но такое ощущение тоски было практически непосильно для него.

Он долго собирался, придумывал себе какие-то неотложные дела, откладывал момент, когда поведет Сатори в улус со дня на день. И чем дольше он тянул, тем тоскливее ему становилось.

Соседи поглядывали на Тарама с недоумением, а Танакан – предводитель калахов становился все мрачней и неразговорчивей.

Дальше откладывать было просто опасно для жизни, и в один день Тарам собрался сам, закутал дочку в теплые вещи взял ее на руки и пошел в улус.

Дорогой Сатори много щебетала, все спрашивала и на все показывала своими маленькими пальчиками, для нее это было первое и очень увлекательное путешествие. Она познавала мир и искренне радовалась этому путешествию.

Тарам же шел и не мог сдерживать слез. Слезы текли из его глаз, и он их не вытирал. Когда Сатори это увидела она начала спрашивать почему папочка плачет и что у него болит. Тарам не отвечал тогда она стала вытирать его слезы своими ручками. От этого становилось еще тяжелее. Теперь он не мог представить себя без нее.

И Тарам дошел до улуса. И в мертвенной уверенности собирался идти в ханаат. Там всего лишь надо было отдать ребенка на крыльце прислужнику и, не оборачиваясь, уйти.

Тарам не смог этого сделать. Он бежал из улуса изо всех сил, не разбирая дороги. Бежал ночью, а днем пережидал, если бы его увидели посторонние, то возникло бы много вопросов. Он готов был на все, на вечные скитания, на смертную казнь, на любые лишения только бы чувствовать это тепло, эти маленькие детские ручки на своей шее.

Вернулся он в деревню ночью, когда все спали.

Только Богу было известно, что пережил Тарам в последующем. Сколько араччи ушло на подкуп калахов, и не только араччи. Танакан – предводитель стражи ясно дал понять, что для откупа ему необходима и жена Тарама. Но теперь Тарам знал, что любые вопросы со стражей можно решить.

Сатори была первым ребенком в их деревне, за ней последовали и другие, соседи Тарама оставляли детей у себя, а калахи закрывали на это глаза. Тарам с удивлением наблюдал, как разрастается детская стайка в деревне, и все дети как на подбор начинали разговаривать очень рано, немых детей не было! Это было крайне удивительным явлением. Чем больше люди опекали своих детей, тем умнее они становились.

Но подспудный страх жил где-то в глубине души. Тарам прекрасно понимал что продолжаться вечно эта ситуация не может. И теперь он стоял на коленях, поникший возле каменной статуи судьи в полный рост, а хан Ясноокий прохаживался неспешно вокруг, изливая на его голову проклятья.

– Таким образом, сей смерд совершил тягчайшие преступления против основ нашей благословенной империи!

Люди в зале начали переговариваться. Кто-то шептался, кто-то говорил в полный голос. Все сходились во мнении, что перед ними явный преступник, не заслуживающий снисхождения. Хан был доволен собой. Было видно, что вести такие процессы, красоваться перед людьми, ему нравилось.

– Но! – Хан поднял вверх указательный палец, в зале моментально повисла тишина. – Опираясь на священные законы нашей благословенной страны, и у такого мерзкого человека есть право на защиту.

В зале снова зашептались, а Тарам с надеждой посмотрел на хана.

– Перед тобой, смерд, судья. Он и только он сможет вынести тебе приговор! Он неподкупен и принципиален. И у тебя есть шанс!

Пафос в голосе хана зашкаливал, люди перестали шептаться и с интересом наблюдали за происходящим.

– Согласно закону империи у тебя есть три попытки, ничтожество. Бейся головой о стопы сего каменного вершителя твоей судьбы. И если в камне появится хоть одна трещина ты, смерд, будешь прощен, если этого не будет, то судья вынесет тебе приговор!

В зале суда висела мертвая тишина, не было слышно ни звука. Тарам опустил глаза к ногам каменного судьи. Маленькая надежда закралась в его мозг. А вдруг? Существуют же придания, что судьи эти выполнены из необычного камня, и если человек чист душой и помыслами, то после ударов головой появляется трещины. Вдруг это правда? Другого выхода для себя Тарам не видел.

Собравшись с силами и как можно дальше отклонившись, Тарам ударил головой по твердому камню. От боли потемнело в глазах. В зале ахнули. Люди только что осуждавшие Тарама вытягивали шеи пытаясь разглядеть трещины в месте удара.

Хан нагнулся и стал разглядывать судью, выпрямившись, он громко произнес:

– Довод отклоняется. Осталось два удара!

Злость заволокла Тараму глаза. После первого удара он все понял. Никаких трещин не будет. Это обычный камень и ничего более. Хотите зрелища, получите.

Изо всех сил Тарам снова ударился головой о камень. В глазах снова потемнело, а по лбу потекла тонкая струйка крови.

– Довод отклоняется! Последний удар!

Взвыв от боли и безысходности, от унижения с страха Тарам из последних сил отчаянно бросился головой на камень. От страшного удара он потерял сознание.

В чувство его привели довольно быстро. Тело ныло от побоев, голова раскалывалась, все лицо его было в крови.

– Последний довод отклонен! Судья выносит приговор.

Хан подошел к высеченному на камне изваянию судьи. Постояв секунду, он круто развернулся на каблуках и громогласно произнес:

– Доводы, которые это ничтожество привело в свою защиту, судья отметает как не заслуживающие доверия. А посему, сей смерд признан виновным, и он приговаривается судом к смертной казни путем сажания на кол.

В зале заговорили все разом, гневно кричали и улюлюкали, кто-то пытался доплюнуть до Тарама.

Уже спокойнее и без прежнего пафоса довольным голосом хан произнес:

– Приговор привести в исполнение сегодня. Судебный процесс окончен.

С важным видом, заложив руки за спину, хан неспешно проследовал из зала. За ним под руки калахи волочили Тарама.

Услышав приговор, Тарам окончательно осознал, что его жизни пришел конец. И неожиданно ему стало очень жаль себя. Как же так получалось, почему он должен был умереть именно сегодня. Это было очень несправедливо. Ноги не слушались его, а в голове, где-то очень отдаленно свербела мысль о том, что не все кончено, выход еще есть. Наконец Тарама осенило.

– Ваше величество!!! Последний довод! Лично для вас!

Процессия остановилась за обратной стороной статуи судьи. Тарам лихорадочно хлопал руками себя по бокам и животу, он никак не мог найти запрятанную араччи.

Время шло. Хан стал подавать признаки жизни. Его трясло, слюна текла по лицу. Он пытался открыть глаза и не мог. Издавая невнятные звуки, хан перевалился со спины на бок. Золотой шлем с металлическим лязгом упал с его головы и покатился по полу. К хану кинулись калахи, подхватили его под руки и попытались поднять.

Долгое время хан не мог произнести ничего внятного. Его рвало на статую судьи, несколько раз он опорожнился туда же. Самостоятельно стоять он тоже не мог. Калахи держали его под руки и завистливо всматривались в лицо хана. Спустя какое-то время дар речи вернулся к нему.

– Хороший араччи, – взгляд хана бесцельно блуждал ни на чем не останавливаясь, его все еще мутило, – что ж ты сволочь, сразу не сказал.

Тарам стоял на коленях с преданно опущенной головой. Он чувствовал, что жизнь возвращается к нему. Как только хан увидел араччи глаза его вспыхнули хищным блеском. Видно было, что он уже давно находился без араччи. На простых людей араччи не действовала, но на всех власть имущих начиная от калахов араччи был как наркотик.

– Только для вас лично, ваше величество. Ни для кого больше, никогда. Надеясь только на ваше снисхождение.

Хан наконец сфокусировал взгляд на Тараме. По лицу его сквозь слюни расползлась глупая улыбка. Он попытался пригрозить Тараму пальцем, но у него этого не получилось. Хан едва не упал – спасли калахи, поддерживающие его под локти.

– Так вот ты, какой... Хитрый, м? Ну, проси чего там у тебя.

– Жизни прошу. О, великий хан Ясноокий. Для себя и дочери своей. Более ничего. Проявите свое снисхождение.

– Ух, ух, хорошо. – Хан снова опорожнился на статую судьи, – Ух и араччи.

Он никак не мог натянуть штаны. Его качало и трясло. Одной рукой он пытался натянуть штаны, а другой грозил Тараму кулаком.

– Хитрец, обмануть решил хана любимого, а? Думаешь, хан араччи получил и все, можно просить невозможного. Какой хитрый староста.

Хан продолжал глупо улыбаться. Справившись со штанами, он распрямился и попытался сделать грозный вид. Получалось плохо, стоять прямо он не мог.

– Ну, ничего у тебя не получится, хитрый ты староста. Нет твоей деревни, и ни детей и никого, – хан вдруг заржал во весь голос – А детишек твоих того... За гору!

Приступ неудержимого смеха терзал хана, он все не мог остановиться.

– Думал что он самый хитрый староста! Хотел всех обмануть, да ума то и не хватило. Отдал бы ребенка мне, дал бы араччи, устроил бы я ее к себе наложницей. Эх ты. Ну что, нужна теперь тебе твоя жизнь?

Хана от смеха выворачивало. Начали смеяться и калахи. Тарам почувствовал, как у него холодеет кровь в жилах. Эта новость была страшнее всего, что он пережил за сегодня. Ни одной мысли не было у него в голове.

Отсмеявшись, хан вытер выступившие на глаза слезы.

– Ну, смотри, староста, суд посовещался и принял решение. Двадцать ударов бичом тебе и живи себе дальше. Только не староста ты теперь. И еще раз ко мне на глаза попадешь, убью.

Хан пошатываясь вышел из зала довольно улыбаясь и пошатываясь. Подбежали калахи и поволокли Тарама куда-то.

Тарам брел по улусу, плохо разбирая дорогу. В голове все перемешалось, тело ныло от боли, по спине из глубоких ран лилась кровь. Он удивлялся тому, что все еще жив, но не знал, что с этим делать. Будущее было настолько черным, что смерть была, возможно, не самым плохим выходом для него.

Улус Тарам покинул ночью. Он не чувствовал ни усталости ни голода. Полное опустошение заменило ему сознание.

Слова хана набатом звучали в его голове. За гору, за гору. Его жизнь, его чувства оборвались на этих словах. За гору забирали детей и особо провинившихся.

Когда Тарам был еще молод, он видел, как забирают за гору. Тогда у них в деревни был совсем другой богогляд. Это был странный человек, который говорил странное. Слушать его все боялись, но все же тайком слушали. Он говорил о каких-то чудных временах предков, когда по приданиям все были равны друг другу и не было ни людяк, ни ханаатов. Представить такое в здравом уме было совершенно невозможно. И все же говорил он так убедительно, так красочно описывал мир предков, что невольно от услышанного открывались рты.

Это были странные рассказы, может быть даже опасные. За глаза его называли сказочником и старались с ним лишний раз не связываться. Но все же рассказы его слушали, для местной жизни это было единственное развлечение. Но однажды все закончилось. Богогляд исчез.

В тот день когда он исчез на их деревню налетела буря. Это была страшная, не виданная до сих пор буря. Небо потемнело, сверкали молнии. Поднялся страшный ветер. Люди бежали в свои дома, людяки со страшным криком падали на землю и старались в нее зарыться.

Тарам, не помня себя от страха, не успел добежать до дома и упал на улице возле забора. Ему казалось, что ветер вот-вот оторвет его от земли и унесет вдаль.

И тогда из черных небес появились стальные птицы, их было две. Тарам никогда таких раньше не видел. Во вспышках молний переливались стальные бока птиц. Они были огромны, величиной с дом. На их хищных мордах блестели черные глаза. У них были какие-то маленькие, непропорциональные крылья по бокам, зато сверху с бешеной скоростью крутилось что-то невообразимое, но плохо различимое.

Позже Тарам мог поклясться, что, когда появились эти птицы, вокруг воцарилась непроницаемая тишина. Во всяком случае, кроме своего сердцебиения Тарам ничего не слышал.

В полной тишине стальные птицы кружили над деревней. Тарам от страха себя не помнил. Наконец, они сели возле дома богогляда поднимая тучи пыли и мусора.

Когда пыль рассеялась, Тарам увидел, что из чрева птиц выпрыгивают люди в черных блестящих одеяниях. На головах у них были такие же шлемы с непрозрачными забралами.

Что происходило дальше, Тарам видел плохо. Когда птицы вновь взмыли в воздух и исчезли, буря прекратилась также быстро, как и началась.

Долго они не решались зайти в дом богогляда. А когда все-таки решились то не нашли там ничего. В доме было абсолютно пусто. Позже калахи сказали, что богогляд был матерым преступником и замышлял что-то плохое против ханаата, и его забрали за гору. И всем еще повезло, что забрали только богогляда, могли забрать всех. Больше богогляда никто и никогда не видел.

Что происходило за горой никто не знал, даже калахи. Существовало множество легенд и баек, страшных и загадочных, но это были всего лишь домыслы и слухи. Одно было ясно, оттуда еще никто и никогда не возвращался. Для Тарама слова "за гору" означали только смерть. Смерть единственного человека, которого он любил больше чем себя.

Черные и безрадостные мысли терзали Тарама. Он не смотрел вокруг, ноги сами принесли его к деревне.

Ранний рассвет неуверенно освещал обширное поле. В воздухе ясно чувствовался запах горелого дерева. Вокруг царила непроницаемая, неживая тишина. Тарам не увидел привычных силуэтов домов и сараев, ничего толком не разглядев, он все уже хорошо себе представлял.

Деревню выжгли. Дотла. Не осталось никаких строений, ничего, кроме тонкого слоя белого пепла засеявшего целое поле. Не было никого, ни людей, ни людяк.

Шаркая ногами и поднимая за собой тучи пыли и пепла Тарам брел по тому, что совсем недавно было его деревней. Странное чувство наполнило его, черное острое горе как будто притупилось, отползло куда-то на задворки сознания. Вместо горя появилась отчаянная, даже какая-то веселая злость.

Снова почему-то вспомнился старый богогляд, которого забрали за гору. Он, конечно, рассказывал много небылиц, подумать только, люди летали на небо, а людяк не было! Мол, людяки произошли от людей в результате болезней и планомерного оболванивания. Такое невозможно было даже представить себе. И в его выдуманном мире не было ханаатов, и все люди были равны. Послушав такое люди крутили пальцами у виска, описанный богоглядом мир не мог существовать в принципе, как без ханаатов, без управления, да еще и без людяк?

Однажды, когда у богогляда собрались только молодежь, после обсуждения насущных дел, богогляд сделал хитрые глаза и рассказал совсем уж невероятное.

По его словам выходило, что эти загадочные предки не исчезли совсем. Большинство из них поглотили бесчисленные смертоносные войны, постоянно тлеющие в мире предков. Но некоторые из них остались, самые могущественные и богатые. Они жили и поныне, окруженные магическими барьерами так, что простые смертные не могли бы их увидеть никогда. Где-то этих предков осталось меньше, где-то больше. У них был свой мир, где сохранились их достижения в науке и технике, оттуда якобы они управляли нашим миром, в том числе и через ханааты. Дело в том, что страдали они невиданными болезнями и им постоянно нужны были жизни обычных людей и араччи, производимая людяками. Из араччи они делали какое-то снадобье, которое позволяло им жить вечно. А больше всего на свете эти предки-боги боялись, что люди вспомнят старый мир и свергнут их власть и вновь станут свободными.

Тарам вспомнил что тогда, после этого рассказа молодежь расходилась от богогляда в приподнятом настроении. Все смеялись и говорили, что у богогляда совсем заболела голова, надо же такое придумать! Рассказанное богоглядом не лезло ни в какие рамки. Даже обсуждать такое не имело смысла, это был бред душевно больного человека.

Вечером, после этого рассказа, богогляда забрали за гору. Тарам был единственным свидетелем этого. Увиденное было настолько невероятным, что он не осмелился никому этого рассказывать.

После этого Тарам много думал. Конечно, богогляд был тем еще сказочником. За его слова можно было его сечь, забрать в ханаат, посадить на кол наконец. Но забирать за гору? И кто, в конце концов, прилетал за ним на диковинных стальных птицах? Уж ни те ли предки-боги?