Текст книги "Завоевание Туркестана"

Автор книги: Константин Абаза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Особенно диковинно киргизы прокармливают свои стада зимой. Сначала они пускают лошадей, которые разгребают копытами снег и сгрызают верхи; за лошадьми на то же пастбище выгоняют верблюдов и скот; они съедают траву без малого до корешков; наконец овцы доедают остальное. Такой способ зимовки называется тебеневкой.

Отбить от стада верблюдов, угнать овец или заарканить лучшего в табуне аргамака всегда считается у хищных азиатов делом удальства, подвигом. Награбить и не быть пойманным, разбогатеть на добыче и заслужить почет от соплеменников – значит прославить себя батырем, о котором заговорит вся степь; в честь его складывалась песня – правда, заунывная, как все киргизские песни, но подробно исчислявшая все его наезды и количество добычи. По возвращении с набега у киргизов был обычай одарять всех родичей частью добычи. И если, например, джигиту удалось сорвать карманные часы, он, недолго думая, взламывал их и раздавал всем по колесику. Стада киргизские, в свою очередь, возбуждали жадность их соседей-хивинцев. А близость русской границы вызывала нападение соединенных сил тех и других на наши караваны, рыбные ловли и передовые укрепления. В последний год царствования императора Александра I огромный русский караван с военным прикрытием в 600 человек был окружен на Яныдарье киргизами и хивинцами вместе. Две недели отбивались русские солдаты от скопища хищников, наконец, выбившись из сил, покинули товары – а их было на 600 тыс. – и вернулись на Линию. Другой раз 2 тыс. хивинцев переправились через Сырдарью, напали и разграбили до тысячи кибиток; через месяц та же партия явилась в песках Кара-кум, перерезала стариков и увела в неволю всех женщин, разбросав по степи трупы младенцев. Русские власти, оберегавшие границу, не могли спокойно смотреть на эти бесчинства, да и сами киргизские султаны, не видя иного исхода, стали обращаться к нам за помощью, даже просили занять часть их земель. Явилась необходимость углубляться в киргизскую степь как со стороны Сибири, так и со стороны Урала.

Через 6–7 лет после похода Перовского построено укрепление Копальское, ныне город Копал, в Семиреченской области, а в устье Сырдарьи – Казалинское. Тут на Сырдарье наши столкнулись с коканцами, у которых на этой реке были построены свои укрепления, между прочим Ак-Мечеть, самое сильное. Прикрываясь ими, коканцы свободно проникали в земли подвластных нам киргизов, брали с них зякеш (подати), в случае сопротивления жгли, грабили, убивали, а прослышав о приближении русских войск, немедленно скрывались. В 1850 году они угнали до 20 тыс. голов скота, в другой раз еще 26 тыс., в следующем году 75 тыс. – и так без конца. Обнищавшие киргизы взмолились о защите, и тогда решено было идти вверх по Сырдарье, а семиреченским войскам двинуться навстречу, чтобы таким образом замкнуть обширное степное пространство. Начало этому сближению было положено со стороны Оренбурга графом Перовским, а со стороны Сибири – отважным и тогда еще молодым офицером Колпаковским.

В 1853 году Перовский осадил Ак-Мечеть, где было сосредоточено главное управление всех коканских крепостей. Здесь постоянно кочевали до 5 тыс. киргизских кибиток да приходило на зиму из русских пределов до 3 тыс. Все они подвергались насилиям и поборам. Хотя эта глиняная крепостца имела всего 300 защитников, но осада ее затянулась дольше, чем она того стоила. Перовский, изведав неудачу в хивинском походе, действовал весьма осторожно, вел осаду по всем правилам военной науки, точно брал сильную европейскую крепость. Это ободрило коканцев; среди же киргизов прошел слух, что русским никогда не взять Ак-Мечети. Сначала они упорно отказывались доставлять скот, отчего оказался недостаток в мясе. Киргизы думали, что если русские и возьмут крепость, то разорят ее и уйдут себе за Линию, а коканцы всю злобу выместят на них. Они успокоились только тогда, когда Перовский приказал заготовлять для крепости запас сена и топлива, значит, имел намерение оставить ее за собой. После этого распоряжения киргизы начали пригонять скот, 150 человек даже нанялись на земляные работы. От скуки солдаты забирались в крепостной ров и там в прохладе располагались на отдых; один солдат 4-го линейного батальона, по фамилии Григорьев, работавший постоянно с саперами, заметил, что на откосе обвала лежат мешки с землей. Среди бела дня, под выстрелами коканцев, он взобрался на обвал, преспокойно выпорожнил мешки и благополучно возвратился с ними в траншею. Когда его притянули к ответу, он оправдался тем, что мешки понадобились ему для исподних. Бывшие при отряде калмыки еще меньше обращали внимания на грозных защитников: днем они совсем открыто ходили между траншеями (ровики с присыпкой из земли) или забирались в коканские огороды под самой крепостью, где воровали арбузы и дыни; от выстрелов с крепости калмыки закрывались лопатой: деревянную лопату держали плашмя, а железную ребром, чтобы коканец «не испортил казенную вещь». И наших солдат они учили так закрываться. По ночам коканцы освещали наши ночные работы факелами из деревянных шестов, обмотанных насаленными тряпками. Перовский приказал освещать таким же способом крепостные стены, чтобы заранее приготовиться к встрече. Дело в том, что коканцы оказались мастера на вылазки. Первую вылазку они сделали днем: спустились по веревкам со стены и бросились с саблями на головную (ближайшую) траншею: двух солдат успели зарубить.

После трех недель осады Перовский пустил солдат на штурм: они взяли Ак-Мечеть в 20 минут. По высочайшему повелению крепость переименована в форт «Перовский» – название, под которым она известна и теперь. Два раза пытались коканцы вернуть свой оплот на Сырдарье. В том же году стало известно через лазутчиков, что правитель Ташкента Сабдан-Ходжи выступил с семитысячным скопищем по направлению к Ак-Мечети. Отсюда выслали уральского старшину Бородина с командой в 275 человек, при трех орудиях. За 25 верст, при урочище Кум-Суат, Бородин встретил коканцев. Едва наш отряд успел выстроиться, как был атакован толпой конницы. Их отразили картечью и дружным залпом из ружей. С 11 часов утра вплоть до сумерек коканцы повторяли свои наезды, наконец, утомленные боем, потеряв много раненых и убитых, расположились на ночь кругом русской позиции. Наши потери были невелики: 5 убитых да 2 раненых. Бородин вырядил ночью трех киргизов с двумя казаками, чтобы дать знать в крепость, и действительно, наутро уже показалось подкрепление; завидя его, коканцы поспешно стали сниматься. В декабре того же года приблизилось к крепости скопище уже в 12 или 13 тыс., с 17 пушками. Три дня коканцы палили в крепость, пытаясь в то же время со всех сторон ее окружить. На 4-й день комендант выслал 550 человек, с 4 орудиями и 2 ракетными станками, под начальством майора Шкупа. В густом тумане он придвинулся к неприятельскому лагерю и, заняв песчаные бугры, открыл беглый артиллерийский огонь. Коканцы отвечали из своих орудий, после чего стали кидаться то с одной, то с другой стороны. Скоро маленький отряд, окруженный сильными конными толпами, очутился в крайности. Но старый и опытный майор не потерялся. Заметив, что число неприятельской прислуги при орудиях сильно поубавилось, он приказал ударить бой к атаке и под мерный такт барабанов двинул вперед две роты, сбил стрелков, захватил все 17 орудий и обоз, потом зажег коканский лагерь. В это же время из крепости вышли на выручку два небольших отряда. Около 12 часов дня коканцы быстро отступили, покинув все свои пушки и 130 пудов пороха.

Потерпев неудачу на этом конце, коканцы стали тревожить сибирскую границу, в окрестностях озера Иссык-Куль, куда русские незадолго перед тем проникли и по просьбе самих киргизов построили укрепление Верное (1854 г.). Коканцы, желая утвердиться здесь более прочно, в свою очередь, построили на степной р. Чу, впадающей в названное озеро, ряд укреплений, или так называемых курганов, на расстоянии 50–70 верст одно от другого. Прикрываясь ими, они дерзко вторгались в аулы подвластных нам киргизов, брали с них зякет и открыто поддерживали между ними баранту. В начале 1860 года разошелся слух, что с восходом трав будет сделано нападение на нашу границу. Действительно, в укрепления подвозили запасы; их гарнизоны были увеличены. Кроме Верного, мы имели здесь форт Кастек, с небольшим гарнизоном. В конце августа полковник Циммерман с отрядом пехоты и конницы в 1750 человек, при 15 орудиях, перешел реку Чу и появился перед курганом Токмак. С приближением отряда гарнизон разбежался, осталось 70 защитников. На требование сдачи комендант отвечал, что драться ему нет охоты, но сдать укрепление все-таки не может и просит два дня срока, чтобы списаться с начальством. Через час после ответа Циммерман приказал открыть пальбу. Тогда появился на стене парламентер с известием, что комендант по требованию гарнизонных баб сдает укрепление… Глиняные стены Токмака были разрушены, оружие отобрано, 2 чугунные пушки сняты, а что составляло собственность жителей – осталось нетронутым. Это последнее не мало удивило азиатцев, не привыкших к подобному обращению. Другое коканское укрепление, Пишпек, готовилось к отпору. Хотя по размерам оно было гораздо больше, чем Токмак, имело стены около 2 саженей высотой и до 5 саженей толщиной, гарнизона же – 500 человек, однако после пятидневной осады также сдалось. Но коканцы не унялись: они вновь построили свои курганы, а в следующем году в числе 20 тыс. появились в Заилийском крае; в половине октября их передовые части окружили Узун-Агачский пост, охраняемый сибирскими казаками. На защиту края выступил из Верного подполковник Колпаковский, имея под начальством 3 роты пехоты, 4 сотни сибирских казаков, 6 орудий и 2 ракетных станка. В Узун-Агач был послан хорунжий Ростовцев с 60 казаками передать спешное приказание. Не доезжая пяти верст, Ростовцев был окружен толпами конницы, только что отхлынувшей от поста. У казаков была с собой простая телега, которую они мигом превратили в пушку. Как только неприятель наезжал, Ростовцев зычным голосом командовал: «Орудие с передков!» Казаки раздвигались, снимали задок телеги с передка и поворачивали его, так же как поворачивают артиллеристы орудие, жерлом к неприятелю. В этот страшный момент коканцы рассыпались. Благодаря этой хитрости казаки благополучно добрались до Узун-Агача, потеряв лишь трех человек раненых. Между тем, потерпев неудачу здесь, коканцы расположились около речки Кара-Кастек на местности волнистой и пересеченной широкими логами. Как только наш отрядец сблизился на пушечный выстрел, капитан Обух открыл огонь из шести орудий, чем заставил коканцев отступить за речку. Колпаковский сейчас же двинул весь отряд по их следам. В одно и то же время наши увидели вправо, на ближайшей высоте густую колонну сарбазов (коканская пехота), толпу всадников, а сзади из боковой лощины высыпала еще толпа пеших коканцев, которые насели на роту Сярковского. Он быстро повернул свою роту налево – кругом, рассыпал ее в цепь и открыл пальбу. Коканцы, сверх всякого ожидания, настойчиво лезли вперед. Тогда солдаты собрались в кучки, к ним подоспела сотня казаков с ракетными ставками – и коканцы были отброшены. Теперь весь отрядец вытянулся уже лицом к неприятелю: в 1-й линии 2 роты пехоты, 3 сотни казаков, 6 орудий; рота Сярковского с сотней казаков стала против лощины на случай появления коканцев отсюда. Это был редкостный бой, когда приходилось сражаться на два фронта, в одно время и наступать, и обороняться. После усиленной пальбы по высотам Колпаковский повел отрядец вперед: сарбазы не выдержали, бежали. Тогда наши втащили почти что на руках 4 орудия на гору и открыли огонь по отступавшим. Но вот с соседней высоты спустилась другая колонна пеших сарбазов, с барабанным боем, трубными звуками, распущенными знаменами и, смело наступая, приближалась к правофланговой роте. Линейцы остановились, дали залп и бросились в штыки. После короткой рукопашной схватки сарбазы стали отходить сначала медленно, потом бросились врассыпную и в конце концов попали под огонь орудий. Вообще, в этом памятном бою коканцы действовали смело, настойчиво, несколько раз бросались врукопашную, По случаю сильного утомления войск преследования не было, тем не менее по словам лазутчиков коканцы потеряли до 1,5 тыс. человек, у нас же был убит один и ранено 26; сам Колпаковский получил контузию. Когда государь узнал из донесения подробности Узун-Агачского боя, то собственноручно изволил написать: «Славное дело. Подполковника Колпаковского произвести в полковники и дать св. Георгия 4-й степени». Обух получил тогда же золотую саблю.

Эта замечательная победа и сражение под фортом Перовским показали явный перевес русского оружия и военного искусства. Наши генералы скоро изучили своего неприятеля, поняли, в чем заключается его слабость. Оказалось, что бухарцы, коканцы и вообще все азиатские войска не имеют духа стать лицом к лицу с русскими войсками; они уклоняются от натиска самой слабой колонны, если она идет на них смело, решительно. Один вид наклоненных штыков приводит в трепет азиатские орды. Появляясь в открытом поле, они стараются окружить наш отряд, отрезать его от воды, отбить табун, нахватать побольше одиночек. В атаку азиаты несутся нестройной толпой; встреченные огнем, особенно картечью, ищут спасения в бегстве. У них есть задор, но нет отваги и стойкости; победа над ними дается легко, хотя такой победе и цена малая: рассыпавшись, азиаты так же легко опять собираются… Что бы закрепить победы, нужно брать у них города и крепости, подчинять своей власти население.

Такой способ ведения войны втягивал русские войска против воли в завоевание края. Как ни желали наши военачальники избежать столкновений, уладить дело мирно, они поневоле должны были идти вперед и вперед, пока не уперлись в горы… Победоносное движение вглубь Средней Азии облегчалось тем, что глиняные крепости, несмотря на высоту стен и глубину рвов, не могли остановить русского солдата; Черняев называл эти крепости «глиняными горшками». Раз, что крепость была взята, защитники уже не думали сопротивляться: они выдавали оружие, сбрасывали туфли и, подобрав полы халатов, бежали, куда глаза глядят. Один вид русского солдата на крепостной стене устрашал толпу ее защитников, не знавших, что такое долг гражданина, честь воина, слава подвига. Все это заменял приказ бека: велено стоять и палить – они палят; велено умирать – они все перемрут, как безответные овцы, без вздохов и стонов; а нет приказа – значит, можно бежать. И крик «Отечество в опасности!» не остановит, не вернет безумную толпу, объятую страхом: такого слова нет и в обиходе туземцев того края.

Туркестанский край и попутные города

I

Сибирские батальоны, наступая вверх по реке Чу, шли навстречу оренбургским батальонам, подвигавшимся вверх по Сырдарье. Первых вел Черняев, вторых Веревкин. Один взял Аулие-ата, другой город Туркестана, и через 3 года после Узун-агачского погрома оба отряда уже соединенными силами брали город Чимкент. Чуйская и Сырдарьинская линии сомкнулись. Мы как бы замкнули степи, вышли на хлебородные места, прославленный еще в глубокой древности. Огромная полоса земли, которая носит название своего главного города Туркестана, тянется в одну сторону на полторы тысячи, а поперек на тысячу верст и упирается краями в горы, покрытые вечным снегом; там, еще дальше, за горами, лежат владения китайцев, полуразбойничий Афганистан и персидские владения. Край совсем особый, со всех сторон замкнутый. Широкие раздольные его степи вдруг переходят в предгорья, потом поднимаются целые горы – то голые, скалистые, то покрытые вековым хвойным лесом; еще выше – ледяные поляны и вечный снег. Тут-то, в этих ледниках, берут начало как большие, так и малые реки Туркестана; они изливают свои воды не в открытые моря, а в озера или же просто теряются в песках. Горные потоки шумят, брызжут, пенятся; зато большие реки, как, например, Сырдарья, Амударья, в своих пустынных берегах омывают тысячи верст. Там, в Туркестанском крае, безводные пустыни чередуются с благодатными уголками, где произрастают самые нежные фрукты, растет хлопчатник, поля покрыты сочной густой зеленью: это оазисы. Она невелики, все наперечет; но из-за них и шла кровавая война в продолжение многих веков, пока не явились воины Белого Царя. Здесь побывал Александр Македонский, здесь основал свое царство Тимур, или Тамерлан, «владыка царей», как он сам себя называл.

Почва в Туркестане больше глинистая или же песчаная, не то солончаковая. Дожди идут редко, сухие ветры губят всякий росток; но в оазисах, как мы уже видели на Хивинском, воду отводят из рек при помощи особых канав (арыков), а скудную почву покрывают особым удобрением. Каждое дерево, каждая травка требует попечения. «Где вода – там жизнь, – говорят в Туркестане, – где нет воды – там смерть». Главная забота земледельца, чтобы хлеб не высох, и если он хороший работник, то его труд вознаграждается сторицей: яровая рожь, ячмень и пшеница дают сам-55, бухарская пшеница и джугара сам-100, просо – 200. На остальном пространстве земля покрывается зеленью только ранней весной; с половины же мая солнце начинает так припекать, что вся трава выгорает. Тощую чахлую зелень можно встретить только около речек и колодцев да в горах. Летом все пусто, мертво; лишь вольный ветер гуляет на просторе, поднимая тучи песка и пыли. И деревья там особые, не более трех сажен высоты. Растет джида – с гладкими листочками и красными ягодами, которыми питаются фазаны; растет еще саксаул – без листьев, и до того крепок, что его не берет ни пила, ни топор; упадет на землю, разобьется в куски – такой хрупкий. Берега Сырдарьи местами покрыты саксауловым лесом на сотни верст; ближе к морю они окружены болотами и зарослями густого камыша, где скрываются барсы, тигры, дикие кабаны.

Самое же страшное в Туркестанском крае не это, а его песчаные пустыни. Их там три: «Кизыл-кум» (Красные пески), «Ак-кум» (Белые пески) и «Кара-кум» (Черные пески); впрочем, есть еще четвертая, так называемая Голодная степь. Далеко, куда ни взглянешь, поднимаются барханы, крутые с одной стороны, покрытые рябью – с другой, наветренной. Песок накаляется здесь до того, что если накрыть его рукой, она покрывается пузырями. В горячем степном воздухе носятся мириады насекомых, а при малейшем ветре поднимается песчаная пыль, которая забивает рот, нос и уши – нечем дышать. Нога погружается в песок по колено; кругом под ногами бегают тарантулы, ползают ядовитые жуки или шныряют скорпионы и отвратительные мохнатые фаланги. Там и сям валяются в пустыне скелеты верблюдов, палых лошадей. Вот таким-то путем шли наши солдаты, когда брали Хиву. Как ни жутко в песках, однако солончаки еще того хуже. В песках можно докопаться до воды; песчаные бугры дают хотя некоторую защиту от ветра, почему киргизы охотно здесь кочуют, даже зимой; в солончаках же ничего нет, кроме противной соленой и едкой пыли: это дно высохших озер. Частым гостем пустыни являются зимой бураны, летом вихри, или смерчи. Низовые бураны не что иное, как метели: сильный ветер поднимает снег, крутит его в воздухе; но верховые бураны – страшные бураны. Даже киргизы, которые проведут вас в самую темную ночь, куда угодно, и те теряют голову. Случалось, люди замерзали в городах, на улицах, возле своих домов. До сих пор киргизы вспоминают рассказы отцов о страшном буране, бывшем 75 лет тому назад (1827 г.): с неслыханной силой он свирепствовал целую неделю на сотни верст кругом. Испуганный скот шарахнулся на север, в Саратовскую губернию, и частью замерз в голой степи, частью свалился в овраги и балки. Много его тогда погибло, более 75 тыс. да около 300 тыс. лошадей и почти миллион овец. Если ветер разыграется летом, тоже беда: песок летит, кружится, саксаул трещит, ломается; все небо покрывается какими-то песчаными облаками; горячий песок бьет в лицо, сбивает с ног. А там вдали несутся навстречу два или три песчаных вихря, точно огромные воронки, конца которых даже не видно. Они быстро кружатся то наклоняясь, то выпрямляясь от порывов ветра, причем отбрасывают облака пыли. Такие вихри ничего не щадят: они уносят палатки, людей, лошадей, верблюдов; скот скачет сломя голову, пока не передохнет или не перекалечится.

Выходит, что большая часть принадлежащего нам ныне Туркестана состоит из пустынь и пастбищ; приблизительно только пятидесятая часть может быть возделана. Если же расширить орошение страны, то можно там прокормить десятки миллионов людей. Это значило бы восстановить былое: почти все пространство между Сыром и Аму было некогда покрыто цветущими полями и садами. Население Туркестана разнородное: тут смешались потомки монголов с соседями и разными другими народностями, временно перебывавшими на тучных пастбищах или хлебородных оазисах. Даже узбеки, о которых было уже сказано, на длинном протяжении страны мало похожи друг на друга: есть, например, совсем как татары – глаза косы, лицо плоское, а борода такая же роскошная, как у персов. Почти все разбойники, но также все мусульманские святые того края из племени узбеков, тогда как духовное сословие вербуется из таджиков. Несмотря на то что узбеки несколько столетий распоряжались страной, они остались простыми честными и лучше держат свою веру, чем прочие народности Туркестана. Сохранилось сказание, что одна принцесса обещала свою руку тому, кто пророет арык через Голодную степь. Узбек добросовестно взялся за эту работу и довел ее до водопада, существующего поныне; дальше вести у него не хватило ни времени, ни сил. Хитрый таджик поступил иначе: он разостлал камышовые циновки вдоль песчаной пустыни, и когда принцесса взошла на башню, он показал ей блестящую полосу точно струившейся воды. Несчастный узбек с отчаяния раскроил себе голову. Из родственных им народов в Туркестане обитают, кроме киргизов, каракалпаки, что на нижнем течении Сырдарьи, и туркмены. Слово «таджик» значит «увенчанный», верно, они когда-то властвовали. Сами они не называют себя таджиками, а «парсиван», и в самом деле мало чем отличаются от персиян; их больше всего в Бухаре, Кокане и Хиве. С первого взгляда легко отличить ловкого и деликатного таджика от неуклюжего узбека. У таджика длинная голова, высокий лоб, умные глаза, лицо румяное, волосы светло-русые и роскошная борода. Это класс имущий: кулаки, купцы, землевладельцы; узбеки работают у них в садах и виноградниках. У таджиков еще сохранились древние поверья. Так, например, они зажигают по ночам костры и прыгают через них, как и у нас на Иванов день. Больные должны обойти три раза вокруг огня, затем уже перешагнуть, также три раза. Если чающий исцеления не сможет это проделать, то должен по крайней мере смотреть на огонь, пока над ним произносятся заклинания, изгоняющие болезнь «к пустыням и озерам». В горных странах существует еще поверье, что на огонь нельзя дуть, ибо нечистое дыхание человека не должно прикасаться к пламени; там гасят лучины размахивая рукой. Сартами называют в Туркестане оседлых жителей городов и деревень; они также сродни персам. Некоторые смешивают таджиков с сартами, называя так все население Туркестана. «Когда гость приходит к тебе и ест твой хлеб, называй его таджиком; когда он будет далеко, можешь сказать, что у тебя был сарт – так порешили их различать, чтоб не обидеть ни того ни другого. Когда киргиз или узбек покидает бродячую жизнь, построит в городе дом и займется промыслом или торговлей, его детей уже называют сартами. Однако язык сартов разнится по месту их жительства: в Ташкенте, в Фергане они говорят по-турецки, в Ходженте и Самарканде так же, как и таджики – по-персидски. Киргизы их презирают; они говорят: «сары-ит», что значит «желтые собаки». Киргиз ни за что не выдаст свою дочь за сарта; он обесчестил бы этим весь свой род. По природе сарты трусливы, лукавы, по языку и по наружному облику похожи на евреев, также любят гешефты, в качестве меняли ростовщиков. Мало-помалу они забираются в горы, где заводят цветущие поселения.

Земля, которую орошает пахарь – будь то таджик, сарт или киргиз, – дает обильные урожаи во всех оазисах. Земледельческие орудия в стране самые простые, грубые, но почва так аккуратно вспахивается, переворачивается и напитывается водой, что вознаграждает труд земледельца, как нигде. В некоторых оазисах, как, например, в Бухаре, садов и огородов больше, чем полей, которые встречаются на большом пространстве, лишь по скатам холмов и гор.

Дерево в Туркестане редкость; для построек нет другого материала кроме глины, из которой лепят катышки или кирпичи и потом сушат на солнце. Кровли делаются из тростника, прикрывая его сверху той же глиной, а не то дерном. Пока сухо, все хорошо, но во время сильных дождей разбухшая земля проламывает жидкую настилку, и все разом проваливается. Осенью надо зорко следить за такой крышей, чтобы не остаться под открытым небом, тем более что у сартов нет ни печей, ни дымовых труб. Огонь раскладывается так же, как у хивинцев – на полу. Если нужно погреться, то в яму кладут угли, сверху ставится табуретка, которую покрывают ватным одеялом, и вся семья садится кругом, засовывая ноги под табуретку, на перекладины ножек. Дым выходит через окно или дверь; полы в домах или смазаны глиной, или вымощены плитками кирпича. С прибытием русских зимы в крае стали суровее, и туземцы видят в этом благоволение Аллаха, которому ведомо, что «урус» любит снег, без мороза жить не может.

Чистотой нравов население городов, отчасти и деревень, не может похвастаться, а главным образом это происходит оттого, что женщине нет места среди мужчин. Закутанная с ног до головы, в длинном синем халате, с лицом, покрытым черной сеткой, она, точно воронье пугало, скрывается от взоров людских и точно боится самое себя. Мужчины, не находя развлечений дома, в семье, ищут их на улицах, площадях, базарах. Здесь горожанин готов толкаться целый день, слушать под открытым небом какого-нибудь мудреца или повествователя былых времен. Базар для туземца – клад; чай-ханэ (чайная), особенно с балагуром да балалайкой – сущий рай. Чай-ханэ всегда битком набиты. Там развлекаются песнями, плясками, фокусами; едят пилав с морковью и изюмом, пельмени, сушеный урюк, каленые фисташки, изюм, финики, дыню вялеными ломтиками, миндаль и прочие сласти. В таких развлечениях коротают дни и ночи праздные горожане.

В ту пору, как мы стали на рубеже страны, в ней была неурядица: повсюду бродили шайки коканских войск; такие большие города, как Ташкент, пользовались независимостью; хан коканский ополчался против русских, а эмир бухарский собирал свои войска против коканцев… Между тем русские вступили в край с несколькими линейными батальонами. Опаленные знойным ветром киргизских степей, суровые лица старых солдат говорили ясно, что они прошли тяжелую школу. Как поучительна, например, история 4-го Оренбургского батальона! Еще во время графа Перовского он выступил из Оренбурга и более не возвращался на родину. Прошли десятки лет, а батальон медленно, шаг за шагом, подвигался от Оренбурга вглубь киргизских степей, работая то штыком, то лопатой. Сегодня линеец лежит в канаве с ружьем, отстреливается от коканцев, завтра становится землекопом, роет рвы, насыпает бруствера, рубит деревья. Сегодня по зыбкой лестнице он штурмует высокие стены коканской крепости, а завтра месит глину, делает кирпич, выводит стены, кладет своды. На длинной линии фортов и укреплений встречаются пароходные пристани, церкви, госпитали, казармы, сады – все это построено или насажено солдатскими руками. Каждый камень, каждая щепотка земли – дело их рук. Так прошла жизнь наших линейцев, трудовая, исполненная лишений и подчас страданий. Им приходилось голодать, терпеливо сносить зной и жажду, холод и зимние вьюги. Зато каких-нибудь 7 линейных батальонов не только покорили, а обстроили пограничную линию от Урала до китайской границы. Рядом с линейным солдатом шел казак, этот его вернейший друг, окрещенный именем «Гаврилыча». Последний никогда не отказывал поделиться хлебушком или подвезти усталую «крупу» – так называют пехотного солдата – на своей лошаденке. Казак берег его сон, указывал ему путь, добывал баранину, рядом с ним ковырял землю, стоял на валу. Верные стражи далеких русских окраин, казаки сроднились со степью, знали все ее невзгоды, изучили все сноровки хищных соседей и теперь явились верными сподвижниками и вожаками линейцев.

Надо заметить, что вслед за войском шли в Туркестан мирные поселенцы, выбирали себе места попривольнее, селились и принимались за хозяйство. Со стороны Сибири заселение шло шибче, чем от Оренбурга. Здесь надо было копать арыки, чтобы добыть из почвы посев, а в Семиреченском крае – места более годные для земледелия по обилию угодий, лугов и лесов. Вот, например, Лепсинская станица на реке Лепсе, населенная бывшими алтайскими казаками. Кругом нее еловые и березовые леса; низкие лесистые долины покрыты черноземным суглинком; орошения не требуется, потому что перепадают частые горные дожди. Сенокосов много, есть и пашни – весенние ниже лесной полосы, а летние выше лесов. Но лучшее угодье сибирских казаков – это обилие цветов и дуплистых деревьев, потому что казаки охотники до пчел. И в прочих местах казаки, занятые службой, не так охотно пашут землю, а отдают предпочтение пчеловодству. Зато великоруссы и малороссы садятся прочнее. Многие являются сюда без гроша денег и поступают на работы; скопивши деньжонок, ставят мельницы, хутора; сначала они нанимают землю у киргизов, потом приобретают ее за бесценок в собственность. Ретивые поселенцы сами учатся, как орошать поля, а своих работников, из киргизов же, приучают пахать землю по-русски, сохой или плугом. Обжившись, устроившись, они вызывают с родины земляков и односельчан. Так из маленьких хуторов или поселков возникают большие села, с Божьими храмами. Первые поселенцы со стороны Урала занимались больше промыслом, рыболовством.

Пока в этих дальних углах Туркестана укреплялось русское население, вся страна, как уже сказано, терпела от неурядицы, и вступление русских войск являлось благодеянием. Настоящими владетелями страны считались не хан коканский или эмир бухарский, а их беки, которым отдавались богатые многолюдные города как бы на откуп. Они вносили в ханскую казну положенную сумму, и всю ее выбирали потом с народа, причем не соблюдали никакой меры: брали вдвое, втрое, сколько вздумается. Богачи привыкли скрывать свое добро, выходили на улицу всегда оборванцами; разве бек позовет кого-либо из них в гости, тогда уж поневоле приходилось облекаться в нарядный, чаще жалованный халат. По праздникам все богачи являлись сами к нему на поклон. День восшествия хана на престол праздновался всеобщим угощением на счет тех же богачей; бек в этот день ездил с богатыми подарками к хану. Вместо него празднеством распоряжались чиновники. В одном месте плясуны маршировали по канату, в другом фокусники выделывали разные штуки на шесте, козлы ходили по канату; там боролись, здесь бегали взапуски или джигитовали. По мере занятия края эти зрелища прекращались, но с другой стороны перестали резать людям носы и уши, не рубили у них пальцев. Прекратились стоны и крики несчастных, которых прежде таскали по улицам, как приговоренных к истязаниям или смертной казни; перестали сажать людей в ямы, перестали обирать их до нитки, а требовали лишь того, что полагается по закону. В прежнее время услышит, бывало, сарт, что бек желает его посетить, сейчас же отправляется к нему с приглашением и знает наверно, что получит ответ: «Ладно, будет свободно, приеду!» Еще раза четыре он должен явиться с приглашением, пока не назначат ему день и час. Тогда в доме сарта начинается приборка: все, что подороже, прячется по соседям, а оставляют лишь подарки для бека и его челяди. На первых порах и Черняев посещал сартов, не брезгая их угощением, но от него ничего не прятали, зная, что русский «джандарал» (генерал) не возьмет подарков. Быстрое движение русских вглубь Азии породило множество слухов, усердно распространяемых муллами, казнями и ханскими чиновниками, вообще всеми теми, которые могли лишиться своего завидного положения. Они говорили, например, будто русские насильно обращают мусульман в христианскую веру. Когда же один сарт обратился в Ташкенте к благочинному отцу Малову с просьбой окрестить его, то батюшка наотрез ему отказал, потому что сарт, не зная русского языка, не может понять, в чем заключаются обязанности христианина. Другой слух, что будут брать рекрут, также скоро перестал пугать население: сарты сами убедились, что, по сравнению с нашими солдатами, они к военной службе не годны. Затем еще рассказывали на базарах, что будут увеличены подати: Черняев же первым делом по занятии края объявил, что русские будут брать лишь десятую часть доходов: прежде взималась половина, треть. О чем не перестали говорить, так это то, что русские не удовольствуются Туркестаном, а непременно отнимут у «инглисов» (англичан) Индию. Кроме того, у сартов, как и вообще у всех среднеазиатских народов сохранилось древнее сказание о подчинении всего Востока Белому Царю. «Настанут дни, когда два народа соберутся у семи ручьев и сразятся. На первый раз урус будет побежден инглисом (англичанином); но подойдут новые рати, и он, урус, нагрянет всею своею силою на инглиса в том самом месте, где семь рек сливаются в одну большую реку. Будут они резаться семь дней, и река обагрится кровью неверных: инглисы побегут, урус станет править миром…» Таким образом, можно сказать, что воины Белого Царя являлись долгожданными, желанными гостями. Они вносили в страну, обуреваемую безначалием, блага мира – порядок, тишину, довольство, охрану личности и нажитого добра.