Текст книги "Бульдог"

Автор книги: Константин Калбазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Вот значит, каков.

– Уж каков есть, государь.

– Добро. Тогда ответь мне, ведомо ли тебе, что происходит при дворе?

– Ведомо, государь. Не доподлинно, но ведомо.

– И?

– Долгоруковы всячески хотят тебя подчинить своей воле, окрутить с Екатериной и через нее подобраться к трону, дабы править Россией. Остерман, всячески пытается воспротивиться тому, имея свой интерес по росту собственного влияния. Ты, государь, не обращаешь на это внимания, пребывая в забавах. Но то меня не касаемо, потому как я человек не придворный, а воинский.

Коротко и четко, по военному прямолинейно. А ведь не производит впечатления глупого человека. Получается, противна ему вся эта мышиная возня, потому как обида в голосе звучит неприкрытая. Не простой он служака, а с головой светлой. И от политики подальше держится не потому что глуп, а как раз от ума немалого, понимает, что случись, его как разменную монету, первым бросят на съедение противникам.

– Что же, в общих чертах верно. А главное честно и без прикрас. Но как бы тебе не хотелось от дел политических в стороне держаться, оное не получится. Я понимаю, что юн и в этих играх мало что понимаю. Но знаю одно, волей Господа нашего я оказался на престоле, его же волею гибели избежал, так как меня уж и соборовать успели. А потому, просто стоять в стороне и смотреть кто из верховников верх возьмет не могу. Потому как тогда дела моего деда, на кои он жизнь положил и за что не пощадил даже сына своего единокровного, батюшку моего, прахом пойдут. Долгоруковы верх возьмут, и откатится Россия назад или замрет на месте. Остерман окажется в победителях, иноземцы государство заполонят и тогда все победы, доставшиеся большой кровью и беспримерным мужеством, будут напрасны, потому как Россию возьмут без боя. А потому, хочешь ты того или нет, но остаться в стороне у тебя не получится. Говоришь, что политика и интриги не твоего ума дело? Так тому и быть. Но присягу выполнить тебе придется. А присягал ты мне, юнцу безусому и пока разумность свою никак не проявившему. Так что скажешь, Петр Иванович?

– Долг свои исполнять моя прямая обязанность. Приказывай государь.

– Сначала ответь на мой вопрос. Возможно ли изготовить твою роту, чтобы она была готова к походу в течении часа, и при том не вызвать подозрений?

– Можешь отдать приказ хоть сейчас, государь. Уже через час рота выступит в поход.

– Даже так?

– Точно так, государь. Все содержится в полной готовности, остается только собрать солдат, погрузить обоз и выступить. Часа более чем достаточно.

– В иных ротах так же?

– Нет, государь. Не в похвалу себе скажу, иные капитаны, не так охочи до службы.

– А вот это радует особо. Тогда неси службу как и прежде, о разговоре нашем никому ни слова. И будь готов выступить, по первому требованию.

– Слушаюсь, государь.

ГЛАВА 4

Господи, и смех и грех. Дед он конечно Великий, многое сделал такого, о чем иным правителям и мечтать не приходится. Иноземцев многих призвал и не просто на службу, а так, чтобы они своими знаниями делились и учили наукам подданный российской империи. То деяние действительно великое и толчок России был дан огромный. Но порой и этого великого человека заносило на такие перегибы, что без улыбки и не взглянешь.

То что дед вывел русских женщин из заточения в светлицах, это конечно же правильно. Как верно и то, что ломал устои и закостенелость. Но специальным указом заставлять людей обряжаться только в иноземное платье это перебор. Вышедшие из заточения женщины, да еще и поддержанные его государевой волей и сами взяли бы свое. Причем, не огульно перенимая все иностранное, а внося свое, как традиционное, так и подходящее под местные условия.

Зимы российские не в пример более суровы, чем в Европе. Отсюда и подход к одежде несколько отличается. Будь Петр на крещение одет не в иноземное платье, а в шубу, глядишь и не случилось бы этой злосчастной болезни. Ну да бог с ним с морозом. Тут ведь какое дело, иные они, русские, и по нраву, и по укладу.

Взглянешь на иноземца, причем не на вельможу, а даже на прислугу, они даже двигаются как‑то иначе, а от того и платья на них смотрятся естественно. Представить такого в русском одеянии сложно, а вот русского в иноземном… А чего представлять? Взгляни вокруг, и отдыхай душой, годы себе продлевая, ведь сказывают – хорошее настроение продлевает жизнь. А смотреть на русских обряженных в иноземное платье без смеха трудно, потому как в большинстве своем оно на них смотрится как на корове седло.

На эти размышления Петра натолкнул Василий, денщик его, который как заполошный бегал по усадьбе и дому, подгоняя иных слуг. Все они были обряжены на иноземный манер, коий им ну никак не подходил, и смотрелся инородно. Конечно можно это отнести только к черни, но не получается, потому как и родовитые дворяне выглядели ничуть не менее забавно.

Сам Петр, облачаясь, отметил некоторое неудобство от подобного покроя. Камзол приталенный, до колен. Оно может и красиво со стороны‑то смотрится, да ноги несколько стесняет. Кафтан тяжел, крой неудобен, рукава с большими манжетами, за которыми можно хранить целую канцелярию.

Кстати, многие именно так и носят бумаги, говорят такую привычку имел и дед. Бывало, придет мысль прямо в седле, так он не сходя на землю, тут же принадлежности истребует и на любом клочке бумаги проект указа набросает, а потом ту записку за манжет. Эдак вернется с прогулки, а по манжетам уж несколько документов распихано.

Короткие штаны, с застежками под коленом. Чулки шерстяные, по случаю зимы. Башмаки неудобные, с пряжками большими. Правда, сейчас на нем ботфорты, в них куда сподручнее в седле сидеть. Похоже, последние, это самое удобное из всего гардероба. А ведь Петр иного одеяния никогда и не носил, только по иноземному манеру. Даже во время многомесячной охоты, пребывал в таком же платье. Хм. И раньше он находил одеяние вполне удобным. С чего бы это?

– Петр Алексеевич, преображенцы готовы. Вещи почитай упакованы. Еще самая малость, и можно выдвигаться, – радостно доложил Иван Долгоруков.

На дворе ясный солнечный день пятнадцатого февраля одна тысяча семьсот тридцатого года. После ранения Ивана и болезни Петра прошел почти месяц, потому оба они сейчас чувствуют себя полностью здоровыми. Значит, можно и в путь выдвигаться. Холода простоят еще долго, а потом наступит самая настоящая распутица, но это не могло остановить молодого императора от намеченного.

Не сказать, что месяц выдался легким. За это время Петру пришлось приложить изрядно усилий, чтобы показать всем, отсутствие каких‑либо значимых изменений, произошедших с ним. Он все так же мало интересовался делами государственными и не посещал заседания верховного тайного совета. Правда пару раз, верховники устраивали заседания прямо в усадьбе. На тех заседаниях присутствие Петра было просто необходимо, так как предстояло подписать ряд указов.

Кстати, некоторые из них, где противоборствующие стороны так и не пришли ни к какому соглашению, он так и не подписал. Удалось отговориться тем, что коли нет согласия, то стоит лучше обдумать вопрос, дабы решение оного устроило всех. Ох и тяжко, идти по лезвию ножа. Оно ведь как, и Долгоруковым излишне потакать нельзя и насторожить их не хочется.

Иван кстати, как это уж было не раз, с родителем своим помирился, то ни раз навещал раненного. Ну не препятствовать же в этом отцу. В эти часы посещений, Петр настойчиво прятался либо за спинами преподавателей, вдруг воспылав жаждой учебы. Либо, уходить за рясу духовника, проявляя завидную набожность. Последнее легко объяснялось чудесным его исцелением.

Навещали его и невеста и Лизавета. Для них он выкраивал время в своем плотном расписании. А оно и впрямь было плотным. Учился и молился он весьма усердно. Правда при этих посещениях Петр чувствовал себя человеком вступившим на тонкий лед. Катерина, будучи его официальной невестой, удостаивалась особого обхождения, хотя ничего подобного не требовала, будучи тихой, скромной и где то печальной. Казалось бы, жених император, к тому же чудом избегнувший смерти, тут радостью следует светиться. А нет ничего этого. Ведет себя так, словно покорилась своей судьбе, которая ее и не радует вовсе.

С Лизаветой все иначе. Она как всегда жизнерадостна, ведет себя шумно. А главное, постоянно кокетничает и заигрывает. То позу займет соблазнительную, то глазками стрельнет эдак игриво, то ластиться начинает как кошка. Чего греха таить, красавица она и стати все при ней, Катерина на ее фоне явно проигрывает. Вот только Петр никак на то не реагировал, да еще частенько, как бы в шутку, то Лизой назовет, то тетушкой любимой. Цесаревна от такого была не в особом восторге, но оставалась все так же решительно настроенной. Не останавливало ее и то, что порой Петр не находил окна, в занятиях, для приема любимой тетушки. Не принятая раз, она возвращалась в другой.

Петр даже подумывал о том, чтобы отозвать из украинской армии Бутурлина, бывшего ее полюбовника. Но вовремя сообразил, что не недостаток мужского внимания виной такой настойчивости Елизаветы. В конце концов у нее был Лесток, не юноша, а вполне крепкий мужчина. А вот того, чего добивалась тетка, Петр дать ей не мог. Да попросту и не хотел. Поставить бы ее на место, но был еще и Остерман, явно принимавший ее сторону и ратовавший за их брак. Морда немецкая, так и не стал православным.

Разумеется бывал Петр и за пределами усадьбы. Чай не в заточении и не в осаде. Вот только выезды эти были связаны только с посещением церквей и под эскортом преображенцев. Впрочем, к чему та охрана было непонятно. Не иначе как от сановников и придворных, которые никак не могли пробиться к императору.

А вот простому люду, везло куда больше. Юный Петр, ни раз и не два, покидал коридор из гвардейцев, чтобы пообщаться с чернью. Под всеобщий восторг принимал на руки младенцев и детей постарше, которых с готовностью протягивали матеря. Как знать, глядишь и им перепадет толика от благословения господня, снизошедшего на помазанника божьего.

Но все это было позади. Впереди же, было многомесячное путешествие по святым местам. Скрашиваемое охотничьими забавами. При мысли об этом, сердце радостно зарепетало, а грудь невольно расправилась, наполняя легкие кружащим голову воздухом. Надо же, все еще в помещении, а уже мнится свежий воздух заснеженных просторов.

– Иван, а как же собаки? Лая не слышу. Нечто позабыл?

– Как можно, Петр Алексеевич. Обижа–аешь. Свора к нам присоединится на загородном тракте. А то как‑то несолидно получится, император отправляется на молебен по святым местам и свору собак с собой тащит.

– И впрямь, ерунда получается.

При этих словах, он стрельнул взглядом в сторону владыки Феофана, который в настоящий момент являлся духовником императора. Иных до себя он не допускал. Архиепископ Новгородский, известный широтой своих взглядов, только слегка покачал головой, мол осуждаю, но не препятствую, вернулся к чтению книги, которую держал на коленях.

После смерти Петра Великого, верный сподвижник в делах духовных и сторонник всех начинаний первого императора, испытал серьезные нападки со стороны своих противников. Но ныне, его позиции вновь начали укрепляться, благодаря приближению к молодому Петру. Правда не сказать, что он имел на него влияние, но само нахождение подле правителя, уже была защитой немалой. Дайте срок и всем еще аукнется.

– А что это, я только одних преображенцев вижу, – взглянув в окно, поинтересовался Петр.

– Так ведь сам сказал, две роты гвардейцев. Вот они две роты и есть.

– Иван, я сказал гвардейцев. А нешто у меня только один гвардейский полк?

– Прости, Петр Алексеевич, не понял я тебя. Но теперь уж переиначивать поздно. Не успеют быстро собрать семеновцев. Оно конечно можно, да только день потеряем.

– Иван, а вызови‑ка мне командира полка и ротных капитанов.

– Да не поспеют они.

– Немедля.

– Слушаюсь.

Как и ожидалось, прибыли не все. Был командир и два майора из его штаба, а так же шесть командиров рот, а их в семеновском шестнадцать. Петр вызвал спешно, а потому Шепелев предпочел прибыть неполным составом, чем раздражать юного императора. Он конечно зять Долгоруких, хотя тесть ничем особым и не выделяется, но поговаривают, император после болезни сильно переменился, а потому от греха подальше не помешает и перестраховаться.

– Прости, государь, спешил очень, не в полном составе собрались.

– Ничего страшного, – видя, что интересующий его капитан на месте, успокоил майора император. – Через час мы выступаем, однако тут случилась некая коллизия. Меня немного неправильно поняли и изготовили к походу две роты преображенцев, а между тем у меня два гвардейских полка.

– Но государь, за столь малый срок не поспеть, надлежащим образом собрать и укомплектовать роту, – растерянно произнес Шепелев.

– Кто еще так думает? – Офицеры заговорили сначала нерешительно, а потом все более уверенно. По всему выходило, роту можно было изготовить к походу самое быстрое через три часа. – А ты чего молчишь, капитан? – Окликнул Петр, Глотова.

– Государь, ты спросил кто думает, что невозможно снарядить роту в течении часа. Вот я и молчу.

– То есть, ты можешь изготовиться к походу за это время?

– Точно так, государь.

– Шепелев, оказывается у тебя есть достойные офицеры, а ты о том и не знаешь. Ладно тебе краснеть, как красна девица. Нешто думаешь не знаю, что за такой срок изготовиться к походу невозможно. Но на капитана обрати внимание.

– Слушаюсь, государь.

– Как звать, господин капитан?

– Капитан Глотов Петр Иванович, государь.

– Готовь роту, Петр Иванович. Жди нас за городской заставой.

– Слушаюсь, государь.

– Петр Алексеевич, а какую роту оставим‑то? Обе ведь готовились, – растерянно поинтересовался Иван, когда офицеры вышли.

– А капитана Измайлова.

– Может Волкова?

– Если хотел Волкова, почто тогда спрашивал?

– Так… – Иван лишь пожал плечами, не найдясь с ответом.

– А коли спросил, то услышал мой ответ, – упрямо заявил Петр, радуясь тому, что все так удачно вышло.

***

Поездка царствующих особ на богомолье с посещением от одного до нескольких монастырей не было чем‑то из ряда вон. Наоборот, порядок данных выездов был уже давно определен. Дело это нешуточное, требовавшее изрядной подготовки. В такое путешествие цари отправлялись в сопровождении целой свиты и поезд растягивался порой на несколько верст, сопровождаемый весьма серьезной охраной.

При Петре Первом процесс этот во многом упростился. Но и он никогда не отправлялся в подобные путешествия в одиночестве. Уж по меньшей мере с десяток ближников при нем присутствовал всегда. Но чтобы император отправился в подобный поход имея при себе только две роты гвардейцев, а из придворных лишь одного фаворита… Когда речь шла об охоте, то тут понятно. Ну захотел бы он посетить какой ближний монастырь. Так нет же, убывал на неопределенный срок, до полугода…

Тут ведь еще какое дело. Обычно монастыри заранее извещались о посещении их царственной особой. К этому событию готовились очень серьезно. А тут… Мало того, что такое непотребство, так еще молодой император заявил, что монастыри будет выбирать по своему разумению и по наитию. Мол, спасение пришло самым чудесным образом, а потому он не сомневается, что Господь направит его стопы сам, подачей какого знака или вещим сном.

Верховники буквально на дыбы поднялись. Как же так‑то, ведь случись что, им и не ведомо в какой стороне искать императора. Вполне объяснимые и обоснованные опасения. Но правда заключалась в том, что Петр и не хотел, чтобы его нашли, пока он сам того не пожелает. Подобный опыт у него уж был, когда он почти три месяца охотился в подмосковных лесах, умудряясь ускользать от разыскивавших его повсюду курьеров. Кстати, это была главная из причин, отчего он с большим опозданием получил весть о серьезной болезни сестрицы Наталии.

Затеряться с двумя мобильными ротами, ему по силам. С большим поездом, и думать нечего. А у него были опасения, что его захотят извести. И не без оснований, надо заметить. У Долгоруковых рыльце было настолько в пушку, что им проще попытать счастья с другим претендентом, чем с нынешним императором.

Правда присутствовала у них надежда и на то, что все еще обойдется. Ведь вон он Ванька, все так же в фаворитах ходит, и уж примирился с батюшкой. Опять же, Катерина обласкана. А то что не допускает до себя Петр. Так он никого не допускает.

Как ни силен был напор со стороны верховников и церкви, Петр стоически выдержал все, не выказав слабины. Все что оставалось недовольным, это смириться с непреклонным решением юноши. Ну, а еще, в его отсутствие постараться всячески упрочить свое влияние. Тут у Долгоруковых имелось неоспоримое преимущество, в виде немалого состояния. Оно позволяло перекупать не только союзников, но и заигрывать с гвардией, коей командовали их родственники.

Словом, не самое лучшее время для правителя покидать столицу. Даже в данном конкретном случае, когда он юн и неразумен, когда казна пуста, одно только его присутствие могло вселять в тех же гвардейцев уверенность в завтрашнем дне. Все же, патриотов в их среде было предостаточно, причем не из то когорты, что голословно кричат о патриотизме. Подавляющее большинство солдат и офицеров проливали кровь на полях сражений, подставляя свою грудь под пули и штыки.

Но вместо этого Петр предпочел покинуть столицу, бросить все на произвол судьбы и удалиться в неизвестность. Глупо? Еще как глупо. Вот только Петр так не считал. Все его существо кричало, что нужно покинуть столицу и чем скорее, тем лучше. Он буквально чувствовал на своей шее руку убийцы.

Москву он покинул как и полагалось при богомольях пешком. Гвардейцы сопровождавшие императора вели коней вповоду. Еще Петр Великий, пересадил пехотные полки гвардии на лошадей. Нет, они не стали ни драгунами, ни кавалерией, а все так же оставались пехотой, но зато скорость их передвижения значительно выросла. В связи с тем, что не всякий мог нормально обихаживать лошадей, по первости падеж их был очень велик, но кони постоянно пополнялись. Сейчас уж и не поймешь, то ли конница, то ли пехота, все превратились в лошадников.

Отойдя от Москвы на несколько верст, сели в седла и скорость возросла, несмотря на небольшой обоз, который впрочем мало чем сдерживал движение. Еще через несколько верст, округа огласилась веселым лаем собачьей своры. Иван исполнил пожелание императора и их встречали псари из поместья Долгоруковых. Не желая присоединять к отряду лишних людей, Петр приказал передать собак солдатам и отпустил людишек.

Несколько суток прошли без особых происшествий, если не считать того, что после короткого совета с Глотовым, Петр приказал свернуть с главного тракта. Ивану не понравилось то, что замыкающие, имевшие навыки настоящих охотников, занялись заметанием следов, оставленных на снегу, которому еще минимум месяц хозяйничать на земле. Но потом он успокоился. Чудит Петр, хочет как и в былое время, потеряться и выпасть из поля зрения опекунов. Ну да и бог с им, батюшка сказывал, что это только на руку.

Встревожился Долгоруков только когда они оказались в неприметном селе Иваново, расположившегося в лесной глуши близ Твери. Оно бы и ничего, очередное село в котором предстоит встать на короткий постой, а может и не такой уж и короткий, тут все от юного императора зависит. Но мужчина вышедший их встречать на главной улице сельца, фавориту не понравился.

А и могла ли порадовать встреча в этакой глуши, с главой тайной канцелярии. Пусть оная нынче и распущена, но слава у Ушакова Андрея Ивановича, разве самую малость уступит таковой князя Ромадановского. Верного сподвижника Петра Великого, пользовавшегося неограниченным его доверием. Лично пути Долгорукова и Ушакова не пересекались, но знакомы они были.

По настоящему Иван испугался только когда, трое подручных Ушакова сноровисто скрутили фаворита, спешившегося по примеру Петра, который тепло здоровался с Андреем Ивановичем. А ты как думал, друг сердешный? Нешто мнилось, что все ладком обойдется, когда против престола умышляешь? Коли на такое пошел то будь готов ко всему, и к конфузу великому в частности. Гвардейцы было заволновались, но император погасил недовольство подняв руку и громко произнеся.

– Спокойно, братцы! То делается по моему повелению. Обо всем поведаю чуть позже, – трудно дались эти слова.

В горле возник сам собой твердый ком. Который никак не хотел сглатываться. Долгое время он почитал Ивана за друга, каковым, как ни странно считал и сейчас. А тут сам же, своими руками… А ведь там без дыбы никак не обойдется. Но юноша все же взял себя в руки. Нельзя подобного спускать. Покажешь слабость, даже по отношении дорогого человека, сожрут без соли.

– Измайлов, расставь караулы вокруг села, чтобы никто не мог его покинуть.

– Слушаюсь, государь.

– Господам офицерам, после организации службы и размещения людей прибыть в эту избу.

Приказы Петр отдавал уже окрепшим голосом, сам себе поражаясь. Словно два человека сидят в нем, один восторженный юноша, другой зрелый, умудренный годами муж. Ох и крепко же он изменился после того как за край заглянул.

В избе было тепло и чисто. Пахнет обжитым жильем. Оно не то что во дворцах или дворянских домах, но с другой стороны, Петр привычен к походной жизни и особой привередой не был. Довольно потерев руки, он тут же направился к побеленной печи, отогреваясь с мороза.

– Ну, рассказывай, Андрей Иванович.

– А чего собственно рассказывать, – выпроводив на улицу собиравшую на стол хозяйку дома старосты, произнес Ушаков. – То вам следует рассказывать, чем вызвано то ваше послание. Все, что поручалось я исполнил, более мне пока ничего не известно.

Именно так дела и обстояли. Петр написал Ушакову письмо в котором поведал о том, что пока тот пребывал в отставке дела государственные никуда не делись и нынче требуют его вмешательства. Петру было прекрасно известно, что Ушаков в свое время противился воцарению юного императора, за что по большому счету собственно и был отправлен в отставку. Но Петр Второй на престоле это уже свершившийся факт, с которым Ушакову придется смериться и принять, как верноподданному. А для таких людей присяга не пустой звук, они ее не каждый день дают.

Поэтому Петр не считал ошибкой, сделанную ставку на бывшего начальника тайной канцелярии. Ему попросту ничего не оставалось, как довериться человеку, собаку съевшему на распутывании различных дел и заговорах в частности. Если кто и сможет помочь распутать этот клубок гремучих змей, то только он. Использовать в этом деле одну только силу, не получится, так как на силу всегда найдется иная сила. А вот осуществить все опираясь на закон, с правильно проведенным следствием, тут уж другое.

Не оборачиваясь к Ушакову, Петр откинул клапан кожаной полевой сумки, носимую через плечо, извлек из нее лист бумаги поврежденный огнем и протянул для ознакомления Ушакову. Тот с явным интересом принял странный документ и углубился в чтение.

Эту сумку у скорняка заказал денщик Василий, по желанию Петра, который сам нарисовал, что именно хочет получить. Имея сравнительно небольшие габариты, она могла раскладываться и вместив в себя большие листы, вновь сложиться вдвое, при этом бумага не мялась, предохраняемая на сгибах кожей. Имелось в ней отделение для походной чернильницы, под клапаном несколько кожаных петель, для хранения укороченных перьев, лишенных оперения, а так же перочинный нож. Очень удобно, не то что дед, все больше манжетами пользовался. Мысль о том, что он превзошел Петра Великого даже в такой малости, с одной стороны грела, с другой воспринималась как‑то спокойно, мол главное то, что удобно.

– Интересный документ, государь. Очень интересный. Как и дата поставленная под ним. Если не ошибаюсь, именно в этот день случился перелом в болезни и чудесное твое исцеление?

– Да, это так.

– Ну и что в нем необычного? Документ конечно обгорел, но в смысл его легко читается. Согласно указа деда твоего, о престолонаследии, ты можешь оставить престол даже конюху, если сочтешь его достойным.

– Я, да. Но не Долгоруковы.

– Как это? – Ушаков как гончая тут же сделал стойку.

– Рука у нас с Иваном схожая. Я по дурости и младости ему даже позволял некоторые указы подписывать вместо себя. Когда же, я был при смерти, и обвенчать меня с Катериной не вышло, семейство их пошло на этот подлог.

– А после хотели документ этот сжечь. Но отчего не сожгли?

– Торопились, опять же в смятении были. Словом, уцелела бумага.

– И ты государь хочешь, чтобы я этим занялся?

– Больше некому. Чтобы не вызвать подозрения, я вырвался на богомолье, да Ваньку при себе держал как друга разлюбезного. Теперь и он и бумага в твоих руках.

– Складно. Да ведь только я теперь лицо частное.

– Намекаешь на то, что тайную канцелярию упразднили. Не беда. Сейчас действовать будешь именным указом, как управимся со всем, подумаем над тем как дальше быть. Но мнится мне, что тайную канцелярию поспешили упразднить. Без нее государству российскому не быть. Но и в том виде, что была ранее, ей быть уже нельзя. Есть у меня кое–какие мысли по этому поводу, но о том разговор будем иметь позже.

– Не дело, издавать указы об одном и том же. Сначала упразднить, потом вернуть все на круги своя. Эдак получится, что всякий новый правитель все переиначить может, а от того порядку убыток.

– Потому и говорю, что канцелярия будет иметь иной вид, от прежнего. Просто не додумал я еще. И потом, нужно будет вместе то дело обговорить, обдумать неспешно, а тогда уж и решение принимать.

– Тогда хотя бы название иное.

– Да хоть КГБ.

– Прости, государь?

– Ну, название такое – КГБ.

– Чудное какое‑то. Это на каком языке‑то?

Ушаков имел ввиду то, что при Петре Великом было принято брать названия из разных языков. Та же «канцелярия» происходит от латинского «кацеляриус», что в переводе означает «письмоводитель». Однако Петра данный вопрос застал врасплох. Было явственное ощущение, что название более чем соответствует сути, а вот откуда оно взялось в его голове непонятно. В последнее время он частенько ловил себя на том, что в его обиходе появлялись странные словечки, истолковать которые он затруднялся, хотя и был уверен, что они к месту. Помолчав немного, он как‑то неуверенно произнес.

– Так, канцелярия государственной безопасности.

– Ишь ты. Канцелярия государственной безопасности. А ничего так, звучит. Правда тайная канцелярия одним своим названием жути наводила.

– От тебя зависеть будет. А то глядишь, как услышат это самое КГБ, так и обделываться станут.

– Может и станут. Но то дела будущие. Давай‑ка государь, к нынешним. Ты почто из Москвы подался‑то и здесь в глуши мне встречу назначил?

– Опасаюсь я, Андрей Иванович, что Долгорукие как поймут, что на них охота началась, так сразу действовать начнут. Мнится мне, что им проще, если кто иной на престоле окажется, пусть и неугодный, чем я останусь.

– От младости лет твоих те думки, государь.

– Так гвардия вся под ними.

– Нет у них ничего. В твоих руках такая бумага, что умысел на престол явный в ней виден. Да любой государь, воцарившись на престоле российском, и прознав об этом документе, сразу же казнил бы всех причастных. Это же умысел не против императора, а против самого престола. Такому спуску давать нельзя. Гвардейцы хоть трижды перекуплены будут, никогда не поддержат подобного. А ты думаешь отчего, имея такой тестамент, Долгоруковы да Голицыны не кинулись сразу Катерину на престол сажать? Наоборот, стали рядить с тем же Остерманом, Головкиным да владыкой Феофаном, кого на престол призывать? Да потому что, не весь разум еще растеряли и поняли, что ничего‑то у них не выйдет. Удивляюсь, отчего они уничтожали этот документ столь небрежно. Ну да, то их забота. И как ты государь, собирался действовать?

– Я Трубецкого, в Санкт–Петербург услал, на командование ингерманландским полком, дабы по прибытии иметь поддержку. Пока я полгода по богомольям буду ездить, он полк под себя полностью возьмет. А там и я в северную столицу приеду.

– Хитро. А ведь все думают, что в опале он у тебя. Да только лишнее все это. Ты уж не серчай, государь, но опять от младости лет это. Тебе следовало сразу к Миниху податься. Христофор Антонович далеко не дурак и понимает, что податься ему считай и некуда, а жизнь его отныне с Россией связана. Если верх возьмут Долгоруковы, то иноземцам не сладко тут придется. Так что, не сомневайся, жизнь за тебя положит.

– И как теперь быть?

– А так и быть. Тебе прямая дорога в Санкт–Петербург, а мне в Москву. Нужно будет хорошенько разворошить осиное гнездо. Только, допрежь, я Ваньку поспрошаю, да листы опросные составлю. Этот тестамент подложный при себе оставь и Ивана с собой уведешь. Я с моими людишками в столицу отправлюсь. Бог даст, найдем там и опору и поддержку. Те же Остерман и Головкин помогут, да и среди офицеров в гвардии знакомцы сыщутся. Сейчас же, садись государь поудобнее, будешь писать именной указ и не скупясь осыпать меня полномочиями. Да Остерману отпишешь письмецо отдельное. А еще, обращение к гвардии. Ты не переживай, государь, я все тебе надиктую, чтобы ты опять чего не напутал.

– Андрей Иванович, я ведь император российский, а ты меня все норовишь мальцом неразумным обозвать.

– Так ведь мудрость она с годами приходит, государь.

– Сам писать стану, – упрямо заявил Петр. – Коли надобность в том возникнет, посоветуюсь.

– Слушаюсь, государь.

По окончании составления бумаг, состоялся разговор с офицерами. Петр не таясь представил подложный документ, с которым позволил ознакомиться всем присутствующим от капитанов до прапорщиков. Разумеется здесь же присутствовал и владыка Феофан.

Последний воспринял известие с искренним и по настоящему праведным гневом. Присутствующим даже показалось, что еще малость и из уст, коим положено изливать только благочестивые речи, польется площадная брань. Однако, этого так и не произошло, а вот Петр едва не отправил за медикусом, потому как лицо Феофана так налилось кровью, что того и гляди, удар случится. Но обошлось.

Реакция владыки была объяснима. Сравнительно в недавнее время он был ярым сторонником самодержавной власти в России, всесторонне поддерживая в этом начинании Петра великого. Много сил и трудов было положено на то, чтобы добиться существующего сегодня положения дел. Ну и как должен был реагировать такой человек?

Глядя на реакцию владыки, Петр только обрадовался тому, что взял его с собой. Причем его при этом и уговаривать‑то особо не пришлось. И потом, ну какое богомолье без сопровождения священнослужителя. Сейчас же в его распоряжении был человек, не просто образованный и эрудированный, но способный грамотно читать проповеди и в нужной мере донести смысл происходящего до солдат.