Текст книги "Уральские стихи"

Автор книги: Константин Мурзиди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Ты помнишь камни? – Я помню камни

На берегу.

Морская свежесть – она близка мне, —

Я помогу.

Ты помнишь тополь? Листочек липкий

В воде морской?

Я помню тополь – высокий, гибкий

И молодой.

Ты помнишь домик – один в Союзе —

Родной порог?

Конечно, помню – крепчайший узел

Земных дорог.

Бегу, упрямый, нетерпеливый,

Гоним волной.

Прибой бушлатов, такой шумливый,

Стоит за мной.

Пусть вихрь и пламя по плоскогорью

Начнут кружить, —

Но нам без этой дороги к морю

Не стоит жить.

1944

МАГНИТ-ГОРА

Поутру собравшись, помню,

В дальние края,

С вещевым мешком, с гармонью

Прыгнул в поезд я.

Помню, выдали спецовку,

Помню, на заре

Объявили остановку

На Магнит–горе.

Поначалу было вьюжно,

А потом – жара.

И работали мы дружно

С самого утра.

Синий дым от папироски,

Блеск на топоре.

Рядом белые березки

На Магнит–горе.

Жили складно и нескладно,

Было все, друзья.

Домну выстроим – и ладно,

Распрощаюсь я.

И уеду, любо–мило,

Может, в сентябре.

И забуду, что там было,

На Магнит–горе.

Домну выстроили, что же —

Выстроим мартен,

Уезжать никак негоже

От готовых стен.

Ладно, ссориться не буду,

Осень на дворе,

До весны еще побуду

На Магнит–горе.

Ну, остался, а весною

Заново разлад:

Дай уж, думаю, дострою

Этот их прокат.

Строил я и думал, помню,

Об иной поре,

По ночам сидел с гармонью

На Магнит–горе.

Жил в бараке я, сезонник, – -

Темный уголок,

Узковатый подоконник,

Низкий потолок.

Пожелтел барак сосновый

Летом на жаре.

Надо строить город новый

На Магнит–горе.

Я как следует старался,

Строил, а потом

Самый первый перебрался

В самый первый дом.

И пошла со мною Валя —

Ленты в серебре, —

Та, с которой мы бывали

На Магнит–горе.

Видно, сила по названью

Есть у той горы,

А какая – я не знаю

И до сей поры…

На вершине в час заката

Сосны в янтаре.

Хорошо у нас, ребята,

На Магнит–горе!

1945

КАКОЕ У ПРАВДЫ ЛИЦО

Какое до холода тусклое,

Решительно–резкое, грозное,

Быть может, доверчиво–грустное,

А может быть, грустно–серьезное, —

Какое у правды лицо?

Веселая ль самоуверенность,

Прямое презренье, изменчивость,

А может быть, просто растерянность,

Мечтательность или застенчивость, —

Какое у правды лицо?

Какое: слегка утомленное,

Спокойное, светлое, нежное,

Чуть скорбное, чуть изумленное,

Почти равнодушно–небрежное, —

Какое у правды лицо?

А правда войдет и отважится,

И скажет, слегка смущена:

«Пришел ты, но часто мне кажется,

Что я у тебя не одна».

Я думал, что самоуверенно

Посмотрит она, не любя,

И вот – улыбаясь растерянно:

«Мне кажется – я у тебя…»

Мелькнула улыбка ответная,

И где–то совсем в уголке

У правды веселая, светлая,

Живая слеза на щеке.

По–зимнему шарфом обмотана,

Выходит любовь на крыльцо

И плачет от счастья… Так вот оно

Какое у правды лицо!

1946

СТРОИТСЯ ДОМ

Перед крылечком дома нового

Ты в гимнастерке полинялой

Средь ворохов корья соснового

Стоишь с улыбкою усталой.

Сказать бы ей – и словно нечего,

И ясность глаз ее мешает,

И трогательная доверчивость

Последних сил тебя лишает.

И все слова – неосторожные,

И все движения – прямые…

Да и самой–то невозможно ей

Сейчас найти слова простые.

Как будто волосы упрямые

Чужими спутаны руками,

Как будто ветер стукнул рамою

И стол усыпан лепестками.

Как будто солнце неожиданно

Ввалилось в дом и ослепило,

Еще мгновенье – убежит она

Под свежий ветер, на стропила!

Не убежит, – светла улыбкою

И с новой радостью знакома…

Когда уже смолою липкою

Не будут пахнуть стены дома,

Пусть в нем найдется, как мечтается,

Тот уголок, в котором счастье

С веселым шумом поселяется,

Окно распахивая настежь.

Пусть испытает все как следует,

И пусть придет к ней на рассвете

Все, что пришло в дома с победою:

Счастливый смех, цветы и дети.

Пусть будет все легко и просто ей

Хотя бы в первое мгновенье,

Пусть будет знать она спокойствие,

Но только не успокоенье.

А ты повесь рукой усталою

Среди цветных ее оборок

Ту гимнастерку полинялую,

Чтоб не забыть, как пахнет порох.

1946

ВДОВА

Среди мужчин походкой строгой —

Она прошла своей дорогой.

Они пытались посмотреть

В ее глаза его глазами.

Но так сумел он умереть,

Чтоб мы, живые, стали сами

Оберегать ее в пути

И помогли бы, как когда–то,

Глаза такие же найти,

Какие были у солдата.

Мы понимали, что из нас

Не всякий был ее достоин.

И лишь один не поднял глаз —

Невесть с чего печальный воин,

Широкоплечий, молодой,

Весь в орденах, совсем седой.

И тут едва мы не сказали

Ей: «Оглянись!» – ему: «Взгляни!»

Мне так хотелось, чтоб они

Случайно встретились глазами.

Но сердце требует: «Уйди!»

Их встреча где-то впереди,

Им не нужна твоя услуга.

Ты прав: они найдут друг друга!

1946

ГАРМОНИСТ

В трамвайный несмолкающий вагон

Вошел какой–то паренек с гармошкой.

Мы потеснились, огляделся он

И улыбнулся: – Поиграть немножко?..

Дома кружились, и казалось мне,

Что в детстве я, на быстрой карусели,

Что фонари, мелькавшие в окне,

Вокруг стеклярусом висели.

И стал милее каждый огонек,

И начал я смотреть на всех влюбленно.

И вдруг на остановке паренек,

Не попрощавшись, вышел из вагона.

И, радуясь уменью своему

И на ходу лады перебирая,

От световой дорожки в полутьму

Он уходил, по–прежнему играя.

Был по–солдатски шаг его тяжел

И отдавался в переулке мглистом.

Тогда вагон качнулся и пошел

За пареньком – веселым гармонистом.

Казалось, нас та музыка вела,

Что грозным штурмом крепости брала.

СТАРЫЙ ДОМЕНЩИК

В эту домну под горою,

Возле самого пруда,

Дед мой давнею порою

Пламя вдунул навсегда.

И по камню ранних улиц,

Веря будущему дню,

Все у нас в роду тянулись

К негасимому огню.

Все мы доменщики с детства,

Не уступим никому…

Помню, выглянет отец мой

Из окошка в полутьму

И глядит из–под ладони,

Скоро ль кончится завал.

Он по факелу на домне

Все с пригорка узнавал.

Ну и я старался тоже

По–отцовски у огня.

А другие, помоложе,

Те учились у меня.

Сколько мог, стране на славу,

Переплавил я руды.

Вот и дали мне по праву

Полный отдых за труды.

Вдруг – война! Сидеть в покое?

В бой уходит молодежь…

Нет, брат, время не такое.

Здравствуй, домна! Узнаешь?

И гудит она: – По русым

Узнаю тебя усам;

Ты вручил меня безусым,

А теперь явился сам?

Да, явился! Бросил хату.

Дай–ка руки отогреть.

Полагается солдату

Возле пушки умереть…

Пробивая пикой летку,

Думал только об одном.

А когда я вражью глотку

Залил добрым чугуном,

То весною – не хотите ль? —

Говорят ребята мне:

– Вы теперь, как победитель,

Отдыхать должны вдвойне.

Надо вам пожить в покое,

Славой кончилась война.

Нет, брат, время не такое.

Потеснитесь у горна!

Был в роду я не последним,

Прокалился на огне.

С новым планом пятилетним

Справлюсь я, поверьте мне.

И, как все бойцы в России,

Никогда не изменю

Вместе с вами доброй силе —

Негасимому огню!

1946

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Меня считают маленьким, нестрогим.

Смешно подумать: разве я такой?

Тогда, конечно, многому и многим

Не уместиться под моей рукой.

Тогда к чему мне все эти долины,

Все эти горы, реки и моря?

Я мог бы жить, ни мрамора, ни глины,

Ни руд уральских в руки не беря.

Я мог бы жить, не отливая пушек,

И, позабыв об огненной реке,

Перебирал бы серебро речушек

За горстью горсть, валяясь на песке.

Я мог бы жить…Нов том–то все и дело,

Что я, конечно, вовсе не такой.

Весь этот край, богатый без предела,

Он жив и счастлив под моей рукой.

Но и не гот я, кто глядит с плаката,

Все разгадав и предрешив давно:

Граненый штык, суровый взгляд солдата

Таким я был мгновение одно.

И потому мне свойственны и робость,

И вечная тревога горняка,

И вместе с тем солдатская суровость:

И строгий вид, и взгляд острей штыка.

И тут слезу, что светится в улыбке,

Среди морщинок след свой проложив,

Ты не прими за слабость по ошибке, —

Я просто счастлив оттого, что жив.

Вот я стою на самом гребне ската,

Ломая пласт и пробуя руду,

А ты сумей узнать во мне солдата,

Пробившегося к мирному труду.

1946

* * *

То я смеюсь, то я грущу…

И в самом деле: храбрый малый,

Солдат обстрелянный, бывалый,

Я столько лет тебя ищу.

Душе нельзя угомониться…

Четыре года воевал.

В каких домах не побывал

И у себя и за границей!

Ну что бы взять да и зайти

Вот в этот домик у дороги

И оправдаться на пороге:

Случайно, дескать, по пути.

Присесть у печки, руки грея,

Как после холода атак.

Да, если б можно было так,

То я б нашел тебя скорее.

Ты в этом, может быть, дому…

Я там входил легко как будто.

А здесь не смею почему–то,

И сам не знаю почему.

1947

РЕБЕНОК

Шли двое. Молчали. Сперва

Друг друга плечами касались:

Чем дальше, заметно едва,

Они расходясь, удалялись.

Когда бы дорога была

Немного теснее и уже,

Жена незаметно могла

Касаться молчащего мужа,

Касаться знакомой руки,

Как может коснуться подруга,

Как в этой степи васильки

Касаются молча друг друга.

Он мальчика нес на руках,

Смотрел на дорогу угрюмо

И тоже о тех васильках —

О ласке, о нежности думал.

А мальчик, смеясь, лепетал

И папины трогал погоны,

Потом лепетать перестал

И глянул на маму влюбленно,

Назад потянулся – поймать

За локон ее, не иначе.

И молча подвинулась мать

Навстречу ручонке ребячьей.

А мальчик на папу взглянул

С улыбкой, лукавой как будто,

Обоих к себе притянул

И волосы их перепутал.

Отец улыбнулся: – Терпи! —

И радостно мать засмеялась.

И сразу дорога в степи

Обоим тесней показалась.

1947

ВЕЧЕРОМ

Что у нас на улице хорошего?

Многим не видать издалека…

Возле сквера, инеем обросшего,

Первый лед ребячьего катка,

Пруд лежит заснеженной равниною,

Где зима дорожкой ледяной

Сторону заводскую старинную

Связывает с новой стороной.

Рудниками, домнами, мартенами

Начиналась улица моя.

На снегу, за каменными стенами,

Розовеют отблески литья.

Но зато в тени вечерней синие,

Необычно свежие снега.

Огоньки колеблются на линии,

И взлетает молнией дуга.

Что со мной? Как никогда, нигде еще,

Хочется промчаться по катку,

Улыбнуться незнакомой девушке,

Низко поклониться старику.

И пойти за детскою коляскою,

С малышом чужим поговорить —

Самой неожиданною ласкою

Всех, кого встречаю, одарить.

А по небу зимнему, играючи,

Вспыхивают отблески огня…

В белой шубке, в белой шапке заячьей,

Посмотрев с улыбкой на меня,

Из калитки выбежала женщина,

Промелькнула к пруду, под уклон…

Хвойными гирляндами увенчана

Белизна незыблемых колонн.

И опять гляжу я с увлечением:

За санями гонится малыш,

В отдаленье с позднего учения

Полк идет, и слышно пенье лыж.

Слышен гром какой–то, и, конечно, я

Вспоминаю, что там, в стороне…

Под окном знакомым баба снежная…

Почему темно в моем окне?

Но пошел и перестал я хмуриться:

В комнате у синего окна,

Чтоб ясней угадывалась улица,

Притаились дочка и жена.

– Здравствуй, папа! Я тебя заметила,

Только ты поднялся на крыльцо. —

И, огня не зажигая, медленно

Наклонил я к девочке лицо.

И, любовь почувствовав дочернюю,

О недавних бедах вспомнил я.

Но спокойно огоньки вечерние

Зажигает улица моя.

Вспоминаю флаг над новой крышею,

Полк на лыжах двинулся в поход.

Гул машин теперь яснее слышу я:

Там, за перелеском, наш завод.

Пусть никто сегодня не волнуется,

Пусть не забывают: мы сильны

Праздником на славной нашей улице,

Счастьем, не боящимся войны!

1947

ШЕЛ СОЛДАТ С ФРОНТА

Нужно было встать не для парада,

Смерть придет – в глаза ей посмотреть,

Ледяные камни Сталинграда

Собственною грудью отогреть;

Надо было горькие утраты

Пережить, глотнув слезу тайком,

Подниматься, бить врагов проклятых —

Доставать снарядом и штыком;

Надо было не одну зарницу

Запалить от уголька в золе,

Перейти заветную границу,

По немецкой двинуться земле.

Он пошел на подвиг, на дерзанье.

Кем он был в свои семнадцать лет?

И, не видя солнца за слезами,

Мать с крыльца смотрела сыну вслед.

Как же он подружится с пехотой

И успеет в деле боевом.

Незнакомый ни с какой работой,

Ни с каким полезным мастерством?

Что он знал? Бывало, из рогатки

Не давал пощады воробью,

Мастерил кораблик из тетрадки

И пускал по первому ручью,

Повторял вчерашние ошибки,

Приходил без варежек с катка.

Даже рядом девичьей улыбки

Не сумел заметить он пока.

И, от солнца заслонясь рукою,

Долго мать смотрела сыну вслед,

Все о том же думая с тоскою:

«Что он знал в свои семнадцать лет?»

С той поры четыре с лишним года

Не был он в отеческом дому…

Он идет веселый из похода,

И березы тянутся к нему

Так, что он невольно замечает

Имена чужие на коре,

Домики горняцкие встречает,

Где и штолен не было в горе;

Видит ежевику на отвалах,

Дым в горах, и вдруг издалека —

Венчики от плавок небывалых,

Красные под вечер облака;

В ручейке из–под породы медной

Не его кораблик, не такой…

Чтобы слишком не было заметно

Перемен в долине за рекой,

Ветер клонит старые скворешни:

«Ты ведь, помнишь, лазал на шесты?»

Но идет он, будто бы нездешний.

«Что с тобой? Ты или не ты?»

Он идет знакомою тропою,

Вспоминая давние года.

«Это я». – «Но что, скажи, с тобою?

Разве ты не мальчик?» И тогда

Он сказал им что–то, на привале

Задымив цигаркою в тени,

И березы тихо закивали —

С полуслова поняли они.

Но пора мне к отчему крылечку,

Я приду к вам после погостить.

Видит: мост наводят через речку

И не могут сваю вколотить.

Вспомнил он скалистый берег правый

Многих рек, открытых на войне,

Вспомнил он ночные переправы:

– Ну–ка, – молвит, – разрешите мне!

И поставил сваю, и осилил

Там, где вряд ли справиться двоим.

И тогда рабочие спросили:

– Кто же ты? – И он ответил им.

И пошел, и видит чей–то «виллис»,

Паренек–шофер у колеса

Чуть не плачет: – Вот, остановились..

– И давно? – Пожалуй, с полчаса. —

Вспомнил он, как на степной дороге

Тягачи подталкивал плечом,

Вспомнил он походы и тревоги —

И давай орудовать ключом.

И загадку взял одним движеньем:

Только глянул – понял, что к чему.

Посмотрел парнишка с уваженьем:

– Кто же ты? – И он сказал ему.

Улыбнулся, глянул на подростка:

– Раз уж ты попался на пути,

Подвези, дружок, до перекрестка.

– Рад стараться! Как не подвезти?!

Соскочив на первом повороте,

Постояв мгновенье над прудом,

Он идет, как следует пехоте —

К шагу шаг, и видит: строят дом.

Вспомнил он, как добрые землянки

Без особых строил чертежей,

Глянул на бревенчатые звенья,

Похвалил и сам венец связал.

И спросил хозяин в удивленьи:

– Кто же ты? – И он ему сказал.

А потом присел неподалеку,

Угостил гвардейским табаком

И опять отправился в дорогу

И домой добрался вечерком.

Под родными с детства небесами

Мать не изменила ничего:

Проводила мальчика слезами

И слезами встретила его;

Улыбнулась, – видно, вспомнить хочет,

Как над ним она имела власть.

– Дай–ка я зашью тебе, – хлопочет, —

Гимнастерка, видишь, порвалась. —

И, обидеть матери не смея,

Молвил он: – Тебя я видеть рад…

Сам зашью, теперь я все умею.

– Кто же ты, мой мальчик?

– Я – солдат.

1947

ТРИ ПОКОЛЕНИЯ

В усах запутался дымок,

Привычна трубка–носогрейка.

Кузнец искусный, все он мог:

Попробуй кто–нибудь, сумей–ка

Вязать железные узлы,

А что полегче – гнуть с колена…

Его глаза бывали злы,

Когда он взглядывал мгновенно

Через плечо на пьедестал,

Где, и сквозь бронзу гордость выдав,

Крестами, звездами блистал

Двором обласканный Демидов.

И после этого мрачней

Казался мастер в дымной кузне,

Кувалдой бил еще сильней,

Вязал узлы еще искусней.

Обучен тяжкому труду

И закален кузнечным жаром,

Он сбил в семнадцатом году

Тот пьедестал одним ударом.

А сын его в бою погиб.

Он тоже мастер был, – сумей–ка,

Когда, скрывая свой изгиб,

Из–под валов крадется змейка,

Одним движеньем на лету

Сумей, как он, легко и смело

Схватить клещами змейку ту

И под валы загнать умело.

И, перед тем как умереть,

Ему особенно хотелось

До звона змейку разогреть

И показать былую смелость.

Храбрее не было бойца.

Он пал на севере в двадцатом…

А внук седого кузнеца —

Он тоже мастер и прокатом

Владеет смолоду, но так,

Что умолкаешь, удивленный.

Один рывок, один контакт—

И ожил блюминг. Раскаленный

Поплыл брусок из полумглы,

Пригнув углы, как будто плечи,

Сопротивляясь под валы,

Полез по воле человечьей.

Тяжелый слиток. Ничего!

И стан средь грохота и лязга,

Лаская слиток, сжал его —

Не всем под стать такая ласка —

И, приласкав, перевернул,

И под валы опять отбросил.

И мастер с радостью вздохнул,

Забыв о смятой папиросе.

А там, где режут брус литой,

Когда он вытянется рейкой,

В толпе рабочих дед седой,

Сутулый, с трубкой–носогрейкой,

Стоял без шапки… Грому в такт,

По–стариковски беспокоен,

Он говорил: – Вот так! Вот так! —

И слабо взмахивал рукою.

Глотая трубочный дымок,

Он вспоминал о дымной кузне

И все шептал: – Я тоже мог!

А внук – смотри! – еще искусней.

А внук – на самой высоте…

И Русь не та, и мы не те!

1948

ВЕСЕННИЙ СВЕРДЛОВСК

Невелика гора Уктусская,

А ведь на всю страну видна.

Стремится к ней девчонка русская,

Пока не грянула весна.

И на горе с зимой прощается

И, озаряя крутизну,

Из–под ладони улыбается,

Заметив издали весну.

И только где капель заслышится

У чуть оттаявшей сосны,

Бежит на самый гребень лыжница

От наступающей весны;

Бежит, едва лыжни касается,

Взбежав, помедлит в вышине,

И вдруг сама с горы бросается

Навстречу ветру и весне.

Последними снежками

Ударила зима,

Метельными платками

Махнула мне с холма.

Ушла и разроняла

Прощальные платки..

За рощей с перевала

Сбежали ручейки

И начали на тропках

Точить рябой ледок.

Но роща не из робких,

Там снег еще глубок.

И подобрался б к роще,

По наледи скользя,

Ручей, какой попроще,

Да через пруд нельзя.

Но мирно, по–соседски,

Всего – через мосты,

Катает Верх–Исетский

Железные листы.

И к ночи под мостами

Блеснет в проломах льда

Холодными листами

Весенняя вода.

Дощатый домик – станция почтовая…

Она все та ж, при свете, в темноте ль.

И тройка с колокольчиком, готовая

Со всех копыт удариться в метель.

Молитва – вслух, а шепотом – проклятие.

Державный штык. Решетчатый глазок.

И тронулся, как в старой хрестоматии,

Подхлестнутый жандармами возок.

Но день шумит не ливнями, а листьями, —

Весенний день, которым я живу.

А я опять встречаюсь с декабристами,

С их памятью, и вот он, наяву,

Дощатый домик, где рукою строгою

Начертано на мраморной доске,

Что провезли их каторжной дорогою

В проклятом государевом возке.

А я иду, и блестки солнца сыплются

На мой рукав сквозь мокрую листву,

И ручейки с утра по щебню зыблются,

Перебирая неба синеву.

И все живое, все непобедимое,

Все молодое радо за меня.

И этот домик – пятнышко родимое —

Не затемнит, не опечалит дня.

И светлый день бежит ручьями, рельсами,

И там не тройка страшная звенит, —

Звенит трамвай, звенит вода апрельская,

Звенят лучи о мрамор и гранит.

Порода горбясь глыбами кривыми,

Удара ждет. А есть такой удар,

Что даже камень станет в ряд с живыми

И обретет могучей речи дар.

Взгляни на мрамор, – он всего лишь глыба,

Он ничего еще не перенес,

Не вызывал восторженных улыбок,

Печального раздумья или слез,

Торжественной серьезности, тревоги

Иль вдохновенья на великий труд.

Еще лежит он посреди дороги,

Еще его на пробу не берут.

Еще резцов не видит пред собою

Ваятель, перепачканный в пыли.

Но горняки идут уже в забои,

Но горновые пламя развели.

И вот, пройдя закалку огневую,

Сталь обернулась истинным резцом.

Качнул ваятель глыбу ту кривую

И без боязни встал к лицу лицом.

И показалось мастеру сначала,

Что навалился мрамор на него,

Но в первых же ударах зазвучало

И молодо блеснуло мастерство.

Так значит – бить смелее, высекая,

Не отступать, надеяться, творить.

Еще мгновенье – мастер умолкает,

И начинает мрамор говорить.

Прислушайся к его живому слову,

Прислушайся, звенит о камень сталь…

…На возвышенье памятник Свердлову.

Зеленый скверик. Солнечная даль.

Снова солнце ручьями течет,

Снова молния бьет золотая.

Хочешь, дам тебе точный отчет,

Как я трачу его, не считая?

Полной горстью – на листья берез,

На задетую дождиком липку,

Не затем, чтобы не было слез,

А чтоб слезы и те – сквозь улыбку;

Полной горстью – тебе на подол,

На кольцо, на лицо, на ресницы;

Полной горстью – поэту на стол,

Чтобы радужней были страницы;

Полной горстью – в большие ковши

На площадке литейного цеха,

Потому что всегда от души

Металлургам желаю успеха

И хочу, чтоб напористей стал

Знаменитый уральский металл.

1948

УРАЛ-РЕКА

– Я по Уралу тосковал,

Любому признаюсь.

Давно в Магнитке не бывал,

Узнаю ли? Боюсь…

– Узнаешь. Нынче – что вчера

Все те же рудники,

Все та же самая гора

Да рядом две реки…

– Я долго пробыл на войне,

Но не забыл пока:

В Магнитогорской стороне

Всего одна река.

В тридцатом, раннею весной, —

Я даже помню, где, —

Крепя плотину, в ледяной

Стояли мы воде.

И через многие года.

Что будут навеку,

Я не посмею никогда

Забыть Урал–реку.

Готов на карту посмотреть…

Да что вы, земляки:

Готов на месте умереть —

Там нет второй реки!

– На карте, верно, нет ее;

С недавней лишь поры

Она течение свое

Берет из–под горы.

Горячей плещется волной,

Не отойдешь – сгоришь.

– Ну да, о стали. Напрямик

Река стремится вдаль:

И днем и ночью – каждый миг

В Магнитке льется сталь.

У нас теперь не счесть печей,

Товарищ дорогой.

Еще не стих один ручей,

Как загремел другой.

Волна разливами зари

Блеснет в одном ковше,

Потом погаснет, но смотри:

Она в другом уже.

И третий ковш готов за ним,

Едва махнешь рукой,

Потоком сталь идет одним,

Тяжелою волной.

И той волны девятый вал,

Когда сраженья шли,

Через границы доставал

До вражеской земли.

И не вступай ты больше в спор,

Не шутят земляки,

Открыв тебе, что с этих пор

В Магнитке две реки,

Вполне серьезно говорю,

И вот моя рука —

Река, которую творю,

И есть Урал–река!

1948

ГОРОД МАСТЕРОВ

В купе укладываться стали,

Но не спалося старику.

Поднялся он, достал кристаллик,

Поднес поближе к огоньку,

Перевернул в полоске света

И спрятал вновь, и вновь достал,

И был, по–видимому, это

Его магический кристалл;

Кристалл тот самый, сквозь который

В часы полночной тишины

Необозримые просторы

Бывают мастеру видны.

И, подсмотрев, чем занят мастер,

Взглянув украдкой на кристалл,

Юнец подумал: «Что за счастье

Старик, должно быть, испытал!

Везет, от радости немея,

Чтобы показывать в Москве.

А я пока еще не смею

И говорить о мастерстве».

– Послушай, дед, с твоим стараньем

Не страшен самый строгий суд.

За чистоту лучистой грани

Тебя отметят, вознесут.

– Не надо мне, сынок, отметин, —

К чему нам, горщикам, венды?

И так уж принято на свете:

Мы – безымянные творцы.

Поставить метку – велика ли?

Но тронешь грань – она темней,

И не позволит лучший камень

Хотя б царапинки на ней.

– Да нет, старик, не в этом дело!

Недаром едешь ты в Москву.

Она–то многих разглядела,

Кто потянулся к мастерству.

И все, что свято на Урале,

Все, чем прославился и ты,

В Москве для родины собрали —

С такой виднее высоты!

Дороже это всех отметин:

Ты – мастер, признанный Москвой! —

Старик гранильщик не ответил

И спрятал вдруг кристаллик свой.

«Я первый раз в столицу еду,

А парень с ней давно знаком…»

А поутру, кивнув соседу,

Сошел в метро за пареньком.

В подземном царстве яшма влита

В уральский мрамор, и литье —

Литье узорное на плитах…

– Постой, да это же мое!

Мое, старик, по всем приметам.

Ведь я, пойми, в Каслях живу.

– Так ты, сынок, не знал об этом?

А говорил мне про Москву!

– Придется тайной поделиться… —

И стало ясного ясней:

Он только слышал о столице,

Он только песни пел о ней.

Дорога гулкая, прямая

Вела на свет из–под земли…

Без слов друг друга понимая,

До Красной площади дошли.

– А где кристаллик твой, тот самый?

– Да он не лучший из камней, —

Сказал старик, – но я упрямый

И отграню еще верней. —

Как ни разглядывал дорогой

Свою мечту – свою Москву —

Сквозь тот кристалл, а все ж намного

Она смелее наяву.

Всегда свое в ней разглядим мы,

Найдем знакомые черты.

Ты прав, сынок, – Урал родимый

Видней с московской высоты!

1948

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

Обещала прийти на свиданье,

И два раза подряд не пришла.

Что же стоит ее обещанье,

Коль исполнить его не могла?

– Что с тобой, дорогая, случилось?

Целый вечер прождал я в саду… —

Улыбнулась она, застыдилась:

– В третий раз непременно приду.

Не пришла почему–то и в третий,

А в саду все темней и темней.

Он оттуда ушел на рассвете

И не знал, что подумать о ней.

И невесело это и странно,

Паренек не поймет ничего.

А у самой калитки нежданно

Кто–то за руку тронул его.

Отступил, посмотрел с удивленьем.

– Ты, наверно, заждался в саду,

А меня задержали на смене,

Только–только с работы иду.

Так стыдливо она улыбнулась,

Так неловко за локоть брала,

Что в косыночке старой казалась

Даже лучше, чем в новой была.

1948

ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ ГРАНИЛЬЩИКА

Памяти П. Бажова

Совет гранильщика был краток:

Не меряй грани на рубли,

Забудь, что взвешены в каратах

Аквамарины, хрустали.

Забудь, что камешек прозрачный

Неизмеримой глубины

Каким–то там числом трехзначным

Сведен до рыночной цены.

Забудь, что есть несложный метод,

И знай, трудом встречая рань,

Что для таких камней, как этот,

Есть бриллиантовая грань.

1950

КОЛОКОЛ

Уже уральский полустанок

Листвой березок отмелькал,

Уже сменилась ночь рассветом,

А колокол не умолкал.

Уже давно исчезли горы

И отмелькали грани скал,

Уже повсюду шли долины,

А колокол не умолкал.

Уже предложен был за Волгу

II выпит с радостью бокал,

И начинался новый вечер,

А колокол не умолкал,

Тот самый колокол, в который

Со сдержанной тревогой бьют,

Когда сигнальщики на скалах

С флажками красными встают,

И мастерство свое и храбрость

На этих скалах утвердив;

Когда запальщики, взрывчаткой

Глубины скважин зарядив,

Па шаг отходят, чтоб укрыться

За крепким каменным щитом..

Пусть пропадает в гуле взрыва

Тот звон, а все–таки потом

Он слышен – в памяти, быть может

Исчезла Волга за бугром,

Москва поутру задымила,

А все гремел уральский гром.

И отзвук грома отдавался

Повсюду, где металл сверкал.

И горд я был, что всю дорогу

Мой колокол не умолкал.

1950

* * *

Золотились нити дождевые,

И соткан день из солнца и дождя,

И чувствуешь и мыслишь – как впервые,

Тропинкой полевою проходя.

Для полнокровной жизни непременно

И дождь и солнце Родине нужны.

И пусть они работают посменно

Над яркими просторами страны.

И лучшей нам не надобно погоды.

Кто мог бы мне сказать, что я не прав?

Пускай скорее прорастают всходы,

Шумят колосья, золота набрав,

Чтоб мы еще сильней разбогатели

И выстояли в будущей борьбе,

И чтобы никогда не потускнели

Лучистые колосья на гербе.

1950

К СТАНОВИЩУ ДРУЖБЫ

Приуральской стороной

Шел я тропкою ночной

Через горы – напрямик…

Хорошо бы в этот миг —

Дом и стол, а на столе б

Крепкий чай да черный хлеб.

Развести б огонь в печи

От коптилки иль свечи.

Трубку после закурить

Да с дружком поговорить —

Так… о девушке одной.

Шел я тропкою ночной,

Где корявые стволы,

Где скалистые углы.

Мгла тропу заволокла.

Нет ни дома, ни стола,

Нет ни чая, ни печи,

Ни коптилки, ни свечи,

Нету горстки табака,

Нету верного дружка.

Лишь стремленье есть одно —

Дотащиться все равно

До стоянки у реки,

Где живут зимовщики,

Где у дымного огня

Третьи сутки ждут меня.

Тяжело тащиться мне…

Стой, – а что там в стороне

У замшелого горба?

Не охотничья ль изба?

Но друзья устали ждать,

Я не смею опоздать.

Если б было чуть не так, —

Если б нес я им табак,

Дробь иль порох – все равно,

Даже хлеб или вино,

Я бы мог и опоздать.

Нет, не могут люди ждать

Третьи сутки у огня…

Письма в сумке у меня!

1950

* * *

Горнорудный родной городок,

Надоело в снегах? Понимаю,

Пусть до мая не тает ледок,

А пурга залетает и в мае,

А рассветы не так уж нежны,

Как хотелось бы сердцу и глазу,

А цветы запоздалой весны

Так скромны, что заметишь не сразу,

Я люблю тебя!

Мы постоим

За свое трижды правое дело,

Пусть зима по гнездовьям своим

По сугробам – до мая засела.

Будет время – и ты зацветешь

Первоцветом косынок и маек.

Снегопада безмолвие…

Что ж!

Я тебя и таким принимаю.

Попритихли под снегом дома

И крылечки свои подобрали.

Кроме сердца, повсюду зима…

Все в порядке – живем на Урале!

1950

МЕДАЛЬ

Отливая патроны из меди,

Мы желали победы скорей,

И солдаты пробились к победе

Под немолкнущий гром батарей.

Пламенея, волну поднимая,

Медь утихнуть никак не могла,

Даже утром Девятого мая

Из печей она так же текла,

Как восьмого, и так же блестела

И крепчала в кипении руд.

Но теперь уж – для мирного дела,

Для медали за доблестный труд.

Та медаль не простая награда,

И была она выдана мне

Не для праздника, не для парада,

Не на память о страшной войне.

Ту награду навечно мне дали,

Как грядущего мира залог.

И немеркнущий лучик медали

Проникает в любой уголок.

На рубахе, на куртке, на блузе

Блещет лучик, а люди идут…

Хорошо, что так много в Союзе

Награжденных за доблестный труд.

1951

ЕДИНСТВО

Геодезист, идешь ты по степи

В дождевике, весь перепачкан глиной.

Недолго до кургана. Потерпи.

Там, за курганом, – что там? Взлет орлиный

Нет, погоди, то не крыло орла —

В рассветном небе вскинута стрела,

В степной дали шагает экскаватор;

То не курган, а свежая гора,

Она растет, ей небо низковато…

Да здравствуют уральцы–мастера!

И заводская марка все яснее.

Кого, скажи мне, видишь ты за нею?

Конструктора? И больше никого?

А как же те, что были до него?

Ведь каждый, долг свой выполняя свято,

Поправил, посоветовал, помог.

Шагающий уральский экскаватор

Без их деталей двинуться б не мог.

Но всех ли мы припомнили? Едва ли!

А те, что заготовки им ковали?

А те, что сталь варили, добывали

Руду в горах? А те, что открывали

Ту самую особую руду?

Тебя я вижу в этом же ряду.

Что – удивлен? Ведь ты об этом чуде

Давно мечтал, ты – человек труда.

Мечта сбылась. Все лучшее мы будем

Считать своим по праву навсегда.

Оно твое. Но помни, что за это

Ты родину обязан отдарить.

Я чувствую, как, счастлив, полон света,

Ты станешь лучше думать и творить.

Вперед идя донецкою долиной,

В дождевике, весь перепачкан глиной,

С открытым и сияющим лицом,

Ты новых дел становишься творцом.

1951

ПРИЗНАНИЕ

Я беру одним движеньем

Сталь на пробу из огня.

Замечаю: с уваженьем

Люди смотрят на меня.

Смотрят, видимо, недаром:

Я за эти годы стал

Именитым сталеваром —

Хорошо варю металл.

И столичные газеты

Вспоминают обо мне,

И приветствуют поэты

Так, что слышно всей стране:

Мастерством почет и славу

Заслужил в краю родном.

И природа мне по нраву, —

Пруд в березках за окном,

А особенно – весною,

А еще, когда – луна,

А еще, когда со мною

Ходит девушка одна.

Гляну – радостно, тревожно —

Столько лет ее искал!

…За успехи в праздник можно

Не стыдясь поднять бокал.

Только следует признаться:

Хвастать вовсе ни к чему.

И заважничать, зазнаться

Не желаю никому.

Как бы ни был я, ребята,

И старателен и смел,

А один того, что надо,

Я бы сделать не сумел.

И от вас порой иною

Я отстал бы, земляки,

Если б не было со мною

Рядом дружеской руки.

Да и где взялась бы сила,

Если б каждый день меня

Не учила, не растила

Вся могучая родня?!

Разве б стал я лучше многих,

Разве б двигался вперед,

Если б верной мне дороги

Не указывал парод?!

1952

СТАРОМУ ДРУГУ

Мы великою клятвою связаны,

И правдивыми быть мы обязаны.

Оттого промолчать не могу,