Текст книги "Наше небо"
Автор книги: Константин Кайтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Прыжок с 25 000 метров
(1941 год)
Полет был назначен на ночь. Молодые экспериментаторы Петр Луценко и Алексей Золин утром рассчитывали достигнуть потолка, затем по прямой пересечь материк с юго-запада на северо-восток. Посадка в Чкаловске. Итого восемь часов полета.
Если машина оправдает расчеты конструкторов, то на высоте в двадцать пять тысяч метров расстояние между Чкаловском и Н. будет покрыто за пять часов.
Девятьсот-тысяча километров в час!
Металлическая птица спокойно висела на стальных тросах, сверкая сизым переливом стальной обшивки. Винт, точно головка ласточки, непропорционально миниатюрный, вдавался в широкие плечи самолета, скошенные к хвостовому оперению. Снизу в профиль машина действительно напоминала ласточку в момент ее стремительного и красивого полета.
– Снаряд, выпущенный из артиллерийского орудия, даже в первые секунды своего полета не обладает абсолютной аэродинамичностью, – сказал Луценко, глядя на острогрудый полированный обтекатель кабины. – Именно скорость снаряда в первоначальный момент ее нарастания и увеличивает сопротивление. Но тут, – Луценко окинул взглядом весь самолет, – я не вижу даже точки для лобового сопротивления. Встречному потоку воздуха остается только скользить, – упереться ему буквально не во что.
Конструктор К., установив на своем самолете мотор с мощным нагнетателем, полагал, что достигнет высоты пятнадцати тысяч метров.
– На своей машине мы решим одновременно три задачи: достигнем предела высоты, дадим предел скорости и выбросим парашютиста в нижних слоях стратосферы.
Луценко подошел к толстому целлулоидному окну люка, через которое был отчетливо виден механизм автоматического выбрасывателя.
– Летчик Сизов погиб при попытке совершить прыжок с самолета на скорости четыреста километров. Силой динамического удара парашют был изорван в клочья. Наш парашют позволит выброситься со скоростью в тысячу километров. Но ни у одного человека нехватит физической силы, чтобы на этой скорости отделиться от самолета. Автоматический выбрасыватель не потребует никаких усилий от парашютиста. Нужна только готовность к прыжку. По одному нажиму спускового механизма парашютист вылетит из люка. И еще одно преимущество. Падая затяжкой, парашютист уйдет далеко от самолета и, главное, погасит огромную несущую скорость, приданную ему скоростной машиной.
Летчики отошли от самолета. Дежурный по ангару сбавил огни, часовой с винтовкой через плечо стал ходить взад и вперед вокруг самолета, распростершего свои остролистые крылья почти над всей площадью ангара.
В три часа ночи ворота ангара раскрылись, бесшумно скользнув по металлическим желобам.
Начальник комиссии по организации полета и прыжка из стратосферы, полковник Домов, и два конструктора наблюдали за последними приготовлениями к старту. Летчик Луценко уже сидел в кабине самолета, а его спутник Золин облачался в легкий скафандр с заплечным и нагрудным парашютами.
– Только парашюты и убеждают меня в вашем воздушном полете, – улыбаясь, сказал полковник Домов. – Без этих парашютов вы в вашем скафандре больше похожи на водолаза.
Золин улыбнулся сквозь стекла шлема и открыл вентиль индивидуального кислородного прибора.
– Отлично, – послышался глухой, словно придавленный голос из скафандра.
Золин повернулся, подошел к самолету, и по лесенке ему помогли забраться в заднюю кабину.
Последняя минута. Провожающие попрощались. Герметические кабины захлопнулись. Теперь летчики могли дышать только на искусственном кислороде, который поступал из специальных аппаратов, установленных по бокам кабин.
Тихо взвизгнула лебедка, и самолет, сверкнув сизыми плоскостями, мягко опустился на бетонную дорожку, уходящую из ангара на огромный параллелограм аэродрома.
Длинные лучи прожекторов, как мечи, скрестились в перспективе, куда уходила бетонная дорожка. Белая ракета вспыхнула над полем. Путь свободен. Казалось, самолет приник к земле, чтобы вспорхнуть с бетонной дорожки. Чуть дрогнули плоскости, приглушенный мотор запел могучим металлом. Невидимо кружившийся винт поглощал воздух, швыряя его за хвостовое оперение. Провожающие прижались к земле.
Машина метнулась в темноту и, проскочив дорожку, ушла в воздух, едва освещенная прожекторами…
В четыре часа шестнадцать минут, ровно через час после старта, ультракоротковолновый передатчик «Большая земля» послал в воздух первую радиограмму:
«Капитану Луценко. Сообщите координаты, температуру, потолок, самочувствие».
В те минуты, когда Луценко принял радиограмму «Большой земли», самолет находился на высоте шестнадцати тысяч метров, под сине-фиолетовым сводом неба. На этой высоте был уже день, ясный, с далеко видным горизонтом. Земля лежала внизу, за ватным покрывалом кучевых облаков, темных от огромной тени земли.
Пользуясь искусственным климатом, летчики дышали совершенно свободно, не чувствуя того удушливого действия разреженного воздуха, который убивает всякий живой организм уже на высоте восьми-девяти тысяч метров. Автоматические поглотители углекислоты извлекали из герметических кабин пилотов вредный газ, обогащая кабину кислородом.
Золин, сидевший в специальной скафандре, пользовался стационарной воздушной системой, чтобы не расходовать запас драгоценного кислорода из индивидуальных приборов.
Прочитав Золину по телефону радиограмму с «Большой земли», Луценко передал ответ:
«Позывные норд-ост, потолок семнадцать тысяч, температура минус пятьдесят три, «климат» прекрасный, самочувствие хорошее. Луценко. Золин».
Автоматические приборы слепого пилотирования вели самолет точно по заданному курсу. Луценко отдыхал, наблюдая движение стрелок. Показатель скорости стоял на цифре «750». Если усилить действие нагнетательной системы и дать газ за защелку, то скорость вполне можно повысить до тысячи километров. Однако, по расчетам летчиков, этой скорости сейчас было достаточно.
– Как самочувствие? – спросил в телефон Луценко.
– Отличное. Несмотря на потолок, спать не хочется.
– Стоит, однако, выключить нашу дыхательную систему, – шутя отвечает Луценко, – чтобы заснуть и не проснуться. Кстати, проверим действие автоматического выбрасывателя.
Золин поднялся, положил в люк выбрасывателя полосатый балластный мешок и нажал кнопку выбрасывателя. Люк, словно глотнув добрую порцию воздуха, выбросил балласт в пространство.
– Безотказно действует, – доложил он Луценко.
На четвертом часу полета машина была на расстоянии двух тысяч семисот километров от старта и шла на высоте двадцати пяти тысяч метров. Приближалась зона, в которой должен произойти первый эксперимент этого высотного полета. Летчику Золину предстояло оставить самолет. Парашюты, нагрудный и заплечный, висящие поверх мягкого скафандра, делали Золина похожим на шар, несколько сплющенный в своем центре. Приготовившись к сбрасыванию парашютиста, Луценко дал последние наставления своему спутнику:
– Осторожность и точный расчет. Раньше полутора минут парашют не раскрывать. Пользоваться радиосвязью. Счастливо!
Золин встал во весь рост, отключился от стационарной системы кислородного питания и включил индивидуальные приборы. Он укрепил над шлемом миниатюрный радиозонд и стал в свободное отверстие люка, затянутого толстой коркой прозрачного целлулоида.
За маской скафандра видны были лишь горящие нервным огоньком глаза Золина. Первый эксперимент. Манекен, выброшенный с этой же высоты, прекрасно приземлился в шестидесяти километрах от точки сбрасывания. Каково будет приземление первого человека?
Золин нажал ногой педаль автоматического сигнала, и в момент, когда самолет, чуть проваливаясь, начал терять высоту, Золина стремительно выбросило из самолета. Машина, почувствовавшая значительное облегчение, рывком устремилась вперед. По этому движению Луценко узнал, что спутник его уже летит в безвоздушном пространстве.
Миниатюрный сжавшийся комочек падал в сине-фиолетовой стратосфере, безмолвно и одиноко отсчитывая удары секундомера, подвешенного к скафандру над самым ухом. Звенящий свист, вначале слабый, потом нарастающий, а сейчас грозный, зловещий, сопровождал безудержное падение человека. Тонкая резиновая оболочка, защищенная двуслойной парусиной, укрывала тело Золина от пятидесятиградусного мороза, удушающего действия среды, в которой происходило его невероятное падение. На шестидесятой секунде в ушах Золина зазвучал колокольчик секундомера, отбивающий минуту затяжного падения. На второй минуте скорость падения все нарастала. В изолированном колпаке скафандра стало трудно дышать. Снова прозвенел колокольчик секундомера, и Золин потянул тяжелой, облаченной в резину рукой широкое кольцо вытяжного троса. Он падал вниз спиной, глядя на выдернутое кольцо в ожидании рывка. «Раскроется ли?»
За спиной вялый купол парашюта вытянулся в колбаску и стал медленно наполняться воздухом. Вытянув правую руку, Золин падал так, чтобы видеть проносившиеся над головой стропы и наполнявшийся купол.
«Как бы рывком парашюта не сорвало радиозонд, укрепленный на шлеме скафандра», – подумал Золин.
В эти минуты высота нахождения безудержно падавшего парашютиста автоматически передавалась на землю. Функции автомата-радиста выполнял радиозонд, беспрерывно подававший сигналы.
Купол парашюта уже почти раздулся. Вдруг – странный толчок, от которого у Золина на мгновение потемнело в глазах. В ушах раздался звон. Снижение шло почти нормально, если не считать утомительного раскачивания – болтанки, которая началась в первом ряду кучевых облаков. Золин посмотрел на левую руку, к которой был прикреплен миниатюрный прибор автомата-барографа, и увидел, что высота его падения уже одиннадцать тысяч метров, – четырнадцать тысяч метров он прошел затяжным прыжком.
Он на мгновение отключился от кислородной системы и открыл вентиль, давший доступ естественному воздуху. В тот же миг в голову ударила страшная тяжесть. Золин включил кислородную систему. Спуск продолжался. Земля вырисовывалась поверхностью, будто припухшей, в утренней дымке, освещенная боковыми лучами солнца.
Вначале не узнать раскрывшейся панорамы, потом по двум-трем характерным ориентирам Золин нашел на западе маленький городок С., на севере – далекую площадь озера.
Золин рассчитал площадь посадки, – она придется, примерно, в девяноста километрах от точки сбрасывания.
«Так и должно быть, – подумал он. – Несущая скорость самолета – девятьсот километров, полторы минуты – затяжка. За это время я удалился от точки сбрасывания не менее, чем на семьдесят километров. Километров двадцать на снос».
Золин приземлился под двумя парашютами на мягкий грунт пустынной местности и, установив компактный радиопередатчик, вызвал «Большую землю».
Первая радиограмма была послана с места приземления в штаб перелета.
Замкнув кольцо своего высотного полета, Луценко сделал блестящую посадку и два часа спустя уже встретился с Золиным, доставленным с места приземления. Молодые пилоты полностью подтвердили расчеты конструкторов. Советский стратоплан первым в мире поднялся на высоту, к которой десятки лет стремились европейские и американские летчики.
Председатель комиссии по организации перелета полковник Домов горячо поздравил товарищей. Он протянул Луценко и Золину официальный акт о полете, скупо говорящий о героизме экипажа и технике советского самолетостроения:
«15 июля 1941 года советский цельнометаллический стратоплан с воздушными нагнетателями и специальной аппаратурой для свободного дыхания, пилотируемый капитаном Луценко, стартовал с аэродрома Н. и, поднявшись на высоту двадцать пять тысяч метров, показал среднюю путевую скорость девятьсот тридцать семь километров в час. На этой же высоте второй участник полета, лейтенант Золин, снаряженный в мягкий скафандр, при помощи автоматического выбрасывателя совершил парашютный прыжок в стратосфере. Падая затяжным прыжком девяносто секунд, Золин раскрыл парашют на высоте одиннадцати тысяч метров и благополучно приземлился в девяноста семи километрах от точки сбрасывания.
Летчик Луценко вернулся на свой аэродром, к которому вышел с высоты достигнутого потолка с абсолютной точностью. Навигационное оборудование и особенно компас во время высотного полета давали исключительно точные показатели. Влияние земного магнетизма на приборы было столь ничтожно, что к месту посадки самолет вышел с точностью до одного градуса.
Полетами товарищей Луценко и Золина завершена крупная серия экспериментальных работ в области стратосферы».
ВСТРЕЧИ
Укладчик Матвеев
Парашюты новой конструкции обычно испытываются на манекенах. Пятипудовый болван, сброшенный с самолета, грузно раскачивается под раскрывшимся куполом и показывает удивительную пластичность приземления.
Однажды парашют не раскрылся. Безудержно пролетев около семисот метров, манекен ткнулся в землю, причем парашютный ранец, укрепленный на манекене, оказался даже непомятым.
Пострадавший манекен окружили представители командования, производившие испытание, а вместе с ними собралась и толпа любопытных. Каждый вслух высказывал свое суждение:
– Видимо, отказал автомат [2]2
Прибор, автоматически раскрывающий парашют на заданной высоте.
[Закрыть].
– Мало похоже. Скорее всего запутался вытяжной парашютик.
– Возможно, надели неправильно. В прошлом году манекен врезался в землю, потом выяснили, оказалось, что автомат забыли завести…
Раздраженный неуместными примерами и праздными суждениями, командир части приказал «судьям» разойтись и сам, присев над нераскрывшимся парашютом, сосредоточенно занялся исследованием.
Невысокий, сухопарый красноармеец подошел к командиру:
– Разрешите, товарищ командир, лично произвести испытание. Парашют в порядке. Я сам укладывал…
Командир вскочил. Члены испытательной комиссии, переглянувшись, отступили.
– А, Матвеев! – воскликнул командир, узнав укладчика парашютов. – Разрешаю.
Когда дежурный самолет выруливал на старт, покачивая улыбающегося в летнабовской кабине Матвеева, командир рассказал представителям округа о красноармейце Матвееве, которого он впервые узнал при действительно трагических обстоятельствах.
На одном из гражданских аэродромов совершались учебные прыжки. Дело шло к вечеру. Трехместная машина уходила в последний полет. Перед самым взлетом к старту примчалась легковая машина коменданта аэродрома с жизнерадостными молодыми людьми.
– Парашюты вот этим товарищам, – распорядился комендант. – Разрешение на прыжок и все нужные справки у меня.
Молодым людям укрепили основной и запасной парашюты, спросили, хорошо ли они усвоили технику прыжка, и посадили в машину.
На первом кругу в воздухе раскрылся парашют, с которым прыгала девушка-студентка. Когда самолет зашел вторично, от него отделилась маленькая черная фигурка и понеслась к земле так стремительно, что все окаменели от неожиданности. Вот уже до земли осталось двести, сто, пятьдесят метров… Кончено. Теперь, если даже парашют и раскроется, вряд ли он амортизирует динамическую скорость удара.
Пока выясняли причину катастрофы (оказалось, что парашютист не прошел предварительной наземной подготовки), группа парашютистов, не успевших совершить прыжки, возбужденно обсуждала происшествие. Некоторые из них уже решили отказаться от своего намерения. Возникли разговоры о неудачной конструкции парашюта, сомнения в укладке. В этой обстановке крайне важно было доказать безотказность советского парашюта.
На аэродроме оказался случайно красноармеец Матвеев. Осмотрев ранцы и замки, он твердо заявил, что парашюты в порядке и действуют безотказно. В подтверждение своих доводов он выразил готовность немедленно совершить прыжок.
– Короче, – сказал командир.
Несмотря на сгустившиеся сумерки, Матвеев был поднят в воздух и совершил прыжок, раскрыв один за другим оба парашюта.
Рассказ командира заинтересовал представителей округа. Они не спускали глаз с самолета, уже набравшего высоту и ставшего на боевой курс.
Над блестящим алюминиевым фюзеляжем чуть поднялась маленькая фигурка и, постояв немного на фоне белых, плотных облаков, исчезла в пространстве. Самолет вошел в вираж, а мы все, кто наблюдал прыжок Матвеева, не могли отыскать в воздухе ни его маленькой фигурки, ни знакомого очертания парашюта. Несколько секунд мы следили сосредоточенно и безмолвно, потом у всех вырвалось одно восторженное слово:
– Летит!
Стремительный миниатюрный комочек казался метнувшимся из-за облаков, падавшим той восхитительной фигурой затяжного прыжка, которая в момент приближения к земле напоминает ласточку.
Я начал считать про себя секунды: «Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…» [3]3
Так принято считать секунды при затяжном прыжке.
[Закрыть]
За спиной у Матвеева потянулся белый все удлиняющийся рукав, потом он слегка раздулся и вдруг затормозил падение, вспыхнув чудесным геометрически правильным полукругом, освещенным преломленным светом белых облаков.
Командир зашагал от возбуждения.
– Вот вам рядовой красноармеец. Впрочем, это, пожалуй, одна из замечательных особенностей Красной армии, где боевая техника рассчитана на массу, а не на одиночек.
Матвеев приземлился точно в центре аэродрома, горячо встреченный командованием.
Испытания нового парашюта прошли блестяще.
В компактном брезентовом ранце, размером, примерно, пятьдесят на тридцать пять сантиметров, в строгой последовательности и сочетании складок уложено более пятидесяти квадратных метров шелка и свыше ста пятидесяти метров шелкового шнура.
Достаточно одного рывка, чтобы парашют раскрылся, но малейшая неточность укладки может стоить человеческой жизни.
Поэтому точная укладка является основой безопасности прыжка. Самообладание и хладнокровие, своевременность раскрытия – качества сугубо индивидуальные, являющиеся, так сказать, вторичными, но не менее важными условиями безопасности парашютиста. Прыжок с неправильно уложенным парашютом опасен и недопустим в такой же мере, как прыжок безвольного новичка на безотказно действующем парашюте.
В первую пору всей спортивной страсти я особенно горячо интересовался и техникой прыжка (затяжного, из разных фигур высшего пилотажа), и изучением конструктивных особенностей парашюта, и свойствами различной укладки.
Однажды в часть для испытаний прислали новые парашюты. Узнав об этом, я быстро отправился в парашютную комнату, где увидел новые образцы, разостланные на специальных столах. Шелковая ткань лежала безжизненно, словно обмякшая после прыжка.
Я подошел к столу, чтобы разглядеть кройку.
– Товарищ командир, прошу отойти, – предложил мне красноармеец, занимавшийся укладкой парашюта.
– Почему?
– Не полагается. Приказание – допускать при укладке только прыгающих.
– Так, так… А кто будет прыгать?
– Кайтанов.
– Разве он в части?
– Не могу знать.
Я отошел в сторону. Приятно было смотреть на озабоченное молодое лицо, склонившееся над грудой шелка, и думать, что кропотливый, старательный труд производится ради моей же собственной безопасности.
Вытягивая стропы, красноармеец отыскивал швы покроя, быстро укладывал их по какой-то сложной схеме, представляющейся, очевидно, ему по памяти. На десятой минуте огромные шелковые волны исчезли со стола. Изящно уложенную, перехваченную стропами плотную пачку шелка оставалось вложить в ранец.
Я был поражен быстротой, блестящей укладкой.
Утром состоялись полеты. Выпустив нескольких молодых парашютистов, я посадил самолет, чтобы, отдохнув немного, уйти в воздух для совершения экспериментального прыжка.
– Товарищ Кайтанов! – раздалось позади. – Парашюты готовы, разрешите надевать.
Передо мной, держа навесу два парашюта, стоял знакомый укладчик Матвеев. Он чуть отпрянул назад, узнав меня, когда я снял очки и шлем.
Мы познакомились и с той поры стали настоящими друзьями в общем боевом и любимом деле.
Вышло так, что почти все свои пятьсот прыжков я совершил на парашютах, уложенных красноармейцем Матвеевым.
Часто бывает, что моторист, жизнь которого проходит у самолета на земле, вдруг квалифицируется на пилота и со всей страстью, уже в воздухе, совершенствует свою новую профессию.
Случилось так и с Матвеевым. Красноармеец срочной службы, он отлично изучил свою скромную специальность и уложил уже свыше трех тысяч парашютов, когда его одолело желание самому совершить прыжок.
– Вывезите, товарищ Кайтанов, – обратился однажды он смущенно, вопросительно глядя мне в лицо.
– На прыжок?
– Да.
– Наземную подготовку прошли?
– Нет.
– Начните с наземной, посмотрим.
В очередной группе новичков Матвеев занимался старательно, поднимался в воздух на самолете, изучал технику отделения, пока, наконец, не убедился в полной своей готовности. Я проверил – можно было выпускать.
Последние инструкции, посадка в самолет. Перед взлетом говорю:
– Итак, прыжок с крыла, высота семьсот, раскрытие нормальное. Понятно?
– Понятно… – неуверенно ответил Матвеев.
– В чем дело?
– Разрешите затяжной.
– Первый – и затяжной? Никоим образом!
Даю газ, отрываю самолет от поля. На первом кругу Матвеев выходит на крыло, с лицом, широко расплывшимся в улыбку, и смотрит на меня, ожидая команды. Держа штурвал одной рукой, другую подымаю кверху:
– Прыгай!
По губам Матвеева читаю: «До свидания».
Мгновенно он переваливается вниз головой и входит в вираж, я вижу его уже под раскрывшимся парашютом.
Едва самолет касается аэродрома, Матвеев бежит мне навстречу.
– Рука-преступница вышла из повиновения, – кричит он. – Своевольно вырвала вытяжное кольцо, не выдержав положенной затяжки.
В морозный мартовский день 1936 года летчик Благочиннов поднял меня на высоту около шести тысяч метров для тренировочного высотного прыжка. Набирая потолок большими, все увеличивающимися кругами, мы скоро потеряли аэродром из виду и вошли в слой облачности, лежавший над землей на высоте трех – трех с половиной тысяч метров.
Над аэродромом боевые машины летали в разных направлениях, поэтому мы ушли в сторону на двадцать пять – тридцать километров.
После часового пребывания в воздухе я дал сигнал летчику, чтобы он подошел к намеченной точке. Мороз давал себя чувствовать, и мне скорее хотелось выполнить задание. Укрывшись меховым воротником шубы, я тихо подремывал и невнимательно следил за курсом самолета. Как назло, летчик перепутал указанную точку и, вместо того чтобы отойти от аэродрома на двадцать – двадцать пять километров, удалился от него больше, чем на шестьдесят.
На высоте около шести тысяч метров, сбавив газ, он полуобернулся ко мне и крикнул:
– Прыгай, что ли.
Не проверив расчета, я стряхнул с себя сон и, не раздумывая, отделился от самолета. Всего обдало холодом.
Чтобы меньше болтаться в воздухе, я падал тысячи две метров затяжным прыжком, затем раскрыл парашют и осмотрелся. Впереди – что-то новое, незнакомое. Позади – какие-то новые дороги, перелески, замерзшие озера.
Вытащив из сумки карту, разгладив ее на коленях, я пытался ориентироваться и, опустившись до двух тысяч метров, сумел все же разобраться.
Очутился я от аэродрома, примерно, на расстоянии восьмидесяти километров, а от намеченной точки еще дальше.
Теперь с высоты полета можно было точно определить район приземления. С горечью я убедился, что оно произойдет в лесу, далеко от дороги и деревень…
Парашют запутался в елях. На голову посыпался снег. Мягко повиснув на стропах, я закачался над землей. Повисев минут десять и немного отдышавшись, я освободился от парашюта и, сняв его с ели, оставил на видном месте.
«Пойду на деревню», – принял я решение.
Тяжелый путь по заснеженному лесу вогнал меня в пот. В редкий кустарник я вошел, с трудом вытаскивая ноги из глубокого снега. Утомительное путешествие, во время которого легко было сбиться с взятого направления, длилось почти три часа. Наконец, из-за кустов, на пересечении пути, показались крестьянские сани.
– Откуда, военный?
– Да вот из самолета выпал…
– Ну… выпал… и не разбился?
– Да не так, а на парашюте. Парашют в лесу оставил, тяжело нести.
В разговорах о колхозных и парашютных делах мы незаметно подъехали к маленькой деревушке. Со всех сторон высыпал любопытный люд, но нужно было торопиться.
По свежим следам я быстро дошел на лыжах до места приземления и взвалил парашют на плечи. День уже кончался, сумерки окутывали колхозные строения, когда я вернулся в деревню.
– Лошадь мы приготовили, – встретили меня гостеприимно колхозники, – до большака довезем, а там часто ходят грузовики.
Часа два мы трусили по кустарникам, по заснеженному проселку, пока не выехали на большую дорогу. Сани исчезли в темноте. Я остался один со своим парашютом в ста двадцати километрах от Ленинграда.
Шагаю по дороге, останавливаюсь, вслушиваюсь и всматриваюсь в темноту.
Проходит час, который кажется мне нескончаемым. Но вот где-то далеко позади загораются два глаза, приближаются с все увеличивающейся яркостью. Идет полуторка с грузом до Ленинграда, которая и доставит меня до пункта, удаленного от аэродрома на двадцать километров.
Я только успеваю осмотреться, как несколько голосов разом раздается со всех сторон:
– Вот он!
– Сюда, ребята!
– Нашелся!
От красноармейцев, обступивших меня, узнаю, что меня ищут уже несколько часов подряд. Безрезультатно обшарено все пространство в радиусе двадцати километров от аэродрома. До наступления темноты искали самолетами…
У меня забирают парашют, и все весело возвращаемся в часть.
– А, путешественник! Наконец-то! – встречает меня командир, когда я вваливаюсь к нему в кабинет. – Наделали тут хлопот…
Оказалось, что, потеряв меня в воздухе, летчик вернулся на аэродром и доложил об этом командиру. Стали выяснять точку сбрасывания, полузамерзший летчик ее не отметил. Выслали самолеты для розысков. С момента прыжка прошло уже более пяти часов, – тревога возрастала.
К вечеру в штаб прибыл командир, который, выслушав доклад о случившемся, вызвал к себе Матвеева.
– Кто укладывал парашюты?
– Я, товарищ командир.
– Вы уверены в них? Отказать не могли?
– Никоим образом.
– Можете итти. Кайтанов жив.
Через сорок минут после опроса Матвеева я стоял в кабинете командира.
Летчики и подводники, танкисты и саперы, слухачи и прожектористы, снайперы-пехотинцы, десятки других замечательных боевых специальностей составляют великолепное и грозное оружие Рабоче-крестьянской Красной армии и Военно-морского флота, готовое поразить врагов. Но среди вооруженных сынов великого народа есть бойцы «незаметных» профессий и специальностей, будничная жизнь которых полна высокого героизма и самоотверженности. К таким бойцам принадлежат и укладчики парашютов, люди самой незаметной специальности в самой любимой Красной авиации.
