Текст книги "Бесконечное лето (СИ)"

Автор книги: Константин Ефимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Странно всё это… – глухо проговорил он. – Мне это делали, и не раз, а вот самому…

– Саш, может, не надо?.. – Я попробовал пошевелиться.

– Лежи-ка! – он снова придавил меня ручищами.

Я замер, вслушиваясь в свои ощущения. Шквал эмоций, ощущений, чувств рождали даже малейшие касания другого человека… Ни одно из собственных прикосновений не могло сравниться с трепетностью его губ. Это было… так приятно… Я смотрел на тусклый свет лампы ночника. Мои глаза наполнялись слезами – и постепенно замкнулись сами собой. Это было… так приятно… За закрытыми веками всё ещё маячило жёлтое пятно ночника. Я разрывался на части между ощущениями восторга, наслаждения и сильного страха, напряжённо прислушиваясь к каждому шороху, к каждому звуку. Никогда не предполагал, не догадывался, что ночь может быть так наполнена звуками. Я знал, что запертую изнутри тяжёлую дверь Бункера можно было только взорвать, но всё равно каждый раз нервно вздрагивал от чудившихся мне шагов. Это была гремучая смесь страха и наслаждения… Это было… бесподобно…

Сашка остановился. Выпустив меня, тихо положил голову мне на колени.

– Что?.. – растерянно спросил я.

– Губы…

– Губы?..

– Угу. Устали… Никогда не думал, что это так трудно.

Я осторожно потянул его к себе, затаскивая обратно на кровать. Он лёг, обняв меня, и уткнулся лицом мне в плечо. Так и лежал притихший. Я попробовал найти его губы, но Сашка всё время отстранялся, уклонялся от меня.

– Ты чего?..

– Да так… – смущённо буркнул он в моё плечо.

И тут я, с силой ухватив за голову, повернул его лицом к себе и поцеловал в плотно сомкнутые губы.

После некоторого замешательства он ответил мне тем же, потом ещё и ещё…

Мне вдруг показалось, что сейчас он заплачет. Сашка вновь отстранил меня:

– Зай… Зай! Если бы ты знал… – голос его поднимался всё выше и выше… Неужели он сейчас заплачет? Нет! Только не это!

Мне так хотелось сказать ему: «Саша, миленький, только не это! Я готов сейчас отдать всё на свете, чтобы тебе было хорошо! Сделать всё, чтобы ты был счастлив. Клянусь, всё на свете!»

Я вновь закрыл ему рот поцелуем, и он сжал меня со всей силой, на которую был способен. Боль пронзила меня. Но я молчал. Я чувствовал, что так надо. Его тело говорило мне, что так необходимо…

Когда Сашка немного успокоился и расслабился, я решился…

Повторяя его движения, медленно, почти не дыша, словно ныряя на большую глубину, я опускался всё ниже и ниже. При каждом прикосновении Сашка вздрагивал, чуть сгибаясь, едва слышно постанывал. Наконец он совсем выгнулся, с шумом втянул воздух носом... Именно в эту минуту, мне так захотелось увидеть его, рассмотреть.

Звуки, которые издавал Сашка при каждом моём движении, походили на… рычание? Рычание… Лев?.. Да, словно лев… Словно лев… Мой львёнок! Я чувствую тебя, львёнок, чувствую, как ты скользишь по самому пику своего наслаждения, я это слышу… И я сделаю всё, что ты сейчас хочешь! Сквозь изгибы, сквозь судороги твоего тела, сквозь твои, уже неистовые стоны. Пусть всё катится – куда подальше, скатертью дорога… есть только ты один, один на всей Земле, – мой большой, сильный и ласковый Львёнок…

«Львёнок» порядком перепугал меня, когда разразился громким сдавленным звуком, похожим на вой, переходящий в рык. Я, конечно, никогда наяву не слышал, как рычит лев, если только в кино, – но, наверное, было что-то похожее. Мне показалось, что этот протяжный вой слышали на всех этажах Штаба. Сашка, сам того не ведая, вложил в этот воющий стон все долгие, одинокие месяцы воздержания, своих несчастий, тяжёлой изнуряющей работы и бесконечной тоски… Не знаю, может это всего лишь надумано, но в тот момент мне показалось, что в этом рыке было столько облегчения… Как будто в человеке что-то надломилось, треснуло и – потихоньку отошло, оттаяло…

Мы лежали, молча обняв друг друга. Такой покой окружал нас, что, казалось, весь мир замер, остановился и не сдвинется больше с места. Я слушал биение Сашкиного сердца и думал, что такое же чувство возникает в непогоду, когда за окнами ревёт ветер, хлещет проливной дождь, а в тёплой комнате горит огонь в камине. Тук-тук, – тук-тук, – тук-тук, – стучало его сердце. Это был мой камин…

– Хорошо и странно, правда? – тихо шепнул Сашка. – Будто и нет ничего там, наверху. Будто и нет армии…

Я молчал… Мне было приятно, что Сашка сейчас, в эти минуты, такой спокойный, тихий, тёплый… Казалось, я и сам по-настоящему успокоился только сейчас, когда Сашке, лежащему рядом, было так хорошо…

…Из шланга медленно вытекала прохладная вода. Её осталось совсем немного, на донышке, но нам вдвоём уже хватило… а когда последняя капля упала на пол, мы уже были там, в том космическом мире, молча, забыв обо всём, затихнув в ласковых объятьях друг друга…

Даже ночник пошли выключать вместе, вдвоём, потому что так не хотелось расставаться хоть на несколько секунд… Даже заснули вместе, вдвоём на моей койке, обнявшись. Заснули мгновенно, глубоким и здоровым сном, едва успев добраться до постели…

…Никогда ещё будильник Бункера не звонил так мерзко, как в то утро. Проклятье!.. Я выскользнул из тёплой кровати, чтоб побыстрее его выключить.

Помню, в первую ночь, проведённую в Бункере, я спросил Севу, отчего будильник стоит так неудобно – далеко от всех коек. Может, перенести его ближе, хотя бы на расстояние вытянутой руки?

– Не-а, – ответил Сева. – Это традиция. Сам потом поймёшь, что так лучше. Ведь он, зараза, будет звонить, пока не встанешь и не выключишь. Так больше вероятности, что не проспишь. Хотя я умудрялся. Традиция, это тебе не просто так… она, видишь ли, годами складывалась.

…Я пошарил на полу в поисках одежды, но так и не нашёл её. Пришлось всё-таки включить верхний свет… Натягивая на себя полуразорванные трусы, я смотрел на Сашку. Тот сел на кровати и, блаженно потягиваясь, улыбался мне. В его движениях действительно было что-то львиное – гибкое и ленивое. Протирая глаза, он сказал:

– Доброе утро, Зайчонок, – и вновь упал на подушку. – Как не хочется вставать!.. Иди ко мне …

Я подошёл и погладил его по лицу, зарылся пальцами в его волосы. Сашка приподнялся на кровати, обнял меня и осторожно поцеловал. Потом ещё раз, ещё. Я почувствовал, как просыпается его тело… и отстранился:

– Надо собираться, Саш, время уже.

Сашка вновь сел и заразительно зевнул – вот уж действительно: Лев.

– Ой, как неохота!.. Гадство!.. Ну почему так рано?..

Он откинул одеяло… и я вдруг почувствовал себя неловко… но не отвернулся. А этот же, нисколько не смущаясь, спокойно смотрел на меня и улыбался. И глаза его: синие и немного насмешливые. Он встал как был – голышом, и вновь потянулся, заламывая руки – вот он я, смотрите!.. Мне так захотелось дотронуться до него!.. – но вместо этого я пошёл к умывальнику. Почистил зубы, но умыться мне, впрочем, так и не удалось… Сашка подошёл сзади и обнял меня за плечи.

– Саша, времени нет.

– Вот-вот!!! И я про то же… – замурлыкал он, возвращая меня в зной своей саванны.

И мы – не раздумывая, а наоборот, опять забыв всё на свете – ринулись в пучину страсти…

…Весь день я видел его фланирующим по кабинетам с сияющей улыбкой. Ну что ж это такое-то?! Ни стыда, ни совести…А если кто узнает?

 Ох, Кунсайтес, вы когда-нибудь доулыбаетесь, допрыгаетесь…

За этим днём был другой, а за ним следующий, и так далее. Небо не обрушилось на меня и не повергало в руины здание Штаба.

Работа складывалась как нельзя лучше. Карьера шла своим чередом. Моё звание было утверждено и обнародовано. К тому времени я уже прекрасно разбирался в бумажных потоках, циркулирующих в Штабе – каким образом документ совершает свой оборот в сложной структуре начальственных взаимодействий. Теперь я уже знал, какие ходы необходимо проделать, с какой стороны подойти, чтобы через месяц-другой стать младшим сержантом. Славка и Андрей злились на меня – им, конечно, было обидно. Они проиграли – и хорошо понимали это. Сейчас они, наверно, ненавидели меня. Но я знал – пройдёт время и мы встретимся точно так, как Сева и Сашка: «Славка, Андрей! Чертяки! Привет!» Мы будем так же искренне тереться щеками, радуясь встрече: «А помнишь тогда? Помнишь то-то?» Однако, всё это было ещё впереди, а пока они не упускали момента, чтобы сказать или сделать мне какую-нибудь гадость. Надо было потерпеть: ни они, ни я не были виноваты, что всё сложилось именно так. Пока же оставалось самое последнее. И самое трудное. Присвоенное мне звание ефрейтора означало, что Славка и Андрей скоро отправятся в «ссылку», в какие-нибудь дальние гарнизоны, где не хватало персонала.

Как потом оказалось, моего смирения и понимания хватило ненадолго. Мы стали часто ругаться, даже по пустякам. Андрей и Славка постоянно выступали против меня единым фронтом, наверняка всё ещё тайно надеясь, что можно переиграть хоть что-то. Такое было возможно, если выставить меня сейчас в крайне неприглядном свете в глазах начальства. «Бог дал – Бог и взял» – это означает, что начальство всесильно. Сегодня оно жалует тебя, а завтра… Завтра, кто его знает?..

Недели через две Сева поинтересовался, как долго я намерен держать их тут. Его слова вызвали моё искреннее удивление.

– Разве я это решаю? Кто-то меня спрашивает?

– Никто, – пожал плечами он. – Но никто и не запрещает. Брось. Хватит. Ты же знаешь, как это можно сделать. Так делай.

– Ты хочешь сказать, что полковник…?

– Ничего я не хочу сказать. Доиграй эту пьесу до конца – и это всё, что от тебя требуется.

– Подожди, подожди! Ты намекаешь, что…

– Ни на что я не намекаю, Косэ… – он посмотрел на меня из-под очков, и взгляд его был печальный-печальный.

Всё решилось буквально в следующие два дня.

Подойдя к моему столу, Андрей вдруг небрежно кинул мне кипу неотправленных рапортов.

– На, возьми.

– Это что?

– Это твоя работа. Ты у нас теперь большой начальник – вот и вкалывай. А я пошёл, – и он направился к выходу.

– Андрей! Подожди! А ну, стой!!!

– Ну чего тебе ещё?

– Андрей, ты что? – удивлённо спросил я.

– Я? Я – ничего. Ты начальник – ты и делай. Не зря же за лычки перед офицерьём на задних лапках танцевал? Ну так и вкалывай теперь сам. Понял?

– Да, вот теперь-то я понял. А сейчас возьми всё обратно и сделай.

– А то что? А то телегу накатаешь? Ну так мне всё равно! Теперь хоть целую книгу можешь строчить…

И он, засунув руки в карманы, вновь направился к выходу.

– Эй! Боец! А ну быстро вернись, когда тебе старший по званию приказывает!!!

Я был просто взбешён, хотя такого от себя не ожидал. Чтобы я мог приказать ему? А ведь думал – никогда не сумею… Андрей тоже был ошарашен такой смелостью, но потом подошёл-таки ко мне, вытащил одну руку из кармана и ткнул в мои ефрейторские лыки пальцем.

– Что, уже плечи жгут, да?

– Тебе что-то не нравится, рядовой?

– Ну-ну…

– Не надо «нукать». Сейчас ты возьмёшь бумаги обратно и всё сделаешь сам. И чтобы больше не «нукал» и не «вякал», понятно?!

– Ой, бля-я… Да ты оборзел! Тебе пора рожу набить!

– Да что ты говоришь?! Попробуй. Попробуй же! – завёлся я.

– Но ты, плесень хитрая, за Сашку прячешься!

– Что я делаю? За кого?! А ну, повтори!..

– Ты думаешь, я не вижу, как он подпрыгивает, когда у тебя какие-то напряги? Прямо – телохранитель! Сосёшь ты у него что ли? Может он и ты – голубые?

Я буквально онемел от таких слов. Ну и сволочь! Какое его собачье дело?! Да я за эти слова…

– Что ты сказал?! – в комнате появился Сашка.

Увидев, как у Сашки сжались кулаки, я кинулся к нему. Андрей осёкся и, видимо, здорово перепугался. Конечно, он не имел в виду того, что сказал, но этих слов было достаточно. Я виснул на Сашке, а он, захлёбываясь яростью и матом, пытался отодрать меня, чтобы достать Андрея. Тот же весь вжался в угол, бледный и дрожащий. Сашка сыпал проклятьями и угрозами, но мне всё-таки удалось кое-как увести его из кабинета.

Ситуацию спасло лишь то, что Сашка боялся нечаянно причинить мне боль. Иначе бедному Андрею сегодня пришлось бы ой как плохо…

На улице я накинулся на Сашку:

– Какого хрена ты вмешиваешься?

– Нет, ну ты слышал, что он сказал, а?! Слышал?! Говно какое! Да я ему…

– Саш, во-первых, он это не тебе сказал, а мне. Во-вторых, я и без тебя могу разобраться. Ну зачем ты встрял?! Кто тебя просил?

– Да я ему сейчас за его слова!… – всё порывался он обратно.

Я держал его за локоть:

– Ничего ты ему не сделаешь. Успокойся.

Мы простояли довольно долго. Сашка то успокаивался, то закипал снова. А я всё пытался объяснить ему, чтобы он так больше не делал.

– Косэ, я не могу смотреть, как кто-то наезжает на тебя.

– Саш, ну пойми же ты, наконец!!!– говорил я как можно убедительней. – Я не маленький ребёнок и могу постоять за себя сам. Ты же всё время мне об этом долдонишь. И правильно делаешь!.. Тем более, что это же Андрей. Андрей! Мы же столько прожили вместе!.. Ну, покричали друг на друга, повыпендривались – и всё. Всё!..

– Ничего себе, «повыпендривались». Ты что, не слышал, что он сказал?!!

– Успокойся. Ты только что матом его крыл – так по твоим словам, там ты и не такое с ним проделывал!.. – Я ревниво прищурился: – И когда вы, интересно, успели?! Вот и оставляй вас вдвоём-то…

– Чего?! С кем?! С Андреем проделывал?! Ты что несёшь-то?!

Смех и грех!.. Сашка даже не понял, что я лишь ловко поддел его, а когда понял – громко рассмеялся. Инцидент, как говорится, был исчерпан. Сашка успокоился. А, значит, предстояло возвращаться в кабинет – работы было невпроворот.

– Ну что – пойдём, Саш? – тихо спросил я.

Он наклонился и шепнул мне:

– Слушай, а ведь он попал в точку.

– Только вот не по адресу маленько…

– Чего-о?!! Я тебя сейчас съем, подлый заяц!!!

Но я уже предусмотрительно стоял у дверей Штаба.

Не знаю, какой вывод Сашка сделал из этого разговора, но, по-моему, он совсем рехнулся и воспринял всё всерьёз. Вот уж поистине – чувство сносит все башни. Во всяком случае я-то думал, что конфликт уже исчерпан, но на следующий день случайно заметил у Андрея здоровенный синяк на груди.

Блин…

И опять мне пришлось, уединившись с Сашкой, вправлять ему мозги. К тому времени я уже достаточно хорошо изучил его, – как говорится, всесторонне, – так что, по окончании долгих разговоров, он снова лез обниматься:

– Всех-то тебе жалко, Зайчонок мой.

– Нет, ну ты можешь мне пообещать, Сань?! Я тебя прошу, как человека – не трогай ты их, ни Андрея, ни Славку!.. Ты же только мне хуже делаешь. Неужели не понимаешь?! Меня же, из-за твоего буйного темперамента, могут в один день выпихнуть из Штаба ко всем чертям! Тебе это надо?!

Я был зол. Зол на то, что Сашка увиливал от ответа, и на то, что он называл меня «зайчонком» чуть ли не при всех. В конце концов Сашка всё-таки подчинился моим просьбам. Во всяком случае я больше ничего подобного в отношении Андрея не замечал.

Что и говорить – Сашка тоже во многом влиял на меня положительно. Моё «рацио» хорошо взаимодополнялось его «эмоцио». Он старался воспитать во мне человека сильного духом и абсолютно непреклонного перед проявлениями хамства и гадливости, особенно со стороны своих же. Я тоже, конечно, во многом старался учиться у Сашки – знал, что по характеру робковат, нерешителен и жалостлив, только тщательно маскирую это от других.

…На второй неделе моего пребывания в армии нас, несколько молодых «душков», направили в наряд по столовой. Всё было как обычно: работа, работа, работа. Там – подзатыльник от «деда», тут – пинок от «черпака»… В общем – как всегда. Где-то уже вечером, часов в десять, один из поваров, «азер», поймал меня, пробегающего мимо, и приказал:

– Возьмёшь вот эти ящики из-под хлеба, отнесёшь в подвал и поставишь к остальным.

«Надо – так надо».

Когда я уже спускался в темноту подвала, нащупывая ступени сапогом, то подумал: как-то странно это всё. Почему именно два ящика? Их ведь наверху целый штабель.

До этого я никогда не бывал в подвале столовой. Вот уж действительно – катакомбы. За дверью, в самом подвале, в углу горела одна тусклая лампочка, под которой за маленьким столом расположились трое солдат.

– Тебе чего надо? – довольно неласково поинтересовался у меня один из них.

– Да вот, принёс… – и с удивлением воззрился на штабель ящиков, от пола до потолка, братьев-близнецов тех, что я держал в руках.

– А-а… Ну, кинь куда-нибудь, – равнодушно махнул рукой другой боец.

Поставив ящики, я уж было собрался идти. Тот, который поинтересовался, что мне здесь надо, вдруг неожиданно позвал:

– Эй, постой-ка. Ты из наряда?

– Угу.

– Дух? Сколько отслужил?

«Ну вот, блин! И чего им всегда так важна точная цифра?! Вот козлина!» – подумал про себя, а вслух ответил:

– Две недели.

– Молодняк! Из учебки? Так это ваши сегодня по столовой скачут?

– Наши. Ну, я пойду?

– Куда торопишься-то? Садись с нами, чаю попей, отдохни.

Я даже растерялся от неожиданности. Кто они были, в смысле армейской иерархии, – я тогда в этом плохо разбирался. Для меня они все были «дедами». Первые дни в армии очень остро чувствуешь разницу в возрасте. Это на гражданке – один год больше, один меньше – мало что меняет, а там… В армии всё по-другому: вот мальчик и вот, через год, уже мужчина.

– Ноги-то, поди, устали с непривычки? – продолжал боец, улыбаясь.

Присесть, отдохнуть, напиться чаю – о чём ещё можно было мечтать? Да и ноги действительно гудели жутко.

Кто-то из троицы поставил на стол пустую кружку и кивнул на табуретку: садись, мол. Я уже так и хотел сделать, когда у меня в голове неожиданно зазвенели колокольчики: «Внимание! Опасность! Внимание!»

– Не. Спасибо, конечно, но… некогда. Наверху ещё столько работы, ребятам и так тяжело. Спасибо за приглашение.

– Ну ты, блин, ответственный! Да справятся они и без тебя!

– Не, я не могу. Спасибо, но надо идти.

– Вот, блин, молодняк какой пошёл! Ну чё, отпустить его, что ли?

– Ладно, пусть идёт. Видишь, пацан толковый, с понятием.

Когда я поднимался наверх, то всё ещё пребывал в недоумении: вот же, бывают и нормальные люди в армии. И чего я так завибрировал?

Но стоило только вновь вкатиться по жирному полу в ярко освещённую кухню – я уже забыл обо всём, вклинившись в работу. Работа, работа, работа…

В какой-то момент я заметил краем глаза – мой напарник по кухне прошёл к выходу с двумя другими ящиками. Ну, прошёл себе и прошёл… Через какое-то время я вдруг остро почувствовал, что не успеваю. Огляделся по сторонам в поисках своего напарника, но не заметил его нигде. Пришлось крутиться самому.

Он появился уже где-то около часа ночи, и я тут же набросился на него:

– Где тебя черти носили, мать-перемать?!

– Где надо… – огрызнулся он, не глядя на меня.

Тут я вспомнил, что видел его с ящиками. Разозлился ужасно!.. Тут – как белка в колесе, а он там, гад паршивый, чаи распивал! Ругнувшись ещё, махнул рукой: и так уже устал, как последняя шавка, ещё и ругаться… Лучше закончим по быстрому и – спать.

Взяв носилки с остатками ужина, мы потащились с ним в сторону свинофермы.

Возвращаясь назад, я вдруг заметил, что пацан идёт как-то странно: широко и неуклюже расставляя ноги, то и дело запинаясь.

Тогда я не придал этому значения: решил, что он просто устал.

С тех пор мы так и не виделись.

Я встретил его в тот самый день Спартакиады. Озадаченный тем, какое жалкое зрелище он из себя представлял, подошёл и попробовал поговорить. Но пацан был совсем не склонен к беседе.

Потом, уже в штабе, Сашка спросил меня: чего это я хотел от складского пидора?

У меня челюсть от удивления отвисла:

– Что ты имеешь в виду, Саш? Что значит «складской пидор»?

– Да то и значит. Его все пацаны со складов уже перетрахали. Я слышал, что ребята из батальона хотят поменяться со складскими. Своего на ихнего. Ну чего ты глаза-то выпучил?

«О, господи… Бедный парень».

Вот тогда-то я и вспомнил о той подозрительной «троице»… У меня внутри всё похолодело. Я ведь тоже был там, в том подвале. Я и не подозревал, как близко был сам к…

– Ты что, знал его раньше?

– Знал, мы ведь с ним одного призыва… И что, все в части об этом знают?

– Ну да, почти…

Я стоял, тупо уставившись в окно: вот так-то, оказывается, оно и случается… Начало-то примерно одинаковое: пожалели, приласкали – и… В памяти невольно возникло лицо Лёшки… Его округлённые от ужаса глаза – тогда, в столовой. Что-то теперь с ним? Во что его превратили?..

В жизни всё зависит от случая. Надо постоянно быть начеку. Наверное, в тот момент, когда Сашка рассказал мне про того пацана, назвав его «складским пидором», я почувствовал: как хорошо, что Сашка сейчас рядом со мной! Что бы я без него делал со своей добротой и жалостью?..

Как истинный «царь зверей», Сашка учил меня быть непреклонным – и я учился. Делая при всём этом, однако, свои выводы.

Один из таких выводов – не такой уж я, на самом деле, жалостливый и добренький. Во всяком случае, те слова Андрея я не забыл и не простил. Во-первых, это оскорбляло не только моё, но и Сашкино достоинство. Это раз. Во-вторых, памятуя о том, что «кто имеет уши, да слышит», я сделал в последующие дни именно так, как говорил Сева. И вот приказы на Славку и Андрея были готовы и подписаны в строевой, как полагается.

Когда пришлось выбирать место, то для Андрея всё было предопределено – «Пикет-11». Об этом «чёрном месте» мне как-то рассказал Сашка.

За точкой под названием «Пикет-11» ходила дурная слава. Сопоставив рассказы Сашки и покопавшись в документах, я убедился – не напрасно. Самая удалённая станция слежения в нашем округе располагалась где-то в высокогорье. Как про неё говорили – двести километров до ближайшей юрты. Даже вода там была привозная. Раз в месяц вертолёт доставлял туда продукты – и это была вся связь с миром, не считая, конечно, радиосигналов. Но дурная же слава точки «Пикет-11» была не в этом. Судя по тем же фактам и бумажкам, которые предпочиталось класть подальше и забывать о них как можно быстрее – однополая любовь там сильно практиковалась.

Кроме того, за это время мне довелось оформлять документы одного демобилизующегося студента «оттуда», такого же «духа» нашего призыва, но счастливчика, попавшего под приказ Министерства Обороны «О студентах вузов». Тогда, в тот год многих демобилизовали, на зависть остальным. От меня зависело то, как шустро бумаги сделают свой оборот. Боец был «по нашей линии», судя по кое-каким рапортам в «Особый отдел», а мне же очень хотелось узнать – правда ли то, что болтают об этой «точке»? Так я и выпытал у него всё, что хотел. Парень рассказывал неохотно, постоянно придерживаясь принципа: «Всё это было с моим другом Васей». Но того, что он рассказал, мне оказалось более чем достаточно.

Как такая гниль завелась там – никто не знал. Но каждый новичок впадал во всё тот же порочный круг: «Сегодня я дух, и буду терпеть, завтра я дед, и буду поступать так же, как поступали со мной».

«Наша Армия сильна традициями!» – обычно с гордостью заявляют наши высшие военные чины. Знали бы они сами, что за «традиции» бывают в нашей доблестной Армии…

Когда Андрей узнал из приказа, куда его отправляют, он кинулся по начальству – упрашивать, умолять, дабы чаша сия миновала его. Но кому из офицеров есть дело до солдат в этом вопросе? Куда Родина посылает – туда и шагай! Они тоже знали, что «Пикет-11» – то ещё гадючье гнездо, и что окрас у него «голубого хаки». Но если согласиться с Андреем, то придётся признать это во всеуслышанье. А кому же надо ворошить такие моменты? Никому. Генерал бы первый не позволил: «В моём округе? Нет. Такого не может быть, и следовательно – нет».

Наверное, Андрей плакал, когда его повезли к нашим «летунам». Как у него сложилось дальше, не знаю – писем он не присылал.

Славку я отправил в хорошее место – тут моя совесть была чиста.

Иногда я и сам удивляюсь тому, как во мне спокойно уживаются жалость и мстительность. Впрочем, я что – не человек, что ли? Кроме того, я во многом находился под Сашкиным влиянием.

После отъезда Славки и Андрея события закрутились ещё быстрее. Через месяц и десять дней к одной лычке ефрейтора добавилась ещё одна, сделав из меня младшего сержанта.

Сева одобрительно хмыкнул, когда я, пришив новые погоны к кителю, крутился перед зеркалом.

– Ну-у-у, полетела наша птичка ясным соколом. Надо бы успеть построжиться над тобой, пока возможность есть.

– Да уж, – отозвался я. – Но теперь, когда пальцы гнуть будешь, хорошенько подумай, товарищ сержант.

– Товарищ младший сержант, вы по-прежнему младший по званию. Не заноситесь!

– Ну, не надейся. Это недоразумение не надолго, – нагло пообещал я.

Сева, усмехаясь, покачал головой.

«Завидует, – подумал я. – Ещё бы: близок локоть, да не укусишь».

В переводе на «дворцовые мерки» Сева был «принц-регент». Ему немного не повезло: он попал, что называется, в межсезонье. Когда Севу оставили в Штабе, там ещё работал Юра – резидент и мой предшественник. После того же приказа Министерства Обороны «О студентах вузов» Юра – как студент первого курса института – был демобилизован, и Сева остался резидентом всего лишь до нового призыва, как принц-регент до совершеннолетия монарха. Следовательно, полномочия и возможности его были куда скромнее моих. Даже при всех своих знаниях тайных входов и выходов системы нашего Штаба, ему никогда не удастся подняться выше уже существующего положения. А он был не менее – если не более! – честолюбив, чем я.

Эти два месяца были такими безоблачными – полными радостных ожиданий и самонадеянных планов! Я ликовал: вот ведь как удачно всё идёт, своей жизнью я вновь могу управлять сам, и уж теперь-то нас с Сашкой никто не будет дёргать…

Но – увы! – это была одна только видимость.

Бесконечное лето потихоньку начало уступать место прохладной осени…

Сашка ручным львом так и не стал. Его взрывные эмоции, его темперамент – всё оставалось для меня «загадкой природы», всё было непредсказуемо. День от дня мне становилось всё труднее влиять на него – особенно когда он находился в эйфорическом состоянии. Пожалуй, по-своему мы пытались приручить друг друга, но невозможно было сказать, кто из нас преуспел в этом. Во всяком случае, мы стали больше чем друзьями, это несомненно. Со временем то, что происходило между нами, когда мы оставались наедине, перестало казаться мне чем-то преступным, а стало восприниматься как неотъемлемая часть нашей дружбы. Мы продолжали заниматься любовью почти каждый день, а если обстоятельства позволяли, то и несколько раз в сутки. Знаю, гордиться тут нечем, но что было то было. Так всё как-то само получилось…

Севе, казалось, было на это глубоко наплевать – его волновали сейчас другие проблемы: пополнение состава, привилегии самому себе. Он, по-моему, просто не придавал никакого значения тому, что мы с Сашкой вдвоём частенько куда-то пропадаем. Майору Цапе, похоже, определённо дали «сверху» понять, что меня дёргать по пустякам не желательно – поэтому он и не особенно наблюдал за нами. Так что у нас с Сашкой какое-то время была не жизнь, а малина.

Но всё же, как ни прикинь, слишком горькой была эта «малина»…

…Как-то, сидя у окна в Кабинете, прищурившись от солнца, я наблюдал, как Сашка разминался на перекладине. Он подтягивался, делал переворот. День был яркий и солнечный – впрочем, в Алма-Ате почти все осенние дни солнечные. Переворот у Сашки получался плоховато, но он настойчиво повторял всё заново, вновь и вновь. Глядя на него, я вдруг поймал себя на странной мысли, будто он – мой ребёнок, сын. Вот взял бы его на руки и носил… Я даже не знаю, как правильно и вразумительно описать это состояние… Сашка постоянно стрелял в меня синими шелками своих глаз и улыбался. Я же старался держать себя более скромно и сдержанно, зная, что любая моя неосторожная улыбка, любое протягивание руки могут вызвать у Сашки приступ бесконтрольной эйфории – в любой ситуации – этого-то я боялся больше всего… Сашка постоянно пытался «доказать» свою любовь ко мне – думаю, это было неосознанно. Вот и теперь – он подтягивается на перекладине – и ведь чувствует, зверёнок, что я потихоньку за ним наблюдаю, любуясь им… Может, именно так отец наблюдает за игрой своего сына: с гордостью и отцовской нежностью. Странное чувство, но такое приятное…

Всё хорошее рано или поздно почему-то заканчивается. Шли дни, и наивная безоблачность стала потихоньку пропадать, уступая место тревоге и беспокойству. Прежние страхи оживали – они не могли не оживать! – и давали знать о себе. Привыкнув друг к другу, имея такую тесную связь, – куда уж больше! – мы стали более раскованы и в общении. Выражение каких-то эмоций, диалогов, отношений стало приобретать совсем не нужный вид. Я-то себя контролировал, а вот Сашка делал это всё меньше и меньше… Он запросто мог обнять меня на глазах у Севы, взяться за руку, что-то прошептать на ухо, касаясь губами щеки. А когда я пытался, оставшись наедине с ним, вразумить его, что именно меня тревожит, то он простодушно и беззаботно смеялся, говоря, что я действительно «милый зайчонок-трусишка».

– Может, это я по-дружески!.. Чего ты так дёргаешься? Да наплевать на всё это!

– Нет! Мне не наплевать! Ты подумай, Саша, что ты говоришь?! И что ты делаешь… Вот вчера, например, вспомни – ты подскочил ко мне и начал прямо в коридоре обниматься, а в это время Бухара вышла куда-то из своей каморки и всё это видела! Что она подумала, ты хоть понял?! А я понял. Это раз. Теперь сегодня, утром. Я сижу за столом, пишу, занят по уши – а ты вдруг подошёл ко мне и начал шептаться и обниматься, хотя – заметь! – в кабинете вместе с нами находился Сева. А ты, наверное, думал, что никого больше не было, да?! Я же видел, с каким выражением физиономии Сева покосился в нашу сторону!.. А разве всё это пройдёт просто так мимо него? Он, конечно, молчит сейчас, но я знаю, что в его башке – заметь, умной башке! – зарождаются абсолютно ненужные и нежелательные мысли.

– Косэ, да не дёргайся ты так! Что ты мне говоришь про Севу?! Севе до всего этого никакого дела нет!.. А Бухара – что Бухара?.. Она – женщина, ей этого не понять. Мало ли – мужики обнимаются!.. Она и не придаёт никакого значения…

– Не придаёт, говоришь? Ну-ну… А ты уверен?!

– Конечно!

Вот и поговори тут с ним… Сашке, похоже, вообще стало казаться, что ничего противоестественного и опасного в наших отношениях нет. Какое, мол, дело всем остальным до этого? Я чувствовал, что его «понесло по течению». Он мог начать ласкаться в совершенно неподходящем месте, а если я отказывался поддерживать его в этом – по-детски обижался и начинал с удвоенным рвением «доказывать» свои ко мне чувства. На этой почве мы даже несколько раз серьёзно поругались. Правда, мирились мы быстро. Стоило мне погладить его по голове и прошептать на ухо: «Сашенька, Саша… Львёнок…» – всё, он уже не мог больше сердиться и расцветал в широкой белозубой улыбке… Но потом всё повторялось снова и снова. Я не знал, что делать дальше, и мне даже пришлось пойти в этой ситуации на компромисс. Например, я уже перестал дёргаться, когда он называл меня «зайчонком». Более того, мне это иногда нравилось, но не до такой степени, чтоб меня так называли при людях. Тем более, Сашка произносил это таким мурлыкающим голосом… Обидно было то, что он ничего не понимал из моих многочисленных вразумлений, или не хотел понимать. Его не останавливали ни резкие объяснения, ни… в общем, понятно… Ну ничего не останавливало!.. Он так и оставался упрям в этой своей жгучей нежности, проявлений которой со временем становилось всё больше и больше. Нежность эта была уже опасным электрическим зарядом, который мог натворить непоправимых бед – в любой миг… Винить в этом можно было только самого себя. Ведь это я позволил, чтобы Сашке окончательно «сорвало крышу».