Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

Е.А. Варженевской

 
Вечерний свет погас.
Чуть дышит гладь воды.
Настал заветный час
Для искристой Звезды.
 
 
Она теперь горит,
Окутанная мглой,
И светом говорит
Не с Небом, а с Землей.
 
 
Увидела она,
Как там внизу темно,
Как сладко спит волна,
Как спит речное дно.
 
 
И вот во мгле, вдали,
Открыв лицо свое,
Кувшинки расцвели
И смотрят на нее.
 
 
Они горят в ночи,
Их нежит гладь воды,
Ласкают их лучи
Застенчивой Звезды.
 
 
И будут над водой
Всю ночь они гореть,
Чтоб с Утренней Звездой
Стыдливо умереть.
 

 
Исполинские горы,
Заповедные скалы,
Вы – земные узоры,
Вы – вселенной кристаллы.
 
 
Вы всегда благородны,
Неизменно прекрасны,
От стремлений свободны,
К человеку бесстрастны.
 
 
Вы простерли изломы,
Обрамленные мохом,
Вы с борьбой незнакомы,
Незнакомы со вздохом.
 
 
Вы спокойно безмолвны,
Вас не тронут рыданья,
Вы – застывшие волны
От времен Мирозданья.
 

 
Точно призрак умирающий,
На степи ковыль качается,
Смотрит Месяц догорающий,
Белой тучкой омрачается.
 
 
И блуждают тени смутные
По пространству неоглядному,
И непрочные, минутные,
Что-то шепчут ветру жадному.
 
 
И мерцание мелькнувшее
Исчезает за туманами,
Утонувшее минувшее
Возникает над курганами.
 
 
Месяц меркнет, омрачается,
Догорающий и тающий,
И, дрожа, ковыль качается,
Точно призрак умирающий.
 

 
Вдали от берегов Страны Обетованной,
Храня на дне души надежды бледный свет,
Я волны вопрошал, и Океан туманный
Угрюмо рокотал и говорил в ответ.
 
 
«Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет.
Ты вверился мечте обманчивой и странной.
Скитайся дни, года, десятки, сотни лет, —
Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».
 
 
И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман,
Охвачен пламенной, но безутешной думой,
Я горько вопросил безбрежный Океан, —
 
 
Зачем он странных бурь питает ураган,
Зачем волнуется, – но Океан угрюмый,
Свой ропот заглушив, окутался в туман.
 

 
Вечно-безмолвное Небо, смутно-прекрасное Море,
Оба окутаны светом мертвенно-бледной Луны.
Ветер в пространстве смутился, смолк в безутешном просторе,
Небо, и Ветер, и Море грустью одною больны.
 
 
В холод гибнет и меркнет все, что глубоко и нежно,
В ужасе Небо застыло, странно мерцает Луна.
Горькая влага бездонна, Море синеет безбрежно,
Скорбь бытия неизбежна, нет и не будет ей дна.
 

 
Заводь спит. Молчит вода зеркальная.
Только там, где дремлют камыши,
Чья-то песня слышится, печальная,
Как последний вздох души.
 
 
Это плачет лебедь умирающий,
Он с своим прошедшим говорит,
А на небе вечер догорающий
И горит и не горит.
 
 
Отчего так грустны эти жалобы?
Отчего так бьется эта грудь?
В этот миг душа его желала бы
Невозвратное вернуть.
 
 
Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,
Все, на что надеялась любовь,
Проскользнуло быстрым сновидением,
Никогда не вспыхнет вновь.
 
 
Все, на чем печать непоправимого,
Белый лебедь в этой песне слил,
Точно он у озера родимого
О прощении молил.
 
 
И когда блеснули звезды дальние,
И когда туман вставал в глуши,
Лебедь пел все тише, все печальнее,
И шептались камыши.
 
 
Не живой он пел, а умирающий,
Оттого он пел в предсмертный час,
Что пред смертью, вечной, примиряющей,
Видел правду в первый раз.
 

 
Меня не манит тихая отрада,
Покой, тепло родного очага,
Не снятся мне цветы родного сада,
Родимые безмолвные луга.
 
 
Краса иная сердцу дорога,
Я слышу рев и рокот водопада,
Мне грезятся морские берега,
И гор неумолимая громада.
 
 
Среди других обманчивых утех
Есть у меня заветная утеха:
Забыть, что значит плач, что значит смех, —
 
 
Будить в горах грохочущее эхо.
И в бурю созерцать, под гром и вой,
Величие пустыни мировой.
 

Фаине ***

 
Над пучиной морской, тяготея, повисла скала,
У подножья скалы бьются волны толпой неустанной,
Греет зной ее камни, к ней ластятся ветер и мгла,
Но безмолвна она – в час ночной, в час зари златотканной.
 
 
Белоснежная тучка мелькнет и растает над ней,
Прощебечет блуждающих птиц перелетная стая,
Загорится, забрезжит за морем звезда золотая,
Небо вспыхнет в ответ мириадами синих огней.
 
 
Но не видя, не внемля, гранитная дремлет громада,
Если ж волны сильнее нахлынут, журча и звеня,
Словно шепчет она еле слышно: «Не надо… не надо…
Утишите волненье свое… Не будите меня…»
 

 
В пещере угрюмой, под сводами скал,
Где светоч дневной никогда не сверкал,
Иду я на ощупь, не видно ни зги,
И гулко во тьме отдаются шаги.
 
 
И кто-то со мною как будто идет,
Ведет в лабиринте вперед и вперед.
И, вскрикнув, я слышу, как тотчас вокруг,
Ответный, стократный, разносится звук.
 
 
Скользя по уступам, иду без конца,
Невольно мне чудится очерк лица,
Невольно хочу я кого-то обнять,
Кого, – не могу и не смею понять.
 
 
Но тщетно безумной томлюсь я тоской: —
Лишь голые камни хватаю рукой,
Лишь чувствую сырость на влажной стене, —
И ужас вливается в сердце ко мне.
 
 
«Кто шепчет?» – кричу я. «Ты друг мне? Приди!»
И голос гремит и хохочет: «Иди!»
И в страхе кричу я: «Скажи мне, куда?»
И с хохотом голос гремит: «Никуда!»
 
 
Бесплодно скитанье в пустыне земной,
Близнец мой, страданье, повсюду со мной.
Где выход, не знаю, – в пещере темно,
Все слито в одно роковое звено.
 

 
Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг.
Теснится из-за Моря, растет, густеет мрак.
Холодный ветер веет, туманы поднялись,
И звезды между тучек чуть видные зажглись.
 
 
Неслышно Ночь ступает, вступает в этот мир,
И таинство свершает, и шествует на пир.
Безмолвие ей шепчет, что дню пришел конец,
И звезды ей сплетают серебряный венец.
 
 
И все полней молчанье, и все чернее мрак.
Застыл, как изваянье, тяжелый Аюдаг.
И Ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом,
Чтоб тот, кто настрадался, вздохнул пред новым злом.
 

 
В этой жизни смутной
Нас повсюду ждет —
За восторг минутный —
Долгой скорби гнет.
Радость совершенства
Смешана с тоской.
 
 
Есть одно блаженство: —
Мертвенный покой.
Жажду наслажденья
В сердце победи,
Усыпи волненья,
Ничего не жди.
 

 
Нет, не могу я заснуть, и не ждать, и смириться,
В сердце волненье растет и растет!
Может ли ветер свободный кому покориться?
Может ли звезд не блистать хоровод?
 
 
Нет, мне не нужно покоя, не нужно забвенья,
Если же счастья нам не дано, —
В море отчаянья, в темную бездну мученья
Брошусь на самое дно!
 

 
Над ущельем осторожным, меж тревожных чутких скал,
Перекличке горных духов в час рассвета я внимал.
Со скалы к скале срывался, точно зов, неясный звук.
Освеженный, улыбался, пробуждался мир вокруг.
 
 
Где-то серна пробежала, где-то коршун промелькнул,
Оборвался тяжкий камень, между скал раздался гул.
И гнездится, и клубится легкий пар, источник туч,
Зацепляясь, проползает по уступам влажных круч.
 
 
И за гранью отдаленной, – радость гор, долин, полей, —
Открывает лик победный, все полней и все светлей,
Ярко-красное Светило расцветающего дня,
Как цветок садов гигантских, полный жизни и огня.
 

 
Я жить не могу настоящим,
Я люблю беспокойные сны,
Под солнечным блеском палящим,
И под влажным мерцаньем Луны.
Я жить не хочу настоящим,
Я внимаю намекам струны,
Цветам и деревьям шумящим,
И легендам приморской волны.
 
 
Желаньем томясь несказанным,
Я в неясном грядущем живу,
Вздыхаю в рассвете туманном,
И с вечернею тучкой плыву.
И часто в восторге нежданном
Поцелуем тревожу листву.
Я в бегстве живу неустанном,
В ненасытной тревоге живу.
 

 
Шелест листьев, шепот трав,
Переплеск речной волны,
Ропот ветра, гул дубрав,
Ровный бледный блеск Луны.
 
 
Словно в детстве предо мною,
Над речною глубиною,
Нимфы бледною гирляндой обнялись, переплелись.
Брызнут пеной, разомкнутся,
И опять плотней сожмутся,
Опускаясь, поднимаясь, на волне и вверх и вниз.
 
 
Шепчут темные дубравы,
Шепчут травы про забавы
Этих бледных, этих нежных обитательниц волны.
К ним из дали неизвестной
Опустился эльф чудесный,
Как на нити золотистой, на прямом луче Луны.
 
 
Выше истины земной,
Обольстительнее зла,
Эта жизнь в тиши ночной,
Эта призрачная мгла.
 

 
На вершине скалы, где потоком лучей
Солнце жжет горячей, где гнездятся орлы,
Из туманов и мглы зародился ручей,
Все звончей и звончей по уступам скалы
Он волной ударял, и гранит повторял
Мерный отзвук на звук, возникавший вокруг.
 
 
Как прозрачный кристалл, как сверкающий луч,
Переменчивый ключ меж камней трепетал,
На граните блистал, и красив, и певуч,
Жаждой жизни могуч, он от счастья рыдал,
И кричали орлы, на уступах скалы,
У истоков ручья, в торжестве бытия.
 

 
Дух ветров, Зефир игривый
Прошумел среди листов,
Прикоснулся шаловливый
К нежным чашечкам цветов.
 
 
И шепнул неуловимый,
И волною шевельнул,
К арфе звучной и незримой
Дланью быстрою прильнул:
 
 
И с беспечностью ребенка,
Не заботясь ни о чем,
Он играл легко и звонко
В ясном воздухе ночном.
 
 
И влюбленные наяды
Показались из волны,
И к нему кидали взгляды
В свете гаснущей Луны.
 
 
Нимфа с нимфою шепталась,
О блаженстве говоря.
А за Морем пробуждалась
Розоперстая заря.
 

 
Ветер перелетный обласкал меня
И шепнул печально: «Ночь сильнее дня».
И закат померкнул. Тучи почернели.
Дрогнули, смутились пасмурные ели.
 
 
И над темным морем, где крутился вал,
Ветер перелетный зыбью пробежал.
Ночь царила в мире. А меж тем далеко,
За морем зажглося огненное око.
 
 
Новый распустился в небесах цветок,
Светом возрожденных заблистал Восток.
Ветер изменился, и пахнул мне в очи,
И шепнул с усмешкой: «День сильнее ночи».
 

 
Что ты плачешь, печальный прозрачный ручей?
Пусть ты скован цепями суровой зимы,
Скоро вспыхнет весна, запоешь ты звончей,
На заре, под покровом немой полутьмы.
 
 
И свободный от мертвых бездушных оков,
Ты блеснешь и плеснешь изумрудной волной,
И на твой жизнерадостный сладостный зов
Вольный отклик послышится в чаще лесной.
 
 
И, под шелест листка, ветерка поцелуй
Заволнует твою белоснежную грудь,
И застенчивым лилиям в зеркало струй
На себя будет любо украдкой взглянуть.
 
 
Вся земля оживится под лаской лучей,
И бесследно растают оковы зимы.
Что ж ты плачешь, скорбящий звенящий ручей,
Что ж ты рвешься так страстно из темной тюрьмы?
 

 
Утомленное Солнце, стыдясь своего утомленья,
Раскрасневшийся лик наклонило и скрыло за лесом,
Где чуть дышит, шепчет в ветвях ветерка дуновенье,
Где листва чуть трепещет в лучах изумрудным навесом.
 
 
Распростертую Землю ласкало дневное Светило,
И ушло на покой, но Земля не насытилась лаской,
И с бледнеющим Месяцем Солнцу она изменила,
И любовь их зажглась обольстительной новою сказкой.
 
 
Вся небесная даль озарилась улыбкой стыдливой,
На фиалках лесных заблистали росою слезинки,
Зашепталась речная волна с серебристою ивой,
И, качаясь на влаге, друг другу кивали кувшинки.
 

 
Как глух сердитый шум
Взволнованного Моря!
Как свод Небес угрюм,
Как бьются тучи, споря!
 
 
О чем шумит волна,
О чем протяжно стонет?
И чья там тень видна,
И кто там в Море тонет?
 
 
Гремит морской прибой,
И долог вой упорный:
«Идем, идем на бой,
На бой с Землею черной!
 
 
Разрушим грань Земли,
Покроем все водою!
Внемли, Земля, внемли,
Наш крик грозит бедою!
 
 
Мы все зальем, возьмем,
Поглотим жадной бездной,
Громадой волн плеснем,
Взберемся в мир надзвездный!»
 
 
«Шуми, греми, прибой!»
И стонут всплески смеха.
«Идем, идем на бой!» —
«На бой» – грохочет эхо.
 

 
С морского дна безмолвные упреки
Доносятся до ласковой Луны —
О том, что эти области далеки
От воздуха, от вольной вышины.
 
 
Там все живет, там звучен плеск волны,
А здесь на жизнь лишь бледные намеки,
Здесь вечный сон, пустыня тишины,
Пучины Моря мертвенно-глубоки.
 
 
И вот Луна, проснувшись в высоте,
Поит огнем кипучие приливы,
И волны рвутся к дальней Красоте.
 
 
Луна горит, играют переливы, —
Но там, под блеском волн, морское дно
По-прежнему безжизненно темно.
 

Е.Н. Лисагоровской

 
Кто это ходит в ночной тишине,
Кто это бродит при бледной Луне?
 
 
Сонные ветви рукою качает,
Вздохом протяжным на вздох отвечает.
 
 
Кто над немою дремою стоит,
Влажным дыханием травы поит?
 
 
Чье это видно лучистое око —
Ближе и ближе – и снова далеко?
 
 
Слышно, как старые сосны шумят,
Слышен гвоздики ночной аромат.
 
 
В сонном болоте знакомые травы
Больше не дышат дыханьем отравы.
 
 
Тише! Останься, помедли со мной!
Кто ты, – не знаю, о, призрак ночной.
 
 
Сладко с тобой под Луною встречаться,
С призраком – призраком легким качаться.
 
 
Что же ты вновь убегаешь, скользя, —
Или нам ближе обняться нельзя?
 
 
Или подвластны мы чарам запрета
В царстве холодного лунного света?
 
 
Кто ж это гонится там за тобой? —
Призрак сверкает блестящей стопой.
 
 
Легким виденьем тень убегает, —
Только на небе зарница мелькает.
 

Графине Е.Н. Толстой

 
Жемчужина морей,
Цветущий Остров дремлет,
И в пышности своей
Волнам влюбленным внемлет.
 
 
Над ним – простор Небес,
Кругом – пустыня Моря,
На нем зеленый лес
Шумит, прибою вторя.
 
 
Здесь нет людских следов,
Здесь легкий ветер веет,
Он чашечки цветов
Дыханием лелеет.
 
 
Безмолвные цветы —
Властители пространства,
И жаждой красоты
Живет цветов убранство.
 
 
И вот за гранью гор
Встает дворец Востока, —
Украшен трав ковер
Цветами златоока.
 
 
И снова в свой черед
Вздохнет Закат усталый,
И берег вновь цветет,
Лазурный, желтый, алый.
 
 
Проходит жизнь как сон,
Рассвет, как прежде, пышен,
Полет седых времен
Над Островом не слышен.
 
 
Лучи с Небес глядят,
И кроток свет Заката,
Цветы лучам кадят
Струями аромата.
 
 
Кадильница морей,
Цветами Остров дышит,
А ветер сеть ветвей
Колышет и колышет.
 

 
Туманы таяли и вновь росли над лугом,
Ползли, холодные, над мертвою травой,
И бледные цветы шепталися друг с другом,
Скорбя застывшею листвой.
 
 
Они хотели жить, блистая лепестками,
Вздыхать, дышать, гореть, лелеять аромат,
Любиться с пчелами, дрожать под мотыльками,
Из мира сделать пышный сад.
 
 
Они изнемогли под сыростью тумана,
И жаждали зари, и жаждали огня,
И плакали, что смерть приходит слишком рано,
Что поздно вспыхнут краски дня.
 
 
И день забрезжился. Туманы задрожали,
Воздушным кораблем повисли над землей.
И ветры буйные, смеясь, его качали,
И свет боролся с тусклой мглой.
 
 
Все жарче день пылал сверкающим приветом,
Холодный круг земли дыханьем горяча, —
И облако зажглось, пронизанное светом
Непобедимого луча!
 

 
Хмурятся скалы, оплоты земной тишины:
Ветер в пролетах свистит от стены до стены.
 
 
Таинство жизни трепещет средь мертвых камней,
Что-то забилось, как будто бы тени теней.
 
 
Чахлые сосны растут на отвесной стене,
Шепчут под Солнцем, и зябнут при тусклой Луне.
 
 
Хочется соснам на горную высь посягнуть:
Цепкие корни въедаются в твердую грудь.
 
 
Скупо их кормят бездушные глыбы скалы.
С жадными криками носятся сверху орлы.
 
 
Чахлые сосны без влаги растут и растут.
Чахлые сосны к Лазури дорогу найдут!
 

Любовь и тени любви

Воспоминанье граничит с раскаяньем.

Бальмонт

 
В пустыне безбрежного Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.
 
 
Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла,
В мерцаньи неверных огней.
 
 
И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц, —
Увидить поблекшие тени
Знакомых исчезнувших лиц.
 
 
И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит, —
И вспомнит погибшие дни.
 
 
И жадным впиваяся взором
В черты бестелесных теней,
Внимая беззвучным укорам,
Что бури громовой слышней, —
 
 
Он вскрикнет, и кинется страстно
Туда, где былая стезя…
Но тени пройдут безучастно,
И с ними обняться – нельзя.
 

 
В царстве света, в царстве тени, бурных снов и тихой лени,
В царстве счастия земного и небесной красоты,
Я всем сердцем отдавался чарам тайных откровений,
Я рвался душой в пределы недоступной высоты,
Для меня блистало Солнце в дни весенних упоений,
Пели птицы, навевая лучезарные мечты,
И акации густые и душистые сирени
Надо мною наклоняли белоснежные цветы.
 
 
Точно сказочные змеи, бесконечные аллеи
Извивались и сплетались в этой ласковой стране,
Эльфы светлые скликались, и толпой скользили феи,
И водили хороводы при сверкающей Луне,
И с улыбкою богини, с нежным профилем камеи,
Чья-то тень ко мне бесшумно наклонялась в полусне,
И зардевшиеся розы и стыдливые лилеи
Нашу страсть благословляли в полуночной тишине.
 

 
Скоро на небе Месяц проглянет.
Листья застыли. Время уснуть.
Ночь пронесется. Утро настанет.
Снова забота сдавит нам грудь.
 
 
Птички замолкли. Друг бесприютный,
Птички заснули, – что ж ты не спишь?
Сердцем отдайся грезе минутной.
В Небе глубоком звездная тишь.
 
 
Скоро двурогий Месяц засветит.
Слышишь, как дышит, шепчет сирень?
Сумрак полночный мыслям ответит.
Тьма нас ласкает. Кончился день.
 
 
Что же ты плачешь? Видишь – мы рядом.
Будем друг друга тихо любить.
Что же ты смотришь горестным взглядом?
Или не можешь полдень забыть?
 
 
Все, что смущало, все, чем обманут,
Встало волною, плещется в грудь.
Звезды светить нам дважды не станут.
Ночь убывает. Снов не вернуть.
 
 
Серая чайка плачет над морем.
В Небе свинцовом тусклая мгла.
Ах, не расстаться с тягостным горем!
Где же мы были? Ночь уж прошла.
 

 
Спи, моя печальная,
Спи, многострадальная,
Грустная, стыдливая,
Вечно молчаливая
Я тебе спою
Баюшки-баю
С радостью свидания
К нам идут страдания,
Лучше отречение,
Скорбь, самозабвение
Счастия не жди,
В сердце не гляди.
В жизни кто оглянется,
Тот во всем обманется,
Лучше безрассудными
Жить мечтами чудными.
Жизнь проспать свою
Баюшки-баю
Где-то море пенится,
И оно изменится,
Утомится шумное,
Шумное, безумное.
Будет под Луной
Чуть дышать волной
Спи же, спи, печальная,
Спи, многострадальная,
Грустная, стыдливая,
Птичка боязливая.
Я тебе пою
Баюшки-баю.
 

 
Не могу я забыть неотступный укор,
Что застыл в глубине неподвижных очей,
Они повсюду со мной, этот мертвенный взор,
И в сиянии дня, и в молчаньи ночей.
 
 
Всюду вижу ее, хоть ее уже нет,
С кем когда-то восторг и страданье делил,
Ту, в чьем сердце всегда находил я ответ,
Ту, кого я ласкал, и, лаская, убил.
 
 
Сколько раз я внимал рокотанью морей,
Сколько раз уходил в безмятежие гор,
Но во мраке ночном и в сияньи лучей
Пред собой я встречал укоризненный взор.
 
 
Всюду вижу как сон – запрокинутый труп,
Он молчит, он живет выраженьем лица,
И усмешкой немой исказившихся губ
Он со мной говорит говорит – без конца.
 

 
День за днем ускользает несмело,
Ночи стелют свой черный покров
Снова полночь немая приспела,
Слышен бой колокольных часов.
 
 
Гулкий звон разрастается, стонет,
Заунывным призывом звучит,
И в застывшем безмолвии тонет, —
И пустынная полночь молчит.
 
 
Медный говор так долго тянулся,
Что, казалось, не будет конца.
И как будто вдали улыбнулся
Милый очерк родного лица.
 
 
И забылся весь ужас изгнанья,
Засветился родимый очаг…
Но мгновенно настало молчанье,
Неоглядный раскинулся мрак.
 
 
Дверь открылась и, снова замкнулась,
Луч блеснул, и его не видать, —
И бессильно в груди шевельнулось
То, чему не бывать, не бывать.
 

 
Мы шли в золотистом тумане,
И выйти на свет не могли,
Тонули в немом Океане,
Как тонут во мгле корабли.
 
 
Нам снились видения Рая,
Чужие леса и луга,
И прочь от родимого края
Иные влекли берега.
 
 
Стремясь ускользающим взглядом
К пределам безвестной земли,
Дышали с тобою мы рядом,
Но был я как будто вдали.
 
 
И лгали нам ветры и тучи,
Смеялись извивы волны,
И были так странно певучи
Беззвучные смутные сны.
 
 
И мы бесконечно тонули,
Стремяся от влаги к земле —
И звезды печально шепнули,
Что мы утонули во мгле.
 

 
Ты была как оазис в пустыне,
Ты мерцала стыдливой звездой,
Ты Луною зажглась золотой,
И тебе, недоступной богине,
Отдавал я мечту за мечтой.
 
 
Я решился в желании смелом
По кремнистой дороге идти
И не медлить нигде на пути,
Ты казалась мне высшим пределом,
За который нельзя перейти.
 
 
И потом… О, какое мученье!
К недоступному доступ найден.
Я как жалкий ребенок смущен.
Где любовь, где восторг упоенья?
Все прошло, ускользнуло, как сон.
 
 
Я мечты отдавал не богине,
Ты все, ты – земля на земле,
Я один в удушающей мгле.
Я очнулся в бесплодной пустыне,
Я проснулся на жесткой скале.
 

 
Колеблются стебли зеленой долины,
Их красит цветов разноцветный убор.
А справа и слева дымятся вершины,
Дымятся вершины торжественных гор.
 
 
Я бросил свой дом, он исчез за горами,
Оставил навеки родную семью.
Под Небом глубоким с его облаками,
Меж гор многоснежных, в раздумьи стою.
 
 
Я жду, чтобы брызнули краски рассвета,
Чтоб легкий от гор удалился дымок.
Но в сердце напрасно ищу я ответа,
Где Запад и Север, где Юг и Восток.
 
 
Я жду. Все воздушней оттенки Лазури.
Над сонной долиной – немой полусвет.
Бледнеют обрывки умолкнувшей бури.
И вот загорается где-то рассвет.
 
 
Блеснули цветы пробужденной долины.
В небесном пространстве заискрился день.
Но с левой горы, с недоступной вершины,
Легла на меня исполинская тень.
 
 
Я стал удаляться от тени угрюмой,
Но тень, вырастая, скользила за мной.
Долина блистала смеющейся думой,
А я был преследуем тьмою ночной.
 
 
И вспыхнул закат перламутрово-алый,
За горы склонялся задумчивый день,
До новой горы доходил я, усталый,
И с правой горы опрокинулась тень.
 
 
И тени слились. И заря догорела.
И горы окутались в сумрак ночной.
С вершины к вершине, протяжно, несмело,
Пророчества духов неслись надо мной.