Текст книги "Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Константин Бальмонт

 
Счастье души утомленной —
Только в одном:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Все позабыть, и забыться,
Тихо, но жадно упиться
Тающим сном.
 
 
Счастье ночной белладонны —
Лаской убить.
Взоры ее полусонны,
Любо ей день позабыть,
Светом Луны расцвечаться,
Сердцем с Луною встречаться,
Тихо под ветром качаться,
В смерти любить.
 
 
Друг мой, мы оба устали.
Радость моя!
Радости нет без печали,
Между цветами – змея.
Кто же с душой утомленной,
Вспыхнет мечтой полусонной
Кто расцветет белладонной, —
Ты или я?
 

 
Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.
 
 
Ты вся – безмолвие несчастия,
Случайный свет во мгле земной,
Неизъясненность сладострастия,
Еще не познанного мной.
 
 
Своей усмешкой вечно-кроткою,
Лицом всегда склоненным ниц,
Своей неровною походкою
Крылатых, но не ходких птиц,
 
 
Ты будишь чувства тайно-спящие, —
И знаю, не затмит слеза
Твои куда-то прочь глядящие,
Твои неверные глаза.
 
 
Не знаю, хочешь ли ты радости,
Уста к устам, прильнуть ко мне,
Но я не знаю высшей сладости,
Как быть с тобой наедине.
 
 
Не знаю, смерть ли ты нежданная,
Иль нерожденная звезда,
Но буду ждать тебя, желанная,
Я буду ждать тебя всегда.
 

 
Твой смех прозвучал, серебристый,
Нежней, чем серебряный звон, —
Нежнее, чем ландыш душистый,
Когда он в другого влюблен.
 
 
Нежней, чем признанье во взгляде,
Где счастье желанья зажглось, —
Нежнее, чем светлые пряди
Внезапно упавших волос.
 
 
Нежнее, чем блеск водоема,
Где слитное пение струй, —
Чем песня, что с детства знакома,
Чем первой любви поцелуй.
 
 
Нежнее того, что желанно
Огнем волшебства своего, —
Нежнее, чем Польская панна,
И, значит, нежнее всего.
 

 
Набегает, уходит, и снова, светясь, возвращается,
Улыбается, манит, и плачет с притворной борьбой,
И украдкой следит, и обманно с тобою прощается, —
И мелькает, как кружево, пена во мгле голубой.
О, волна, подожди! Я уйду за тобой!
О, волна, подожди! Но отхлынул прибой.
 
 
Серебристые нити от новой Луны засвечаются,
Все вольней и воздушней уплывшему в даль кораблю.
И лучистые волны встречаются, тихо качаются,
Вырастает незримое рабство, я счастлив, я сплю.
И смеется волна: «Я тебя утоплю!
Утоплю, потому что безмерно люблю!»
 

 
Вы умрете, стебли трав,
Вы вершинами встречались,
В легком ветре вы качались,
Но, блаженства не видав,
Вы умрете, стебли трав.
 
 
В роще шелест, шорох, свист
Тихий, ровный, заглушенный,
Отдаленно-приближенный.
Умирает каждый лист,
В роще шелест, шорох, свист.
 
 
Сонно падают листы,
Смутно шепчутся вершины,
И березы, и осины.
С измененной высоты
Сонно падают листы.
 

 
Отцвели – о, давно! – отцвели орхидеи, мимозы,
Сновиденья нагретых и душных и влажных теплиц.
И в пространстве, застывшем, как мертвенный цвет туберозы,
Чуть скользят очертанья поблекших разлюбленных лиц.
 
 
И бледнеют, и тонут в душе, где развалины дремлют,
В этой бездне, где много, где все пробегает на миг,
В переходах, где звукам их отзвуки, вторя, не внемлют,
Где один для меня сохранился немеркнущий лик.
 
 
Этот образ – в созвучии странном с душою моею,
В этом лике мы оба с тобою узнаем себя,
О, мечта, чьей улыбки ни ждать, ни желать я не смею,
Но кого я люблю, но кого вспоминаю, любя.
 
 
Я люблю с безупречною нежностью духа и брата,
Я люблю, как звезду отдаленная любит звезда,
Как цветок, что еще не растратил в душе аромата,
Я с тобой – я люблю – я с тобой – разлучен – навсегда.
 

 
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной,
Толпятся гости с давних пор,
В тоске беспеременной:
Во взор ее лишь бросишь взор,
И ты навеки пленный.
 
 
Красивы замки старых лет.
Зубцы их серых башен
Как будто льют чуть зримый свет,
И странен он и страшен,
Немым огнем былых побед
Их гордый лик украшен.
 
 
Мосты подъемные и рвы, —
Замкнутые владенья
Здесь ночью слышен крик совы,
Здесь бродят привиденья.
И странен вздох седой травы
В час лунного затменья.
 
 
В старинном замке Джэн Вальмор
Чуть ночь – звучат баллады
Поет струна, встает укор,
А где-то водопады,
И долог гул окрестных гор,
Ответствуют громады.
 
 
Сегодня день рожденья Джэн.
Часы тяжелым боем
Сзывают всех, кто взят ей в плен,
И вот проходят роем
Красавцы, Гроль и Ральф, и Свен,
По сумрачным покоям.
 
 
И нежных дев соседних гор
Здесь ярко блещут взгляды,
Эрглэн, Линор, и ясен взор
Пышноволосой Ады, —
Но всех прекрасней Джэн Вальмор,
В честь Джэн звучат баллады.
 
 
Певучий танец заструил
Медлительные чары.
Пусть будет с милой кто ей мил,
И вот кружатся пары
Но бог любви движеньем крыл
Сердцам готовит кары.
 
 
Да, взор один на путь измен
Всех манит неустанно.
Все в жизни дым, все в жизни тлен,
А в смерти все туманно.
Но ради Джэн, о, ради Джэн,
И смерть сама желанна.
 
 
Бьет полночь. – «Полночь!» – Звучный хор
Пропел балладу ночи. —
«Беспечных дней цветной узор
Был длинен, стал короче» —
И вот у гордой Джэн Вальмор
Блеснули странно очи.
 
 
В полночный сад зовет она
Безумных и влюбленных,
Там нежно царствует Луна
Меж елей полусонных,
Там дышит нежно тишина
Среди цветов склоненных.
 
 
Они идут, и сад молчит,
Прохлада над травою,
И только здесь и там кричит
Сова над головою,
Да в замке музыка звучит
Прощальною мольбою.
 
 
Идут Но вдруг один пропал,
Как бледное виденье,
Другой холодным камнем стал,
А третий – как растенье.
И обнял всех незримый вал
Волненьем измененья.
 
 
Под желтой дымною Луной,
В саду с травой седою,
Безумцы, пестрой пеленой,
И разной чередою,
Оделись формою иной
Пред девой молодою.
 
 
Исчезли Гроль и Ральф, и Свен
Среди растений сада.
К цветам навек попали в плен
Эрглэн, Линор и Ада.
В глазах зеленоглазой Джэн —
Змеиная отрада.
 
 
Она одна, окружена
Тенями ей убитых.
Дыханий много пьет она
Из этих трав излитых.
В ней – осень, ей нужна весна
Восторгов ядовитых.
 
 
И потому, сплетясь в узор,
В тоске беспеременной,
Томятся души с давних пор,
Толпой навеки пленной,
В старинном замке Джэн Вальмор,
Красавицы надменной.
 

1

 
Между скал, под властью мглы,
Спят усталые орлы.
Ветер в пропасти уснул,
С Моря слышен смутный гул.
 
 
Там, над бледною водой,
Глянул Месяц молодой,
Волны темные воззвал,
В Море вспыхнул мертвый вал.
 
 
В Море вспыхнул светлый мост,
Ярко дышат брызги звезд.
Месяц ночь освободил,
Месяц Море победил.
 

2

 
Свод небес похолодел,
Месяц миром овладел,
Жадным светом с высоты
Тронул горные хребты.
 
 
Все безмолвно захватил,
Вызвал духов из могил.
В серых башнях, вдоль стены,
Встали тени старины.
 
 
Встали тени и глядят,
Странен их недвижный взгляд,
Странно небо над водой,
Властен Месяц молодой.
 

3

 
Возле башни, у стены,
Где чуть слышен шум волны,
Отделился в полумгле
Белый призрак Джамиле.
 
 
Призрак царственный княжны
Вспомнил счастье, вспомнил сны,
Все, что было так светло,
Что ушло – ушло – ушло.
 
 
Тот же воздух был тогда,
Та же бледная вода,
Там, высоко над водой,
Тот же Месяц молодой.
 

4

 
Все слилось тогда в одно
Лучезарное звено.
Как-то странно, как-то вдруг,
Все замкнулось в яркий круг.
 
 
Над прозрачной мглой земли
Небеса произнесли,
Изменялся едва,
Незабвенные слова.
 
 
Море пело о любви,
Говоря, «Живи! живи!»
Но, хоть вспыхнул в сердце свет,
Отвечало сердце: «Нет!»
 

5

 
Возле башни, в полумгле,
Плачет призрак Джамиле.
Смотрят тени вдоль стены,
Светит Месяц с вышины.
 
 
Все сильней идет прибой
От равнины голубой,
От долины быстрых вод,
Вечно мчащихся вперед.
 
 
Волны яркие плывут,
Волны к счастию зовут,
Вспыхнет легкая вода,
Вспыхнув, гаснет навсегда.
 

6

 
И еще, еще идут,
И одни других не ждут.
Каждой дан один лишь миг,
С каждой есть волна – двойник.
 
 
Можно только раз любить,
Только раз блаженным быть,
Впить в себя восторг и свет, —
Только раз, а больше – нет.
 
 
Камень падает на дно,
Дважды жить нам не дано.
Кто ж придет к тебе во мгле,
Белый призрак Джамиле?
 

7

 
Вот уж с яркою звездой
Гаснет Месяц молодой.
Меркнет жадный свет его,
Исчезает колдовство.
 
 
Скучным утром дышит даль,
Старой башне ночи жаль,
Камни серые глядят,
Неподвижен мертвый взгляд.
 
 
Ветер в пропасти встает,
Песню скучную поет.
Между скал, под влагой мглы,
Просыпаются орлы.
 

 
Можно жить с закрытыми глазами,
Не желая в мире ничего,
И навек проститься с небесами,
И понять, что все кругом мертво.
 
 
Можно жить, безмолвно холодея,
Не считая гаснущих минут,
Как живет осенний лес, редея,
Как мечты поблекшие живут.
 
 
Можно все заветное покинуть,
Можно все бесследно разлюбить.
Но нельзя к минувшему остынуть,
Но нельзя о прошлом позабыть!
 

Совесть

Я говорю: «Слепцы! Что нужно им от Неба?»

Бодлер

 
Сумрачные области совести моей,
Чем же вы осветитесь на исходе дней, —
Сумраки отчаянья, дыма, и страстей?
 
 
Вы растете медленно, но как глыбы туч,
Ваш провал безмолвия страшен и могуч,
Вы грозите скрытою гибельностью круч.
 
 
После детства ровного с прелестью лугов,
После отыскания новых берегов,
Наши мысли гонят нас, гонят, как врагов.
 
 
Ни минуты отдыха, жизнь к себе зовет,
Дышит глянцевитостью наш водоворот,
Ни минуты отдыха, дальше, все вперед.
 
 
Чуть мечтой измеряешь дальние края,
Вот уже испорчена молодость твоя,
Стынет впечатлительность к сказкам бытия.
 
 
И душой холодною, полной пустоты,
В жажде новых пряностей, новой остроты,
Тянешься, дотянешься до своей черты.
 
 
До черты губительной в бездне голубой,
Где ты вдруг очутишься – с призраком – с собой,
Искаженный жадностью, грубый, и слепой.
 
 
И среди отчаянья, дыма, и теней.
Чем же ты осветишься на исходе дней?
Горе! Как ты встретишься с совестью своей?
 

 
Как под ярмом быки влекут тяжелый воз,
И оставляют след продольностью колес,
Так наши помыслы, намеренья, деянья
За нами тянутся, готовя горечь слез,
И боль, и ужасы, и пламя покаянья, —
Они накопятся, и, рухнув, как утес,
Глухими гулами ворвутся к нам в сознанье,
Как крик раскаянья, как вопль воспоминанья.
 

 
Стараясь выбирать тенистые места,
Я ехал по лесу, и эта красота
Деревьев, дремлющих в полуденном покое,
Как бы недвижимо купающихся в зное,
Меня баюкала, и в душу мне проник
Дремотных помыслов мерцающий родник.
Я вспомнил молодость… Обычные мгновенья
Надежд, наивности, влюбленности, забвенья,
Что светит пламенем воздушно-голубым,
И превращается внезапно в черный дым.
 
 
Зачем так памятно, немою пеленою,
Виденья юности, вы встали предо мною?
Уйдите. Мне нельзя вернуться к чистоте,
И я уже не тот, и вы уже не те.
Вы только призраки, вы горькие упреки,
Терзанья совести, просроченные сроки.
А я двойник себя, я всадник на коне,
Бесцельно едущий – куда? Кто скажет мне!
Все помню… Старый сад… Цветы… Чуть дышат ветки…
 
 
Там счастье плакало в заброшенной беседке,
Там кто-то был с лицом, в котором боли нет,
С лицом моим – увы – моим в шестнадцать лет.
Неподражаемо-стыдливые свиданья,
Любви несознанной огонь и трепетанья,
Слова, поющие в душе лишь в те года,
«Люблю», «Я твой», «Твоя», «Мой милый», «Навсегда».
Как сладко вместе быть! Как страшно сесть с ней рядом!
Как можно выразить всю душу быстрым взглядом!
О, сказкой ставшая, поблекнувшая быль!
О, крылья бабочки, с которых стерлась пыль!
 
 
Темней ложится тень, сокрыт густым навесом
Родной мой старый сад, смененный диким лесом.
Невинный шепот снов, ты сердцем позабыт,
Я слышу грубый звук, я слышу стук копыт.
То голос города, то гул глухих страданий,
Рожденных сумраком немых и тяжких зданий.
 
 
То голос призраков, замученных тобой,
Кошмар, исполненный уродливой борьбой,
Живое кладбище блуждающих скелетов
С гнилым роскошеством заученных ответов,
Очаг, в чью пасть идут хлеба с кровавых нив,
Где слабым места нет, где силен тот, кто лжив.
Но там есть счастие – уйти бесповоротно,
Душой своей души, к тому, что мимолетно,
Что светит радостью иного бытия,
Мечтать, искать, и ждать, – как сделал это я.
Мне грезились миры, рожденные мечтою,
Я землю осенял своею красотою,
Я всех любил, на все склонял свой чуткий взор,
Но мрак уж двинулся, и шел ко мне, как вор.
 
 
Мне стыдно плоскости печальных приключений,
Вселенной жаждал я, а мой вампирный гений
Был просто женщиной, познавшей лишь одно,
Красивой женщиной, привыкшей пить вино.
Она так медленно раскидывала сети,
Мы веселились с ней, мы были с ней как дети,
Пронизан солнцем был ласкающий туман,
И я на шее вдруг почувствовал аркан.
И пьянство дикое, чумной порок России,
С непобедимостью властительной стихии,
Меня низринуло с лазурной высоты
В провалы низости, тоски, и нищеты.
 
 
Иди, иди, мой конь. Страшат воспоминанья.
Хочу забыть себя, убить самосознанье.
Что пользы вспоминать теперь, перед концом,
Что я случайно был и мужем, и отцом,
Что хоронил детей, что иногда, случайно…
О, нет, молчи, молчи! Пусть лучше эта тайна
Умрет в тебе самом, как умерло давно,
Что было так светло Судьбой тебе дано.
Но где я? Что со мной? Вокруг меня завеса
Непроницаемо-запутанного леса,
Повсюду – острые и цепкие концы
Ветвей, изогнутых и сжатых, как щипцы,
Они назойливо царапают и ранят,
Дорогу застят мне, глаза мои туманят,
Встают преградою смутившемуся дню,
Ложатся под ноги взыгравшему коню.
Я вижу чудища за ветхими стволами,
Они следят за мной, мигают мне глазами,
С кривой улыбкою. – Последний луч исчез.
Враждебным ропотом и смехом полон лес.
Вершины шорохом окутались растущим,
Как бы предчувствием пред сумрачным грядущим.
И тучи зыбкие, на небе голубом,
С змеистой молнией рождают гул и гром.
Удар, еще удар, и вот вблизи налево,
Исполнен ярости и мстительного гнева,
Взметнулся огненный пылающий язык.
В сухом валежнике как будто чей-то крик,
Глухой и сдавленный, раздался на мгновенье,
И замер. И кругом, везде – огонь, шипенье,
Деревьев-факелов кипящий дымный ад,
И бури бешеной раскатистый набат.
Порвавши повода, средь чадного тумана,
Как бы охваченный прибоем Океана,
Мой конь несет меня, и странно-жутко мне
На этом взмыленном испуганном коне.
Лесной пожар гудит. Я понял предвещанье,
Перед душой моей вы встали на прощанье,
О, тени прошлого! – Простите же меня,
На страшном рубеже, средь дыма и огня!
 

 
Я помню… Ночь кончалась,
Как будто таял дым.
И как она смеялась
Рассветом голубым.
 
 
Безмолвно мы расстались,
Чужие навсегда.
И больше не видались.
И канули года.
 
 
И память изменяла,
Тебя я забывал.
Из бледного бокала
Блаженство допивал.
 
 
И новыми огнями
Себя я ослепил.
И дни ушли за днями,
И жизнь я вновь любил.
 
 
Не жизнь, а прозябанье
В позорном полусне:
Я пил без колебанья,
Искал мечты в вине.
 
 
И вот хохочут струны,
Бесчинствует порок,
И все душою юны:
Рассвет еще далек.
 
 
Смелеет опьяненье,
И сердцу жизнь смешна.
Растаяли сомненья,
Исчезла глубина.
 
 
И крепко спят упреки.
И манят вновь и вновь —
Подкрашенные щеки,
Поддельная любовь.
 
 
И миг забвенья длится,
И царствует вино…
Но кто это глядится
Сквозь дальнее окно?
 
 
Но кто это смущает
Туманностью лица
И молча возвещает,
Что правде нет конца?
 
 
То чудится мне снова,
В последний миг утех,
Рассвета голубого
Немой холодный смех.
 
 
И пляшущие тени
Застыли, отошли.
Я вижу вновь ступени,
Забытые вдали.
 
 
И все, чем жил когда-то,
Я снова полюбил.
Но больше нет возврата
К тому, чем прежде был.
 
 
Зловещая старуха,
Судьба глядит в окно.
И кто-то шепчет глухо,
Что я погиб давно.
 

 
Мы начинаем дни свои
Среди цветов и мотыльков,
Когда прозрачные ручьи
Бегут меж узких берегов.
Мы детство празднуем, смеясь,
Под небом близким и родным,
Мы видим пламя каждый час,
Мы видим светлый дым.
 
 
И по теченью мы идем,
И стаи пестрые стрекоз,
Под Солнцем, точно под дождем,
Свевают брызги светлых слез.
И по теченью мы следим
Мельканья косвенные рыб,
И точно легкий темный дым,
Подводных трав изгиб.
 
 
Счастливый путь. Прозрачна даль.
Закатный час еще далек.
Быть может близок. Нам не жаль.
 
 
Горит и запад и восток.
И мы простились с нашим днем,
И мы, опомнившись, глядим,
Как в небе темно – голубом
Плывет кровавый дым.
 

 
И плыли они без конца, без конца,
Во мраке, но с жаждою света.
И ужас внезапный объял их сердца,
Когда дождалися ответа.
 
 
Огонь появился пред взорами их,
В обрыве лазури туманной.
И был он прекрасен, и ровен, и тих,
Но ужас объял их нежданный.
 
 
Как тени слепые, закрывши глаза,
Сидели они, засыпая.
Хоть спали – не спали, им снилась гроза,
Глухая гроза и слепая.
 
 
Закрытые веки дрожали едва,
Но свет им был виден сквозь веки.
И вечность раздвинулась, грозно-мертва:
Все реки, безмолвные реки.
 
 
На лоне растущих чернеющих вод
Зажегся пожар беспредельный.
Но спящие призраки плыли вперед,
Дорогой прямой и бесцельной.
 
 
И каждый, как дремлющий дух мертвеца,
Качался в сверкающем дыме.
И плыли они без конца, без конца,
И путь свой свершили – слепыми.
 

Мы раздробленные скрижали.

Случевский

 
Как же Мир не распадется,
Если он возник случайно?
Как же он не содрогнется,
Если в нем начало – тайна?
 
 
Если где-нибудь, за Миром,
Кто-то мудрый Миром правит,
Отчего ж мой дух, вампиром,
Сатану поет и славит?
 
 
Смерть свою живым питает,
Любит шабаш преступленья,
И кошмары созидает
В ликованьи исступленья.
 
 
А едва изведав низость,
И насытившись позором,
Снова верит в чью-то близость,
Ищет света тусклым взором.
 
 
Так мы все идем к чему-то,
Что для нас непостижимо.
Дверь заветная замкнута,
Мы скользим, как тень от дыма.
 
 
Мы от всех путей далеки,
Мы везде найдем печали.
Мы – запутанные строки,
Раздробленные скрижали.
 

 
Змей темно-желтый, чье дыханье – яд,
Чей смертоносен вечно-жадный взгляд,
Глядит, – и близ него дрожит блудница,
Волшебная и быстрая, как птица.
 
 
Он мучает, он жалит без конца,
Цвет жизни прогоняет он с лица,
Ее душа его душой могуча,
Шатается, качается, как туча.
 
 
Гаома желтый, выточи копье,
Пронзи мое глухое забытье,
Я, темный, жду, как крот, во мраке роясь,
Тебе Маздао дал плеядный пояс.
 
 
Гаома желтый, чистых мыслей друг,
Закуй меня в алмазно-твердый круг,
Направь свое оружье на блудницу,
Убей скорей уклончивую птицу.
 
 
Гаома желтый, сильный сын Земли,
Моей мольбе мучительной внемли,
Я падаю, я падаю, немея,
Скорей убей чудовищного змея.
 

 
Начало жизни, это – утро Мая,
Ее конец – отравленный родник.
Предсмертным бурям вечности внимая,
Дух человека в ужасе поник.
 
 
В устах, ко лжи привыкших, сдавлен крик.
Позор паденья ярко понимая,
Ум видит алчных духов адский лик.
Тоска – везде – навек – тоска немая.
 
 
Могильным блеском вспыхнул серный зной,
И души, как листы цветов лесные,
Горят, – кипит, свистит пожар лесной.
 
 
И свод небес, как купол вырезной,
Не звездами заискрился впервые,
А гнилостью, насмешкой над весной.
 

 
Если, медленно падая,
Капли жгучей смолы,
Мучителей – демонов радуя,
Оттеняют чудовищность мглы, —
 
 
Мне всегда представляется,
Будто вновь я живу,
И сердце мое разрывается,
Но впервые – мне все – наяву.
 
 
Вижу всю преисподнюю,
Боль растет и не ждет.
Но славлю я благость Господнюю!
Это было! Он в ад снизойдет!
 
 
Эта мгла – не обманная,
Лжи в страданиях нет.
Привет новизне! О, желанная!
Буду мучиться тысячи лет!
 

Страна Неволи

Моя мысль – палач

Кальдерон

 
Я попал в страну Неволи. Еду ночью, всюду лес,
Еду днем, и сеть деревьев заслоняет глубь небес
В ограниченном пространстве, меж вершинами и мной,
Лишь летучие светлянки служат солнцем и луной.
Промелькнут, блеснут, исчезнут, и опять зеленый мрак,
И не знаешь, где дорога, где раскрывшийся овраг.
Промелькнут, сверкнут, погаснут, – и на миг в душе моей
Точно зов, но зов загробный, встанет память прошлых дней.
И тогда в узорах веток ясно вижу пред собой
Письмена немых проклятий, мне нашептанных Судьбой.
О безбрежность, неизбежность непонятного пути!
Если каждый шаг ошибка, кто же мне велел идти?
Разве я своею волей в этом сказочном лесу?
Разве я не задыхаюсь, если в сердце гpex несу?
Разве мне не страшно биться между спутанных ветвей?
Враг? Откликнись! Нет ответа, нет луча душе моей.
И своим же восклицаньем я испуган в горький миг, —
Если кто мне отзовется, это будет мой двойник.
А во тьме так страшно встретить очерк бледного лица.
Я попал в страну Неволи…
Нет конца.
 

1

 
В душах есть все, что есть в небе, и много иного.
В этой душе создалось первозданное Слово!
Где, как не в ней,
Замыслы встали безмерною тучей,
Нежность возникла усладой певучей,
Совесть, светильник опасный и жгучий,
Вспышки и блески различных огней, —
Где, как не в ней,
Бури проносятся мысли могучей!
Небо не там,
В этих кошмарных глубинах пространства,
Где создаю я и снова создам
Звезды, одетые блеском убранства,
Вечно идущих по тем же путям, —
Пламенный знак моего постоянства.
Небо в душевной моей глубине,
Там, далеко, еле зримо, на дне
Дивно и жутко уйти в запредельность,
Страшно мне в пропасть души заглянуть,
Страшно – в своей глубине утонуть.
Все в ней слилось в бесконечную цельность,
Только душе я молитвы пою,
Только одну я люблю беспредельность,
Душу мою!
 

2

 
Но дикий ужас преступления,
Но искаженные черты, —
И это все твои видения,
И это – новый – страшный – ты?
 
 
В тебе рождается величие,
Ты можешь бурями греметь,
Из бледной бездны безразличия
Извлечь и золото и медь.
 
 
Зачем же ты взметаешь пыльное,
Мутишь свою же глубину?
Зачем ты любишь все могильное,
И всюду сеешь смерть одну?
 
 
И в равнодушии надменности,
Свой дух безмерно возлюбя,
Ты создаешь оковы пленности:
Мечту – рабу самой себя?
 
 
Ты – блеск, ты – гений бесконечности,
В тебе вся пышность бытия.
Но знак твой, страшный символ Вечности —
Кольцеобразная змея!
 
 
Зачем чудовище – над бездною,
И зверь в лесу, и дикий вой?
Зачем миры, с их славой звездною,
Несутся в пляске гробовой?
 

3

 
Мир должен быть оправдан весь,
Чтобы можно было жить!
Душою там, я сердцем – здесь.
А сердце как смирить?
Я узел должен видеть весь.
Но как распутать нить?
 
 
Едва в лесу я сделал шаг, —
Раздавлен муравей.
Я в мире всем невольный враг,
Всей жизнею своей,
И не могу не быть, – никак,
Вплоть до исхода дней.
 
 
Мое неделанье для всех
Покажется больным.
Проникновенный тихий смех
Развеется как дым.
А буду смел, – замучу тех,
Кому я был родным.
 
 
Пустынной полночью зимы
Я слышу вой волков,
Среди могильной душной тьмы
Хрипенье стариков,
Гнилые хохота чумы,
Кровавый бой врагов. —
 
 
Забытый раненый солдат,
И стая хищных птиц,
Отца косой на сына взгляд,
Развратный гул столиц,
Толпы глупцов, безумный ряд
Животно-мерзких лиц. —
 
 
И что же? Я ли создал их?
Или они меня?
Поэт ли я, сложивший стих,
Или побег от пня?
Кто демон низостей моих
И моего огня?
 
 
От этих тигровых страстей,
Змеиных чувств и дум, —
Как стук кладбищенских костей
В душе зловещий шум, —
И я бегу, бегу людей,
Среди людей – самум.