Текст книги "Из истории клякс. Филологические наблюдения"
Автор книги: Константин Богданов
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Маленькая Фирочка однажды явилась из школы перемазанная чернилами. И мама, видимо, опасавшаяся, что дочь вырастет неряхой, рассказала ей в назидание про гимназиста по имени Володя Ульянов. «Однажды он писал сочинение. Огромное, на тридцати шести листах. И на последнем посадил кляксу. Он переписал все тридцать шесть листов…» У детей цепкая память <…>. Воображение школьницы было слишком потрясено громадностью труда, проделанного будущим Лениным. Тридцать шесть листов! <…> Лист – это ведь две страницы. Она долго потом не решалась спросить маму, как писал свое сочинение Ильич. На одной странице? Или на обеих? [76]76
Семенова М., Разумовский Ф.Те же и Скунс – 2. СПб.: Азбука-классика, 2008. С. 66 (1-е изд. – 1998).
[Закрыть]А нам в первом классе прочитали рассказ, как маленький Ленин посадил кляксу (нынешние и слова-то поди такого не знают) на последней странице тетрадки, и переписал всю тетрадку заново [77]77
Дочка расстраивается из-за оценок // Кофейня. Форум газеты «Яблоко». forum.cofe.ru/showthread.php?t=126284apage=3 (пользователь «Антон»).
[Закрыть].
В сборнике стихов Сергея Михалкова 1936 года, дававших детям в целом, по оценке А. А. Фадеева, «основы социального воспитания» [78]78
Правда. 1938. 6 апреля.
[Закрыть], трудности научения письму характерно описываются как равнозначные опыту надлежащей социализации, обязывающей ребенка, с одной стороны, к преодолению физической трудоемкости письменного процесса, а с другой – умению сопротивляться психологическим соблазнам:
Писать красиво не легко:
«Да-ет ко-ро-ва мо-ло-ко».
За буквой буква, к слогу слог.
Ну хоть бы кто-нибудь помог!
Сначала «да», потом уж «ёт».
Уже написано «дает»,
Уже написано «дает»,
Но тут перо бумагу рвет.
Опять испорчена тетрадь —
Страничку надо вырывать!
Страничка вырвана, и вот:
«Ко-ро-ва мо-ло-ко да-ет».
«Корова молоко дает»,
А нужно все наоборот:
«Дает корова молоко»!
Вздохнем сначала глубоко,
Вздохнем, строку перечеркнем
И дело заново начнем.
«Да-ет ко-ро-ва мо-ло-ко».
Перо цепляется за «ко»,
И клякса черная, как жук,
С конца пера сползает вдруг.
Одной секунды не прошло,
Как скрылись «ко», и «мо», и «ло»…
Еще одну страничку вон!
А за окном со всех сторон:
И стук мяча, и лай щенка,
И звон какого-то звонка, —
А я сижу, в тетрадь гляжу —
За буквой букву вывожу:
«Да-ет ко-ро-ва мо-ло-ко»…
Да! Стать ученым не легко!
Схожие переживания и страхи – с разной степенью серьезности – отразились в детских стихах Агнии Барто, Елизаветы Тараховской, Людмилы Татьяничевой, Михаила Пляцковского:
Теперь я ученица,
Чернилами пишу.
Боюсь пошевелиться,
Сижу и не дышу.
Чтоб писать
Чернилами,
Собраться надо
С силами <…>.
Я новенькую ручку
В чернила окуну —
Уже на каждом пальце
По черному пятну <…>.
Соринка, как нарочно,
Приклеилась к перу.
Какая вышла буква —
Сама не разберу!
Стол у нас
Качается —
Клякса получается [79]79
Барто А.Чернила (1945) // Барто А.Собрание сочинений в 4 тт. Т. 2. М: Художественная литература, 1981. С. 157.
[Закрыть];
Пахнет в классе свежей краской,
И бела твоя тетрадь.
Обещай мне черной кляксой
Белый лист не замарать [80]80
Тараховская Е.Стихи и сказки. М.: Детгиз, 1963. С. 1.
[Закрыть];
И к тому же, между прочим,
Не обходится без клякс. <…>
Меньше фраз – и меньше клякс.
До чего ж умен Тарас! —
И, похожую на кочку,
Грамотей поставил точку [81]81
Татьяничева Л. К.Дело мастера боится. Челябинск: Книжное издательство, 1959. С. 22.
[Закрыть];
Опять сегодня плачет Света.
Не получается никак
В ее тетрадке мягкий знак:
То очень жирный, то кривой;
Ну все какой-то не такой!
Она выводит так и сяк <…> [82]82
Пляцковский М. С.Мы с папой – первоклассники. М.: Советская Россия, 1964. С. 24.
[Закрыть].
На огорчительные трудности чистописания недоуменно сетовали герои детских рассказов Ивана Василенко, Виктора Драгунского, Сергея Антонова:
Я старался не делать клякс. А они вот как назло!.. С каждой новой страницей тетради я думал: – «Вот, теперь не буду мазать». <…> Но нет. Кляксы, кляксы лезли одна за другой. Я в горе [83]83
Василенко И. Д.Избранное. М.: Советский писатель, 1956. С. 23.
[Закрыть].У меня в табеле одни пятерки. Только по чистописанию четверка. Из-за клякс. Я прямо не знаю, что делать! У меня всегда с пера соскакивают кляксы. Я уж макаю в чернила только самый кончик пера, а кляксы все равно соскакивают. Просто чудеса какие-то! Один раз я целую страницу написал чисто-чисто, любо-дорого смотреть – настоящая пятерочная страница. Утром показал ее Раисе Ивановне, а там на самой середине клякса! Откуда она взялась? Вчера ее не было! Может быть, она с какой-нибудь другой страницы просочилась? Не знаю… [84]84
Драгунский В.Денискины рассказы. М.: Детиздат, 1959.
[Закрыть]Клякса! Промакнул ее, написал полслова – плохо получилось, да и последнюю букву размазал. Ваня как выдернет перо из ручки и швырнет на пол [85]85
Антонов С.Колючий подарок. М.: Детская литература, 1965. С. 59.
[Закрыть]…
Среди литературных жертв чистописания советской поры значится и Буратино из сказки Алексея Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1935). В добавление к исходному тексту Коллоди Буратино у Толстого характерно проявлял свою недисциплинированность нежеланием и неумением справляться с правилами чистописания:
Нам уже известно, что Буратино никогда даже не видел пера и чернильницы. Девочка сказала: «Пишите», – и он сейчас же сунул в чернильницу свой нос и страшно испугался, когда с носа на бумагу упала чернильная клякса. Девочка всплеснула руками, у нее даже брызнули слезы.
– Вы гадкий шалун, вы должны быть наказаны!
Она высунулась в окошко:
– Артемон, отведи Буратино в темный чулан!
Благородный Артемон появился в дверях, показывая белые зубы. Схватил Буратино за курточку и, пятясь, потащил в чулан, где по углам в паутине висели большие пауки [86]86
Толстой А. Н.Золотой ключик, или Приключения Буратино. М.: Гос. изд-во детской лит-ры, 1957. С. 46.
[Закрыть].
О том, что дисциплина и чистописание подразумевают друг друга, советскому ребенку напоминал и Николай Носов в финале «Приключений Незнайки и его друзей» (1953). Исправившийся Незнайка старается читать и аккуратно писать, но – в иллюстрацию к еще не завершенному процессу своего перевоспитания – пока не может избавиться от клякс, которые он к тому же всегда слизывает языком:
Вместо того чтобы идти играть в городки или футбол, Незнайка садился за стол и принимался за чтение. Читал он каждый день по страничке, но и от этого была, конечно, большая польза. Иногда он читал даже по две странички: за сегодняшний день и за завтрашний. Покончив с чтением, он брал тетрадочку и начинал писать. Писал он уже не печатными буквами, а письменными, но сначала они получались у него не очень красиво. Первое время у него в тетради вместо букв выходили какие-то несообразные кривульки и кренделя, но Незнайка очень старался и постепенно выучился писать красивые буквы, и большие, то есть заглавные, и маленькие. Гораздо хуже у него обстояло дело с кляксами.
Незнайка часто сажал кляксы в тетради. И к тому же, как только посадит кляксу, так сейчас же слизнет ее языком. От этого кляксы у него получались с длинными хвостами. Такие хвостатые кляксы Незнайка называл кометами. Эти «кометы» были у него чуть ли не на каждой страничке. Но Незнайка не унывал, так как знал, что терпение и труд помогут ему избавиться и от «комет» [87]87
Носов Н. Н.Сказки. М.: ОЛМА-Пресс, 2001. С. 96.
[Закрыть].
В советской детской литературе Николай Носов был, пожалуй, наиболее щедр на истории про кляксы. Из «Веселых рассказов» (1947) маленькие читатели узнавали, как смешливый герой Федя забавлял на уроке класс тем, что специально размазывал себе по лицу чернила, но стал объектом розыгрыша учительницы, испугавшей его тем, что теперь от них нужно ожидать лишаев и язвочек. Перепуганный герой усиленно стирает кляксу с лица, а потом в страхе еще с неделю ждет появления волдырей. Волдыри так и не вскочили, но зато, подытоживает рассказ Носов, «за эту неделю Федя даже разучился на уроках смеяться. Теперь смеется только на переменках, да и то не всегда» [88]88
Носов Н. Н.Рассказы и повести. М: ОЛМА-Пресс, 2001. С. 79.
[Закрыть].
В повести Носова «Витя Малеев в школе и дома» (1951) рассказывалось, как приятель главного героя списывал у него упражнение:
Кончил он тем, что посадил в моей тетради кляксу и отдал тетрадь мне.
– Что же это такое? – говорю я. – Брал тетрадь без кляксы. А отдаешь с кляксой!
– Я ведь не нарочно посадил кляксу, – говорит Костя.
– Какое мне дело, нарочно или не нарочно. Зачем мне в тетради клякса?
– Как же я отдам тебе тетрадь без кляксы, когда уже есть клякса? В другой раз будет без кляксы [89]89
Там же. С. 295.
[Закрыть].
Носов был далек от назойливого и плоского морализаторства, но возможности для выводов из его историй про кляксы, в общем, очевидны: смеяться над кляксами допустимо взрослым, детям же – пока у них нет взрослой санкции на такой смех – к кляксам стоит относиться всерьез. О надлежащей серьезности такого отношения повествовалось и в рассказе Веры Аркавиной «Первая тетрадь», опубликованном в 1954 году в журнале «Мурзилка». Герой этого рассказа, получивший плохие оценки за помарки и кляксы в своей первой школьной тетради, переписывает ее всю целиком и затем «отправляется по соседским квартирам искать красных чернил, торжествующе приносит их, и всюду, где раньше стояло: „Грязно – 3“, „Опять кляксы – 3“, – он старательно выводит: „Чисто – 5“, „Кляксов нет – 5“».
Татьяна Смолянская, на следующий год в журнале «Знамя» рецензировавшая рассказ Аркавиной, оценила его исключительно высоко, резюмировав свою оценку морализаторским рассуждением о том, что чистописание главного героя способствует выработке надлежащего характера (не замечая странным образом того двусмысленного обстоятельства, что герой не только переписывает тетрадь, но и сам, вместо учители, проставляет себе оценки):
Успехи в чистописании оказываются, таким образом, условием (само)воспитания, обнадеживающего также и успехами в учебе. В конце 1950-х годов об этом в очередной раз напоминал Сергей Баруздин в рассказе о девочке Свете и ее друге Виталике (в ряду поучительных историй, составивших сборник «Светлана-пионерка»). Не выучивший урок Виталик не может сделать задачку у доски и получает за это двойку, но нечаянно ставит в дневнике кляксу прямо на проставленную учительницей оценку. Дома дневник Виталика проверяет отец, но из-за кляксы не замечает (или делает вид, что не замечает) плохую оценку сына. Через несколько дней он снова получает двойку за невыученный урок, но на этот раз сажает кляксу в дневник уже намеренно. Заметив трюк Виталика, его соседка по парте Света предлагает ему делать вместе уроки.
– Вот еще! – сказал Виталик. – Зачем их делать… вместе?
– Вместе веселее, – сказала Светлана. – И мне веселее, и тебе. Приходи сегодня ко мне.
– Ну давай… Приду, – неохотно пообещал Виталик.
С этого дня Светлана и Виталик стали вместе готовить уроки. Один день дома у Светланы, другой – у Виталика. Потом опять у Светланы, и опять у Виталика.
Светлана сидит за столом, свои уроки готовит, а Виталик – свои. Если что непонятно Виталику, он у Светланы спрашивает.
В конце недели отец Виталика посмотрел дневник: нет в нем новых клякс, зато появились две четверки [91]91
Баруздин С.Светлана-пионерка / Рисунки Ф. Лемкуля. М.: Детгиз, 1959. С. 9.
[Закрыть].
Эффективность педагогических наставлений выражается, впрочем, не только в старательности учеников, но и в их готовности к самокритике. В 1962 году со страниц журнала «Русский язык в школе» проштрафившаяся ученица честно признавала справедливость тройки, поставленной ей за запачканную кляксой работу:
Ко всякому делу надо относиться со старанием, потому что «дело мастера боится». Простое дело – выполнить упражнение. А поспешишь – и наделаешь много ошибок. Так и со мной было. Вчера я поспешила, ошиблась, стала зачеркивать, получилась клякса. За работу я получила «3». А ведь могла бы написать лучше! [92]92
Русский язык в школе. 1962. № 1. С. 40.
[Закрыть]
В аккуратности и прилежности школьники советской поры, как и их дореволюционные сверстники, призваны руководствоваться не разрешениями, а запретами. Ключевое слово в этих случаях: нельзя.
О том, почему так важно писать красиво и чисто, маленькие Читатели узнавали и из рассказа Александра Раскина «Как папа учился писать» (включенного в сборник рассказов 1961 года «Как папа был маленьким», впоследствии многократно переиздававшийся). Здесь это забавная история о том, как выучившийся читать еще до школы папа рассказчика в школе безуспешно пытается овладеть навыками чистописания:
Да, палочки у него не получались. Но зато кляксы получались просто замечательные. Таких больших и красивых клякс еще никто не делал. С этим были согласны все. И если бы писать учились по кляксам, маленький папа писал бы лучше всех на свете. Ни одна палочка не стояла у него ровно. И на каждой странице сидели большие красивые кляксы.
Маленького папу стыдили, ругали, наказывали. Его заставляли переписывать урок два и три раза. Но чем больше он писал, тем хуже были палочки и лучше кляксы [94]94
Раскин А.Как папа был маленьким. М.: Детская литература, 2004. С. 45.
[Закрыть].
Любовь к чтению, как выясняется далее, совсем не равна умению писать и, более того, не означает полноценной грамотности. Так и не выучившийся писать красивыми и ровными буквами выросший герой этого рассказа, хотя и считает себя грамотным, вызывает своими каракулями смех у окружающих и наставительное заключение сына-рассказчика:
Не умножая числа соответствующих примеров, упомянем в том же контексте о рассказе Владимира Лидина «Индийский гость» (1968), одна из сцен которого кажется вполне иллюстративной к той латентной социальной дидактике, какую могли извлечь советские дети и их родители из уроков чистописания. Первоклассница Лиля рассказывает дедушке о своем первом школьном дне:
– Мы сегодня ставили палочки, и Надежда Капитоновна сказала, что у меня получилось лучше всех… все палочки ровные и ни одной кляксы. А у Вовы и Андрея кляксы, шумят только, дедушка.
– Кляксы – это плохо, – соглашается он. – Лучше без клякс [96]96
Лидин В.Главы утра. М.: Советский писатель, 1969. С. 527.
[Закрыть].
Читатель знает при этом, что дед Лили – оперный певец, и, по сюжету рассказа, чистописательное старание внучки (обращающей здесь же к деду вопрос, насколько он успешен в чистописании) оттеняет повествование о пении и голосе. Так, уже в приведенной цитате те из ребят, кто, по словам Лили, неопрятен в чистописании, к тому же предосудительно шумны. А стремление самой внучки избежать клякс на письме приравнивается далее к неизжитой боязни деда-певца взять неверную ноту – «дать петуха» – в ходе предстоящего выступления. Опыт чистописания оказывается, таким образом, не только своеобразным показателем должной дисциплины, но и маркером возрастной социализации. У каждого возраста, говоря иначе, обнаруживаются свои кляксы. Юмористическая тональность всех этих сюжетов – а их число может быть значительно увеличено – не меняет главного: клякса присутствует в представлении советского ребенка о том мире, попасть в который возможно, только если справиться с трудностями чернильной каллиграфии. Педагогическая неизбежность преодоления трудностей чистописания предопределяется в этих случаях безальтернативностью такого порядка вещей, который определяет собою переход из мира детства в мир взрослых. Символическое – и именно инициационное – значение клякс в школьном быту выразилось при этом и в характерном детском фольклоре советской поры, тиражировавшем ряд типологически схожих страшилок о пятнах и кляксах, которые пугающе персонифицировались во всепожирающих и/или удушающих чудовищ [97]97
Чередникова М. П.Современная русская детская мифология в контексте фактов традиционной культуры и детской психологии. Ульяновск: Лаборатория культурологии, 1995. С. 192; Лойтер С. М.Указатель типов и сюжетов-мотивов детских «страшных» историй // Фольклористика Карелии. Вып. 9. Петрозаводск: КНЦ РАН, 1995. С. 90; Науменко Г.Русские детские страшилки. М.: Владимиров – Классика плюс, 1997. С. 66–68; Русский школьный фольклор: от «высказываний» Пиковой дамы до семейных рассказов / Сост. А. Ф. Белоусов. М.: Ладомир – ACT, 1998. С. 126. Схожие истории, по-видимому, рассказывались не только советскими детьми. В фантастическом рассказе Г. Уилсона «Клякса» однажды появившееся в доме кляксообразное пятно кочует из комнаты в комнату, постепенно разбухает, приобретая отвратительные отростки, и в конечном счете пожирает его героев. По ходу рассказу читатель узнает, что, возможно, это какое-то плотоядное «растение, занесенное к нам из другого измерения» ( Уилсон Г.Клякса // Вокруг света. 1986. № 7 – цит. по: www.vokrugsvetaru/vs/article/6905).
[Закрыть]. Примером литературной (и «слабой») версии той же персонификации может служить повесть Михаила Раскатова «Пропавшая буква» (1967). Ее герои – нерадивые ученики Саша и Алеша, не умеющие научиться чистописанию, – попадают в сказочный Буквоград, в котором помимо хороших букв живут малопривлекательные принцесса Лень, Кривой Почерк (по прозвищу Кривпоч) и Кляксы. Последние неопрятны, а когда спят, издают отвратительные звуки:
Одна гудела, как шмель, другая урчала, как испорченный водопроводный кран, третья хрюкала, как голодный поросенок. А все вместе они издавали такую «музыку», что у каждого, кто ее слышал, начинали болеть здоровые зубы [98]98
Раскатов М. Е.Пропавшая буква. М.: Советская Россия, 1967 – цит. по: tululu.ru/readl1487/8.
[Закрыть].
Все они обитают на улице Разгильдяев у Озера Пролитых чернил и строят коварные планы, чтобы превратить Буквоград в Кляксоград. Заговор их, в конечном счете срывается, а научившиеся чистописанию герои счастливо возвращаются в школьную действительность. В вышедшей тогда же повести Ирины Токмаковой «Аля, Кляксич и буква „А“» (первоначально печатавшейся с продолжением в журнале «Мурзилка», 1966–1967) злодей Кляксич, пробравшийся в Азбуку, ссорил между собою буквы, желая «их всех заменить своими родственниками кляксами», и мешал маленькой Але написать письмо своей маме. Аля с А пускается вдогонку за Кляксичем и, переходя от буквы к букве, в конечном счете спасает из плена букву Я: письмо маме написано, но
Но… Кляксича изловить не удалось. Он сбежал. Он покинул Азбуку вместе с дружками Помаркой и Опиской. Они теперь вместе бегают из тетрадки в тетрадку и строят людям всякие пакости исподтишка [99]99
Токмакова И.Аля, Кляксич и буква «А» / Рис. В. А. Чижикова. М.: Детская литература, 1968. Продолжение этой истории маленькие читатели узнавали из повести «Аля, Кляксич и Вреднюга» ( Токмакова И. П.Аля, Кляксич и другие сказки. М.: Эксмо, 2010).
[Закрыть].
Нечто схожее происходит и в рассказе В. Г. Сутеева «Мы ищем кляксу», ставшем основой одноименного мультфильма (1969), где Маша и Ваня отважно ловят хихикающее и пакостящее пятно туши, которое пытается удрать из альбома художника и перебраться на другие книжки.
Представить детские школьные будни без уроков чистописания означает в этой системе ценностей разрушение порядка, хаос и абсурд – именно так в сборнике стихов Вениамина Жака с говорящим названием «Городок наоборот» (1960) рисовалась действительность, где нет чистописания и разрешены кляксы:
В невыдуманном же мире дело обстоит, конечно, совсем по-другому, как о том напоминали педагоги-методисты – авторы сборника «Вопросы нравственной подготовки школьников к труду» (1962), здесь же подсказывая, с какими текстами надлежит обращаться к детям на уроках:
Вероятно, тем же обстоятельством следует объяснять и тот своеобразный диссонанс, который отличает мемуарные и литературные упоминания. Для мемуаристов, вспоминающих школьные уроки чистописания, клякса редко становится поводом для шутки – чаще всего это то, что напоминает о бессмысленных школьных строгостях и трате времени. Авторы литературных текстов, адресуемых к детской аудитории, упоминают о кляксах иначе: в этих случаях – это именно повод для шутки, подразумевающей, что те из маленьких читателей, кто все еще ставит кляксы, однажды – научившись этого не делать – тоже будут потешаться над своими былыми оплошностями. Начальные слова песни М. С. Пляцковскхо на музыку В. Я. Шаинского «Чему учат в школе» (1975): «Буквы разные писать / Тонким перышком в тетрадь / Учат в школе, учат в школе, учат в школе» – подсказывали иерархию, задающую порядок надлежащему научению: от каллиграфии – к знанию, от детства – к зрелости. Сама условность такой иерархии не исключала юмора: так, например, в стихотворном сценарии для первого выпуска детского сатирического киножурнала «Ералаш» (1974) Агния Барто изобразила собрание класса, принципиально и многословно осуждающего одноклассника Тараса за чернильное пятно у него на носу и требующего для него всяческих дисциплинарных кар (взрослые зрители этого сюжета в данном случае легко проводили напрашивающиеся параллели между абсурдностью «проступка» Тараса и привычными для советской действительности формами социального (само)контроля). Но характерная для всей советской идеологии риторическая фигура «предвосхищаемого будущего» дает о себе знать и здесь. Успехи или неуспехи чистописания описываются советскими писателями из того будущего, в котором о трудностях чистописания следует судить лишь ретроспективно. Кляксы здесь – это неизбежные, но и своего рода необходимые преграды, обязывающие маленького ребенка к их преодолению для того, чтобы попасть в мир настоящих взрослых. Таковы, например, досадные кляксы, первоначально марающие картографический почин героев «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля:
Дисциплинарные требования, физические усилия и гигиенические навыки, сопутствующие школьному чистописанию, могут быть поняты при этом как набор инициационных процедур, смысл которых состоит не в узко прагматической целесообразности. Чистописание учит не письму, но неизбежности социального (самоконтроля, проявляющего себя в данном случае во множественной «совокупности материальных элементов и техник, служащих оружием, средствами передачи, каналами коммуникации и точками опоры для отношений власти и знания, которые захватывают и подчиняют человеческие тела» – как выражение той «микрофизики власти», о которой рассуждал Мишель Фуко [103]103
Фуко М.Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999. С. 43.
[Закрыть].
Ритуальные типологии, обнаруживаемые при сопоставлении советского общества и традиционно архаических обществ, оказываются обоснованными здесь в том отношении, в каком они равно демонстрируют принудительность «телесной» социализации субъекта и вместе с тем непосредственность коммуникации, связывающей общество с реальными и воображаемыми инстанциями власти. Отмечавшаяся исследователями неординарно значимая роль, которая придавалась роли рукописного текста в идеологической культуре советского общества (например, значению собственноручной подписи обвиняемого в дознавательно-следственных бумагах) и, в опосредованном виде, – графико-орфографической аккуратности текста как такового (оправдывавшей в те же сталинские годы кажущиеся сегодня неадекватными наказания корректоров и редакторов за типографские опечатки), может быть понята как сопротивление самой возможности письма отчуждать – а значит и освобождать – носителей информации от прав и обязанностей, призванных осуществлять и поддерживать практики контактного коммуникативного контроля, демонстрирующего собою «телесное» единство общества и идеологии (см. лозунги и пропагандистские клише советского времени: «народ и партия едины», «весь советский народ единодушно поддерживает», «советский народ с чувством глубокого удовлетворения» и т. п.).
Характерно, что современные дискуссии об обоснованности возвращения уроков чистописания в программу начальной школы муссируют по преимуществу аргументы, апеллирующие не столько к образовательной прагматике (стандартам допустимой каллиграфии для зрительного понимания текста, когнитивным эффектам психомоторики ребенка и т. д.), сколько к соображениям общеэстетического, этического, историософского и, в конечном счете, идеологического порядка [104]104
См., напр., недавние высказывания Умберто Эко о том, что шариковая ручка убила в рукописных текстах «душу, стиль и личность» ( Eco U.The Lost Art of Handwriting // The Guardian. 2009. September 21). О современном состоянии проблемы применительно к методике обучения детей письму см.: Желтовская Л. Я., Соколова Е. Н.Формирование каллиграфических навыков у младших школьников. М.: Просвещение, 1987; Стрижакова М. Т.От рисунка к букве // Начальная школа. 1988. № 9. С. 52–55; Селивон В.Музыка, рисование и письмо // Семья и школа. 1989. № 5. С. 21–22; Безруких М. М., Хохлова Т. Е.Как писать буквы. М., 1993; Илюхина В. А.Новые подходы к формированию графических навыков // Начальная школа. 1999. № 10. С. 37–39; Агаркова Н. Г.Основы формирования графического навыка у младших школьников // Начальная школа: плюс – минус. 1999. № 9. С. 3–10; yurigordon.livejournal.com/179487.html.
[Закрыть].
