Текст книги "Зверь (СИ)"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Ага, es war tiefe Nacht... Сказки все это, – отмахнулся я. – Там же горы. Ну сорвались с обрыва, упали... еще и в речку какую-нибудь – сразу потоком и унесет. С кем не бывает?

– Ну-ну, – скептично покачал головой военный. – Мое дело пре...

И тут он замер, глядя куда-то за мое плечо. Заинтригованный, я и сам обернулся. В это время со сходен АН-124 съезжал второй бронетранспортер, со спаркой КПВТ, оборудованный колейным минным тралом. Вокруг первой машины, уже стоящей под крылом грузовика, образовалась приличная толпа зевак различных армейских чинов. Да, тяжелый транспортный самолет на базе был не в диковинку, но такие машины военные видели впервые, и их реакция мало отличалась от нашей, когда мы сами впервые увидели эти потрясающие бронеходы.

– Вы бы еще ГШ-6-30 в нее засунули, – едко усмехнулся подполковник с голубыми линиями на погонах и вертолетным шлемом, прижатым локтем к боку.

– Та бабенка была одна... – нашелся Мищенко. – Ой, гарна... бачь, говорит, яка штука здорова – самой треба!

О, Тарас! Потомок Запорожских казаков с пышными усами. Ему-то палец в рот не клади. Уж он-то всегда найдет, что ответить. Я это понял еще Саудовской Аравии. Украинец без сала, горилки и трубки – вообще не украинец. Потому известие, что в Аравии, в принципе, шариат, и алкоголь и свинина там не продается, Мищ встретил без особого энтузиазма. К табаку тоже отношении соответственное, но, учитывая необходимость этого сырья, для иностранцев делали некоторые послабления. С алкоголем, по большому счету, вопрос тоже решаемый. А вот с салом беда. Потому хохол заранее заготовил огромный шмат сала, и взял его с собой. Самое удивительное – на таможне в Пулково никто ничего не сказал, и известие о том, что на досмотре в Саудовской Аравии свинину неминуемо конфискуют, казака догнало уже в районе Каспийского моря. Что же делать? Даже прикончить эти злополучные несколько килограммов он не мог, поскольку остались они в багажном отделении. Любой другой смирился бы с мыслью неизбежной потери, но не Мищенко!

На таможне в арабском аэропорту, когда дошла очередь до сала, и таможенник подозрительно поинтересовался, что же это такое, небеспочвенно подозревая усача в контрабанде, Тарас, не задумываясь, ответил:

– White bear meat!

Таможенник ненадолго подвис. Ну, блин! Все же сходится! Казак из СССР, а там холодно, белые медведи по улицам ходят. Опять же, медведи белые, и мясо белое – снова все правильно! А есть мясо медведей, тем более, белых, законы шариата не запрещали. Я, вообще, так подозреваю, что когда Коран писали, о существовании белых медведей и не догадывались. Так что все в порядке!

Но в будущем украинец таких ошибок не делал, предупредив, чтобы сало ему отправляли дипломатической почтой. Извините, досмотру не подлежит! Good bye!

Если у кого-то еще и были какие-то замечания, то, так же поняв, что хохол за словом в карман не полезет, предпочли оставить их при себе.

– Ладушки, братцы, aufgesessen!, – скомандовал я.

– Как, уже? – удивился Сорокин. – Я же баньку приказал затопить... стол приготовил!

– После, майор, – ответил я. – На обратном пути. Ну, Auf Wiedersehen!

Я запрыгнул в командирскую машину, в которой уже собрался весь экипаж, и бронетранспортеры, выпустив из выхлопных труб плотные струи дыма, покатили по бетонке к выезду с базы.

Первые несколько километров грунтовки были еще слава Богу, а вот дальше дорога оказалась совершенно убитой. Дело даже не в том, что за ней не следили – отнюдь! То там, то здесь встречались воронки от снарядов и мин, а у обочины, а то и вовсе в пролеске, лежали обгорелые остова автомобилей, отбуксированные с дороги, дабы не затруднять движение. Впрочем, нам это мало помогало – отдельные воронки достигали метров трех в поперечнике, и около метра в глубину. БТР – он БТР, а не танк и не карьерный грузовик, так что такие ямы, один черт, приходилось объезжать. Я с грустью понимал, что с таким темпом до места назначения мы доберемся дня за два – не меньше. Вернее, в лучшем случае – дня за два.

– Евген, ты чего такой хмурый? – осведомился Калач.

– Да так, – отмахнулся я. – Майор говорит, люди в тех местах уж лет пятьдесят пропадают... бесследно.

– Что-то мне это напоминает, – высунулся из боевого отделения Татарин.

– Так, отставить, – хлопнул я ладонью по колену. – Вроде, здоровые лбы, а в сказки верите.

Броня раскалилась на солнце так, что на ней, казалось, можно яичницу жарить. В самой же машине, благодаря кондиционеру, царила легкая прохлада. Алексей игрался со своим револьвером, оставить который дома он отказался наотрез. Не до конца, если честно, понимаю его предпочтений... на кой черт таскать с собой "Гнома", весящего больше килограмма, калибра 12,5 миллиметров? Говорит, нравится мощное оружие! Да зачем? Если попадешь – то, хоть из Макара, хоть из Стечкина – мало не покажется. А если промахнешься – какая разница, девятимиллиметровую маслину потратить зазря, или патрон 32го калибра?

От вида самих патронов этой карманной базуки меня и вовсе бросало в дрожь. Хотя, смысл, все же есть – из такой волыны даже стрелять не обязательно – достаточно наставить на противника, и полные штаны обеспечены.

Расстелив на столе карты, позаимствованные у Сорокина, я принялся за их детальное изучение. Через пару десятков километров должен быть мост через реку, за ним – последний блокпост, после которого заканчивалась территория, контролируемая федеральными войсками. Как заканчивалась и лесостепная зона – дорога резко поворачивала на юг, в горы.

Ох, не люблю я горы. Еще со времен Афганистана. Есть там одна удивительная гора – днем я ее ни разу найти не смог! Но во время ночных вылазок, в течение месяца, раз в два-три дня, на эту одиноко торчащую скалу я натыкался всенепременно. Самое удивительное, я до сих пор до мельчайших подробностей помню тот подъем, каждый камешек, каждый кустик, мимо которого проходил ночью. А вот днем, как ни пытался, я не мог найти ничего похожего. И ладно бы такое было только со мной – сдался бы в медсанбат, и остаток жизни провел в психушке, справедливо полагая, что я окончательно рехнулся. Но нет же! Про эту загадочную гору знал каждый военный, кто там служил, а массовых психозов, как известно, в таком виде не бывает. Словом, удивительное рядом. В этом мире есть многое, что обычному, человеческому понимаю и здравому логическому объяснению неподвластно. Взять, того же Игоря... рассказал бы кто про его феномен – в жизни бы не поверил! Но сам был свидетелем, а себе я привык доверить. Да и кому, если не себе?

– Кажется, приехали, – внезапно раздался голос Геры из динамика внутренней связи. – Моста нет.

– Как это – моста нет? – удивился я.

– А ты выйди, да посмотри, – предложил он.

Открыв люк, я высунулся из прохлады бронетранспортера. Блокпост, который, согласно карте должен был располагаться за мостом, находился перед ним. Впрочем, очевидно, что это – временные меры. Укреплениями служили мешки с песком, а на обочине стоял приданный для увеличения огневой мощи КПП БТР-80 с наваренными по бортам рамами, затянутыми сеткой, для защиты от прилипающих мин.

На броне машины, любовно поглаживая ствол ПКМ, лежащего на коленях, сидел сержант в бронежилете и каске. Еще один срочник вел оживленную словесную перепалку со сгорбленной, ссохшейся беззубой старухой, державшей на веревке козу. Третий, с философским спокойствием наблюдая за происходящим, задумчиво жевал травинку, облокотившись на барабан автоматического станкового гранатомета. Кузнечикам, стрекотавшим в траве, вообще было по барабану и на КПП, и на мост и на старуху.

Контрольно-пропускной пункт и старуха меня тоже мало волновали. Беспокоил мост, вернее – его отсутствие. О неточностях карты и говорить было нечего – искореженные балки, куски бетона с торчащей из них арматурой, указывали на то, что мост здесь был. И был, скорее всего, совсем недавно – иначе Сорокин предупредил бы. Или, преднамеренная диверсия? Об этом стоит задуматься.

– Стой, кто идет, – лениво крикнул сержант, даже не попытавшись поднять свой пулемет.

– Старшего позови, – приказал я.

Не вставая, служивый несколько раз ударил пяткой ботинка по броне. Из люка показался прапорщик с аккуратно подстриженной бородой, в зеленой пятнистой бандане. Мгновенно оценив обстановку, он скрылся в чреве бронетранспортера, и через секунду появился вновь, уже в каске и с автоматом в руках.

– Кто такие, чего надо? – осведомился он, подойдя поближе.

– Здесь все написано, – ответил я, протягивая предписание за визой майора Сорокина.

Бегло изучив документ, военный вернул его мне.

– Проезжайте, – кивнул прапорщик.

– Ты это постой, – возмутился я. – Куда проезжай? А мост?

– Ну взорвали его ночью, что поделать? – развел руками служака. – Вам-то что? БТР-80 плавает отлично, насколько я знаю, вот и плывите.

– Они бы еще плавали, – хмуро произнес я.

– Ах, вот оно что, – понимающе улыбнулся военнослужащий. – Тогда двигайте вниз по течению, через два с половиной километра будет брод. Там и форсируете переправу.

– Как есть ведьма, – раздался голос Тараса из-за спины.

Я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Когда он успел подойти? Украинец, попыхивая своей трубкой, внимательно наблюдал за перепалкой солдатика со старухой.

– А, – отмахнулся прапорщик. – Беженка, из-под Буйнакска. Такие байки травит – прямо "Ночь перед рождеством". Каждый день приходит, одолела уже. Я вот что думаю, – он хитро подмигнул Мищенко. – Мы ее сейчас огнем из твоей люльки и спалим. А то ведь, все знают, обычным огнем ведьму не взять, тут только огонь из трубки поможет.

– Не дам люльку, – отрезал Тарас. – Старухи – это до Игоря треба.

– Ладушки, – похлопал я бойца по плечу. – Поехали.

Брод, про который говорил прапор, был и на карте Сорокина. Впрочем, после моста я и карте и майору доверял все меньше. Как-то не верилось, что он не знал, что мост сегодня ночью разнесли в щепки. Надо бы с Морозом посовещаться, что за фрукт этот Николай. Но позже. Пока мы существенно отставали от графика, и, судя по всему, отстанем еще больше.

По узкой просеке, проложенной вдоль берега, ТБС двигались еще медленнее, чем по грунтовке. Немудрено! Грунтовка – хоть какая-то, но дорога, а здесь – лес, и только направление. Вдобавок, минный трал пришлось убрать – цеплялся за пеньки и коряги, чем еще больше тормозил передвижение. Оставалось надеяться, что звериные тропы никто, находясь в здравом уме, минировать не станет.

Через полчаса изматывающего продвижения, мы вышли на место, где согласно карте и слов прапорщика находился брод. Ширина реки составляла здесь примерно метров пятьдесят, да и берега, что с одной, что с другой стороны, идеально подходили для переправы – песчаные, пологие, а не каменистые и обрывистые, как в других местах.

Замышляева, как самого везучего, назначили добровольцем, чтобы провести разведку. Капитан, раздевшись до трусов, но прихватив с собой автомат, вошел в теплую, как парное молоко, воду. Первые несколько метров вода доходила ему до колен, дальше – до середины бедра, в самом глубоком месте – по пояс, и, наконец, в обратном порядке, и вот он – на противоположном берегу.

Приготовив к форсированию переправы первый БТР, мы ждали возвращения Игоря. Подняв над головой оружие, он брел по воде обратно. Вот он преодолел самое глубокое место, и уже приближался к берегу, как вдруг, взмахнув руками, боец поскользнулся, и, подняв сноп брызг, ушел под воду. Мы дружно вскочили на ноги, приготовившись спасать члена спасательного отряда, но капитан, отфыркиваясь, встал сам. Подняв АК на вытянутой руке над головой, он начал шарить по дну, выискивая что-то. Наконец, боец извлек из-под воды метровую палку, и вышел на берег.

– Ну ты нас и испугал, – покачал головой Елисеев, водитель первого БТРа. – Думали – все, остыл...

– Не дождетесь, – заверил Замышляев, тряся головой, чтобы вытрясти воду из уха. – На, лучше, полюбуйся.

И он протянул мне палку, поднятую со дна реки. Только здесь я разглядел, что это вовсе и не палка, а шашка. Протерев клинок ветошью, очистив его от ила, я с удивлением обнаружил, что он ничуть не пострадал от времени – лишь сильно потемнел. У самой гарды виднелась гравировка: "Поручику Андрееву за отличную службу, 1861 год". Хм! Год отмены крепостного права.

– Недурной сакс, – одобрительно кивнул я.

– У, шайтан! – изумился Закиров. – И в самом деле – везучий, как черт!

– Серебро, – с видом знатока произнес Наиль.

– Да ладно, – усомнился Юра Маковецкий. – Ты-то откуда знаешь?

– Ты уж поверь, – заверил башкир. – Я полтора года гравером работал, и отличить серебро от железки завсегда смогу.

– В любом случае – отличный трофей, – прекратил я споры, возвращая шашку Игорю. – По-праву – твой.

– У меня таких трофеев, – замахал руками капитан. – Себе оставь. Дарю, как командиру!

Покончив с церемониальной частью, мы, наконец, приступили к форсированию реки. Первая машина осторожно вошла в воду, и, малым ходом, поползла наперерез течению. Вода, даже не скрывающая огромных катков бронетранспортера, следом за вездеходом закручивалась в воронки и окрашивалась в грязно-бурый цвет от поднятого ила. БТР успешно преодолел середину протоки, и выехал на противоположном берегу. Даже отсюда было видно, что между грунтозацепами колес набились огромные комья грязи, а сама машина, бывшая изначально серой, ниже пояса приобрела рыжий окрас.

– Наша очередь, – произнес Маркин, устраиваясь за штурвалом.

Я, Татарин и Калач запрыгнули на броню и БТР, с перегазовкой, тронулся с места. Нос тяжелого бронехода наклонился, и, подняв мириады сверкающих на солнце брызг, машина вошла в воду. Командирский бронетранспортер сам по себе тяжелее первого – все то же оборудование, плюс пушка Грязева-Шипунова, весившая в два раза больше обоих КПВТ, и запас 23-миллиметровых снарядов для нее, весивший в пять раз больше боекомплекта пулемета Владимирова. Так что второй транспорт погрузился в воду выше выштамповки на боку. Не потому что воды стало больше – отнюдь, он проваливался в илистый грунт глубже, чем первый, который, к тому же, успел взбаламутить грязь на дне реки. Машина дошла до середины водоема, начала подъем, и, тут, проскальзывая всеми восемью колесами, начала сползать обратно.

– Не гази так, не гази, – закричал Закиров, барабаня кулаком по броне.

– Еще ты меня поучи! – донесся ответ гонщика, выжавшего полный газ.

ТБС-93, не двигаясь с места, лишь глубже погружался в ил.

– Verdammte Scheisse, – выругался я. – Гера, отставить! Kommen... приехали, то есть.

– Да, кажись, жопа, – согласился, высовываясь из люка Маркин.

Я помню, в Германии, во время учебной езды на танках люк механика-водителя никогда не закрывался, хотя сам обучаемый пилот сидел, опустив сидение в боевое положение. И делалось это не для лучшей вентиляции, или чтобы механик-вредитель ясно и четко слышал приказы инструктора – для этого ларингофоны были изобретены. Советская армия очень многое переняла от той, царской, что существовала до революции, и в которой самым действенным методом закрепления полученных уроков считали телесные наказания. Все элементарное просто – инструктор сидел на башне, в аккурат над открытым люком будущего Генриха фон Клауса, и когда тот откровенно косячил, наставлял солдата на путь истинный ударом сапога по темечку. Наверно, потому обучение механиков-водителей в Советских Вооруженных Силах занимало столь малое время.

Вот это же самое мне захотелось сделать и со спортсменом – двинуть хорошенько подошвой ботинка по носу, чтобы думалось лучше. Но я смог сдержать себя. Для Маркина я придумал другое наказание.

– Слушай мою команду, дружище, – произнес я. – Хватай лебедку, и на берег – бегом марш.

– Но... эх...

Поняв, что спорить со мной бессмысленно, Гера включил лебедку, и спрыгнул в воду. Дотащив, по мере разматывания бобины, огромный крюк с карабином до берега, гонщик нерешительно замер. И то правда – пятидесятиметровый трос кончился, а цеплять его было некуда – до ближайшего подходящего дерева было еще примерно столько же.

– Давай сюда, – сжалился над ним Елисеев.

Механики прицепили крюк ко второму БТРу, и Маркин, отчаянно ругая того, кто придумал такие трофи-рейды, вернулся в машину. Оба броневика отчаянно завращали колесами, причем один месил грязь и ил на дне реки, а второй – вспахивал траву на лужайке.

– Давай, давай, внатяжечку, – наставлял гонщика Закиров.

Стальной трос натянулся до предела, вода под колесами командирской машины вскипела, но, транспорт, один черт не трогался с места. Уши бы ободрать тому, кто этот брод на карте нарисовал!

– Слышь, berufskraftfahrer, а ты лебедку включил? – вспомнил я.

– Где ж ты раньше был! – воскликнул Гера.

Теперь дело пошло поживее. Бронетранспортер подался вперед, и трясина, с громким всхлипом, выпустила машину. Грязный, заляпанный комьями ила, schЭtzenpanzerwagen уже вышел на берег, а я еще долго смотрел на то место, где он застрял, и где до сих пор бурлил водоворот. В свете заходящего солнца, отражающегося от реки, зрелище было просто завораживающее.

Стоп! Только сейчас до меня дошло, что солнце уже садилось, а мы за день не прошли и пятидесяти километров! То ли я разучился командовать такими операциями, то ли бойцов выбрал крайне неудачно, то ли звезды расположились в фигуру, не сулящую ничего хорошего – "в дулю", как сказал бы Мищенко.

В любом случае, продолжать движение ночью, по незнакомой вражеской территории было бы еще большим безумием, чем вся операция. Потому я решил занять круговую оборону, и готовиться ко сну. При свете дня оно как-то безопаснее. Поставив машины в десятке метров друг от друга, носами в противоположных направлениях, я распределил дежурства:

– Дежурим по два часа, первый – я, потом – Сафин с Закировым, Елисеев с Калачевым, Замышляев с Мищенко, последние – Маковецкий с Маркиным.

– Ну вот всегда так, – нахмурился Гера. – А мне еще БТР весь день вести!

– Хуже вряд ли получится, – успокаивающе похлопал водилу по плечу Булат.

Большая часть отряда отправились на боковую, остались лишь я, заступивший на пост, Татарин с Наилем, резавшиеся в карты, и Мищенко, попыхивавший своей трубочкой, нарезая черное от перца сало тоненькими ломтиками.

– Слышь, Бульба, – повернулся к нему башкир. – Угости визжаловым.

– Та сала совсем трошку, – ответил Тарас.

Но, тем не менее, подцепил кончиком ножа два совсем тоненьких, почти прозрачных кусочков, и протянув их Сафину. Уже знал, что один тот есть свинину не станет...

Щелчком открыв Zippo, одновременно зажигая ее, засмолив сигарету, я устроился между тубусов "Корнета" на башне командирского бронетранспортера, и, загнав патрон в патронник автомата, положил оружие на колени. Начало операции не предвещало ничего хорошего...

Глава 4

– Ты же говорил, что у тебя сала больше нету? – возмутился Булат.

И было от чего. Тарас, который вчера вечером уверял, что сало у него закончилось, сегодня вновь уплетал свинину за обе щеки, ничуть не ограничивая себя в этом специфичном лакомстве.

– Та то с перцем нема, – ответил казак.

– А здесь у тебя что? – Наиль потянулся за кусочком.

– Чиснык, – вздохнул Мищенко, пододвигая ему лезвием ножа ломоть сала.

Сафин свернул нарезку вдвое, и отправил себе в рот. Булат, глядя на товарища, тоже протянул руку, но тут башкир выпучил глаза, широко открыл рот, и, с придыханием, начал махать рукой, пытаясь загнать в горло как можно больше воздуха.

– М-м-м... – причмокнул хохол, тщательно пережевывая. – Який острый, пекучий смак!

– У нас на Кубе прапор один был, – начал рассказывать Игорь, сидевший рядом на корточках, поставив автомат на приклад, и положив на срез компенсатора подбородок. – Так он в борщ перца столько сыпал... мне смотреть горько было. Кстати, тоже хохол был, – заключил Замышляев, ударив ладонью по Калашу.

Раздался хлесткий выстрел. Пуля вошла в челюсть капитана, и вышла через макушку, прихватив с собой большую часть черепной коробки. Мы замерли, словно парализованные. По засохшей грязи заднего бронированного щитка БТРа стекала кровь, вперемешку с мозгами бойца. Тарас, который сидел рядом с Игорем, как раз отрезавший очередной кусок сала, так и застыл, поднеся руку ко рту. Во что превратился череп Замышляева, он, конечно, видеть не мог, но это было и не обязательно – фонтан крови обдал его с макушки до ног, а обезглавленное тело офицера завалилось на плечо усача.

– Ты ж брехал, шо он везливый, як черт! – выдавил из себя он.

– Вот тебе и везливый, – прошептал Закиров, не в силах отвести взгляд от отвратительного зрелища.

Все мы, словно завороженные, смотрели на труп капитана. Какая глупая смерть! И, что самое удивительное, приключилась такая нелепица с нашим талисманчиком, с человеком, которого, казалось, направляют по жизни какие-то высшие силы, с тем, кого мы считали самым везучим.

Наконец, Гера, который в жизни не участвовал в боевых действиях и попал в группу исключительно благодаря своим водительским навыкам, а потому никогда ничего подобного так близко не видел, не выдержал, и, упав на колени, начал изливать из себя только что съеденный сухпаек. Это послужило сигналом для всех. Мищенко, оттолкнув от себя труп, резко вскочил на ноги, отбросив залитый кровью кусок сала. Башкир, который в момент выстрела находился рядом с Тарасом, бросился к реке и начал судорожно отмываться. Один только боксер, демонстрируя стальную выдержку, взял кусок брезента и накинул его на обезображенное тело.

– Scheisse, – произнес я, нервно прикуривая сигарету от только что выкуренной.

Происшествие, конечно, крайне поганое, но это еще не означает, что операцию надо сворачивать. Ничуть! Любая профессия накладывает свой отпечаток на человека. Так, например, милиционер видит в каждом, прежде всего, преступника, и старается, словно рентгеном, проникнут в голову всякого. Для врача любой человек – лишь набор тканей, костей и органов, которые, порой, приходится резать скальпелем. Учителя, особенно школьные, считают всех безмозглыми болванами, привыкнув смотреть на своих подопечных свысока. Есть еще одна профессия – профессия убивать и посылать на смерть. В первый раз... не сказал бы, что это было трудно – в том уравнении, с единственной переменной, были лишь одна неизвестная с двумя значениями – или я, или меня. Дальше – больше. Все привычнее и привычнее. Справедливости ради, стоит заметить, что убивал я исключительно по приказу Родины и партии, еще в те времена, когда Россия была другой – ein reich, ein volk, ein generalsekretДr... да и со врагами тогда понятнее было... Впрочем, я не об этом. Постепенно к смерти относишься все спокойнее и спокойнее. Даже к такой несуразной. И трезвости мысли не теряешь, а особенно, когда от четкости действий зависит жизнь еще, по меньшей мере, одного человека, и этот человек – маленькая девчонка, оказавшаяся в руках террористов.

– Так, Калач, Татарин, Мищ, слушай мою команду – Игоря похоронить, и aufgesessen, – приказал я. – На все про все – двадцать минут. Исполнять.

– Есть, – ответил Калач.

– Jawohl, mein fuhrer, – козырнул Булат.

– Ты подожди! – поднялся с карачек Маркин. – Ты что, хочешь здесь его оставить?

– А ты что предлагаешь, с собой его взять? – вспылил я. – Еще неизвестно...

Тут я чуть не сорвался, почти крикнув, что еще неизвестно, вернемся ли мы сами, но вовремя спохватился. Настроение и так не красноармейское.

– Еще неизвестно, сколько мы прокатаемся, – закончил я.

– Но, Евген, это, как-то... – продолжал зудеть гонщик.

Признаться, я уже не в первый раз пожалел, что взял его с собой. Не осталось в Герке того стержня, того кремня, который был в нем десять лет назад. Погнулся, однако. А то и вовсе – потерялся.

– Halt die fotze! – заорал я. – Вперед, машину заводи.

Похоронив везунчика под ивой на берегу реки, без оружейного салюта, как это обычно принято, с крестом из двух связанным палок, мы продолжили путь. Впереди снова шел ТБС со спаркой КПВТ, оборудованный колейным минным тралом, за ним – командирская машина. Бойцы еще не отошли от утреннего происшествия, потому путь проходил в гробовой тишине. Да, пожалуй, именно в гробовой – самое подходящее слово. Лишь Калач игрался с небольшим светильником в салоне транспорта, изобразив ладонью фигуру, отбрасывавшую на противоположной стене тень, точно собачья голова. Вначале сержант ее просто гавкал, а потом начал изображать завывания. Вскоре и это ему надоело, и боксер вернулся к поглаживанию своего револьвера.

– Командир, – первым нарушил тишину Татарин. – Я все спросить тебя хочу... что ты все время по-немецки шпрехаешь? Нет, в ГРД – оно понятно было, а сейчас-то?

Хм... признаться, никогда об этом не задумывался. Так что теперь, отвечая, придется придумывать на ходу. А, значит, любое объяснение снайпер сочтет отмазкой. Не потому, что я на самом деле не хочу сказать, как есть, а потому что и впрямь – никогда не задумывался над этим. Просто шпрехал, и все.

– Интересный вопрос, – произнес я после недолгих размышлений. – Наверно, потому, что дома у меня, чаще всего, по-немецки говорили. Отец-то у меня немец – Алекс, а не Александр, если по правде.

– Ха! – усмехнулся Булат. – Только не надо вешать мне лапшу на уши, что Железняк – немецкая фамилия! Или это по матери?

– От отца, – заверил я. – Вернее, от деда. Звали его Пауль Эйзенштейн... из немецких коммунистов. До войны он с Фердинандом Порше – еще с тем, отцом, над "Жуком" работал, во время войны – над kampfpanzer "Tiger". Правда, на серийном танке от дедовского "Тигра" осталась лишь башня, но один черт! Кстати, на тех шасси, что сделал мой дед и Порше, в сорок третьем были построены самоходные пушки Sturmgeschutz PaK.43/2, которые у нас так и назывались – "Фердинанд", в честь Порше...

– А как твой дед, после всего этого, сорок пятый-то пережил? – удивился Закиров.

– Сказал же – коммунист дед был до мозга костей, антифашист, впрочем, как и большинство немцев. Не у всех же фляга, как у Гитлера, бежала. Ему приказали – он сделал. Кстати, и специалист, наверно, очень неплохой был. Да, башка у деда вообще отлично варила. Чекисты пылинки с него сдували, но и приглядывать не забывали. В конце сорок третьего попал в плен, а после войны работал в НТБА.

– В чем-чем? – не понял боец.

– НТБА – Научно-Техническое Бюро Автомобилестроения – был такой полусекретный институт, созданный на территории ГДР. Думаешь, Москвич-400 просто так на Опель-Кадетт похож? Да нифига подобного! Думаешь, в сталинские времена секретных проектов не было? Были, да еще какие! По сравнению с ними лаборатории Schutz Staffel и, даже, американская "Зона-51" просто отдыхают. Уже там деду документы и переделали, переведя фамилию "Эйзенштейн" на русский, и стал он Павел Железняк. Правда, голову на русский ему не перевели, так что по-русски он и десяти слов не знал. Ума не приложу, как он с бабкой общался? Она-то русская была, НКВДшница, охраняла его... вот так-то, друг мой, Татарин.

– Мы же с Калачом общий язык с немочками находили, – рассмеялся Булат. – А раз так, то и наоборот, наверно, ничего сложного!

– "Кипарис", я "Баргузин", прием, – прервал нашу беседу голос Елисеева, раздавшийся из динамика рации.

– "Баргузин", я "Кипарис", слушаю тебя, – ответил я в микрофон.

– Не нравится мне это ущелье... – заметил Павел.

Все же пожадничали места создатели ТБС, засунув в него здоровенную ГШ-6-23 и "Арену" в придачу, оставив тем самым в башне место только для одного стрелка – чертовски неудобно! Практически вдавив Булата в бронированную плиту, я прильнул к окуляру прицела. Ущелье и в самом деле было слишком хорошим местом для засады, чтобы пренебречь им – узкая полоса дороги, закрытая с двух сторон невысокими, но крутыми склонами, поросшими редким кустарником. Если засесть сверху – то даже тепловизором не засечь. А оттуда – наоборот, можно снять из гранатомета или реактивного огнемета обе машины. Сверившись с картой, я обнаружил, что и объездного пути нету. Словом, керосином от этого ущелья не пахло, а воняло.

– "Баргузин", я "Кипарис", – произнес я в передатчик. – Давай самый малый вперед, прочесывай правую сторону, а Татарин – левую.

– Как Татарин – так сразу левую, – проворчал Булат.

Но башню на одиннадцать часов повернул. Тарас развернул пулеметы своей машины на один час, и бронеходы снова тронулись с места. Теперь – со скоростью черепахи. Пусть медленно, зато надежно. Стены ущелья постепенно сужались, и, казалось, намерились вовсе раздавить бронеходы, как две маленькие скорлупки. Большая часть прохода осталась позади, спереди забрезжил долгожданный рассвет, но беспокойство не угасало. Есть у любого человека почти волшебный орган чувств, не знаю, как его назвать – третий глаз, что ли? Хотя, нет – такое сравнение не совсем подходит. У меня на этот счет иная теория – нервные окончания того самого мистического шестого чувства находятся на кончиках волос на заднице. И когда они начинаю шевелиться – "это не к добру", как любил говорить всеми горячо любимый Винни Пух. Как показывает практика, эти волосы ошибаются очень редко, вот и сейчас, только они подали сигнал – у Булата в башне, пискнув, зажегся красный индикатор.

– Твою мать! – заорал он, нажимая клавишу. – Кажись, хана!

Где-то над головой, со звуком, похожим на взрыв хлопнувшего воздушного шарика, приглушенным усиленной броней, разорвались дымовые гранаты. Не успели... сработала "Арена", выпустив из шахты прямо над ухом защитный боеприпас. Как-то не по себе было осознавать, что все наши жизни сейчас зависят от точности расчетов конструкторов системы активной защиты, от степени опьянения работяги, собиравшего этот, конкретно взятый комплекс, наконец, от того, насколько правильно механики смонтировали его на машину. Давненько уже не приходилось испытывать этого чувства... заявленные в документации 0,3-0,6 секунд перехвата текли мучительно медленно. Казалось, я даже чувствовал, как ракета поднимается по параболе, замирает в воздухе, рисует носом дугу, отстреливает поражающие элементы, накрывающие снаряд противника.

От оглушительного взрыва сама земля содрогнулась – не только бронетранспортер. Несколько осколков со звоном отрикошетило от корпуса машины, запахло паленым. Я с удивлением обнаружил, что с момента, как лазерный луч дальномера нащупал наш ТБС, до настоящего времени не сделал ни единого вздоха, и теперь, набрав полную грудь воздуха, восстанавливал упущение.

– А, сука, вижу тебя, – оскалился припавший к окуляру прицела Татарин. – Получи, гнида!

Вот теперь тому, кто хотел нас порешить, точно хана. Закиров разрядил два тубуса "Корнета", выпустив в стрелка две осколочно-фугасные ракеты. В том, что Булат попадет, не было сомнений – на то он и снайпер. Спереди тяжело застучали спаренные КПВТ головной машины. Разорвав светло-серую дымку, окутавшую транспортеры, реактивные снаряды, словно выросшие из этого самого дыма, оставив за собой густо переплетенные нити газов от сгоревшего топлива, ударились в карниз ущелья. Встряхнув воздух, эхом прокатившись по каньону, цепляясь за каждый выступ, каждый изгиб прохода, прогремел двойной взрыв. По броне машины застучали разбросанные взрывной волной камни и комья земли. Крупнокалиберный пулемет огрызнулся еще пару раз, и замолчал.