Текст книги "Великий зверь Кафуэ
(Забытая палеонтологическая фантастика. Том XI)"

Автор книги: Коллектив авторов

Соавторы: Михаил Фоменко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Уиллис Кнапп Джонс. Ужас юнгас[10]10
  Юнгас – район восточных предгорий Анд с влажными тропическими лесами в Боливии, Перу и Аргентине.


[Закрыть]

– Страх? – переспросил исследователь, быстрой и нервной рукой отставляя в сторону стакан с шербетом. – О, думаю, я робел не меньше любого другого… но со временем страх отступает, я полагаю.

Некоторые из гостей, присутствовавшие на званом обеде, выказали не более чем вежливый интерес, но дебютантка Грейс Демминг, дочь хозяйки дома, глядела на виновника торжества с восторгом, как будто тот был сверхчеловеком.

– И вы никогда не боялись, мистер Винслоу? – спросила она чарующим контральто, не сводя с гостя широко расставленных серых глаз.

– Я никогда и близко не испытывал такого страха, как любят описывать в романах – знаете, когда ледяное дыхание ужаса пробирает героя до глубины души… хотя… однажды…

Миссис Мейсон, величественная пожилая вдова, сидевшая рядом с ним, быстро вмешалась, словно ожидая услышать пикантную сплетню.

– Что-то жуткое? – спросила она. – О, нам-то вы смело можете рассказать. Едва ли случай настолько неприличен, как те, о которых мы ежедневно читаем в газетах.

– В нем нет ничего скандального, – ответил путешественник. – Я не хотел создать у вас такое впечатление. Собственно говоря… сказать по правде, я пытался изгнать все это из памяти, но воспоминание возвращается снова и снова, а никакого объяснения я найти не могу.

Серые глаза мисс Демминг глядели на него с мольбой. Весь вечер он невольно чувствовал на себе ее неотрывный, испытующий взгляд.

Теперь ему почудилась в девушке странная отчужденность: она была точно отрезана от всего мира. Инстинкт исследователя побуждал его узнать ее ближе. Как-то он отправился в Афганистан лишь потому, что услышал рассказ о храме в Мангфу, где некий занавес скрывал таинственный предмет – из видевших его выжили только двое. Ему хотелось сорвать покров тайны.

– Боюсь, я вас разочарую, – снова заговорил Винслоу. – Что вызвало страх, я и сам не знаю, да и подробности изложить не смогу: дело в том, что меня потрясло выражение ужаса в глазах другого человека, – он махнул рукой, будто отгоняя теснившиеся в сознании воспоминания. – История не самая приятная. Мне кажется, лучше будет о ней просто забыть.

Слова Винслоу лишь разожгли любопытство гостей. Все просили его продолжать – все, кроме мисс Демминг; но именно ее полуоткрытые губы и загадочные глаза заставили его нехотя приступить к рассказу.

– Это случилось в Боливии – Боливии, неисследованной стране, где может произойти что угодно. Я жил тогда в Ла-Пасе и изучал наследие инков. До меня стали доходить удивительные слухи о каком-то неведомом животном, которое якобы видели индейцы департамента Бени[11]11
  Бени – северо-восточный департамент Боливии, центр древнейшей доколумбовой культуры Льянос-де-Мохос и одно из мест, с которым связывались легенды об Эльдорадо.


[Закрыть]. Столичные ученые пытались убедить всех, что описание соответствовало диплодоку либо какому-нибудь похожему на него ископаемому животному.

Гости с недоумением переглянулись, и Винслоу понял, что большинство из них ровно ничего не знали о диплодоке.

– Диплодок, – поспешил объяснить он, – это огромное существо высотой от десяти до пятнадцати футов и длиной около сорока футов, жившее многие тысячелетия назад, в эпоху плейстоцена. Затем явились тираннозавры и покончили с ними. Вероятно, вы видели в музеях скелеты и изображения диплодоков – они походили на кенгуру с длинным, сужающимся к концу хвостом. Как бы то ни было, эти индейцы из джунглей уверяли, что видели существо, вымершее 25,000 лет назад или того раньше!

Признаюсь, я и не думал верить в подобную чушь и решил, что дикари окончательно спятили от жевания листьев коки. Но газеты с радостью печатали такие выдумки, как было с существом, позднее замеченным в Аргентине. Кончилось тем, что дома члены комитета прочитали эти сообщения и телеграфировали мне, велев их расследовать. Я не возражал. Я люблю Боливию. На свете нет более интересной для иностранца страны, теперь же мне представлялась возможность посетить отдаленные области Боливии, где я никогда не бывал.

Мне нужны были еще несколько понго – индейцев-носильщиков, способных поднять и нести на плечах даже толстый ствол дерева. В поисках их я натолкнулся на Маньона, точнее, он натолкнулся на меня. Никто не мог сказать о Маньоне ничего определенного. Он был молчалив и целыми днями ничего не делал, только грелся на солнце, посиживая на площади перед зданием Конгресса, а с наступлением холодных сумерек скрывался в своем пансионе. Поговаривали, что он не в своем уме. Он появился в Ла-Пасе несколько месяцев назад, причем никто не знал, откуда. В Боливии немало беглецов из других стран, и люди привыкли не задавать слишком много вопросов, но временами я начинал подозревать, что Маньон и сам мало что знал о себе. У него была масса неприятных привычек. В его череп, например, была вделана серебряная пластинка: впадая в задумчивость, он начинал постукивать по ней пальцами. Это напоминало мне стук ключа беспроводного телеграфного аппарата. Может, он пытался с помощью постукиваний привести свои мысли в порядок.

Маньон никогда не рассказывал, как и где обзавелся серебряной пластинкой – или хромотой. Как-то раз, во время путешествия, я заметил на его теле шрамы. Он объяснил, что с кем-то, кажется, повздорил и ему хорошенько намяли бока; словом, не объяснил ничего.

Но в целом он был человеком симпатичным и мог заменить моего секретаря, который слег с дизентерией. Я согласился дать ему работу. Маньон обладал каллиграфическим почерком, держал носильщиков в узде и оказался мне очень полезным.

В день отъезда из Ла-Паса он предстал передо мной в выцветшем и поношенном комбинезоне летчика с двойными крылышками на груди. Извинившись, он пояснил, что другой полевой одежды не нашел и не хотел беспокоить меня просьбой выдать ему аванс. Позже он проговорился, что служил в эскадрилье «Лафайет»[12]12
  …эскадрилье «Лафайет» – Эскадрилья «Лафайет» – легендарное истребительное подразделение французских ВВС в годы Первой Мировой войны, в котором служили в основном американские летчики-добровольцы.


[Закрыть], но это была откровенная ложь. Я видел списки летчиков эскадрильи – там не было ни одного похожего имени.

Будь я суеверен или наделен пророческим даром, мы ни за что не тронулись бы в путь; к сожалению, человек не может знать, что его ждет впереди. Не стану описывать наше путешествие. Утомительные дни тянулись один за другим. Все краски палитры живописца бледнели перед великолепием джунглей, и все пытки инквизиции казались ничтожными в сравнении с нашими муками. Иногда мы часами брели по колено в траве, а сквозь завесу дождя приходилось в прямом смысле слова продираться силой. Когда дождь переставал, жгучее солнце в мгновение ока превращало джунгли в парную баню, и мы начинали задыхаться. Но несмотря на все испытания, Маньон напевал не переставая. Думаю, он знал только одну песню – но когда мы, измотанные до предела, с трудом тащились вперед, его пение помогало.

Он, очевидно, никогда прежде не бывал в джунглях. Все казалось ему чудесным. Помню, я шел, думая только о том, как заставить себя сделать еще два-три шага, а Маньон вдруг останавливался и начинал расспрашивать меня о какой-то незнакомой ему птице, сидевшей на ветке змеиного дерева.

В стрельбе из револьвера он не знал равных. Никогда не видел, чтобы кто-либо так быстро выхватывал револьвер и стрелял с такой точностью. Однажды, – Винслоу содрогнулся, – с ветки над тропой свесился боа-констриктор и молниеносным броском свернул шею одному из наших индейских носильщиков. Я шел следующим, но не успел я потянуться за револьвером, а эта похожая на таран голова отпрянуть, как Маньон всадил в змею три пули. Затем, как ни в чем не бывало, он перезарядил револьвер. Любопытства ради я сосчитал его пульс – он бился безмятежно, как у ребенка, руки ничуть не дрожали. Да, нервы у моего спутника были стальные. Вот почему случившееся так чудовищно…

Исследователь вновь замолчал, глотнул воды и чуть дрожащей рукой поставил стакан на стол. Затем он продолжал:

– Маньон, не моргнув глазом, пристрелил двадцативосьмифутового удава![13]13
  двадцативосьмифутового удава – Т. е. длиной в 8,5 метров, что значительно превышает длину известных науке боа. Описания гигантских змей Южной Америки стали общим местом приключенческих романов и часто встречаются в рассказах путешественников; длина этих змей, как правило, во много раз превышает длину известных экземпляров. Так, знаменитый исследователь Персиваль Гаррисон Фосетт (1867–1925?) сообщал о 62-футовой анаконде.


[Закрыть] Я привез шкуру, и вы можете увидеть ее в музее. Маньон хотел забрать и продырявленную голову – пули легли так кучно, что три отверстия под лобной костью можно было прикрыть четвертаком – но носильщиков у нас было маловато, и от этого плана пришлось отказаться.

Путешествие в края, где обитал – по заверениям проводников – загадочный зверь, оказалось долгим; местность лежала далеко в стороне от изведанных троп. До нас белые люди так далеко не заходили. Маньон, Дженкинс (ботаник и геолог) и я, единственные белые в отряде, вызывали удивление и страх у немногих встречавшихся индейцев. Когда мы разыскали племя, чьи охотники видели животное, мои познания в языках аймара и кечуа не смогли ничем нам помочь; Дженкинс, считавший себя знатоком диалектов Бени, также был вынужден развести руками. Даже наш проводник с трудом объяснялся с ними, но все же выяснил, что совсем недавно индейцы снова видели доисторического зверя. Вскоре нас отвели на нужное место.

Если – заметьте, я говорю «если» – на земном шаре имеется уголок, где могли бы сохраниться до наших дней существа из миоцена и плейстоцена, то эта долина им и была. Площадью в двадцать или тридцать квадратных миль, она раскинулась в низине и кишела растительностью, покрывавшей землю, вероятно, во времена диплодоков – ибо диплодоки питались исключительно травой. Вы все знаете, как расположен Ла-Пас: во впадине, в тысяче футов ниже окружающей местности. Долина в этом смысле чем-то напоминала Ла-Пас, но из нее не было выхода, не вытекало ни одной реки, по склонам не вились тропы – кругом только высокие, обрывистые скалы. Попытка выбраться скорее всего стала бы для обитателей долины непосильной задачей, а человек или зверь, сорвавшийся с обрыва, был бы мертв раньше, чем помыслил о бегстве. Обходя долину поверху, мы проделали три четверти пути, прежде чем нашли место, где скалы были пониже и не такие крутые. Там мы стали лагерем.

По правде говоря, сперва мы собирались разбить лагерь в самой долине. Индейцы сплели из лиан трехсотфутовую лестницу. Но когда мы приказали им спускаться, начался бунт. Не говорите мне, что языка жестов не существует. Мы не рассказывали носильщикам о цели нашего путешествия, они не владели языком этой местности, однако все до одного прекрасно знали, что под лесным пологом долины могут таиться какие-то жуткие звери.

Они боялись даже оставаться поблизости от долины. Я уверен, что если бы мы, трое белых, выполнили свой план и разбили лагерь внизу, они сбежали бы, бросив нас в джунглях на произвол судьбы. Маньон подал удачную мысль – двое из нас будут днем обследовать долину, а третий останется наверху с носильщиками.

Во время путешествия по джунглям Дженкинс хворал, а теперь его состояние внезапно ухудшилось. Трясясь в лихорадке, он бессильно лежал в самом маленьком из шалашей. Нам с Маньоном пришлось самим разворачивать и укреплять лестницу.

Когда мы закончили работу, было почти темно. Мы так волновались, что просто не могли ждать рассвета и спустились в долину. Не знаю, что мы надеялись найти – может быть, отпечатки каких-то следов на влажной почве. Но наш краткий осмотр ничего не дал; вокруг совсем стемнело, и я предложил вернуться в лагерь.

Маньон, однако, не желал уходить. Он решил провести ночь в долине, надеясь что-то услышать. Дженкинс был болен, индейцы весь день нервничали и беспокоились, так что я никак не мог составить ему компанию. И все же мне не хотелось оставлять Маньона в одиночестве. А он стал подшучивать над моими страхами: дескать, у него два револьвера и он ничего и никого не боится. Наконец я сдался, заручившись его обещанием устроиться на ночь поблизости от лестницы и, если понадобится, отступить наверх.

Взбираясь по сплетенной из лиан лестнице, я оглянулся. Это мгновение запечатлелось у меня в памяти навсегда. Заросли на западном краю долины казались черными; нетрудно было представить себе таинственных зверей, прячущихся в лесной чаще. Я видел, как Маньон расчищал себе место для ночлега, и окрикнул товарища. Поднимаясь все выше, я слышал, как он напевал свою привычную песенку.

В ней звучало что-то тревожное; я никогда не слыхал ее от кого-либо другого. Если не ошибаюсь, она называлась «Красотка Элоиза», а пел ее Маньон на мотив…

Прозвучал возглас, похожий на крик раненой птицы. Грейс Демминг побледнела как смерть и наклонилась вперед, сжимая руками край стола. Ее стакан перевернулся, вода медленно растекалась по скатерти. Никто не шевелился.

– Джимми! – простонала она. – Значит, он не погиб во Франции!

Последовало мгновенное замешательство. Некоторые гости начали доказывать, что мисс Демминг ошибается – ведь Джимми никак не мог очутиться в Южной Америке. В шуме голосов мисс Бердсли шепнула исследователю, что мисс Демминг была обручена с убитым на войне авиатором. Могло ли случиться, что он выжил и ранение в голову сыграло дурную шутку с его памятью? Предположение казалось натянутым, но мисс Демминг была убеждена в своей правоте.

– Это был Джимми, – настаивала она. – Что-то в вашем рассказе заставило меня подумать, что это он. Потом вы упомянули каллиграфический почерк, а сейчас и единственную песенку, которую он любил напевать. Погодите!

Она выбежала из комнаты. Мать последовала за ней. Миг спустя мисс Демминг вернулась с фотографией молодого человека в пилотском комбинезоне. Сомнений не оставалось: Маньон и Джимми Кент были одним и тем же лицом. Путешественник сразу узнал на фотографии Маньона.

– Где он? – восклицала девушка. – Скажите мне, где он?

Винслоу с грустью посмотрел на нее.

– Мне жаль, мисс Демминг, – мягко проговорил он. – Он мертв.

Шепот гостей словно эхом повторил его слова. Девушка схватилась за горло, побелев, как кружева на воротнике ее платья. Серые глаза умоляли Винслоу продолжать.

– Да, это так… Маньон – то есть Кент – вернулся на следующее утро. Он был уверен, что нас кто-то мистифицировал, а животное существовало лишь в воспаленном воображении местных индейцев. Мы направились обратно в Ла-Пас, однако Джимми успел подхватить где-то в низинах тяжелую форму малярии; быть может, это произошло в тот вечер, когда мы бродили по болотистой долине. Мы ухаживали за ним, как могли, но спасти его не удалось. Он умер в полном сознании, не испытывая боли. Жаль, что вы не можете увидеть то райское местечко, где мы похоронили его под высокой пальмой и на прощание усыпали могильный холмик цветами орхидей.

Со всех сторон зазвучали вопросы.

– Вы видели животное? – спрашивали гости.

Исследователь отрицательно покачал головой.

– Как можно увидеть животное, вымершее много тысячелетий назад?

– Я все-таки не понимаю смысла вашего рассказа, мистер Винслоу, – произнес лысый старик, сидевший рядом с мисс Демминг. – В чем заключался ужас, о котором вы упоминали?

– Разве я не сказал? Этот ужас… был написан на лицах индейцев. Когда мы сообщили им, что собираемся разбить лагерь в долине, их лица выразили такой суеверный страх, что и самый отважный человек задрожал бы. Правда, мне трудно их винить. Их пугала неизвестность… Я был рад оставить джунгли и индейцев позади и возвратиться к цивилизации. И все же я порой думаю, не испытывают ли цивилизованные люди такие же суеверные страхи?

Беседа перешла на другие предметы. Вскоре гости поднялись из-за стола и перешли на веранду, где подали кофе.

Путешественник устал, ему хотелось остаться одному. Он незаметно проскользнул в дом и замер у окна, глядя на отсвет фар автомобиля, поднимавшегося по горной дороге. В эту минуту он ощутил чье-то присутствие. Позади него стоял мистер Демминг.

– Кто-то, возможно, поверил вашему рассказу, кто-то нет. Но Кент был помолвлен с моей дочерью. Его самолет упал за линией немецких позиций. Точных доказательств его гибели не было. С тех пор Грейс сама не своя – все надеется, что когда-нибудь он вернется. Мне нужна правда, мистер Винслоу.

Исследователь утомленно кивнул.

– Это ваше право, – отрешенно сказал он. – Не стоило мне начинать рассказ. Я снова и снова пытаюсь стереть тот ужас из памяти, но раз за разом он возвращается, как случилось сегодня.

– Так в вашем рассказе все же было зерно истины? Прошу вас, ничего не скрывайте.

– Не стану, мистер Деминг. К сожалению, я рассказал правду – вплоть до той минуты, когда мы с мальчиком расстались. Обо всем остальном я не рассказывал ни единой душе. Порой, по ночам, мне так хотелось с кем-то поделиться…

Я говорил, что Маньон вернулся утром. На самом деле он не вернулся. Поднявшись в лагерь, я оставил для него сложенное одеяло и немного еды, развел костер и прилег в шалаше. Внезапно я услышал крик. Я узнал голос Джимми. Было слишком темно, я ничем не мог помочь, не мог спуститься вниз… Я все звал его по имени, но мне отвечало только эхо – и вопли летучих мышей-кровососов. Всю ночь я дрожал и ждал, ждал, ждал… С первыми лучами солнца я взял ружье и спустился в долину. Сначала я ничего не увидел. Затем я заметил его следы: шаги были широкими, он петлял, оступался, словно в страхе от чего-то убегал. Причина этого страха оставалась для меня непонятна, пока я не увидел в грязи отпечаток гигантской лапы. В десяти футах поодаль я нашел еще один отпечаток, а между ними тянулся след тяжелого хвоста.

Дальше я увидел утоптанную площадку, окруженную густой кустистой растительностью. Следы были немым свидетельством трагедии. Безумная погоня, петляющий по лесу человек и громадное существо, топчущее кусты и деревья…

И наконец, под растоптанными кустами, я нашел мертвое тело Маньона. Его лицо! Смертельный испуг прочертил на нем страшные складки; остекленевшие глаза выражали ужас и отвращение. А на теле не было ни единой царапины или синяка – лишь зеленая слизь на руке, точно животное склонилось над ним, пуская слюну.

Я увидел это и все понял, и все вокруг завертелось. Я пришел в себя лишь на исходе дня. Маньон лежал там же, где и раньше, в мертвых глазах застыли видения ада. Я поспешно похоронил его, как уже говорил, у подножия пальмы и украсил холмик орхидеями.

Я вернулся в лагерь. Дженкинс трясся от лихорадки и возбуждения. Носильщики бросили нас, похитив большую часть провизии. Нам следовало уходить немедленно, если мы хотели спастись. Мои нервы были в ужасном состоянии, Дженкинс был почти беспомощен, но нам чудом удалось вернуться в Ла-Пас.

– И вы бросили тело Джимми там, чтобы его выкопало и съело это… животное?

Путешественник покачал головой.

– Нет… Вы упомянули о том, что заставляет меня поверить в невероятный факт. Маньон был хладнокровным, опытным стрелком, но умер от страха, окаменев при виде неизвестного чудовища. У зверя была в запасе вся ночь… Слизь на руке доказывала, что зверь обнюхал тело, но следов укусов на было. Известно ли вам какое-либо современное животное Южной Америки, которое отказалось бы от такого пиршества? Мне – нет. Зато я знаю, что диплодоки были травоядными. Они питались одной травой. Поэтому я думаю, что Маньон повстречался с тем самым животным, что описывали индейцы. Не знаю… Если я скажу, что верю в существование диплодока, меня сочтут сумасшедшим. Но когда-нибудь я вернусь в Боливию. В те ночи, когда я начинаю вспоминать Маньона, я не могу уснуть. Я должен вернуться и увидеть тот ужас, что высосал из него жизнь и оставил печать на его лице. И может быть… кто знает?

Франц Герман Шмидт. Доисторические чудовища амазонских джунглей

Слухи о неведомых гигантских животных, обитающих в недоступных внутренних областях Центральной Африки, Южной Америки и даже в индийских джунглях, ходили задолго до того, как ученые получили неопровержимые доказательства в виде окаменевших останков чудовищных рептилий. Эмиас Лейк, ранний исследователь громадной области Мату-Гросу в Аргентине и Боливии, добравшийся до верхних притоков Ориноко, пересказывает множество сообщений о громадных земноводных существах. Фон Гумбольдт также слышал о них.

Ученые склонны относиться к утверждениям, что те или иные выжившие виды древних динозавров могли сохраниться в гигантских тропических болотах к востоку от Анд, с некоторым доверием, поскольку условия влажности, температура и т. д. там сегодня почти такие же, какими были в доисторические эпохи.

Майор Джордж У. Фосетт, член Королевского географического общества, путешествовавший по южной части Амазонки с целью исследования обширной области Акри и картографирования границы по поручению бразильского правительства, описывает много открытых им видов рыб и животных; ему часто приходилось слышать рассказы о гигантских ящерах; которых индейцы видели к северу от указанных мест. Полковник Юлиус Д. Такер, покойный консул Соединенных Штатов на Мартинике, проник в область Какуэта дальше любого белого; верховные вожди Какуэты заверили его, что в южном направлении водятся ужасные земноводные рептилии.

Американский инженер, художник и писатель Чарльз Джонсон Пост, который несколько лет назад пересек континент в самой широкой его части, слышал такие же рассказы, видел ряд примечательных следов и твердо верит, что там существуют какие-то колоссальные животные. Пять лет назад Адриано Порталес, агент «Торговой компании Итапу», опубликовал в бразильской газете статью, где говорилось, что индейцы показывали ему найденную ими голову мертвого чудовища.

Нижеследующий отчет принадлежит не ученому; автор его, как сам говорит, просто рассказывает о виденном. Это наиболее точный и детальный рассказ из всех когда-либо опубликованных. Франц Герман Шмидт состоит на службе в «Гамбургско-Американской компании» с главной конторой в Манаосе. Его рассказ кажется невероятным, но приводимые им сведения через несколько лет вполне могут стать общеизвестным фактом.

Многие бразильские друзья упрашивали меня поведать публике о пережитом; но столь многие в Соединенных Штатах и Германии посмеивались над моим рассказом, что долгое время я не решался снова упоминать о случившемся. Всякому неприятно, когда его, пусть беззлобно, называют выдумщиком, даже если сам человек знает, что говорит правду, хоть и не может это доказать. Если боа-констрикторы толщиной с дерево и длиной более 100 футов встречаются относительно часто и существование их признается, не вижу причин, почему бы публике, никогда не бывавшей в наших краях, не поверить в то, что создания, которых я видел в тех же местах, действительно существуют.

Поэтому мне хотелось бы с самого начала заметить, что недоверчивые читатели могут сами отправиться на Амазонку и, вооружившись достаточным терпением, увидеть то, что видел я; если же их не привлекают тяготы путешествия, они могут найти достаточно доказательств, предоставленных им не только мной, но и другими. Стоит добавить, что университетских профессоров и прочих скептиков будет ждать немало сюрпризов, когда джунгли Амазонии, Айеро и Мату-Гросу станут более доступными.

Восьмого октября 1907 года капитан Рудольф Пфленг, известный мореплаватель и торговец, и я сам находились в Боготе (Колумбия), пытаясь заручиться рядом концессий в области Ориноко. В связи с неспокойной политической обстановкой переговоры не увенчались успехом; в указанный день мы решили немедленно отправиться во внутренние районы и по ту сторону водораздела спуститься по какой-либо реке до границы судоходства на одном из притоков Амазонки. По пути мы надеялись обнаружить богатые золотом речные берега, многообещающие скопления каучуковых деревьев либо неизвестные леса дикорастущего какао. В Колумбии мы старались держать наше присутствие и задуманную миссию в секрете; если бы мы выбрали прибрежный путь, о наших планах вскоре проведали бы все и каждый.

Мы вышли из Боготы в сопровождении отряда носильщиков-индейцев, пересекли горы в направлении Томеки и оттуда двинулись на Сан-Мартино; местность становилась все более и более дикой. В Консепсьон-де-Арамо нам пришлось сменить носильщиков; к счастью, мы нашли двенадцать человек, которые раньше работали на сборе каучука и знали не одни только территории собственных племен. Небольшое знакомство с миром значительно расширяет кругозор примитивного индейца, как и донельзя цивилизованного белого человека.

О лучших спутниках в предстоящем нам трудном путешествии нельзя было и мечтать. Любой из них мог идти целый день с двухсотфунтовым грузом на плечах, поддерживаемым тряпкой или повязкой на голове; каждый умел расчищать дорогу мачете с искусством и неутомимостью, свойственным лишь индейцам тропических лесов.

Снаряжение отряда

На вторую неделю мы достигли лесов дикорастущего какао, по которым шли день за днем; плоды на десятки миллионов долларов бесполезно гнили вокруг. Мы решили тщательно распределить продукты и расходовать их экономно, пока не дойдем до реки Ариари; к взятой с собой провизии мы почти не прикасались, питаясь обезьянами, большими серыми ящерицами с нежным розовым мясом и всевозможными плодами и растениями, собранными индейцами. Из одного похожего на артишок растения, которое они называли «менна», получалась лучшая подделка под томатный суп-пюре, какую я когда-либо пробовал. Несколько раз оно служило нам главным обеденным блюдом. Добыча обезьян для нашего стола была, надо признаться, нелегким делом. У каждого из нас было по два ружья, в целом же мы располагали маузером 30.30, легкой магазинной винтовкой Марлина и двумя тяжелыми ремингтонами, годными для стрельбы по дичи, защиты лагеря и прочих нужд. Их-то мы и использовали на болотах, о чем я расскажу ниже.

Достигнув Ариари, мы разбили лагерь на высоком сухом утесе и задержались, чтобы выбрать подходящее дерево для изготовления долбленого каноэ, способного вместить четырнадцать человек и все припасы отряда.

Поиски золота принесли нам одни разочарования. Хотя в песке на дне протоков попадались редкие золотые крупинки, мы повсюду видели следы индейских золотоискателей, которые в минувшие века, несомненно, добыли здесь огромное количество золота. Думаю, что в те времена, когда индейцы приносили испанцам полные плетеные корзинки золотого песка в обмен на цветастые ткани, они успели извлечь большую часть самородков и песка в окрестностях.

Спускаясь по Ариари, мы встретили отряд охотников за каучуком и узнали, что железнодорожный проект Мадейра-Маморе[14]14
  …железнодорожный проект Мадейра-Маморе… – построенная в 1907–1912 гг. и заброшенная с 1972 г. железная дорога в бразильском штате Рондония. Прозвана «Дорогой дьявола», т. к. во время ее строительства погибли тысячи рабочих.


[Закрыть], за которым стоят Персиваль Фаркхар[15]15
  …Персиваль Фаркхар – Персиваль Фаркхар (Farquhar, 1864–1953) ^- американский предприниматель, чьи деловые интересы распространялись на Южную Америку и Россию.


[Закрыть] и еще какой-то американский миллионер, продвигается весьма успешно; мы решили проникнуть в район, где пройдет железная дорога – там мы надеялись присмотреть подходящие концессии, а затем приступить к переговорам о них в Рио-де-Жанейро. Поэтому мы поднялись по Гуайяберо до пересечения с Убийей и затем направились на юг к Макайе, пересекая водораздел. Путь кажется кружным, но на деле он был самым быстрым и легким; мы следовали за зигзагами протоков, преодолевали перекаты или обходили их, когда приходилось двигаться вверх по реке.

Наземный переход от Гуайяберо был худшим в моей жизни, а я-то считал, что знаю все о местах, где деревья стоят так густо, что буквально каждое врастает в другое; где гигантские лианы опутывают и душат тысячи древесных стволов; где можно идти часами, не ощущая под ногами твердую почву, за исключением балок или берегов каких-нибудь речушек. Почти постоянно приходилось орудовать мачете и справляться с компасом, чтобы не сбиться с пути, поскольку нас часто заставляли сворачивать с прямой дороги абсолютно непроходимые участки или топи, пересечь которые возможно было лишь по островкам густой болотной растительности.

Леса и змеи

Не раз иного выхода не оставалось; оступившись, человек проваливался сквозь зеленую массу в невидимую воду. Время от времени нам попадались участки, где верхний слой почвы оказывался по какой-то причине бесплоден и был не в состоянии питать кусты и травы. Однако здесь процветали большие деревья. Я вспоминаю один лес с деревьями, похожими на эвкалипты; мы шли по нему долгие часы, лавируя между стволами – деревья росли так густо, что между ними едва можно было протиснуться; шедший первым старательно выбирал такие места, где можно было пронести самый широкий из наших тюков. Под ногами в подобных лесах, куда никогда не проникает солнце, расстилается сплошная масса мха и грибов; нога при каждом шаге проваливается по колено.

Я много раздумывал об этих джунглях и понял, что они могут таить в своих дебрях что угодно, от затерянного города до горы отчеканенных из золота монет. Несколько лет назад один из моих друзей подписал контракт на заготовку твердой древесины и потерпел финансовый крах: на участке (далеко не таком густом, как те, что пришлось преодолевать нам) деревья росли настолько плотно, что в среднем ему понадобилось валить семь деревьев ради одного годящегося для продажи ствола.

Так продолжалось до самой реки Солимоэс и Табатинги, где путь сделался легче. Передвижение по воде позволило нам отдохнуть перед вторым броском в леса, который мы предприняли только из-за рассказов, услышанных нами в Табатинге. За нами простиралась зеленая пустыня: людей в ней не было, а немногочисленные животные теснились на открытых местах.

Бывали часы, когда мы не слышали пения птиц или шелеста их крыльев, не видели ни единой змеи, скользящей в укрытие. Окрестности водопадов или речные откосы, тем не менее, изобиловали животными и птицами. В одном из таких уголков мы столкнулись с самой крупной из виденных нами змей. День выдался чрезвычайно жарким; когда солнце уже клонилось к западу, мы вышли к красивому водопаду шириной около десяти футов; вода низвергалась в расположенный примерно пятьюдесятью футами ниже бассейн, откуда вытекала ручьем, через который мог бы свободно перепрыгнуть сильный взрослый человек.

Там, где ручей вытекал из озерца, лежал упавший коричневый ствол большого дерева, образуя природный мостик. Один из индейцев как раз хотел пересечь его и собрать на другой стороне сухие ветки для костра, как вдруг издал испуганный крик и бегом возвратился обратно. Я увидел, что Пфленг поднял ружье, и последовал его примеру. Индеец повел нас за собой и объяснил свою ошибку. Древесный ствол оказался громадным спящим боа-констриктором. Ужасное существо поймало у озерца какое-то животное, проглотило его – о чем свидетельствовало вздутие приблизительно на трети длины туловища – впало в сонливость и осталось лежать на солнце, протянувшись через ручей.

Сперва мы решили, что змея мертва, но, подойдя поближе, заметили, что ее бока вздымаются не то от дыхания, не то от переваривания пищи. Я хотел было всадить пулю-другую в видимые части тела, но Пфленг отговорил меня. Змея нам была ни к чему, а будучи ранена, начнет биться и убьет кого-нибудь из нас, если мы вовремя не заберемся на деревья или убежим. Ее практически невозможно убить сразу, говорил он – так зачем же причинять себе неудобства ради забавы, результатом которой станут лишь несколько дырочек в теле ее змеиного величества?

По крайней мере, нам представилась возможность внимательно рассмотреть змею. Она пролежала там с полчаса, а затем, когда на нее надвинулась тень, медленно поползла вперед и через десять минут исчезла в джунглях. Я сравнил на глаз толщину ее тела с лежавшим рядом камнем; размеры в точности совпадали. Камень имел двадцать два дюйма в ширину, однако тело змеи было посередине еще шире. Змея оставила на земле отпечаток чешуйчатого хвоста, когда начала ползти; расстояние от места, где лежала голова, до этого следа составляло сорок четыре фута; учитывая два или три витка тела, мы оценили ее полную длину в шестьдесят пять или семьдесят футов.