Текст книги "Вернуть изобилие"

Автор книги: Колин Гринленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

4

BGK009059 LOG

TXJ. STD

ПЕЧАТЬ

0f&&U&TXXXJ! finterintelin% ter&& &

РЕЖИМ? VOX

КОСМИЧЕСКАЯ ДАТА? 31.31.31

ГОТОВА

– Я больше не выдержу, Элис.

– ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА, КАПИТАН?

– Не хочу говорить об этом. Хотя, почему я все это делаю, Элис? Почему я все время попадаю в такие истории?

– ИНФОРМАЦИЯ НЕДОСТАТОЧНА.

– Это что, ответ?

– НЕТ, КАПИТАН. Я ПРОСТО ХОТЕЛА СКАЗАТЬ, ЧТО ЕСЛИ ТЫ НЕ СКАЖЕШЬ МНЕ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА, Я НЕ МОГУ…

РУЧНАЯ ПЕРЕЗАГРУЗКА.

– Извини, Элис.

– ПРИВЕТ, КАПИТАН. ЗА ЧТО ТЫ ПЕРЕДО МНОЙ ИЗВИНЯЕШЬСЯ?

– Просто так, Элис. Не волнуйся за меня. У меня просто поганое настроение. Я хотела только с кем-нибудь пообщаться.

– ТАМ, ВНУТРИ, КАЖЕТСЯ, СЕЙЧАС СЛИШКОМ МНОГО НАРОДУ.

– Поэтому-то я и тут, снаружи.

– ХОЧЕШЬ РАССКАЗАТЬ МНЕ ОБ ЭТОМ?

– Нет.

– ТОГДА РАССКАЖИ МНЕ КАКУЮ-НИБУДЬ ИСТОРИЮ.

– Историю? Я не знаю никаких историй. Я с Луны.

– МЫ ВЕДЬ НИКОГДА НЕ БЫЛИ НА ЛУНЕ, ПРАВДА?

– Там скучно. Ничего не происходит. И со мной ничего не случалось, пока я не выбралась с Луны.

– НО ТЫ ЖЕ РОДИЛАСЬ НА ЛУНЕ.

– Да, я родилась на Луне.

– А КАК ЭТО БЫВАЕТ, КОГДА РОЖДАЮТСЯ?

– Не знаю! Я не помню.

– ЖАЛЬ.

– Там нечего вспоминать. Луна – это яма. Тупик. Черная дыра.

– МЫ ВЕДЬ ГОВОРИМ О СЕЛЕНЕ, ДА?

– Да.

– ЗНАЧИТ, ЭТО МЕТАФОРА.

– Конечно – это проклятая метафора.

– У ТЕБЯ ПОГАНОЕ НАСТРОЕНИЕ.

– Ну, видишь ли, когда ты говоришь людям, что ты с Луны, они всегда говорят: «В самом деле?» А я говорю: «Кто-то же должен быть с Луны». А они отвечают: «Да, наверное…»

А потом они говорят, особенно, если это земляне: «Я бывал на Луне». А я говорю: «Там все бывали, только им не приходится там жить». И они говорят: «Ну, да», – и вроде как улыбаются. А про себя думают: «Она задирается». Видно, что они так думают. Только я не задираюсь. Это они – всегда говорят одно и то же.

И еще они говорят, если они земляне, или, вернее, особенно, если они не земляне: «Что ж, вы, наверное, много времени провели на старой доброй матушке-Земле». А это не так. Мы летали туда дважды, повидаться с бабушкой и дедушкой. Мы это терпеть не могли, Энджи и я. Мы не любили бабушку и дедушку, и нам не нравилась их гравитация. Я свалилась с дерева. Мы считали Землю ужасной и отсталой. У них даже сети не было – там, где живут дедушка и бабушка.

– А ТЫ ИГРАЛА В СЕТЬ С ЭНДЖИ?

– Да, мы все это делали, хотя никто об этом не говорил. У каждого была своя тайная личность, так что ты мог сказать, что тебе нравится, но никто не знал, кто ты на самом деле. Игра с сетью поощрялась. Считалось, что она образовательная и занимательная. Если отбросить чушь насчет образования, она такой и была. Что было хорошо – это сплетни и вранье. Энджи выдавала себя за капеллийскую принцессу в изгнании.

– А НА КАПЕЛЛЕ ЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ? Я ЭТОГО НЕ ЗНАЛА.

– Я тоже этого не знаю, Элис. И не думаю, чтобы кто-нибудь это знал. Но это то, что тебе нужно на Луне. Я хочу сказать: быть капеллийской принцессой в изгнании. А иначе все сводится к урокам гражданского права, вакуумным тренировкам, тай-чи, ежемесячным занятиям медициной, реестрам уборки и техобслуживания, и никакой возможности выйти наружу. Правда, не скажешь, чтобы там было куда идти.

У меня было одно место, куда я иногда ездила, когда Энджи уходила со своими друзьями. Я брала велосипед и отправлялась из Посейдона через Озеро Мечты. Если ты проезжаешь через все Озеро Мечты, ты в конце концов попадаешь в Озеро Смерти. Я всегда считала, что это, в общем, правильно. На расстоянии пяти минут от Посейдона уже не было и следа людей, и вообще ничто не указывало, что там кто-то бывал. Просто нудные бурые скалы и тени, черные, как небо. В тень никто не заходит. Там слишком холодно.

Я ставила пленку и выключала радио. Радио выключать не полагалось, но я это обычно делала, чтобы никто не слышал, как я пою под пленку.

– ТЕПЕРЬ ТЫ НЕЧАСТО ПОЕШЬ, ДА, КАПИТАН?

– Скажи спасибо. Вместо этого я разговариваю сама с собой.

– ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ СО МНОЙ.

– Это одно и то же.

– ИНОГДА ТЫ БЫВАЕШЬ ОЧЕНЬ ГРУБОЙ. МЕНЯ НЕ УДИВЛЯЕТ, ЧТО ЭНДЖИ НЕ ХОТЕЛА С ТОБОЙ ИГРАТЬ.

– Да я все равно не очень-то болталась с ней вместе. Единственное, что мы делали вместе, – это играли в сеть. И иногда папа брал нас в Безмятежность, посмотреть на корабли.

Именно в Безмятежности мы потеряли Энджи несколько лет спустя. Нам нравилось там, когда мы были детьми, хотя, оглядываясь назад, я думаю, что это было не так уж блестяще. Годы Пик к тому времени уже давно были позади. Никто не останавливался на Луне, разве что по необходимости. Звездолеты обходили нас стороной. Оставалась всякая мелочь – тендеры и шаттлы. Без обид, Элис.

На Луне все были помешаны на аскетизме и коллективной работе. Или, как мои отец и мать, у которых хватило ума покинуть Землю, но не хватило связей или сметки, чтобы получить разрешение на работу на орбитальной станции. Обычно мы наблюдали, как они приезжают, – вид у них был обалдевший и разочарованный. Нервные туристы, которые либо не могли себе позволить, либо не переносили более дальних путешествий, пассажиры нижней палубы, пролетавшие транзитом.

Толстые парочки в выходных нарядах, передвигавшиеся неловко, как малыши, только начинающие ходить, и кудахтавшие над сувенирными украшениями из лунной пыли. Бюрократы с серой кожей в серых хлопчатобумажных одеяниях. Они всегда ругались с клерками из-за расписания и наводняли телефонные станции. Мой папа всегда говорил: «Держитесь от них подальше». Он всегда боялся, что они будут преследовать его за налоги, которые он не уплатил. Инженеры с защитными очками поверх головных телефонов и роботы, парившие на каблуках. Команды по нетболу из Церкви Звездного Пастыря – совершенные тела и сверкающие зубы. А то время от времени попадется кучка принудительных эмигрантов – индейцев или китайцев, всех в одинаковых пижамах, бредущих толпой. Никаких интересных инопланетян там не встречалось. Были только альтесеане, всюду таскавшие за собой черные пластиковые сумки, перки и эладельди, похожие на больших собак, на которых напялили униформу.

Когда я была маленькой девочкой, мне хотелось иметь собаку.

– ПРАВДА, КАПИТАН? НО ВЕДЬ ОТ ЭТИХ СУЩЕСТВ – СОБАК – ТАК МНОГО ГРЯЗИ, РАЗВЕ НЕТ?

– Ты бы очень хорошо вписалась в обстановку на Луне, Элис. Единственная собака, которую я там когда-либо видела, была очень чистенькая, очень маленькая, ростом всего около десяти сантиметров. Это была голограмма. Там была еще одна – с обезьяной, засунутой в маленькую скорлупку со срезанным боком, чтобы можно было ее разглядеть. Места там едва хватало для обезьяны, ее пасть была открыта, и мне это не нравилось. Я думала, что она кричит. Собачка тоже выглядела не особенно жизнерадостной. Она была белая, с черными пятнами.

– БОЮСЬ, Я НЕ ВСЕ ПОНИМАЮ В ЭТОЙ ЧАСТИ РАССКАЗА, КАПИТАН.

– Это было в музее. В музее Большого Скачка. Мама часто брала меня туда, когда я была совсем маленькой. Я всегда сразу шла к собачке и обезьянке. Они помещались в самом начале вместе со всей этой нудятиной, мимо которой другие дети обычно пробегали по пути к истребителю фрасков. Это был дисплей, как это называется, – диорама, рассказывавшая о жестокостях докапеллийских полетов. Потом там были первые полеты «с помощью» – так они их тогда величали; первые прыжки; некоторые катастрофы, исчезнувшие корабли. Там был истребитель – он разбился, а потом они его восстановили, и какая-то душещипательная чушь насчет того, как «мы» помогли Капелле победить фрасков. А посередине был открытый в пространство участок, просто кусок голой поверхности с окном во всю его ширину, и на табличке было написано, что это картина прибытия капеллийцев в солнечную систему.

Там была еще одна диорама, перед окном. На ней был изображен человек с огромной лысой головой, одетый в простыню и блестящие сандалии, приветствующий парочку стоявших с довольно глупым видом «звездоплавателей», как они их называли, в неуклюжих старомодных скафандрах. Капеллиец парил над землей, опираясь на пустоту и улыбаясь. Что-то в этом было странное: как будто там нарочно была допущена ошибка, и ее надо было найти, или что-нибудь в этом роде.

– КАПЕЛЛИЙЦЫ НЕ ДОПУСКАЮТ ОШИБОК, КАПИТАН.

– Именно это и говорил мой папа. Он говорил: «Держись подальше от эладельди, потому что все, что они видят, тут же доходит до капеллийцев». Он еще говорил, чтобы я держалась подальше от перков. Жаль, что я его не послушалась.

– А ПОЧЕМУ ТВОЙ ПАПА ИХ НЕ ЛЮБИТ?

– О, папа на самом деле вообще не любит никаких инопланетников. Ему не нравился даже капеллиец в музее, тот, на диораме, а он улыбался, как большой игрушечный мишка. И вид у него был такой, словно он сейчас похлопает звездоплавателей по головке. А у тех вид был просто изумленный.

Вообще-то папу вполне устраивало на Луне. Это всем нам было там ужасно скучно.

– А ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ТВОЕЙ СЕСТРОЙ?

– Как-то раз она была в Безмятежности и там познакомилась с мальчиком из Священной Гробницы Расширенной невросферы. Он сказал ей, что ей больше нет нужды быть воображаемой принцессой. Вместо этого она может стать маленькой частичкой Господа.

Я ничего не знала о Боге, но именно тогда я поняла, что это серьезно, – когда Энджи рассказала этому мальчику о своей тайной личности. Мама и папа спорили с ней, но напрасно. Энджи с головой ушла во все это. Великая Сеть в небесах. Розетки, программы, все такое. В конце концов, на Луне она была всего лишь проездом, как и мы все.

Так Энджи нашла свой выход. А еще через несколько лет я нашла свой.

5

Табита с сердитым вздохом бросилась на жесткую койку. Она оглядела камеру. Четыре розовых пористых стены, бетон. Дверь из цельного листа стали, утопленная заподлицо, замок с защитой, без ручки. Окон нет. В двери есть решетка, и еще одна – сверху, за ней слабо мерцает линза фотокамеры. Грязный розовый бетонный потолок, биофлуоресцентный звонок, неработающий. Грязный розовый бетонный пол. Койка представляла собой твердый помост у одной из стен. В углу уже воняло некое подобие химического сортира грязно-белого цвета. Ни для чего другого места в камере не было.

Эладельди потащили Табиту со ступенек в какую-то аллею, приперли ее к стене и обыскали. Затем, придя к заключению, что политических мотивов у нее не было и что она обычная перевозчица, они передали Табиту местным властям, что само по себе было большим облегчением. Иногда, там, где дело касалось капеллийцев, эладельди могли стать весьма противными. В полицейском участке Мирабо ее подергают, а потом перестанут обращать внимание. В тюрьмах же эладельди люди имели тенденцию исчезать.

Задержавший ее полицейский был из подразделения по контролю за толпой – полный киборг. На его серой маске мигали показания данных, затемняя вживленные ткани.

– Джут, Табита, капитан, – произнес он нараспев, сканируя и записывая ее данные своей линзой, похожей на глаз циклопа. Он был очень высок и весь сверкал. Его длинная рука с жужжанием протянулась, чтобы взять ее за локоть.

Табита сделала попытку уговорить его дать ей возможность сначала выяснить обстановку в баре.

– Я должна сказать своему нанимателю! Он там, внутри. Я как раз собиралась подойти к нему, когда эти проклятые червяки подставили мне подножку.

Разумеется, это было бесполезно.

Эладельди следили за тем, как полицейский вел Табиту в конец аллеи, где в автомобиле на воздушной подушке их дожидался его напарник. Они посадили девушку в середине.

Движение было интенсивным, и они двигались медленно. В течение всего пути в центр на искаженных лицах полицейских мигали электронные узоры красных и синих данных, анализ, отчеты, желтые сети, видеоидентификация, дополнения и уточнения по другим делам. Когда они глушили мотор, Табита могла слышать что-то шептавшие им тихие голоса. Друг с другом они не разговаривали, с Табитой тоже.

В полицейском участке флегматичная женщина-сержант за конторкой пропустила идентификационную карточку Табиты через считывающее устройство и забрала ее. Арестовавший ее офицер стоял позади нее наподобие статуи с автономным мозгом. Это была мрачная фигура, стоявшая там с проводами, торчавшими из носа, и белками закатившихся глаз, просвечивавших сквозь пустую плату его лица. Электронный человек, прислуживающий поющим голосам с другой звезды, говорящим ему комплименты, успокаивающим его, принимающим его услуги.

Сержант вывалила содержимое сумки Табиты на конторку между ними. Она разложила вещи и стала их рассматривать.

– У нас и раньше были неприятности, да, Табита? – негромко произнесла она дежурную фразу.

Табита не ответила. Пошли они ко всем чертям. Если разобраться, так все они одинаковы. Полицейские и перки, эладельди и проклятые капеллийцы там, на Хароне, насколько она их знала. Жизнь и без того была достаточно тяжелой. Правила, уложения и протокол. Трайбалистская чушь. В наше время и без всего этого было довольно трудно сводить концы с концами.

Противодействие ничего не давало.

Тем не менее, казалось, Табиту это не останавливало – она все время пыталась восстать.

Табита положила обе руки на конторку, наблюдая за сержантом с саркастическим восхищением.

– Держу пари, вам нравится ваша работа, – сказала она.

Сержант устремила на нее мягкий взгляд.

– Вы думали подать заявление? – спросила она. – Мне бы хотелось, чтобы вы это сделали. Все вы. Мне бы хотелось это увидеть. Это принесет вам огромную пользу.

В ее голосе звучало отвращение – отвращение, сдерживавшееся ленью и скукой. Табита была всего лишь очередной забиякой на карнавале. Они знали, что она пила по пути сюда. Им достаточно было только взглянуть на пол ее кабины, чтобы доказать это.

– Я лучше буду дерьмо разгребать, – заявила Табита.

Сержант кивнула:

– Мы вам это устроим.

– Держу пари, вся богатая картина разумной жизни раскрывается перед вами через содержимое чужих сумок, – заметила Табита.

Сержант подняла экземпляр сомнительного журнала с загнутыми уголками страниц. Она подняла бровь.

Табита не обращала на нее внимания:

– Я только позвоню по телефону, хорошо?

– Нет, не позвоните.

– Мне просто надо ПОЗВОНИТЬ.

– Нет, не надо.

– Послушайте, – сказала Табита, – вы ведь собираетесь взять с меня штраф? А у меня нет денег, так? Вы же прочли мои данные.

– Вам еще ничего не предписано, – сообщила женщина. У нее была огромная квадратная челюсть и непоколебимо самодовольный вид, сохранявший при этом скуку и отвращение, распространявшееся на возможно большее число других людей.

– Это была самозащита, – сказала Табита. – Я же ему сказала.

Она круто развернулась и постучала по нагрудной пластине задержавшего ее офицера.

– Они не любят инопланетян, ввязывающихся в драки, – сказала сержант. Она подразумевала эладельди.

– Это же был распроклятый перк, – сказала Табита. – Послушайте.

Теперь, когда она стала просить, она знала, что все пропало.

– Неужели вам никогда не хотелось швырнуть одного из них в канал? Держу пари, что хотелось. Держу пари, вы проделывали гораздо худшие вещи, чем бросать в канал перков.

Табита перегнулась через стойку:

– Ну, так вот, в моем случае это была самозащита! – заявила она.

– Держу пари, вы считаете себя просто героиней, не так ли? – сказала сержант. – Бросаясь маленькими перками.

Она сунула пожитки Табиты назад ей в руки, дала сигнал невозмутимому роботу и отослала девушку вниз.

И теперь Табита сидела на койке, стараясь засунуть свои вещи в сумку. Здесь были пачки пожелтевших распечаток и завалявшейся документации; банки пива «Шигенага», пустые и полные; целый ассортимент мятых тряпок из искусственного шелка и серое нижнее белье; пара закопченных антигравитаторов, сплющенная коробка с двумя органическими тампонами, сетевой контрольно-измерительный прибор, инерционная отвертка, пакетик засыхающих фруктовых леденцов; и книжка в изломанной дешевой бумажной обложке, с измятыми страницами и сплавившимся и инертным переплетом.

– И чего я всюду таскаю за собой эту дрянь?

Эладельди прибыли так быстро, что Табита даже не увидела, что же случилось с капеллийским паромом. Она вспомнила, как падал истукан с проломленной головой. Немного посмеялась над этим. Потом подумала, как, интересно, чувствовал себя перк.

В общем, это еще не конец света. Какой они могут назначить штраф? Не такой уж большой. Может быть, ей удастся обменять несколько тяговых защелок на кристалл и получить на открытом рынке вполне законным образом деньги на уплату штрафа за пару подвесок. Она вылетела в трубу, пропустив встречу с Тристом в баре, но подвернется другая работа.

Должна подвернуться.

Скоро Табита заскучала. Делать было нечего. Она подумала было поиграть на гармонике, но, похоже, это была единственная вещь, которой не оказалось в ее сумке. Она вспомнила каталажку на Интегрити-2. По крайней мере, там в камерах был музак. Хотя ко всему прочему они добавляли в воздух какую-то дрянь, делавшую человека пассивным. Видео-автомат в камерах – вот была бы хорошая идея, Табита не понимала, почему до сих пор никто до этого не додумался. Зрители поневоле.

Табита зевнула. Потом свернулась калачиком лицом к стене и закрыла глаза.

Время шло. Табита смертельно устала, но заснуть не могла. Время от времени она слышала шаги, неразборчивую речь и жужжание роботов. Однажды раздался вопль и жуткий скрежет металла. Снова шум, продолжительный свист, очень слабый и высокий, Табита не могла понять, звучал он у нее в ушах или в стенах. Она поймала себя на том, что ведет пальцем по бледному, серебристому следу в том месте, где со стены были стерты какие-то рисунки. Она не знала, сколько времени пролежала так. Время здесь остановилось, как остановилось оно и в космосе. Бетонные стены выключили его, как и стены из звезд.

Неожиданно дверь отворилась и Табита приподнялась на локте.

Это был полицейский. Она не могла сказать, был ли это первый полицейский или какой-то другой.

– Джут, Табита, капитан, – сказал он.

По его лицевой плате прокатились данные, изменили форму, замерли.

– Вставайте, – сказал он.

Она поднялась, не особенно торопясь сопровождать полицейского.

Сержант за стойкой слушала свой головной телефон. С чего-то вдруг она стала очень официальной. Очевидно, теперь кто-то слушал ее:

– Джут, Табита, капитан. Адрес в настоящее время – судно, находящееся в доке в порту Скиапарелли, «Берген Кобольд», регистрационный номер BGK009059.

– Да, – сказала Табита, хотя ее не спрашивали.

– Нападение с отягчающими обстоятельствами, нарушение спокойствия, вызвала публичные волнения, нарушение гармонии между видами, то же, гражданское – то же, серьезный ущерб, ущерб, нанесенный изменой, безответственное поведение, Двести пятьдесят скутари, – объявила сержант с широкой улыбкой.

– СКОЛЬКО? – Это было в три раза больше, чем она ожидала.

– У вас есть двадцать четыре часа, чтобы вернуться сюда с деньгами или передать их по телефону.

– Да, да.

– Или вы лишитесь своего корабля.

6

«Лента Мебиуса» находится на южном берегу Грэнд-канала, примерно в километре от Аркады Баратха, между Церковью Обращенных Всеобщего Семени и рестораном ракообразных. Теперь, когда времена расцвета его дурной славы миновали, бар стал излюбленным местечком для не слишком светских посетителей Скиапарелли, любивших воображать, что нашли уголок города, сохранивший очарование истории пограничных времен. На самом деле первые владельцы эмигранты из Европы, имевшие все основания для того, чтобы предвидеть ностальгический бум, искусственно «состарили» интерьер из стекловолокна, поместив его на недельку в пустыню перед тем, как поставить в баре.

В тот вечер, когда Табита, наконец, положила ладонь на побитую алюминиевую ручку двери, это было все то же жизнерадостное заведение с подмоченной репутацией, обслуживавшее социальные нужды тех, кто чувствовал себя более комфортно, обделывая свои делишки в мутноватой среде. Проститутки обоих полов, парами и поодиночке, приходили сюда в начале и в конце своей смены, чтобы встретиться со сводниками, торговцами наркотиков и «привилегированными» клиентами. Вышедшие в тираж журналисты занимали шаткий форпост в одном конце бара, откуда они могли запасаться все более невероятными сплетнями, – ничего другого им уже не оставалось. В другом конце находилась низкая сцена, где артисты-неудачники восстанавливали равновесие, с помощью которого они собирались пережить свой профессиональный спад. Если артист с треском вылетал из «Нэш Павилион», он отправлялся прямиком на сцену в «Ленту Мебиуса». Сейчас на ней находился мужчина маленького роста, коротконогий, но довольно красивый, как подумалось Табите, машинально оценившей его при входе. На его плече сидел попугай. Он был похож на настоящего. Мужчина исполнял какую-то музыку, но из-за шума ее было трудно расслышать.

Табита подошла к стойке бара. Работала Хейди.

– Я ищу человека по имени Трист, – сказала Табита.

– Он ушел, – ответила Хейди.

Табита фыркнула. Ничего другого она и не ожидала.

– А где я могу поймать его, Хейди, ты не знаешь?

– Каллисто, – сказала Хейди, протирая стойку.

– Черт, – сказала Табита уже мягче. – Он по сети передавал объявление насчет работы. Ты об этом ничего не знаешь?

Хейди покачала головой. Ее глаза, поблескивая, следили за программой кабаре. Мужчина раскинул руки в стороны. Попугай прыгал от одной руки до другой по его плечам.

– А он ничего, правда? – заметила Хейди.

– Я не слышу, – ответила Табита.

– Я не о музыке говорю, – сказала Хейди.

Табита холодно улыбнулась ей. Но все же внимательно оглядела мужчину.

Теперь сквозь дым и искусственный высокотехнологический сумрак она увидела, что он играет на перчатке. Он пел, а, может быть, пел кто-то другой. Табита не видела, как шевелились его губы. Губы были хороши, красиво очерчены, а его глаза были карими и очень круглыми. И все время, пока Табита рассматривала мужчину, где-то в глубине ее сознания вертелась мысль. Двадцать четыре часа. Ублюдки.

Она спросила:

– Не знаешь кого-нибудь, кому нужны грузовые перевозки? – Раньше с ней никогда такого не случалось, никто никогда не грозил отнять у нее корабль. Табите не нравилась мысль о том, что Элис попадет в лапы легавых. – Кого угодно, только не перка, – добавила она.

Отведя глаза от мужчины на сцене, Табита окинула быстрым взглядом игроков. В переднем окне шла какая-то сложная молчаливая игра, где толстые пачки мягких старых банкнот быстрыми движениями переходили из рук в руки. Перевозчик ядов пил из одного кувшина с водоносом. Два игривых трехлетних транта в кремовой коже и солнечных очках пристроились у допотопного музыкального генератора, потягивая лакричный ликер.

– Сейчас никто не работает, – сказала Хейди. – Сейчас карнавал. Дать тебе выпить?

Табита вздохнула:

– Пива, – сказала она.

Хейди на одном дыхании выпалила семь наименований.

– Что поближе, – сказала Табита.

Карлос наверняка кого-нибудь знает. Девушка направилась к телефону, находившемуся на ступеньках подвала, под сценой. Проходя мимо, она сообразила, что поет птица. Внешне птица была похожа на попугая, но звуки, которые она издавала, вовсе не походили на голос попугая. Она умела петь. И пела нежным дрожащим голосом о желтой птичке, сидящей высоко на банановом дереве.

Карлос отсутствовал. Табита оставила ему сообщение, сказав, что позвонит попозже, а сама подумала, что скорее всего не станет этого делать. Она могла с тем же успехом сократить свои потери и улететь на Фобос или в Долговечность, посмотреть, нет ли там чего-нибудь или кого-нибудь, кто не улетел на карнавал.

Табита пила, наблюдая за перчаточником. Он ей даже нравился. Он был загорелым и холеным, с лоснящимися черными волосами. На нем была изящная красно-белая блуза в тонкую полоску, псевдобрюки и сапожки-эспадрильи. Похоже, он был даже талантлив, хотя нервная, пронзительно звучавшая перчатка сейчас была уже несколько старомодной, даже в Скиапарелли, где все держалось вечно. Звук был глубоким, электронно-сглаженным и плавным, но сопровождавшее его тремоло было столь прекрасным, что с трудом можно было отличить отдельные ноты. Мелодия стремительно пошла вниз и разделилась на две, создавая гармонию сама с собой. Публика зааплодировала. Мужчина улыбнулся. Птица устроилась на его плече, прижавшись к его щеке с закрытыми глазами, и тоже запела – жутковатую, тихую и проникновенную песню без слов.

Хейди протерла стойку возле локтя Табиты.

– Еще выпьешь? – спросила она.

– О'кей, – сказала Табита, допивая стакан. Еще раз выпить, еще раз попробовать дозвониться Карлосу – и в путь. – Я сейчас вернусь, Хейди, – сказала она и пошла назад к телефону.

Карлоса все еще не было. Его улыбающееся изображение предложило ей назваться и оставить свой номер телефона. Табита стукнула кулаком по стене.

– Гуляешь где-нибудь на вечеринке, да, Карлос? Что ж, надеюсь, ты веселишься, потому что мне совсем не весело.

– Ошиблись номером? – поинтересовался голос у нее над головой.

Табита взглянула вверх. Это был перчаточник со своей птицей, спускавшийся по ступенькам. Они закончили выступление и шли вниз во влажный и убогий подвал, который управляющие отказывались ремонтировать из-за его «классической атмосферы».

– Номер-то правильный, я ошиблась планетой, – сказала Табита.

Он спустился на лестничный пролет и встал позади нее, заглядывая через ее плечо в физиономию Карлоса на маленьком экране. Табита чувствовала запах его птицы. Она и пахла попугаем.

– Этот парень вас кинул? – спросил музыкант. – Не взял вас на вечеринку? Вы ведь только что это сказали, так? Простите, я хочу сказать, что не в моих привычках подслушивать чужие телефонные разговоры – вы понимаете – я просто спускался вниз и не мог…

Птица вытянула шею и неожиданно издала громкий пронзительный крик, похожий на сигнал пожарной тревоги. Табита вздрогнула. Затем вынула свой штепсель из телефонной розетки.

– Замолчи, Тэл! Замолчи сейчас же! Заткнись, сделай милость. А, Тэл? – прикрикнул музыкант, хлопнув птицу своей перчаткой. Та смолкла так же неожиданно, как заорала.

– Это Тэл, – сказал музыкант. – Приношу свои извинения. Артистический темперамент. Очень-очень чувствителен. Здравствуйте, я Марко, Марко Метц. Что? – спросил он, хотя Табита ничего не говорила. – Что? Вы слышали обо мне?

– Нет, – сказала Табита. Вблизи его глаза были еще более сладкими, чем на сцене.

– У вас очень хорошо получается, – сказала она.

– Да, – ответил он. – У меня действительно прекрасно получается. Я хочу сказать, что так оно и есть. Да, я очень хорош. Действительно. Но зачем вам это знать? Вы занятая женщина, я занятой мужчина, это большая система…

В течение всего времени, пока он нес эту бессмыслицу, его глаза скользили вверх и вниз по ее телу.

На это у нее не было времени.

И все же.

– Тэл? – сказала Табита, показывая на попугая.

– Да, правильно.

– Можно его погладить? – спросила она.

Он слегка пожал плечами:

– Это ваши пальцы, – сказал он. – Нет, нет, я просто шучу. Конечно. Вот так. Видите?

Марко легко взял руку Табиты в свою. Его рука была теплой и сухой. Он поднял ее пальцы к голове попугая и погладил ими птицу по спине. Тэл изогнулся.

– Откуда он? – спросила Табита.

– Он? Издалека. Вам это даже не произнести. Посмотрите на него, он сам не может этого произнести. Эй, – сказал он, приблизив свое лицо к клюву птицы, – она хочет знать, откуда ты. Видите, даже он не может этого произнести.

– Крем для обуви! – неожиданно пропела птица. – Интриги в кордебалете! Интриги в обуви!

Удивленные, они оба расхохотались.

– Он слегка возбужден, – сказал Марко.

Табита снова погладила птицу по голове:

– Ему можно пить?

– Тэлу? Нет.

– А вам?

– Конечно.

– Я буду в баре, – сказала Табита.

– Итак, – спросил он, присоединившись к ней через три минуты уже без птицы, – вы приехали в город на карнавал?

– Нет, я ищу работу. Я только что вернулась с Шатобриана.

– На Поясе? – Марко взглянул на нее уже с уважением, как это бывало со всеми, когда она говорила что-нибудь в этом роде. – Что это была за работа? – поинтересовался он.

– Просто поставка для аптеки. В основном специальные бутылки с вакуумной липкой сывороткой. Ничего интересного.

– Так вы пилот?

– Я пилот.

– Вы всегда работаете на эту аптеку?

– Работать я буду на кого угодно, – сказала она, – если деньги хорошие.

– У вас что, свой корабль?

– Да, у меня свой корабль, – сказала Табита. Сразу было видно, что на него это произвело впечатление. Даже после стольких лет она не могла не испытывать гордости, говоря это совершенно незнакомому человеку. При этом она знала, что будет испытывать значительно меньшую гордость, когда скажет Элис об условиях уплаты штрафа. Табита надеялась, что ей не придется этого делать.

Она взглянула на Марко. Ей захотелось взять его с собой. Захотелось привести его в свою кабину и сорвать с него всю его шикарную одежду:

– Я бы пригласила вас на борт, – сказала Табита, – но я не собираюсь здесь оставаться.

– Очень плохо, – ответил он. – Это было бы дивно. А какой у вас корабль?

Табита уставилась на него.

Она вдруг сообразила, что на самом деле его интересует ее корабль. Она почувствовала себя слегка оскорбленной.

– Просто старое корыто, – ответила Табита.

– Скутер?

– Нет, баржа.

Вид у Марко сразу стал очень оживленный, словно он рвался поделиться с ней каким-то радостным секретом.

– И он только ваш? Никого больше нет?

– Нет, – ответила она, уязвленная.

– Хотите отвезти меня на Изобилие?

– Вы едете на Изобилие?

– Да.

– Сегодня?

– Нет, нет. Но завтра – первым делом.

Табита изумленно смотрела на него.

– Что ж, хорошо! – сказала она. И тут вспомнила о кристалле осевого запора. – Ох, нет, – сказала она. – То есть я хочу сказать – я с удовольствием, только мне нужно еще кое-что.

Он коротко рассмеялся:

– О, есть и еще кое-что, – сказал он. – В изобилии. Сколько вам нужно?

Табита пососала губу:

– Двести пятьдесят, – сказала она. – Вперед. А потом, черт, не знаю, мне надо ремонтироваться.

– Нет вопросов, – отозвался он.

– Не верю, – сказала Табита. – Вы серьезны.

– Иногда.

Он легко провел ладонью вниз по ее руке.

Прикосновение его было мягким – прикосновение музыканта.

Он спросил:

– Хотите пойти на вечеринку?