Текст книги "Мастерство романа"

Автор книги: Колин Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Колин Уилсон

Мастерство романа

Перевел Николай Баев

СОДЕРЖАНИЕ

Глава Первая: Умение творить

Мой опыт ведения курса «Писательского творчества». Проблема: как писатель решает, чтоему писать? «Трюк» писателя – умение разрешать поставленные вопросы. Проблема, поставленная Прустом, и ее решение в научной лаборатории. Генри Джеймс и проблема о том, «что нам делать с нашей жизнью». Ощущение свободы, созданной произведением искусства. Закон убывающих возможностей. Что было не так в рассказах моих студентов. Главный ход: создание «образа самого себя». «Зеркало»Мачадо. Процесс создания собственного образа в ранних романах Шоу: постепенный выход его героя. Произведение искусства – это зеркало, в котором вы видите собственное лицо. Натэниэл Уэст: отсутствие собственного образа в романах «Подруга скорбящих»и «День саранчи». «Важен» ли роман?

Глава Вторая: Творцы душ

Литературная сенсация 1740 года: роман Ричардсона «Памела». Почему «Памела»произвела литературный фурор на европейском континенте. Ричардсон научил сознание людей путешествовать в собственных мыслях. Англия становится нацией читателей. Второй триумф Ричардсона в романе «Кларисса». Клилэнд и его роман «Фэнни Хилл». «Жажда опыта» у человека. Жизненный путь Руссо. Критика цивилизации делает Руссо знаменитым. Роман «Новая Элоиза»и его значение. Образ Юлии вызвал у читателей потоки слез. Рождение романтического экстаза и романтической агонии. Разочарование Гете в любви и его роман «Вертер». Герой становится одиночкой. Жизненный путь Шиллера. «Если бы Бог знал, что Шиллер напишет своих «Разбойников», он не создал бы мир». Новое измерение человеческой свободы.

Глава Третья: Упадок и падение

Роман Ричардсона «Сэр Чарльз Грандисон». Идеализированный портрет самого себя у Ричардсона. Проблемы, связанные с описанием души героя. «Оберман»Сенанкура. Йитс и его «улов Шекспира». Немецкий роман: «Вильгельм Мейстер», Жан Поль. Причина упадка романтизма. Французский роман. «Опасные связи». «Адольф». Гений Бальзака. «Творцы подобны Богу». Самоубийство Дельфины Деламар. Флобер пишет «Госпожу Бовари». Эпоха натурализма; начало великого упадка. Золя, Гонкуры, Мопассан. Описывает ли Золя «всю жизнь целиком»? Причины творческого упадка Мопассана. Проблема человеческой свободы и разрушение романа. Почему английский роман минула участь всеобщего упадка? «Объясняющие» и «описательные» романы. Взлет и падение русского романа. «Онегин»Пушкина. Толстой и Достоевский: значение одержимости нравственными вопросами. Поколение нигилистов: Андреев и Арцыбашев. Советский роман.

Глава Четвертая: Что касается жизни...

Проблема, высказанная Акселем. Искусство как форма мнимого опыта. Целью романиста является отражение образа того, что он хочет. «Мысленный эксперимент». Цель наших мечтаний. Томас де Куинси покупает настойку опиума от зубной боли. Эффект от принятия опиума. Духовная свобода и передышка. Эффект от чтения романа: расширение видения. Потребность романиста сочетать широкое и узкое видение, телескоп и микроскоп. «Война и мир». Толстой и Горький встречают двух драгун. Ответ двух ценностей. Отрицание Толстым человеческой свободы. «Жан-Кристоф»Роллана. «Кристина, дочь Лавранса»Сигрид Унсет. Свобода исчезает, как только роман разбивается на отдельные отрезки времени. «Повесть о старых женщинах»Беннетта: почему она стала художественным тупиком. Мысленный эксперимент имеет ту же ценность, что и эксперимент, поставленный в лаборатории. Кьеркегор и экзистенциализм. Саки и «Невыносимый Бессингтон». Комас на склоне африканского холма: проблема жизненной катастрофы. Двухмерное и трехмерное сознание. Что «вернее»? Прилагая энергию, мы доводим трехмерное сознание до его объема, подобно тому, как разбавляем яичный порошок. Двухмерное сознание является гибелью романа. Творческий упадок Д.Г.Лоренса. Предварительные выводы.

Глава Пятая: Формула успеха

Свобода есть снятие напряжения. То, как этот принцип реализуется в романе. «Эгоист»Мередита. Сэр Уилоби несет заслуженное наказание. Трактовка метода у Джейн Остин. Концепции свободы Джейн Остин и Сартра. Трилогия «Дороги свободы»: почему она теряет свою стремительность? Писатели низкого и высокого полета. «Сложный человек»Гофмансталя: самое удачное отражение образа самого писателя. «Китайская комната»Коннел.

Глава Шестая: Варианты воплощения желаний

Бестселлер Джефри Фэрнола. «Большая дорога». Правильно построенная мечта приносит такое же удовлетворение, что и правильно написанная симфония или опера. Фэрнол повторяется. Уолтер Митти Джеймса Тербера. Заключенные в романе Гари «Корни неба». Сила воображения – в воссоздании ощущения смысла. Маслоу и его «иерархия потребностей» или ценностей. Каким образом иерархия ценностей проявляется в литературе. «Туз»Беннетта как история воплощения желаний. Одержимость Беннетта чувством собственного достоинства. Беннетт как супер-сверхчеловек. «Колеса удачи»Уэллса. Киппс и мистер Полли. Упадок Уэллса как романиста. Распутство Уэллса. Тайна «повышения». «Тайные уголки сердца»Уэллса. «Ребекка»Дафны дю Морье. «Счастливчик Джим»Эймиса и «Жизнь наверху»Брейна.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Умение творить

Весной 1974 года я взялся вести курс писательского творчества в Университете Рутгерса в Кэмдене, штат Нью-Джерси. Это была уже моя вторая попытка. Восемь лет назад я пытался вести курс писательского творчества в одном из колледжей в штате Вирджиния, но пришел к выводу, что этому невозможно научить. И даже более того: учить этому не должно. Я считал, что основной принцип творчества заключен в выживании сильнейшего. Писательское творчество – трудное дело; слабаки с ним не справляются; только сильные способны выстоять и постепенно превратиться в хороших писателей. Самодовольство так называемых писателей похоже на удобрение почвы в саду, заросшем сорняками. Мой шеф – в Вирджинии – был со мной согласен; по крайней мере, он разрешил мне вести вместо этого курс о Бернарде Шоу. Но в Университете Рутгерса отступать было некуда. Я собирался вести литературу экзистенциализма, но по прибытии обнаружил, что тема моего курса изменена на писательское творчество. Ко мне записалась примерно дюжина студентов. Надо было начинать.

Студенты произвели на меня чрезвычайно яркое впечатление. Что касалось их техники, то здесь они были великолепны – несравнимо лучше любой другой группы молодых англоязычных писателей. Они рассказывали о себе хорошим, ясным языком; их писательские способности были максимально приближены к профессиональным стандартам. Я обнаружил, что многие из них на самом деле уже прослушали курс писательского творчества до этого, некоторые – даже дважды. Но лишь приглядевшись к ним повнимательней, я начал понимать, что в них было не так. Всех их учили тому, как надо писать в духе Джеймса Джойса, Эрнеста Хемингуэя, Уильяма Фолкнера, Вирджинии Вулф. Но никто не научил их тому, что надо сказать. Большинство из них следовало принципу: «напиши о чем-нибудь, что знаешь». Поэтому писали они, естественно, о себе. Часть из написанных ими «рассказов» составляли откровенные автобиографии, почти исповеди. Другие представляли собой эпизоды, пережитые ими на собственном опыте и описанные из первых рук – о друге, погибшем в автомобильной катастрофе, о самоубийстве человека, принявшего наркотики, и так далее. Они писали обычным, разговорным языком, как если бы беседовали в баре. Но все это напомнило мне замечание Фолкнера, сделанное им, когда его спросили, что он думает о поколении Мейлера: «Пишут они хорошо, но им нечего сказать».

Но так ли это, неужели моим студентам нечего было сказать? Они были лучшей группой – людей специально подобрали немного, все уже закончили университеты, были людьми умными и умели ясно излагать свои мысли. Один из них был в прошлом автогонщиком, другой продавал медикаменты, третий – бывший спортсмен и часто восхищался феноменом «второго дыхания». Сидя со мной за кружкой пива в местном баре, они могли рассказать о себе множество историй. Таким образом, им, естественно, было «что сказать». Проблема заключалась в том, что они не знали, что именно. Они заставляли меня вспоминать слова миссионера из произведения Шоу: «Царство Божие внутри тебя, и надо проглотить чертовски крупную пилюлю, чтобы оно вышло наружу».

Я понял, что столкнулся с чрезвычайно интересной проблемой. Они все обучались писательскому творчеству, но не творческому мышлению. В диалоге «Менон»Сократ доказывает, что душа любого человека уже несет в себе знание о всех вещах мира; и вопрос заключается лишь в том, чтобы оно «вышло наружу». Он аргументирует свои мысли, задавая вопрос по геометрии неграмотному мальчику-рабу; мальчик отвечает на него лишь с помощью встречных вопросов Сократа, до конца объясняя его смысл. Все это приводит Сократа к выводу, что учитель – это не тот, кто даетзнание; он скорее повивальная бабка, помогающая этому знанию родиться.

Я поставил перед собой вопрос: можно ли вести курс писательского творчества, обучая студентов тому, чтописать? Если писатель сидит, уставившись в пустой лист чистой бумаги, то это совсем не означает, что ему нечего сказать. Проблема, как правило, в обратном. Внутри него самого уже заключено столько всего, требующего выйти наружу, что он начинает думать не иначе как об автобиографическом романе размером с «Войну и мир». Но все сконцентрировано в сжатой форме в нем самом, и существует лишь одна узкая черта, способная вывести все это из него наружу и расположенная на кончике его пера. Он может начать с подражания другим писателям – таким, как Хемингуэй, Джойс, Сэлинджер, – и не потому, что убежден, будто в нем нет собственного голоса, но лишь потому, что он считает, что любое начало способно привести в движение потоки его собственного творчества. Но после дней или недель упорного напряжения потоки творчества так и не проливаются, в лучшем случае оборачиваясь лишь малыми каплями патетики. Тогда он начинает понимать, что имел в виду Хемингуэй, говоря, что труд писателя выглядит легким, но на самом деле это самая тяжелая работа на свете.

Проблема подобного рода писателя заключается в том, что он не в состоянии быть Сократом для самого себя, то есть задавать себе правильные вопросы. Мне показалось, что уж если я взялся обучать основному трюку писателя, моя задача состоит в том, чтобы научить его задавать себе правильные вопросы, а затем указать на некоторые способы ответа на них.

Я говорю о «трюке», поскольку произведение искусства не является вечной тайной. В своей основе оно остается умением разрешать поставленные проблемы. Писатель ставит перед собой проблему – по необходимости, в связи с тем, в чем он лично заинтересован – и пытается запечатлеть ее на бумаге. Он вправе рассчитывать не на реальное ее разрешение – во всяком случае это было бы для него идеалом, – но лишь на то, чтобы выразить ее со всей ясностью. А это уже больше, чем половина пути к разгадке. Но с тем, чтобы выразить ее со всей ясностью, он также обязан решить ряд чисто технических (или «художественных») задач: с чего начать, что внести, что отбросить и так далее. Большинство курсов писательского творчества б ольшую часть времени уделяет освещению этих технических проблем. Но из-за этого они оставляют нетронутой настоящуюпроблему, ту, которая лежит в сердце романа. И творческий процесс должен начаться с постановки именно этой проблемы, имеющей иную природу.

Приведем некоторые примеры того, с какими проблемами мы сталкиваемся внутри романа. Одна из наиболее очевидных представлена в цикле романов Пруста «В поисках утраченного времени». Примерно в начале первого тома герой окунает маленькое печенье в чашку с чаем и откусывает его. Тотчас он испытывает чувство колоссального наслаждения. Вкус печенья вернул его в собственное детство, внезапно ставшее реальным. Каждый из нас считает, что прошлое, идеально сохраняясь, все еще живет внутри нас, и если бы мы знали необходимый способ, то смогли бы снова вернуть его к жизни, как если бы оно свершалось в настоящем. Но как нам найти доступ к этим спрятанным сокровищам? Решение Пруста заключается в том, чтобы попытаться вызвать к жизни прошлое с помощью заклинаний, воспроизвести его путем детального описания. В результате этого, разумеется, возникает великий роман. Но мы пока не пришли к решению самой проблемы. Меланхолические мысли о прошлом могут вызвать в нас детальные воспоминания о нем, но они не способны воссоздать те внезапные мгновения, когда оно становится реальным. Годы спустя экспериментальная психология сумела разрешить проблему, поставленную Прустом. Доктор Уайлдер Пенфилд из Университета Мак-Гилла установил, что если с помощью легкого электрического тока оказать воздействие на определенные места в височной части коры головного мозга, то это может «прокрутить» в памяти далекие события вплоть до мельчайших деталей, заставляя пациента вновь переживать их. Если бы Пруст знал об этом, то смог бы сделать выбор в пользу нейрохирургии, а не писательского дела, а мы в свою очередь потеряли бы великое произведение. Попытка Пруста интересна с той точки зрения, что является для нас примером проблемы, которую можно решить не только с помощью написания романов.

Рассмотрим проблему другого рода. В одном из ранних романов Генри Джеймса «Родрик Хадсон»рассказывается о молодом и талантливом скульпторе, который слишком беден, чтобы продолжить свою художественную карьеру. Молодой и преуспевающий житель Новой Англии по имени Роулэнд Маллет однажды наносит визит в дом своей кузины, где видит одну из статуэток Хадсона. Она настолько впечатляет его, что он предлагает Хадсону вернуться в Рим и со своей стороны оплатить ему учебу и снабдить денежным содержанием, с тем чтобы он смог осуществить свое художественное призвание. Внезапно Родрик Хадсон получает свободу в осуществлении тех недюжинных творческих способностей, которые он чувствует в себе, и он убежден, что жизнь способна предложить бесконечное число возможностей для того, кто наделен воображением и гениальностью.

Вопрос, который ставит перед собой Джеймс, является одновременно личным и сверхличным. Он «идентифицирует» себя с Родриком Хадсоном и спрашивает, как такая личность способна пройти путь самореализации. Но, отталкиваясь от этого, он одновременно ставит вопрос о своих собственных возможностях в этой жизни. Ведь Джеймс находился примерно в том же привилегированном положении, что и его персонаж Роулэнд Маллет; он был достаточно богат для того, чтобы отправиться в Европу и вести там такой образ жизни, который желал. Он был молод, впечатлителен, умен. Что емуоставалось делать в своей жизни? Или, выражаясь языком его собственного романа, какие возможности можно было бы извлечь для себя используя благородство Маллета?

Подобно Прусту, Джеймс так и не сумел решить свою проблему. Образно выражаясь, книга не доживает до своего первоначального предназначения. Она начинается с успеха, но жизнь впоследствии ставит на нем крест. Молодая красавица вскружила Родрику голову, он забрасывает свои занятия, чем разочаровывает покровителя, и сбрасывается со скалы. Все выглядит вполне логичным; здесь нет нелепых ситуаций; лишь жизнь ставит свои пределы – порой почти безжалостные. Где же те былые возможности, что с ними сталось?

Ответ любопытен. Можно увидеть, с каким наслаждением Джеймс дает его на страницах своих ранних произведений; литература обладает свойствами сладкой мечты. Это чувство должно быть знакомо каждому, кто когда-либо писал – или же пробовал писать – романы. Это ощущение свободы, похожее на то, как если бы вы купались в теплом море. Но свободы все еще не полной. Подобно морю, эта стихия подвластна собственным законам, и если вам захочется нырнуть в нее или перевернуться на спину, то будьте осторожны. Больше всего свобода охватывает вас в самом начале; но затем, продолжая, вы начинаете осознавать ее правила и законы. (И в этом заключается причина того, что многие новички теряют самих себя и сдаются; опытный же писатель, чувствуя подвох, скрепит зубами и начинает все заново).

Если быть точным, именно это происходит, когда, создавая характер и погружая его в определенную ситуацию, вы ограничиваете его возможности. Родрик Хадсон с равным успехом мог бы создать новый Собор Св. Петра, вызвать кого-либо на дуэль, переплыть Тибр. Но он никогда не смог бы никого изнасиловать или совершить поджог или убийство, поскольку Джеймс не вложил в него подобные качества характера. Что же касается Роулэнда Маллета, то трудно себе представить, чтобы он был готов выступить в роли кого угодно, лишь терпеливо дожидаясь своего очередного выхода на сцену; все еговозможности раз и навсегда определены первой же страницей романа. Роман имеет определенную систему внутренних правил и законов, и вы начинаете осознавать их, подобно тому, как осознаете законы тяготения, пытаясь двигаться и наталкиваясь на их воздействие.

Несколько лет спустя Джеймс попытался заново разработать эту же тему – идею о молодой личности, «бесстрашно смотрящей жизни в лицо» (или, выражаясь словами Джеймса, «бросающей вызов судьбе»), одержимой мыслью о своих безграничных возможностях. На этот раз он успел собраться с силами для того, чтобы более тщательно проработать некоторые сцены и предусмотреть любой подвох; результатом стал роман «Портрет женщины», намного превосходящий «Родрика Хадсона». Однако и на этот раз Джеймс не сумел ответить на вопрос о том, что следует делать молодой личности, «бесстрашно смотрящей жизни в лицо», с тем чтобы осуществить все данные ей возможности. Брак героини романа оказывается неудачным, но в конце книги она приходит к выводу, что, постелив себе постель, лучше всего в нее лечь. И вы вновь сталкиваетесь с тем, что может быть определено как «закон убывающих возможностей» романа.

Мы знаем, что в действительности существуюттакие романы, которые вначале не ставят ни одной из подобных «проблем». «Война и мир»описывает панораму русской жизни времен Наполеоновских войн; «Улисс»стремится показать нам срез жизни Дублина в течение одного дня; эпопея Дос Пассоса «США»пытается сделать то же самое для всех Соединенных Штатов начала двадцатого века. (Джеймс отзывался о романах подобного рода как о «жидком пудинге»). Но это исключения. Загляните внутрь любого романа, и вы найдете в нем знак вопроса. Это же справедливо и для рассказов, которые являются теми же романами, но в миниатюре.

Первое, что бросилось мне в глаза в рассказах, написанных моими студентами, так это то, что в них не было индивидуальности, они не задавали собственных вопросов. Одна студентка описывала то, как, сидя в машине, она пристроилась не в ту очередь на заправочной станции (это были времена нефтяного кризиса) и затеяла склоку с другим водителем. Другой студент описывал то, как, вступив в брак, он завел себе несколько любовных интрижек, не делая при этом в рассказе ни одного собственного вывода. Обоих хватило лишь на то, чтобы написать исключительно автобиографические заметки. Пример показателен в отношении многих студентов, считающих, что все, что им нужно, – лишь описать какое-нибудь событие – автобиографического или схожего характера, – используя сжатый, почти скупой литературный стиль. Лишь в одном из почти дюжины представленных рассказов, казалось, жили зачатки определенной идеи. В действительности его сложно было назвать рассказом в полном смысле слова. Он назывался «Гитара», и автор объяснял, что очень любит играть на гитаре, стремясь при этом «сделать ради гитары то же, что Мелвилл сделал ради жизни китов в своем «Моби Дике»». Но вслед за столь безнадежным вступлением автор обрушивается с критикой на все прочие «необходимые», но, с его точки зрения, бессмысленные виды деятельности, противопоставляя игру на гитаре, – которую, как нетрудно догадаться, считает самым важным делом в своей жизни, – скучным лекциям, где он сидит в свободное время своего неполного рабочего дня... И здесь он высказываетнечто, что касается его собственного внутреннего ощущения, он говорит о том, что современная американская цивилизация не способна предложить какой-либо смысл своему молодому поколению. Он описывает то, с какой тщательностью проходят прослушивания музыкантов, какие разговоры ведутся в кулуарах шоу-бизнеса, и его вывод заключается в том, что это все далеко от того, что онхотел бы играть на гитаре. И он рассказывает о том, как наблюдал за старыми мастерами, старательно создающими инструменты, придающими гитаре ее форму, работающими в тишине, в глубокой задумчивости... Рассказ был написан довольно плохо и тяжеловесно; но его автор был единственным из всех студентов, кто изначально выбрал для себя правильную позицию, – кто поставил «проблему», экзистенциальную проблему. Он попытался изобразить то, что он хочет, и то, что он не хочет. И это дало его рассказу реальное движение вперед на пути к истинному творчеству.

Этот рассказ дал мне ту отравную точку, которую я искал. С началом следующего семестра я сделал обзор всех написанных рассказов, выделяя содержащиеся в них «сюжеты» (если здесь вообще было уместно это слово) и зачитывая часть из них вслух. Занятие затянулось, но принесло свои плоды; ибо оно показало, что за исключением «Гитары» всем представленным работам не хватало осознания того, что автор хочет получить от жизни, того, кем он хочет стать. В них не было попытки высказать собственный взгляд или желание. Шекспир говорил, что искусство держит в руках зеркало, в которое смотрит природа; но правильнее было бы сказать, что оно само есть зеркало, в котором вы видите собственное отражение. Но зачем же вам смотреть на него? Лишь по одной простой причине: не взглянув в него, вы не узнаете, кто вы есть на самом деле. Рассказ или роман – это попытка писателя создать ясный образ самого себя.

Тогда же на ум мне пришла следующая притча о смысле творческого процесса в человеке, изложенная в небольшом рассказе Мачадо де Ассиса «Зеркало».

Пятеро мужчин, засидевшись на ночной вечеринке, спорят о природе души. Один из них высказывает странное мнение о том, что человек наделен не одной, а двумя душами. Одна из них, находясь внутри, обращена вовне. Другая же, внешняя, направлена вовнутрь. Эта «внешняя душа» связана с удовлетворением любого вашего внутреннего состояния. Для Шайлока такой душой является золото; для Цезаря – власть; для Хитклифа из «Грозового перевала»– это Кэти. (Примечательны слова Хитклифа: «Я не могу жить без собственной жизни; я не могу жить без собственной души»). Таким образом, «наружная душа» является неким внешним фактором, дающим осознание собственного предназначения, а, значит, и собственной идентичности.

Желая проиллюстрировать свои воззрения, мужчина, высказавший столь необычную точку зрения, поведал историю из своей жизни. Будучи выходцем из бедной крестьянской семьи, живущей в одной из заброшенных бразильских деревень, в возрасте двадцати пяти лет он становится младшим лейтенантом национальной гвардии. Конкурс на получение офицерского чина был огромен, поэтому одна половина деревни искренне радовалась, в то время как другая – сгорала от зависти. Восхищению одной из тетушек офицера, казалось, не было границ. Она настояла на том, чтобы он приехал к ней на одну из отдаленных ферм и погостил у нее, а по прибытии офицера наказала всем своим слугам обращаться к нему не иначе, как «сеньор лейтенант». Она даже поставила в ванной комнате племянника огромное зеркало, чтобы тот мог любоваться собой...

Но вот однажды она покидает ферму, чтобы оказаться у постели больной дочери, оставляя хозяйство лейтенанту. Внезапно лишенный обстановки всеобщего восхищения, в которую он погружался день за днем, он начинает чувствовать подавленность. Слуги внезапно забывают о своих обязанностях, и он оказывается в полном одиночестве. Его не покидает чувство, что он заключенный. После недели одиночества он начинает впадать в отчаянье, близкое к умопомрачению. И однажды, глядя в зеркало, он замечает, что его лицо окутано туманом, как будто стало нереальным... Он одержим страхом сойти с ума. И вдруг – у него возникла идея. Он надевает свою лейтенантскую форму. Мгновенно его образ приобретает черты солидности и реальности. Теперь он каждый день по несколько часов носит на себе форму, наблюдая свое отражение в зеркале. Так, заключает рассказчик, ему удалось сохранить свое душевное равновесие до возвращения тетушки.

Мачадо говорит нам о том, что человеческая идентичность всячески стремится огородить себя от других людей. Мы видим самих себя в отражении чужих глаз. Верно то, что мы находим в себе силы противостоять мнению других людей о нас. И если их взгляд на нас будет полон презрения, то это не означает, что мы сами почувствуем себя такими. Но все это произойдет лишь в том случае, если мы установим для себя внутреннее чувство собственной идентичности. Это ощущение идентичности может быть в равной степени создано как мнением других людей, так и усилием собственной души. Едва ли Шуберт состоялся бы как композитор, не имей он поддержки со стороны «шубертианцев», обожавших своего кумира. С другой стороны, Эйнштейн создал свою теорию относительности без чьей-либо помощи, будучи простым клерком в патентном бюро; в данном случае его ощущение идентичности стало возможным благодаря развитию его таланта как ученого.

Теперь понятно, что если молодой писатель, одержимый идеями, берется за перо и стопку бумаги, первый вопрос, который должен прийти ему в голову, не «Что я буду писать?», а «Кто я есть? Кем я хочу стать?» Его призваниекак писателя тесно связано с его чувством идентичности. Если у него нет ясного ощущения собственной идентичности или если образ самого себя окутан у него таким же туманом, как у героя Мачадо, то он, естественно, будет вправе по-прежнему созерцать мир вокруг себя и описывать его самым доскональным образом. Но он не будет способен создать что-либо значительное. Его рассказы будут похожи на желеобразные беспозвоночные существа, лишенные остова внутреннего предназначения.

Блистательное проникновение в процесс создания собственного образа мы встречаем в ранних романах Бернарда Шоу. Приехав в Лондон в возрасте девятнадцати лет, Шоу представлял собой необычайно стеснительного молодого человека, выходца из Дублина с пока еще неопределенным ощущением собственного предназначения в жизни. Один знакомый клерк заметил как-то в разговоре с ним, что в голове любого парня живут мысли о собственном величии; эти слова подвинули Шоу к выводу о том, что он всегдаподозревал, что станет великим. И как только он ощутил, что писать стало для него столь же естественно, как и дышать – а также как только его кузина миссис Хоуи снискала себе завидную славу на ниве написания романов, – в голову к нему пришла здравая мысль о том, чтобы попробовать достичь искомых высот с помощью литературы. В соответствии с этим, после двух лет проживания вдали от матери, Шоу берется за роман под интригующим названием «Незрелость». Как и следовало ожидать от первого литературного опыта, роман несет в себе определенные автобиографические черты. Молодой герой романа с заурядным именем Роберт Смит приезжает в Лондон, снимает там комнату и размещает в ней свои пожитки. Видно, с каким удовольствием Шоу описывает каждый предмет из поношенного чемодана юноши. Но вот звонят в дверь. Смит идет отвечать посетителю; им оказывается миловидная девушка, приехавшая из Шотландии, и Смит, размышлявший над тем, чтобы подыскать себе жилье получше, внезапно решает остаться... Все говорит о том, что Шоу намерен развить эту любовную историю. Но на самом деле он толком не знает о своих намерениях; Смит лишь дает девушке уроки французского языка. По мере развития романа в нем появляются новые персонажи, второстепенные герои и героини. Несмотря на то, что я сам перечитывал эту книгу года два или три назад, сейчас я не могу назвать ни одного из ее достоинств, которые позволили бы мне наслаждаться этим чтением и дальше. Даже Смит – предназначенный стать героем романа – оказывается лишь очевидцем происходящих событий, наблюдающим за тем, как другие влюбляются и вступают в брак. Неправомерно даже название книги. Вполне логично было бы предположить, что книга под названием «Незрелость»должна содержать гротескные истории, подобно ранним романам Олдоса Хаксли, чьи герои спотыкаются на ровном месте, краснеют и выглядят от этого круглыми идиотами. В отличие от них Смит знает себе цену. Он никогда не выглядит круглым идиотом. Но он при этом не делает ровным счетом ничего.

Проблема Шоу заключалась в том, что у него не было четкого образа самого себя. Он догадывался, что сильнее, умнее и проницательнее большинства людей; но он понятия не имел о том, что ему делатьс этими качествами.

Выход из положения он нашел во время работы в телефонной компании Белла. Он обратил внимание, что инженеры компании обладают теми качествами, которые всегда вызывали у него восхищение: уверенным профессионализмом, отсутствием стеснительности. Поэтому героем своего второго романа «Неразумная связь»он сделал инженера-изобретателя. В той или иной степени Эдвард Конолли принадлежит к рабочему классу. Во время концерта, проходившего в церковном зале (викторианская эпоха любила устраивать концерты в церковных залах), он знакомится с Мэрион Линд, юной леди из высшего общества. Она восхищена его привлекательным хладнокровием, и дает согласие стать его женой. Но она остается романтиком; ее волнуют сильные чувства, и уравновешенность ее трудолюбивого мужа вскоре начинает ей надоедать. Она бежит с одним из своих романтических поклонников, который вскоре бросает ее без гроша в кармане. Муж едет за ней в Нью-Йорк, и читатель приходит к выводу о том, что все закончится сценой примирения. Но Шоу более реалистичен в отношениях подобного рода. Его герои решают расстаться. На том заканчивается роман.

Основная проблема Шоу вырисовывается здесь со всей ясностью. Он стремится создать свой собственный тип героя, основанный, разумеется, на образе самого себя. Трудность заключалась в том, что, он в точности не знал, что хочет сделать или к чему должен стремиться; собственные качества поэтому виделись ему в негативном свете. Качества Роберта Смита – уравновешенность, хладнокровие, способность объективно оценивать реальность – выделялись лишь за счет контраста с грубым, эмоциональным поведением окружающих его людей. Образ Конолли более позитивен – он талантливый изобретатель, но его качества все еще недостаточны для того, чтобы побудить автора к дальнейшим действиям.