Текст книги "Воинствующая жизнь (сборник)"
Автор книги: Кнут Гамсун
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
На Чёрном острове
Перевод К.М. Жихаревой
I
Дальние шхеры состоят из многих островков, и есть между ними один маленький, который называется Чёрным. На нём вряд ли хватит места на сто человек. Но уже соседний остров много больше, жителей на нём, наверное, сотни три-четыре, есть церковь и начальство. Он называется Церковным островом. Еще во времена моего детства на Церковном острове ввели почту и телеграф.
Среди обитателей дальних шхер считалось своего рода шиком быть родом с большого острова, а жители Церковного острова даже людей с материка почитали ни во что, хотя у тех был в распоряжении целый материк. Население на целые мили в окружности сплошь рыбачье.
Весь Атлантический океан омывает Чёрный остров – так далеко в открытом море лежит он. Он поднимается из воды совершенно отвесно и с трёх сторон недоступен, только с юга, к полуденному солнцу, Бог и люди проложили дорогу в гору: это лестница в двести ступеней. После каждой бури в море, к острову прибивает доски, балки и всякий лом, и из этих обломков островитяне строят свои суда. Они втаскивают доски наверх, на двести ступеней, сколачивают лодки у своих изб и дожидаются, пока наступит зима и скалы на северной стороне посинеют и заблестят от льда: тогда они спускают лодки на канатах и веревках с этого ледника и ставят их на воду. Я сам в детстве видал, как это делается: двое мужчин становятся на вершине скалы и разматывают канаты, а один сидит в лодке и отпихивает её, если она где-нибудь зацепится. И всё это совершается смело и осмотрительно и сопровождается негромкими восклицаниями. Когда же лодка наконец становилась на воду, мужчина снизу кричал двоим другим, что довольно, ладно уж, стала! И больше не распространялся о великом событии, что лодка благополучно спущена.
Самая большая изба на Чёрном острове принадлежит старому, дельному лодочнику Иоахиму. У него из года в год на святках устраивались танцы, и в горнице пять-шесть пар зараз умещались совершенно свободно. Танцевали под скрипку, а на скрипке играл мастер этого дела, по имени Дидрик, он отлично наигрывал разные танцы, отбивая такт ногой. Парни танцевали без пиджаков, в одних жилетках.
Отличался на этих вечеринках один молодой парень, обыкновенно распоряжавшийся танцами – младший сын лодочника Иоахима и сам тоже лодочник. Он пользовался большим почётом, так как хорошо знал своё ремесло и был толковый малый, и девушки всё вздыхали: Ах, Марцеллиус! Ах, Марцеллиус! Даже девушки с Церковного острова знали его имя. Сам же Марцеллиус думал только о Фредерике, дочери учителя, хотя она была очень деликатна, говорила книжным языком и была так высокомерна, что он никогда не мог рассчитывать, чтобы она могла выйти за него. У учителя дом был тоже большой, и так как он был не рыбак, а важный чедовек, то на окнах у него висели гардины, и все сначала стучали пальцем в дверь, прежде чем войти к нему. Но Марцеллиус был доверчив и слеп в своей любви. Он был у учителя в прошлом году и в этом году опять пришёл на кухню. И говорит:
– Здравствуйте, нельзя ли мне поговорить с Фредерикой?
– Что тебе нужно? – говорит Фредерика и выходит за ним на двор, а сама отлично знает, что ему нужно.
– Не можешь ли ты сделать то, о чём я говорил тебе?
– Нет, – говорит Фредерика, – не могу. И нечего тебе больше обо мне думать, Марцеллиус, не становись ты мне поперёк дороги.
– Да, я знаю, что новый учитель ухаживает за тобой, – отвечал Марцеллиус. – Вопрос только в том, что из всего этого благородства выйдет.
И, правда, новый учитель ухаживал за Фредерикой. Он был с Церковного острова и учился в семинарии. Отец его был такой же рыбак, как другие, но только поважнее и побогаче, у него всегда висела в кладовой навага и корюшка, и на стол подавали масло, свинину и сушёную камбалу. Сын вернулся из семинарии таким же франтом, как сын священника из академии; он отпустил баки, носил в кармане носовой платок и для пущей важности привязывал к шляпе длинную резиновую тесёмку. Все издевались над его носовым платком и говорили, что из Симона Руста вышел порядочный скряга, раз он начинает копить даже воду из носу.
– Он заказал у нас новую лодку, – говорит Марцеллиус, – дай Бог, чтобы она пошла ему на пользу.
– Почему ты говоришь так? – спрашивает Фредерика.
– Есть на то причина. Он хочет, чтобы я выкрасил ему борта в зелёный цвет. Ну, что ж, я выкрашу в зелёный. Но он хочет, чтоб на лодке было и название – это уж пусть он сам пишет.
– Неужто он хочет название?
– Слыхала ты подобную чепуху? И лодка-то даже не палубная, а простая, двухпарная… Так что ты всё-таки подумала бы, Фредерика, не пойти ли тебе за меня, а?
– Нет, не могу, слышишь. Потому что сердце моё принадлежит ему.
– Вот что, сердце твоё принадлежит ему, – говорит Марцеллиус и уходит…
На святках Симон Руст приехал с Церковного острова и должен был написать название на своей новой лодке. Он остановился у старого учителя, и Фредерика каждый день надевала своё праздничное платье и шёлковую ленточку на шею. Когда же название было написано, немногие могли прочесть латинские буквы. А написано было Зирегйп. Вот какое он придумал название! И мало было людей, которые понимали, что значит это благородное слово.
И вот наступил ясный, звёздный вечер, канун сочельника. Марцеллиус пошёл в дом учителя и вызвал Симона Руста.
– Название высохло, – сказал Марцеллиус.
– Так завтра мы спустим лодку на воду, – ответил Симон Руст.
Марцеллиус продолжал:
– Правда ли, что ты женишься на Фредерике?
– Я думаю, тебя это не касается, – ответил учитель Симон.
– Всё равно, если ты серьёзно мне скажешь, что женишься на Фредерике, то получишь лодку задаром.
Симон Руст призадумался, а он был очень скуп на деньги, как и его отец. Он позвал Фредерику и спросил:
– Ведь правда, что ты выходишь за меня?
И Фредерика ответила:
– Да, сердце моё принадлежит тебе.
И было совсем светло от звёзд, а глаза Фредерики так и сияли от радости при этих словах.
Идя домой, Марцеллиус горько раскаивался, что отдал Симону лодку задаром. «Но он получит её в самом исковерканном виде, – думал он, – я сам сяду в лодку, когда ее будут спускать».
Он бродил от избы к избе, никуда не заходя, и всё брёл вперёд, при свете звёзд и северного сияния. Он вышел на северную часть острова, где уже висели его канаты и тали, готовые принять новую лодку и спустить её в бездну. Атлантический океан рокотал под ним. Он сел.
Вдали на море горели два огонька на паруснике; ещё дальше виднелись два других огня на пароходе, тяжёлой, чёрной массой выделявшемся на востоке. Он думал: «Самое лучшее, пожалуй, сесть в один прекрасный день на такой пароход и уехать. Фредерика навсегда потеряна, и нечего тут будет делать, раз она покидает Чёрный остров. Господи Боже, будь ей помощником и покровителем вовсе дни! А что касается до того, что он хотел испортить Симону Русту лодку, так он просит прощения за эту дурную мысль и, наоборот, изо всех сил постарается сохранить лодку в исправности при спуске. Вот какой он человек!».
Он встал и повернул было к дому, как вдруг до него донёсся слабый крик, зов. Он прислушался. Он увидел, что кто-то идёт к нему навстречу.
– Фредерика, это ты? – спросил он.
– Да. Я хотела только сказать тебе, чтобы ты не сделал чего-нибудь над собой, Марцеллиус.
– Я просто пошёл прогуляться, – ответил Марцеллиус.
Она взяла его за руку и, держа её, продолжала:
– Нет никакой надобности принимать это так близко к сердцу. К тому же я ещё и не совсем решилась.
– Ну, как же не решилась!
– Чем это кончится! – воскликнула она. – Сейчас он был со мной невыносим. Я верю тебе больше, чем Симону. Он отвиливает, теперь он говорит: время терпит.
Марцеллиус ничего не ответил на это. Они пошли. Но Фредерика даже в растерянности своей была умна и сообразительна и вдруг сказала:
– Во всяком случае, тебе не зачем отдавать ему лодку задаром.
– Нет, нет, конечно, – ответил Марцеллиус.
На перекрёстке она протянула ему руку и сказала:
– Ну, теперь я пойду домой, а то он рассердится на меня. Может, он видел, куда я пошла.
Они простились и разошлись по домам.
На следующий день ветра не было, и море лежало спокойное. Старый корабельщик Иоахим и оба его сына ещё до рассвета снесли новую лодку к талям на северной оконечности острова, все мужчины с острова помогали им, чтобы прекрасное судно не попортилось во время переноски. И зелёная красивая лодка уже висела щеголевато на канатах.
Старый учитель уговорил своего важного сотрудника и коллегу Симона Руста отложить возвращение на Церковный остров до послеобеда, и вот час этот уже настал. По-видимому, отношения между помолвленными со вчерашнего вечера не улучшились, наоборот, они шли неподобающе далеко друг от друга, а невеста казалась преисполненной сомнений. Когда они подошли к талям, Иоахим и его люди были уже в сборе. Все мужчины сняли шапки перед обоими учителями и их спутницей.
– Всё готово? – спрашивает Симон.
Иоахим отвечает:
– Всё. По-нашему, готово.
Вдруг Фредерика, мучимая сомнением, говорит громко:
– Ты бы поберёгся сегодня, Марцеллиус. Разве никто другой не может сесть сегодня в лодку, кроме тебя?
Все это слышали.
– О, он ведь привык, – говорит Иоахим, отец парня.
– Ведь это же посмешище – лодка с именем, – говорит Фредерика.
– Наоборот, у неё прекрасное название, – возразил снисходительно её отец. – Ты этого не понимаешь, Фредерика.
Тогда Симон Руст заявляет:
– Я сам сяду в лодку.
Все стараются отговорить его от этого, но Симон влезает наверх и садится. Его просят несколько минут, но Симон отвечает гордо и красноречиво:
– Пусть Фредерикина душа успокоится.
– Привяжись, во всяком случае, покрепче, – говорит Иоахим и протягивает ему верёвку.
– Спускай! – злобно кричит Симон.
Канаты отвязывают, и лодка начинает спускаться. Симон снимает резиновую тесёмку со шляпы и прикрепляет конец её к пуговице.
Иоахим подаёт годос, Симон отвечает снизу, всё ниже и ниже из-под отвеса скалы, но ни один другого не видит. Симон так оскорблён, что отвечает всё реже и реже, он не желает поднимать шум из-за такого простого дела; в конце концов он совершенно замолкает. Марцеллиусу нечего делать, и он стоит вдалеке.
– Он, должно быть, перевалил за половину, – говорит Иоахим. – Толковый малый, что и говорить!
Вдруг крик из глубины. Никто не понимает этого языка. Это не то, что всегда: «Довольно, стала!», а какие-то вопли, и при этом сигнальная верёвка сильно дергается. Наверху, на скале, все думают, что надо немного приподнять лодку, и Иоахим и его люди подтягивают канат. Вдруг из бездны доносится резкий, пронзительный крик, слышно, как лодка бухается о стену утеса, словно весь остров кашлянул.
Все бледнеют. Канаты в ту же секунду как-то странно полегчали. Поднимается шум, все спрашивают, кричат, Иоахим командует: «Спускай! Немного погодя кричит: Поднимай!». Но все понимают, что это ни к чему, Симон перевернул лодку и свалился в море.
В это время колокола на Церковном острове зазвонили к рождественской службе. Но какое уж тут могло быть Рождество!
А умная и сообразительная Фредерика подошла к Марцеллиусу и сказала:
– Пусть Господь простит мне мой грех, но я рада, что это не с тобой случилось. Чего же ты стоишь? Ты бы сбегал на тот конец острова, взял лодку и поискал бы его.
И когда все сообразили, что она права, мужчины со всех ног пустились к южному краю острова. Один старый Иоахим, почтенный корабельщик, остался на месте.
II
Не могу же я стоять здесь и держать лодку целую вечность, – думал Иоахим. – Или я должен опять поднять её сюда, но на это у меня не хватит силы, или я должен спустить ее в море!
Он ещё долго раздумывал об этом, потом пустил канат.
Но тут произошла удивительная вещь: канат пополз всего с полминуты из его руки и затем слабо повис. Лодка стала на воду.
Иоахим не мог понять этого. Он подтянул канат аршина на два, потом отпустил, лодка снова стала на воду. Тогда старый Иоахим очень обрадовался и обернулся, чтобы рассказать кому-нибудь о своём открытии. Если лодка была всего в нескольких саженях от воды, то Симон Руст не мог убиться до смерти. Разве только, что он утонул?
– Живей, ребята! – крикнул Иоахим. – Он, может, цел.
Иоахим ещё держал ослабшую веревку и вдруг почувствовал, что она дёрнулась, словно кто-нибудь ухватился за лодку. Он крикнул вниз:
– Ты жив?
Но Атлантический окёан сильно шумел, и ответа нельзя было услышать.
Он долго держал канат. Можно было, конечно, привязать его и мирно выжидать, что будет дальше. Но Иоахим думал, что теперь не время щадить себя. Здесь, можно сказать, учёный человек, с просвещёнными взглядами, на его глазах расстаётся, пожалуй, с жизнью.
Прошло добрых четверть часа. Когда ветер дул со стороны Церковного острова, Иоахим слышал звон колоколов, и, по правде сказать, он производил на него внушительное и довольно жуткое впечатление. Вдруг глубоко снизу донеслись голоса, это подъезжали спасатели. Лодкой правили его сыновья, и он знал, что, стало быть, идёт она быстро. Иоахим затаил дыхание и прислушался.
– Вон он! – говорит Марцеллиус.
– Нашли? – спрашивает отец со скалы.
Немного погодя он чувствует, что его канат снимают с лодки. Он лёг над бездной и крикнул:
– Он жив?
– Ну, да! – ответил Марцеллиус. – Поднимай-ка канат.
– Слава Тебе, Господи! – пробормотал Иоахим.
Он подтянул канат, заложил за щеку порцию жвачки и пошёл к пристани на южном берегу, чтобы встретить компанию. По дороге честный корабельщик не мог всё же не усомниться насчёт Симона Руста и его близкой погибели. Симон был учёный малый, но хитрец. Может, он сам нарочно перевернул лодку и выбросился в море, раз до него оставалось всего два-три аршина.
«Чёрт бы его побрал», – подумал Иоахим.
Он встретил учителя с дочерью на пристани и сказал:
– Он спасён.
– Спасён? – воскликнула Фредерика. – Ты шутишь?
– Он спасён.
Старик-учитель тоже сказал Слава Богу и искренно обрадовался.
Фредерика же стояла молча и спокойно…
Когда лодки подплывали к пристани, Симон Руст сидел на вёслах и грёб, что было мочи; он весь промок до нитки и дрожал от холода.
– Ты не расшибся? – спросила Фредерика. – Где твоя шляпа?
– Мы не нашли её, – сказал Марцеллиус.
– Так ты мог бы дать ему пока свою шапку, – сказала Фредерика и стала очень внимательна к Симону.
– Он не захотел взять её, – ответил Марцеллиус.
– Нет, уж извини, я не желаю брать её, – сказал надменно Симон, хотя весь трясся от холода.
Старый учитель стал расспрашивать своего коллегу о несчастье, и тот отвечал. Иоахиму казалось, что они говорят между собою на каком-то мудрёном языке. Симон Руст объяснил, что научился плавать в семинарии, и это спасло его. Но он испытывал муки Тантала, пока не показалась спасательная лодка. Он хотел подробно рассказать, как всё произошло, чтобы потом не было других версий.
– Я желаю знать только одну вещь, – сказал он и обернулся к Фредерике. – Как ты почувствовада себя, Фредерика, когда лодка со мной опрокинулась?
– Как я почувствовала себя? – сказала Фредерика.
– Да. И какое было твое первое слово?
Фредерика быстро сообразила.
– Это я погнала народ спасать тебя, – сказала она.
– Ну, это хорошо, – сказал Симон.
Марцеллиус молчал. Он понимал, что теперь сердце её снова принадлежало Симону Русту.
– Пойдём сейчас же домой и переоденься в сухое платье, – сказал старик-учитель. – Поистине будет чудом Божьим, если ты переживёшь благополучно эту катастрофу.
Все помогли вытащить лодки на берег, и Марцеллиус не сделал между ними никакого различия, а, наоборот, подложил чурки и под Симонову лодку, как под свою, чтобы их не снесло в море. Он пропустил всех вперёд, а сам в мрачном раздумье направился домой.
Вечером Фредерика пошла зачем-то в соседнюю избу, но не заглянула к Марцеллиусу. Он вышел на крыльцо, подкараулить её, и, когда она проходила, сказал:
– Добрый вечер. Ты вышла полюбоваться северным сиянием?
– Нет, я по делу, – ответила она. – Что ты думаешь о сегодняшнем чуде?
Марцеллиус ответил:
– Вот что я скажу тебе: я думаю, что никакого чуда тут не было.
– Вот как. Но если бы ты упал из лодки, разве ты спасся бы?
– Да он и не упал. Он сам выбросился с двух-трёх аршин, говорит отец.
– Сам выбросился? Вот что! Ну, а этого ты и вовсе никогда бы не сделал.
Марцеллиус молчал.
– Потому что ты не умеешь плавать, – продолжала Фредерика. – И ты не учился всему тому, чему учился он. И на органе не учился играть.
– Так, значит, вы поженитесь? – спросил Марцеллиус.
– Не знаю, как будет, – ответила она. – Во всяком случае, похоже на то.
Марцеллиус сказал с горечью:
– Тогда всё равно, вы можете получить лодку задаром, как я решил.
Фредерика подумала и ответила:
– Ну да, если у нас что-нибудь сладится, то мы можем взять лодку, как ты говоришь. Но если он меня обманет, то я ведь выйду за тебя, и тогда он должен будет заплатить нам за лодку.
Марцеллиус не проявил никакого изумления при этом договоре и спросил:
– Когда же я это узнаю?
Фредерика ответила:
– Он уезжает завтра домой, значит, наверное, скажет. Ты ведь понимаешь, мне самой неудобно спрашивать его о таких вещах.
Но Марцеллиусу пришлось ждать несколько месяцев раньше, чем он узнал что-нибудь определенное.
Симон Руст уехал домой в первый день Рождества и перед отъездом ни о чём не уговорился с Фредерикой. После этого он сватался в нескольких местах на Церковном острове и всюду получал согласие благодаря богатству отца. Но Симон нигде не связал себя окончательно и оставался до поры до времени свободен. Наконец Симон посватался к учительнице из пасторской усадьбы, но та была девица из благородных, я здесь Симон Руст получил отказ.
Всё это Фредерика слышала и часто сокрушалась больше, чем следовало.
На Тринадцать Святых в этом году, как и в прошлые годы, предполагались танцы в избе корабельщика Иоахима, и Марцеллиус, как всегда, распоряжался всем. Были наняты скрипачи, пригласили заблаговременно и мастера своего дела, Дидрика. Парни уже пригласили своих девушек, и Фредерика обещала Марцеллиусу прийти.
И вот после обеда пристала к острову четырехвёсельная лодка, прислал её старый рыбак Руст за Фредерикой, с приглашением на танцы на Церковный остров в тот же вечер. Фредерика сейчас же собралась и нарядилась, как на настоящий бал.
Марцеллиус стоял на пристани. Он сказал:
– Ну, теперь, пожалуй, уж будет окончательно решено?
– Да, да, теперь будет решено, – ответила Фредерика. Всю дорогу она сидела в лодке с таким видом, словно знала, что теперь делать.
Богатый рыбак Руст принял её хорошо, а вечером, когда начались танцы, парни с Церковного острова приглашали ее наперебой. Симон же, хозяйский сын, по-прежнему шутил со всеми и хотел, чтобы между ним и Фредерикой всё оставалось в таком же неопределённом положении.
Через известные промежутки весь вечер гостям подавали напитки и кофе, и старый Руст не скупился на одну-две лишних полбутылочки. Сам он сидел в горнице с несколькими пожилыми рыбаками. Симон Руст выпивал стаканчик за стаканчиком, чтобы не прослыть гордецом, но танцевать по-настоящему с молодыми рыбачками ему не пристало; он ведь был воспитателем юношества.
Ночью, когда все разошлись по домам, Фредерика осталась одна с Симоном, она должна была ночевать у них. Но даже и теперь Симон был с нею не ласковее, чем прежде, и она была бы очень глупа, если бы приняла его толчки в бок за вечную любовь.
– Я вышла немножко освежиться, – сказала Фредерика.
– Напрасно, – ответил Симон, – это может иметь серьезные последствия для твоего здоровья.
– Бог знает, зачем это дверь в амбар открыта, – сказала Фредерика, показывая на дверь.
Симон не мог сказать, почему дверь открыта
– Давай затворим её, – предложила Фредерика.
Они подошли к амбару. От звёзд и северного сияния было совсем светло. Фредерика заглянула в амбар и сказала:
– Покажи-ка, много ли у вас корма.
Они вошли в амбар.
– Вот тут у нас один настил для сена, а там – другой, – сказал Симон.
– Где? – спросила Фредерика. Симон влез на сено и показал ей. За ним полезла и Фредерика.
III
Фредерика ещё некоторое время поддерживала в Марделлиусе некоторую уверенность, что брак их может состояться, и Марцеллиус жил с этой тайной надеждой. Но потом, в марте, Фредерика больше уже не колебалась и сказала Марцеллиусу, что теперь всё кончено, и нечего больше просить, она выйдет за Симона.
– Вот как, – сказал Марцеллиус.
И ни словом не упомянул о лодке. Она может получить лодку задаром, ему теперь всё равно. У него было достаточно времени подготовиться к своей судьбе, и целую весну Марцелдиуса видели за работой, как прежде. Но он был уже не так бодр и весел и больше держался в одиночестве.
И вот дни стали длиннее, солнце и оттепель согнали снег, так что нельзя уже было спускать лодки с ледника на северном берегу. Корабельщики недели две ходили без дела, но, когда прошли весенние бури и Атлантический океан снова успокоился, корабельщики выехали на рыбную ловлю в окрестности островов. В одну из таких поездок Марцеллиус и его брат заработали много денег, спасли шкуну, носившуюся по морю без мачт и экипажа.
Нельзя было ошибиться: уважение к Марцеллиусу на острове после этого подвига сильно поднялось, и так как он каждый день навещал спасённое судно, стоявшее у пристани, то сделался чем-то вроде капитана покинутого корабля. Объявились датские комиссары и заплатили премию за спасение. Сумма была очень велика по понятиям жителей Чёрного острова, но молва ещё увеличивала её, и рассказов об этой премии было не обобраться. Прошёл слух, будто Марцеллиус хочет записаться в купцы и будет называться Иоахимсеном.
Однажды он пошёл к Фредерике и сказал:
– Так, значит, ты уж наверняка выйдешь за Симона?
– Да, – ответида она, – так сложилось…
Она проводила его до его избы и дорогой сказала:
– Если б всё было, как в старину, я попросила бы тебя съездить к Симону и привезти его сюда. Но ты ведь стал теперь такой важный, Марцеллиус.
Тогда Марцеллиус ответил:
– Я докажу тебе, что стал не важнее, чем был.
И поехал к Симону.
После отъезда Симона, Марцеллиус пришёл опять и, в слепоте своей, снова спросил Фредерику:
– Ну, что же, теперь вы уж уговорились?
Она ответила:
– Да. Есть важная причина, чтобы остаться при прежнем решении.
– Значит, нечего больше и спрашивать?
– Ты сам знаешь, можно ли что-нибудь поделать с сердцем, – сказала Фредерика. – Я никогда не была влюблена ни в кого, кроме него.
На это Марцеллиус ничего не ответил, потому что это был тонкий книжный язык. Он попросил ее зайти выпить кофе, но она отказалась, поблагодарила и сказала, что незачем ему расходоваться. Уходя, она вспомнила о лодке.
– Ты ведь не гонишься за тем, чтоб он уплатил тебе за лодку, – сказала она, – ты и без того так разбогател теперь. Симон просил узнать на всякий случай.
– Нет, Бог с ней, с лодкой, – отвечал он. – У меня, слава Богу, достаточно денег и богатства. Когда вас огласят?
– Через две недели.
– А ты не собираешься в этом году на стрижку овец? – спросил он.
Она отвечала:
– Это мы отложим тоже недельки на две. Ещё есть время, снег ещё не весь стаял.
– Я только так спросил, – сказал он.
А стричь надо было жёсткорунных овец исландской породы. Их выпускали раз и навсегда на какой-нибудь остров, и они жили там зиму и лето и сами отыскивали себе корм. Раз в год их ловили и стригли, и бывало это весной, с наступлением тёплой погоды.
Через две недели в кирке на Церковном острове огласили Фредерику и Симона Руста. Наконец-то дело у них решилось, на деревне давно ждали этого.
В тот же вечер Фредерика пришла в избу корабельщика Иоахима, шутила и была в очень весёлом настроении.
– Давай Бог счастья! – сказала жена корабельщика. – Я нынче слышала твоё имя с амвона.
– А ты не ошиблась? – спросила Фредерика в шутку.
– Пошли Бог счастья! – сказал и Марцеллиус. – Что ж, ты подумала о стрижке?
Фредерика засмеялась и ответила:
– Что это ты так торопишься в этому году! Что с тобой? Ты ещё на Крестопоклонной неделе начал говорить об овцах.
– У меня была причина спрашивать, – ответил он.
– Впрочем, я пришла сказать тебе, что ты можешь ехать с нами завтра утром, – сказала Фредерика.
Он быстро спросил:
– Так я могу поехать с вами, говоришь ты? Но, может, ты сама не поедешь в этом году?
Она почти решила поберечься эту весну; но при коварном вопросе Марцеллиуса покраснела и ответила:
– Не поеду? Почему же бы это мне не поехать?
Да, Фредерика не хотела показать, что она всё полнеет и полнеет за последние недели, и потому решила в этом году, как и раньше, сама ловить овец.
Услышав это, Марцеллиус сейчас же вышел и не возвращался, пока она не ушла.
Марцеллиус спустился по ступенькам до скал, где находилась лодочная мастерская. Это была длинная пещера, в которой быди устроены штапели для всяких лодок, от душегубок до десятивёсельных. Здесь он всё прибрал хорошенько и вымел пол. Стоял конец мая месяца, было светло часов до одиннадцати вечера и даже позже. Марцеллиус заглянул на пристань. Его пятипарная лодка стояла на причалках и точно смотрела на него. Было уже за полночь, когда он пошёл домой.
Не раздеваясь, он присел на край постели. Старший брат его уже спал. Марцеллиус подошёл к окну и долго смотрел в него.
– Эхе-хе! Господи, Господи! – проговорил он и вернулся к постели.
Он лёг, не раздеваясь, и не спал всю ночь. Как только он заслышал, что мать разводит огонь, он встал, разбудил старшего брата и сошёл вниз. Было всего четыре часа утра.
– Раненько ты нынче поднялся, – сказала мать
– Я собираюсь на стрижку, – ответил он. – Если мы хотим остричь всех овец сегодня, то надо выехать пораньше.
Они собрались все трое, мать и оба сына, пошли к учителю и подождали на дворе, пока Фредерика не вышла. Фредерика взяла с собой только одну работницу. Они сели в лодку впятером.
Оба брата гребли спокойно и уверенно, и разговор шёл между женщинами. Взошло солнце. Остров, на котором жили овцы, тяжёлой массой всплывал на спокойных водах. Овцы уже издали заметили приближавшуюся лодку, оне стояли, точно громом поражённые, смотрели во все глаза и даже перестали жевать. Чтобы не испугать робких животных, в лодке старались производить как можно меньше шума.
Но овцы забыли такое же точно прошлогоднее посещение, они никогда в жизни не видали ничего подобного. Они подпустили лодку совсем близко и в своей чудовищной глупости отнеслись к этому довольно спокойно. Только когда лодка причалила, высокий, косматый баран задрожал. Он бросил взгляд на своих овец, потом опять на лодку. Вдруг, когда пятеро человек очутились на берегу и лодка была вытащена, баран решил, что это превосходит все пережитые им до сих пор опасности, заметался во все стороны и дикими скачками бросился внутрь острова. Все остальные овцы ринулись за ним.
– В этом году не легко будет поймать и маток, – говорили между собой женщины.
Вся компания направилась в глубь острова. Нужно было сначала поймать ягнёнка, тогда легче словить мать. Они хлопотали до позднего утра, пока наконец не удалось схватить взрослую овцу. Одна кучка со страху забежала к лодке и в смертельном испуге бросилась в море; Марцеллиус полез в воду и стал вытаскивать овец одну за другой.
– Смотри-ка, как ты вымок, – сказала Фредерика.
Пока три женщины сидели и стригли овец, братья стояли наготове с тремя связанными другими. Марцеллиус стоял возле Фредерики. Весеннее солнце ярко светило и пригревало их всех.
– Это у меня вторая овца, – сказала Фредерика, сунула шерсть в мешок и встала.
– Пойдём, попытаемся поймать какую-нибудь матку, – предложил Марцеллиус со странной дрожью в голосе.
Фредерика пошла за ним, и они скрылись из виду у остальных.
– Мне кажется, она в другом месте, – сказала Фредерика.
Марцеллиус ответил:
– Посмотрим сначала здесь.
Они вышли на северную часть острова, где была тень; но овец не увидали.
– Должно быть, они там, наверху, – сказал Марцеллиус и побежал туда.
Но Фредерика не могла бегать так проворно, как в старину, и не поспевала за ним. Марцеллиус схватил её за руку и потащил, а сам твердил неестественно громким голосом:
– Сейчас увидишь! Сейчас увидишь, говорю я!
– Не кричи так громко, ты спугнёшь овец, – сказала Фредерика, думая только о работе.
Но он продолжал тащить её и говорил громко, точно обезумев:
– Сейчас увидишь! Я научу тебя играть на органе!
– Да Что ты выдумал? – спросила она, стараясь догадаться по его лицу.
А лицо его сделалось неузнаваемо.
Тогда она стала сопротивляться, упиралась, скользила на подошвах с горы, но Марцеллиус тащил ее без пощады. Она поняла, что он хочет убить её, и совершенно растерялась. Без одного слова или крика, он втащил её на скалу и сбросил в бездну.
Она была в таком оцепенении, что даже не ухватилась за платье Марцеллиуса, он остался в целости на скале, хотя и предполагал, что свалится вместе с ней.
Он боязливо оглянулся, не идут ли их спутники, но никого не было. Он глянул вниз со скалы. Там тяжело шумело, волны уже поглотили Фредерику. Он решил последовать за нею, снял жилетку и хотел было броситься вниз, но раздумал и стал искать спуска, Спускаясь, он осторожно ощупывал ногой камни, чтобы не скатиться. Пройдя полдороги, он подумал, что всё равно, не важно, если б он упал и расшибся, но всё же, ступая, продолжал соблюдать ту же осторожность.
Море подходило вплотную к отвесу скалы, и когда до него оставалось всего несколько саженей, Марцеллиус остановился. Он снял куртку и жилет, положил их на скале, чтобы платье могло кому-нибудь пригодиться, сложил руки и помолился, чтобы Бог принял его душу во имя Господа Иисуса Христа. Потом бросился вниз со скалы.